Солнце стояло в зените.
Облака, небрежно раскинувшись по гладкой синеве неба, тихонько ползли вниз по течению, лениво меняя свою форму и время от времени расплескивая содержимое на тихие оренбуржские деревеньки. На парах за посадками, лениво отмахиваясь хвостами от назойливых насекомых, паслось колхозное стадо. Над старой корявой осиной, усыпанной темными шапками гнезд, нарушая этот вселенский покой, с оголтелыми криками кружились с полсотни черных до синевы грачей. Прямо под деревом, потирая ушибленную ногу и размазывая по загорелой физиономии слезы, среди кустов чилиги и прошлогодних листьев на корточках сидела причина грачиного переполох: мальчик-пастушок лет восьми. Свалиться с дерева - не самое большое горе, даже когда вместе с тобой падает весь сегодняшний улов: полтора десятка грачиных яиц, растекшихся по впалому животу и майке. Но не это так расстроило нарушителя спокойствия: в грязной расцарапанной ладошке юный яйцелов сжимал разбитую фарфоровую фигурку слона. Не Бог весть какая цeнность, но когда она - единственная... Слезы текли сами. Слоник лежал на узкой ладони гладким прохладным боком, глядя на Ваньку грустным ласковым глазом, словно желая успокоить ребенка, но почему-то именно этот взгляд и, конечно, белесый скол на месте хобота вызывали у Ваньки щемящее чувство жалости. Ванька ревел и матерился. Он ругал грачей, себя и осину с одинаковым пылом, собрав воедино матерей, яйца и ветки. Обзывал коров нехорошими словами и, стирая с пуза остатки яиц, по-взрослому лаялся на весь белый свет.
Пятница в Афанасьевке наступала неожиданно; заставала добрых сельчан врасплох, путала карты, зачеркивала далекоидущие планы по реконструкции приусадебного участка и доводила баб до белого каления, в хлам напоив вершителей приусадебной революции. Результаты этого пятничного беспредела высвечивались в виде не тронутых суровой мужской рукой покосившихся заборов, скрипящих ворот и ставен, неточеных ножей и невбитых гвоздей.
Но нынешняя пятница была особенной. Всем пятницам пятница! Про такую пятницу метко сказано: «Займи, но выпей!»
Отчетно-перевыборное собрание. Честно-то сказать, перевыборным его назвали по старинке, памятуя колхозное прошлое. Потому как переизбирать поставленного сверху главными акционерами, то бишь основными держателями акций ОАО «Афанасьевское» председателя Бугрова Ивана Федоровича никому бы не позволили. Но дядя Ваня был мужик старой закалки, а потому решил-таки провести сию вакханалию демократии, дабы рассказать несведущим односельчанам о том, каких замечательных успехов и высот добилось ОАО под его чутким руководством.
Для пущей важности были приглашены столичные гости: районное начальство агропромышленного сектора в лице товарища Репейникова Данилы Игнатовича и его товарища - товарища Булкина М. Ж. ; глава местной администрации товарищ Шапкин, обзываемый сельчанами по старинке председателем сельсовета или просто Шляпой; пенсионеры; работники ОАО «Афанасьевское» и все прочие жители означенного населенного пункта. По ехидному замечанию Мессера - колхозного скотника и пастуха, ныне успешно совмещающего работу в ОАО с почетной должностью пенсионера, - пригласили даже пса шелудивого, но тот отказался, сославшись на занятость. В результате к трем часам дня актовый зал в клубе был забит под завязку весело гомонящим людом, предвкушающим не только порцию хлеба в виде буфета, организованного по старой традиции в вестибюле школы, но и зрелищ в виде каверзных вопросов к руководству района, подкрепленных нехилой перебранкой добрых односельчан промеж себя.
На сцене клуба постaвили стол такой длинный, что пятеро заседающих за этим столом, сидя друг от друга на расстоянии вытянутой руки, занимали не более половины стола, на что сразу обратили внимание собравшиеся. Версий сего замечательного события оказалась добрая дюжина, хотя лидировали три. По первой версии, высказанной Хомяком, вторую половину стола должен был занять Коля Бройлер. В этом случае, по мнению Хомяка, места хватило бы на всех, если бы гости слегка сдвинулись. Вторая версия, высказанная колхозным сторожем дедом Маняем, была больше в духе соцнереальности. По его, Маняеву, мнению, стол намеренно притащили большой, чтоб за его широкой плоскостью разместить работающих пенсионеров, дабы те в свою очередь без утайки рассказали как о своих проблемах, так и о чаяниях. Справедливости ради надо сказать, сия версия была встречена с немалой долей иронии и скептицизма. Маняй обиделся. Он хотел, как лучше, ну а на худой конец посидеть в президиуме. Мелочь, а приятно. Третья версия использования свободной части стола принадлежала тетке Манятке, а поскольку та ничего путного предложить не может, то и нам писать о ее сексуальных фантазиях на этой узкой, жесткой и совсем не удобной плоскости -себя не уважать. А поскольку место так и осталось незанятым, то и уделять внимание этой малоинтересной подробности смысла нет и быть не может.
Строго оглядев собравшихся, председатель, как в старом фильме, постучал невесть откуда взявшимся карандашом по стеклянному графину с водой, заботливо принесенному из бухгалтерии главбухом Нинкой, и, призывая народ к порядку и громыхая каждым словом, произнес :
- Все собрались. Прошу считать собрание открытым. Вступительное слово предоставляется главе Афанасьевской Администрации товарищу Шапкину Геннадию Петровичу.
Геннадия Петровича долго слушать не хотелось, и бывший парторг колхоза, Шапкин Г.П., прочуяв чутким нутром прожженного бюрократа общее настроение, ограничился кратким приветственным монологом, передав эстафетную палочку председателю для оглашения отчeтного доклада.
Читать Бугор не любил. Сказать «не умел», конечно, было бы преувеличением, но зато считал в уме быстро и по-хозяйски. Цифры были знакомые, выбитые из матушки -земли потом, матом и, как ни банально это звучит, нелегким крестьянским трудом. С огромным усилием сдерживаясь на нелирических отступлениях, Бугор отгромыхал доклад и грузно опустился на жалобно скрипнувший стул.
Главбухша Нинка Курилова, фальшиво улыбаясь, поинтересовалась, есть ли желающие высказаться по поводу столь удачно сведенного баланса и, кокетливо налив из стеклянного графина полный граненый стакан воды, одним махом элегантно выпила.
Слово попросил Шаляпин. Половина села так и не знала настоящего имени беженца из Таджикистана. Как-то так случилось, что как только он приехал в Афанасьевку, к нему плотно приросло это прозвище. То ли за яркий врожденный артистизм, то ли за острый язык и редкое чувство юмора, но он как-то сразу пришелся ко двору в деревне.
Бугор, предчувствуя подвох, хмуро смотрел исподлобья на желающего высказаться.
Шаляпин чинно поднялся и, степенно откашлявшись, с чувством невыразимой скорби произнес:
- Доклад, безусловно, замечательный... Но! Все ли у нас гладко? В полной ли мере мы используем внутренние резервы? Идем ли мы в ногу со временем?
С каждым вновь произнесенным риторическим вопросом Бугор наливался кровью, как помидор на грядке, и как только Шаляпин замолчал, не сдержавшись, сжал пальцами карандаш и рыкнул в зал:
- Твои предложения!?
Карандаш треснул. Шаляпин, оглянувшись на притихших односельчан, картинно развел руками:
- Мне так кажется... да, думаю, и собравшиеся меня поддержат... Пора сублимировать ситуацию!
Сказал - как отрезал.
В зале повисла напряженная тишина.
Президиум заерзал на широких актовых стульях, видимо, стараясь как-то втереться в них и по возможности слившись с обшивкой не очень отсвечивать. Вот ведь загнул, гад! Как вот такому мерзавцу ответить? И слово-то какое... Вроде даже где-то на слуху. Но вот... об чем он сейчас?
Первым постарался выкрутиться председатель. Он с плохо скрываемым раздражением прорычал Шаляпину :
- И чем тебе так ситуация не угодила?
Шаляпин, глядя ясными глазами поверх голов президиума недоуменно пожал плечами :
- Я разве сказал - не угодила? Я сказал - сублимировать ее надо!
Бугор облегченно вздохнул и с надеждой глянул на товарища Булкина М.Ж. , известного бескостным языком, и большого любителя всякого рода демогогий. Тот сидел, с непередаваемым интересом разглядывая чистый лист формата А4, активно создавая образ обремененного важными государственными делами начальника. Дядя Ваня вздохнул: « Как умный сидит. Вроде чей-то понимает... дрыщ неавторитетный... а копни глубже - там всего-то одна извилина, и та - о буфете. Шаляпин, конечно, сволочь та еще. Нахватался словечек... но эта сволочь уже своя, потом в тракторе просоленная. А эти..."
Народ загудел.
После слов Шаляпина всем почему-то сразу показалось, что именно вот это загадочное мероприятие спасет враз ставшей безвыходной ситуацию.
Более всего взбудоражился Маняй. Вскочив с места, он тыкал сухим пальцем в сторону важно надувшего щеки Шаляпина и вопил треснутым тенорком :
- Вот! Вот он правильно сказал! Меня-то не слушаешь! Вот человека послушай! Он хоть и приезжий, а дело говорит! Это вам, дорогие начальнички, не в тапки срать!
Бугор недоуменно уставился на Маняя.
- Ты что, дядь Вась? Белены обьелся? Ты про что буробишь? Тебе-то что не нравится?
Маняй решительно пошкандыбал к сцене. Для острастки стукнув бадиком по краю подиума, он опять ткнул пальцем в зал и пояснил:
- Я говорю, Шаляпин правильно говорит про пенсионеров! И про то, что нам путевки бесплатно давать надо!
Бугор с интересом разглядывал Маняя:
- Он так сказал?
Сторож, не моргнув глазом, подтвердил :
- А то не так! Я-то сам слушал не очень. А вон Витька Мессер, тот так и сказал.
Он повернулся в зал, где рядом с его, маняевым, пустым стулом, уже не в силах сдерживаться, до слез хохотал Мессер. Осознав, что его опять развели, Маняй покраснел от негодования:
- Ты чего щерисся, дрючок старый? Эээх... Где совесть была, там хрен вырос...
С этими словами Маняй, насупившись, вернулся на свое место и сел, демонстративно отвернувшись от друга. Но бурлящее нутро никак не остывало. Как всe глухие, Маняй говорил громко, и поэтому следующая его фраза прозвучала внятно и на весь зал:
- Гад ты, Витька. А не друг. Сволочь прям. Предатель потому что! Манятка, вон - шалава шалавой, и то про тебя говорит, что ты за сто рублей и в церкви пёрнешь.
Он гордо отвернулся от товарища, ошибочно полагая разговор оконченным, когда со своего места в пятом ряду вскочила тетка Маня, в миру честных и добрых односельчан Манятка. Господни Пути неисповедимы: путь Манятки до Маняевского стула весь зал прочертил легко и безошибочно.
Первым увидел пылающую праведным гневом Манятку Мессер. Он толкнул Маняя под локоть и прокричал в заросшее волосами ухо:
- Допрыгался, Вася! Наступил козе на яйца. Ща Манятка тебе припомнит... и герб, и флаг, и семейную фотографию!
Маняй тоже увидел соседку и, изобразив на лице полное безразличие, отвернулся в другую сторону, где тут же наткнулся на дергающуюся от смеха физиономию Мессера. Он сгоряча сплюнул и, снова отвернувшись в сторону, наткнулся на подбоченившуюся Манятку, разглядывающую его сухонькую фигуру с плохо скрываемой неприязнью.
- О! Машенька!
Изобразив на лице радостное удивлениe, он пхнул острым локтем Мессера и, умильно моргая подслеповатыми глазенками, сообщил Мессеру:
- Ты посмотри, Витя, кто к нам пришел! Маришка!
Мессер, продолжая хохотать, картинно всплеснул руками:
- Да ты что? И чего ей?
Маняй посмотрел на друга, как на предателя, но все тем же умильно слащавым тоном предположил:
- Может, она тебе что сказать хочет?
Мессера взорвал очередной приступ смеха:
- Не знаю, Вась... а ты спроси у ей.
Маняй с презрением махнул рукой в сторону товарища и, пробурчав треснутым голоском на ползала: «Сволочь ты подмудная», повернулся к Манятке:
- Тебе чего, Мария?
Маняй произнес эти слова деланно безмятежно, и только бегающие бесцветные глазки выдавали его небезосновательное беспокойство.
- Чего?
У Манятки на мгновение от негодования перехватило дыхание, но, быстро справившись с этим симптомом крайнего возбуждения, она в доходчивой и популярной в среде сапожников форме обьяснила оппоненту всю низость и неприемлемость его поведения, непонимание сущности свободной русской женщины, безысходность его импотенции и вообще никчемность его появления на свет Божий.
Маняй негодующе тряс маленькой головкой на сухой, как у черепашки, шее и даже попробовал замахнуться на фурию в тот момент, когда Манятка пыталась ему обьяснить, насколько его, Маняя, мать безалаберно относилась к выбору сексуальных партнеров, что и привело в конечном итоге к появлению на свет Маняя - личности жалкой и неадекватной, поскольку, имея в носу недостаточно круглое отверстие, чтоб порадовать приличную женщину, Маняй де пользует свою ладошку, да и то, вероятнее всего, безуспешно.
Под тяжестью надуманных обвинений Маняй, собравшись духом, грозным тенорком отослал агрессора туда, куда обычно посылают всех нехороших людей, тяжелую работу, маленькую зарплату и пьяного соседа, снесшего трактором половину смежного забора. После чего, грозно постукивая палкой в ритм шарканью валенок, направился к выходу, бурча себе под нос на ползала:
- Все, б...дь, как в телевизере: куда ни глянь - то алкаш, то прошмандовка.
Обозначив таким образом жизненный статус оппонентов, Маняй вышел в открытую входную дверь. Для полного морального удовлетворения он ухватился за ручку двери с бескорыстной целью хлопнуть ею в назидание оставшимся, однако дверь оказалась плотно привязанной проводом от елочных огней к батарее отопления фойе, и, дернув ручку привязаной двери, худой, как велосипед, Маняй сам воткнулся в дверное полотно, потерял равновесие и чуть не свалился на пол в фойе клуба. После чего, выматерившись и потирая ушибленное место, удалился, полагая миссию свою исчерпанной .
Нинка-бухгалтерша, томно выпив третий стакан воды, важно постучала карандашом по графину:
- У кого-то есть дополнения по существу вопроса?
- У меня!
Из второго ряда, в аккурат перед вальяжно развалившимися в креслах Хомяком и Шаляпиным встала молодая женщина, Лариска-лекарка. Упершись темными глазами в красную физиономию председателя, она наигранно вежливо спросила:
- Хотелось бы знать,уважаемый Иван Федорович, какому недоумку взбрело в голову перепахать съезд по грунтовке между полей с нашей стороны деревни? Кому помешала лишняя дорога в село?
Она так упорно и не моргая смотрела на председателя, что тот, покраснев от злости, выдавил :
- Вопрос к делу не относится, да и проблемой объединения полей занимается агроном, а не присутствующие здесь гости из администрации.
Лариска удовлетворенно кивнула, понимающе улыбнулась и, развернувшись лицом к собравшимся, глазами начала искать агронома – вероятно, для того, чтобы не откладывая в долгий ящик сказать недоумку отдельное спасибо.
В России две беды: дураки и дороги, и найти одну беду, посягнувшую на другую, лекарка считала делом чести. В деревне Лариску побаивались, зная ее не всегда добрый взгляд и достаточно регулярную материализацию отдушистых пожеланий. А потому доброхотов, желающих замолвить словечко за агронома, не нашлось. Только Хомяк, сидевший с Шаляпиным прямо за Лариской, ухмыльнулся и тихо, почти на ухо, спросил бывшую одноклассницу :
- Что, Лариска, с ним сделаем? Превратим агронома в самогон и выпьем?
- Ты же кодированный! Да и самогон из него - как из говна пуля. И не зацепит, и измажешься.
Лариска нахмурилась; и без того темные глаза совсем почернели. Заметив произошедшую со знахаркой метаморфозу, Хомяк вкрадчиво спросил :
- Слышь, Ларис, а хошь анекдот? Про экстрасенса?
Лариска, поджав губы, сверкнула на Хомяка глазами:
- А не боишься? Вот не понравится мне анекдот твой...
Хомяк оскалился улыбкой :
- И что? Порчу наведешь? К колхозу присушишь? Носок потеряю? Ты свои страшилки бабкам оставь. Есть у меня одно преимущество: нечему завидовать - и терять нечего! - Хомяк заржал.
- Дурак ты, Хома, - Лариска улыбалась. - Давай свой анекдот. Только тихо. Не ори на весь зал.
Хомяк наклонился вперед к Ларискиному креслу, и пока шел разбор с назначением водяного, забубнил:
- Приходят, значит, к лекарке рэкетиры и говорят:«Зажирела ты, Лариска. Пора делиться. Так, мол, Бог велел. А не то дом спалим, мужика грохнем, машину угоним... Испугалась знахарка, разозлилась, достала деньги: «Нате, говорит, усритесь, сволочи». Ну, рэкетиры деньги взяли и до хаты тронулись. Только с того дня напал на них понос. Да такой резкий, что рэкетировать некогда. Вспомнили мазурики колдунью и бегом к ней: «Мол, извините, девушка, мол, бес попутал... Шустряк покою не дает... Вот, мол, ваши бобосы и наша крыша, а вы нам стул утвердите». Заулыбалась знахарка, денежки считаeт, а братва сидит, к желудкам прислушивается. Гарантии выторговывает: «Ну что, мол, гражданочка, кончится у нас это безобразие?» А лекарка им: «Конечно, конечно, не ссыте, ребята».
Внимательно, с непроницаемым лицом слушавшая анекдот Лариска, зажав руками губы, прыснула и тут же, прогнав нечаянную веселость, переодела физию в строгие тона и с напускной важностью буркнула Хомяку:
- Не было такого... Врешь ты все.
Хомяк, растянув пасть в улыбке, гордо откинулся на спинку кресла:
- Не понравилось, значит? Ну, и что мне теперь будет?
Он хохотнул и толкнул сидящего рядом Шаляпина, предвидя Ларискино замешательство. Но знахарка только криво усмехнулась, сверкнула бесенятами из- под выщипанных бровей и коротко бросила:
- Не ссы.
Рядом с Хомяком, глядя на его растерянную физиономию, зашелся в хохоте Шаляпин. Секунды хватило Хоме, чтоб осознать ситуацию:
- Стерва ты, Лариска! И злющая!
Он натянуто засмеялся, упершись испуганным взглядом в ведьмин затылок:
- Слышь, Лариска...а ну-ка, расколдуй. А то по матушке обложу.
Хомяк встревоженно засопел. Лариска фыркнула и, обернувшись к Хомяку, поманила пальцем, явно собираясь шепнуть на ушко что-то важное, не предназначенное для чужих ушей. Хомяк подался вперед и дурашливо подставил большое оттопыренное ухо...
- А ты хорошо подумал? Ща как скажу"ссы", а ты прямо тут и обдудонишься!
Лариска говорила совсем не шёпотом, да и сидящие рядом не были глухими. Ржач всколыхнул правую сторону зала, заглушая монотонноe гудение пришедших.
Нинка потянулась за графином в чeтвертый раз, когда высказать свое очень востребованное мнение по поводу председательского доклада возжелал Жора Пыняев, по-уличному Кусок. Свободолюбивая мама Жоры рожала детей, не задумываясь над тем, от кого они имели неосторожность появиться на свет Божий, а потому шестеро ее отпрысков росли, как придорожная трава. Выживали там, где загнулись бы Бэтмэн, Рэмбо и Универсальный солдат вместе взятые.
Кличка «Кусок» к нему прилипла не без усердной материнской помощи. Для нее он всегда был куском; менялось только ключевое понятие - то, неотъемлемой частью чего он, собственно, был. "Паразита кусок" плавно переходил в "кусок идиота" и трансформировался далее в любой несимпатичный предмет. Когда вконец уставшие селяне, наконец, перестали понимать, от чего или кого оторвалась эта неприкаянная частица, то мудро отделили все наносное и переменчивое, оставив постоянную составляющую неизменной. Так Жора стал Куском. Парень он был невредный, но просить его что-то сделать в деревне не рисковали. Бо дураку стеклянный фаллос не надолго: и разобьет, и руки порежет.
Первая встреча председателя и Жоры прошла в дружеской и непритязательной обстановке дома семьи Пыняевых еще в бытность Бугра бригадиром. Заглянув однажды в дом, выданный матери Жорика руководством тогда еще колхоза, пред, протирая газетой руку, измазанную чем-то жирным о ручку двери, молча разглядывал детей, из которых старшему, Жорику, было лет двенадцать, а младший стоял в старом манеже, переминаясь с ноги на ногу на сбитых в кучу мокрых пеленках .
Нахмурив густые брови, Бугор, стараясь максимально возможно смягчить голос, прорычал:
- Мать где?
При звуке его голоса дети, игравшие на полу сломанным утюгом, с интересом посмотрели в его сторону, при этом, правда, не прекращая елозить подошвой сгоревшего утюга по дощатому облезлому полу и издавая при этом радостные вопли, перемежающиеся с мерзким высоким звуком трения утюга о доски. Бесштанный ирокез весело засмеялся и, сунув в рот указательный палец, принялся обсасывать его с видимым удовольствием.
Жорка степенно подошел к бригадиру и доходчиво объяснил, что, де, мамака ушла на почту за посылкой, а вверенный его опеке коллектив джентльменов играет в школу. Бугор ни сном ни духом не мог себе представить, каким образом можно играть в школу сломанным утюгом, и потому, с досадой отвернувшись, пробурчал старшему:
- Ты бы хоть игрушку им какую нашел, что ль.
Мысленно выматерившись, Бугор прошел через двор, наметанным взглядом отмечая и криво повисшую на одной петле калитку, и пару оторванных от окна ставень, и дверцу от чердака, распахнутую настежь. Разруха. В довершение ко всему, влезая на подножку старого «Газона», он чуть не наступил на сухую мумию дохлой кошки, распластанную на раскатанной автомобилями и тракторами и высушенной южно-уральским солнцем до толщины школьной тетрадки дороге. Посчитав это дурным знаком, бригадир сплюнул через левое плечо, уселся за баранку и нажал на педаль газа.
Уже по дороге в райцентр он спохватился, что, вытирая руки от борща на ручке дома Пыняевых, положил на стол все свои документы, включая паспорт и автомобильные права. Вспомнив зажигательную игру утюгом в школу, он решительно развернул автомобиль, заранее предвкушая восторг младших Пыняевых по поводу свалившегося на их грязный стол счастья .
Сидящий рядом в ту пору только пришедший из армии Хомяк удивленно посмотрел на бригадира, но спрашивать ничего не стал, и лишь когда Бугор неохотно процедил сквозь зубы «Права забыл», Хома понимающе кивнул коротко стриженной головой: «Бывает».
Нельзя сказать, что машина вдруг стала новее, но времени на обратную дорогу Бугор потратил вдвое меньше, и битый, грозно рычащий «Газон» удовлетворенно заткнулся прямо перед косо висящей калиткой Жоркиного дома. Встревоженный и оттого еще более угрюмый дядя Ваня шагнул во двор, уже готовый к тому, что его ждет длинная и нудная процедура восстановления пробитых стрелами, закатанных в утюг и окунутых в горшок документов. Но ничего этого не произошло. На покосившемся крыльце сидел Жорка и бережно держал в руках его злополучные документы. Не веря своим глазам, Бугор молча открыл и перелистал их. Все на месте. Ни помарочки. Он положил руку на Жоркино плечо и шагнул в дом. Странное затишье насторожило его и, стараясь не шуметь, он приоткрыл дверь и заглянул в горницу.
В старом манеже на сухих аккуратно расстеленных пеленках, уработавшись до предела, спал младший Пыняев, а четверо старших его соплеменников , разговаривая шопотом, увлеченно таскали по полу что то привязанное к огрызку бельевой веревки. Вглядевшись повнимательней, Бугор понял, что на этот раз игра была еще более интересной и увлекательной. Чем-то серым, лежащим под уже знакомым Бугру утюгом и привязанным за веревку, была та самая раскатанная на дороге кошка, тщательно расчесанная материной расческой и не выражающая никакого восторга по поводу своей новой реинкарнации.
От неожиданности и наплывшей тошноты Бугор на время потерял дар речи и только минуту спустя, уже во дворе, сдавленным голосом спросил стоящего на крыльце Жорку:
- Слышь, малец, я не понял... что они там делают? В школу играют?
- Ага!
Жорка улыбался, обнажая ряд крепких белых зубов. Скрипнув дверью из сеней, согнувшись пополам от хохота, вышел Хомяк .
- Ты чего?
Бугор, присев на лавку от набежавшей дурноты, свирепо глядел на Хомяка.
- Ниче... - Хомяк давился от хохота.
- Кукла, мля... Катя... Жмурка...
Новый взрыв смеха вывел Бугра из себя:
- Заткнись...
Он решительно зашел в комнату и, выйдя оттуда с привязанной на веревке мумией, с трудом сдерживая тошноту, выбросил жмурку в стоящий на задах сортир.
- Поехали !
Бугор набычившись прошел к калитке и, взгромоздившись в кабину, так громыхнул дверью, что старое железо вздрогнуло, и машина, словно от испуга, завелась с полоборота. Следом в машину прыгнул Хомяк.
В райцентре Бугор с Хомяком не задержались. Быстро провернув свои неспешные дела, Бугор заскочил в военкомат, где Хомяк был поставлен на воинский учет как демобилизованный из Советской Армии.
Домой ехали молча. Хомяк задумчиво курил в открытое настежь окошко и с удовольствием подставлял дубленую физиономию горячему встречному ветру. Бугор хмуро крутил баранку и время от времени искоса поглядывал на часы. Успешно преодолев затяжной подъем от Усовки, машина, натужно ревя мотором, свернула к Афанасьевке, и Бугор, включив нейтральную скорость и пустив машину под гору самокатом, закурил Беломорину.
- Ты ...это... не болтай никому про кошку. Не от хорошей жизни это.
Хомяк понимающе кивнул, но, вспомнив утренний визит, не смог удержаться от ухмылки:
- Ясное дело, дядь Вань, что трепаться-то?
Бугор молча остановил машину у своего дома, хмуро буркнул Хомяку: «Свободен» и вразвалку двинул к калитке.
Жена еще из окна заприметила подъехавшую машину и быстро собрала на стол.
- Мой руки, Ванюш. Садись за стол.
Она любила смотреть, как ее ненаглядный неторопливо и обстоятельно принимал пищу. Горячие щи, блины со сметаной и квас...
На весь район славился квас Веры Бугровой. Для этого кваса она смешивала ржаную муку с пшеничной и выпекала большой, в полведра, перепечeный каравай; бросала его во флягу, добавляла сахару и хмельной закваски. Перебродивший квас дядя Ваня спускал в погреб, и через пару дней отстоявшийся прохладный напиток был готов. Игристый, терпкий, прозрачный, темно-золотистого цвета, он шпынял в нос пузырьками и слегка шибал в башку. Бугор аккуратно и по очереди переложил в голову содержимое тарелок, плеснув под конец туда же литровую бадейку кваса. Он удовлетворенно откинулся на спинке стула и сыто зажмурился.
- Вер... Слышь, че... У нас игрушки детские остались, чо-ль? Иль все выбросила?
Жена удивленно посмотрела на мужа:
- В чулане. В сундуке. За гунями.* Тебе-то зачем?
- Пыняевым отвезу. Иха босота дерьмом в пятнашки играет.
Он встал из-за стола, буркнул жене «спасибо» и направился в чулан, прихватив в сенях новый крапивный мешок.
В чулане, откинув крышку старого окованного железом сундука, Бугор сдернул кусок бязи, прикрывающей содержимое этого бездонного хранилища артефактов, и внимательно осмотрел сокровища. Среди детских вещей, новых и не очень, но с одинаково устаревшим дизайном, словно в сундуке пирата лежали детские игрушки: заводной плюшевый медведь с торчащим из потертой спины железным ключиком, пластмассовые щит и меч, три растрепанные куклы, дюжина разнокалиберных пистолетов и целый парк автомобилей разных годов выпуска -гордость отечественного автопрома. На кроличьей с помпонами шапке, как бронепоезд на запасном пути, дремала изрядно облезлая ракета на маленьких пластмассовых колесиках.
Бывший ребенок взял это чудо техники далеких семидесятых и, присев на корточки, с лёгким нажимом провел ракетой по деревянному полу чулана. Из щели за кабинкой ракеты брызнул сноп кремниевых искр. Бугор довольно ухмыльнулся и, закатав до середины мешок, принялся укладывать в него игрушки. Мешок надувался и рос. Бугор удовлетворенно пыхтел и ухмылялся, проверяя целостность и функциональность забытого богатства. Исчерпав, наконец, многолетние запасы детской радости, новоиспеченный Санта Клаус легко, словно пушинку, подцепил мешок и, положив матерую пятерню на крышку сундука, собирался уже захлопнуть сундук, когда на потемневшем от времени дне сундука блеснула серая форфоровая фигурка слоника. Дядя Ваня бережно, словно чудесную реликвию, достал фигурку. На огромной клешне Бугра маленький без хобота слоник лежал, уютно прижавшись к ладони гладким, прохладным боком, и разглядывал Бугра ласковым грустным глазом.
Бугор тяжело вздохнул и лениво рыкнул на Жорку :
- Чего тебе?
Кусок, неловко потоптавшись, промямлил:
- Я про доклад. Хороший доклад, тока там... это... Не хватает... Ну эта...
Глядя на этого крепкого лопоухого парня, даже сидящие в президиуме заулыбались, с интересом разглядывая, с какими потугами тот рожал свою тягучую мысль.
- Чего тебе там не хватает? - Пред воткнулся взглядом в смущенное лицо парня.
- Картинок! - захохотал со своего места Хома - С голыми тетеньками!
Бугор зыркнул из-под мохнатых бровей в сторону Хомяка и постучал обломком карандаша по графину, но глаза его не просто смеялись - они ржали. С важным видом допивая последний стакан воды, со своего места поднялась Нинка.
- Ну, поскольку вопросов не наблюдается, собрание прошу считать закрытым. Желающие могут пройти в школьный вестибюль и отовариться в буфете.
Скороговоркой произнеся эту пламенную речь, бухгалтерша поспешно бросила в папку листы с докладом и ринулась пудрить истосковавшийся по туалету мочевой пузырь.
В зале поднялся шум; люди вставали, громыхая стульями и обсуждая свои дела и соседей. Бугор пригласил гостей из района обсудить проблемы государственного масштаба в теплой дружественной обстановке родного кабинета с непременной дегустацией паленой выпивки и деревенской закуси.
День прошел.
Раскупив продукты и закусив напитками, разбрелись по домам колхозники. В хлам накушавшихся гостей из района отправили в родные пенаты на личной Волге председателя .
Кодированные от зеленого змия Хомяк и Шаляпин от нечего делать играли в карты на деньги в фойе клуба, бросая реплики и сочно высказываясь по поводу современной молодежи, обступившей игроков и норовившей заглянуть в их замусоленные карты. Ляпота...
Бугор пришел домой поздно и пьяный. Впрочем, по его виду определить степень опьянения было невозможно. Но тридцать пять лет вместе - не кот чихнул. Верка , глянув на своего Ванюшку, тяжело вздохнула и отправилась на кухню. Там она заварила черного чаю, кинула в него кусок коровьего масла и, налив супругу полулитровую чашку, посадила на чайник ватную матрешку.
Она с улыбкой смотрела, как он, нахмурив густые брови, пыхтя и обжигаясь, пил чай. Затем молча убрала все со стола, ополоснула чашку и, заслышав из спальни раскатистый храп, зашла укрыть подгулявшего супруга.
Бугор лежал на спине, раскинувшись на широкой кровати, слегка приоткрыв рот и щедро заполнял комнату низким разухабистым храпом.
- Завел музыку...
Верка накрыла мужа легким пледом и, забрав свою подушку, собралась уже было идти ложиться в пустующую после отъезда дочери детскую, когда взгляд ее упал на чуть приоткрытый кулак мужа. Она осторожно раздвинула толстые сильные пальцы, и на мягкий зеленый ковер бесшумно упала серая фарфоровая фигурка. Вера, усмехнувшись, подняла слоника и, мягко проведя по гладкому, теплому от ладони мужа боку игрушки, словно девчонка, нежно поцеловала его в белесый скол на месте хобота.
- Берег родимого?
Слоник лежал на мягкой трехпалой ладони жены председателя и большим нарисованным глазом устало смотрел в потолок. Возможно, он вспоминал, как когда-то очень давно, еще совсем девчонкой, эта уже немолодая женщина подарила его соседскому мальчику Ванюшке Бугрову. А может быть, он ничего не думал. Просто лежал себе на ладони Верки Беспалой и тихо радовался тому, как ловко, и всего-то ценой своего хобота, он свел два больших любящих сердца.
* гуни -старые вещи, тряпьё