ИЗ МОЕЙ РОДОСЛОВНОЙ
Записи «Исповедной Росписи данной из Кишиневской духовной Консистории в Троицкую церковь села Данула 3–го округа Бельцкого уезда на 1898 год», произведенные священником Александром Павловичем Хереско и псаломщиком Василием Ильичом Курмеем , свидетельствуют о том, что 110 лет назад в Дануле проживало несколько глав семейств, носивших фамилию Ротарь и отчество Федорович. Это дает нам основания предположить, что все они были братьями. Василию Федоровичу в 1899 году было 61, Георгию Федоровичу – 49, Димитрию Федоровичу – 67, Евфимию Федоровичу – 60, Николаю Федоровичу – 52 года. Отчество и год рождения моего прапрадеда по материнской линии Федора Ротаря мне пока неизвестны. У моего прадеда, Георгия Федоровича Ротаря, родившегося в 1850 году, и его жены Марии Стефановны были дети: Параскева, Федор, Михаил и Агафия.
Михаил Георгиевич Ротарь, мой дед, родился в 1885 году. Его жена, Мария Еремеевна, которую мы называли «бабка Мариоара», была на год моложе. У них было одиннадцать детей. Александр, Евгения, Алексей, Иван, Евдокия –моя мама, 1921 года рождения ,- выжили, а Елизавета, Василиса, Маня, Семен, Василий и Нина умерли в разные годы в детском возрасте.
Моя мама, Евдокия Михайловна Ротарь и мой отец, Дмитрий Иванович Панько, поженились в январе военного 1944 года, а я родился 15 сентября того же года.
Бабка Мариоара родилась в селе Каменка Глодянской волости в семье Еремии и Аргиры Богдан, людей в 19 веке считавшихся состоятельными. Они владели землей, а моя прабабушка Аргира была в Каменке «моаша»- повивальная бабка, костоправ. Она также знала травы, заговоры и другие секреты народной медицины, многие из которых были переняты ее дочерьми Катинкой, Еленой (Олей) и Мариоарой. Из этих трех сестер Катинка вышла замуж в село Брынзень и получила фамилию мужа Карауш, а Мариоара и Елена в селе Данул поженились - Елена с Максимом Урсу и Мариоара – с Михаилом Ротарем. У Мариоары, как я уже упоминал, было много детей, а у Елены с Максимом детей не было, и они взяли на воспитание сироту по имени Татьяна (Нуца), которая впоследствии вышла замуж за Илью Баланюка, и на старость дед Максим и баба Оля остались одни, к тому же дед ослеп. Посоветовавшись, эти две семьи приняли решение о том, что моя мама Дуня и мой отец Дмитрий будут жить в семье Максима Урсу «на грунте», то есть будут ухаживать за стариками и получат у них наследство. Так оно и произошло, но война внесла свои поправки в планы этих семей. Тяжести 1944-1945 годов, голодовки и первых лет формирования колхозов легли на плечи одной моей мамы, так как отец был призван в армию и отправлен на Урал на Саткинский металлургический завод Челябинской области, где работал в горячих цехах не только в годы войны, но и несколько лет после ее окончания. Там он женился на Анне Васильевне Болкутовой. Впоследствии они приехали и проживали в селе Данул.
Моя родословная по отцовской линии восходит к Дмитрию Федоровичу Панько, родившемуся в 1843 году и его жене Анне Ивановне. Их сын, мой прадед, Илья Дмитриевич Панько, родился в 1874 году. У них с женой Александрой Тимофеевной («баба Санда») были дети Елисавета, Иван, – мой дед ,-Николай, Евдокия, Александр, Георгий Ильичи. У Ивана Ильича Панько , 1900 года рождения ,с женой Любовью Николаевной Урсу были дети: Дмитрий, Василий, Петр и Мария, а у моего отца, Дмитрия Ивановича, единственным ребенком явился я –Панько Виктор Дмитриевич.
Ближайшие мои родственники:
По отцовской линии. Панько Васильевичи: Любовь(Шершнева), Виктор и Маргарита(Поворознюк).
Панько Петровичи: Любовь(Маевская), Павел.
От Марии Ивановны Панько: Чебан Василий Федорович и Романюк Виктор Иванович.
По материнской линии.
От Александра Михайловича Ротаря - Эмилия Александровна и Мария Александровна. От Ивана Михайловича - Анна Ивановна (Котелевич ) и Петр Иванович Ротарь.
От Евгении Михайловны Дьяковой - Агафья Андреевна и Нина Андреевна Дьяковы.
Среди моих родственников немало известных людей. Николай Ильич Панько, Евдокия Ильинична Романюк, Арсений Николаевич Панько были председателями Данульского сельского Совета. Петр Иванович и Георгий Ильич Панько известны как талантливые музыканты и руководители оркестров. Павел Николаевич Панько был директором Глодянской средней школы номер два, заведующим Рышканским районным отделом народного образования, начальником Управления школ Министерства народного образования республики, заместителем директора научно-исследовательского института Педагогики, преподавал математику в Кишиневском университете. Алексей Михайлович Ротарь был лесником в Радоайе района Сынжерей, подвергся репрессиям , отбыл десять лет в лагерях Карагандинской области, впоследствии реабилитирован. Талантливыми музыкантами проявили себя Евгений Георгиевич Панько и Виктор Иванович Романюк, врачом – Любовь Петровна Маевская.
Многих из них нет в живых, их имена занесены в поминальные книжечки в разделе «Об упокоении». Каждый из них прожил отведенное ему время, каждый из них , так или иначе, воздействовал на окружающую его жизнь и оставил о себе какую-нибудь память. И разве не наша обязанность – сохранить ее как можно дольше в наших сердцах?
Деда Михаила Георгиевича Ротаря (его называли «дед Михало») я не помню. По рассказам матери он был человеком добрым, общительным, справедливым и веселым. Несмотря на многочисленность семейства, воспитание детей никогда не основывалось на криках, спорах и высоких тонах, а держалось на понятиях совести, честности, уважения к старшим. Дети почти до совершеннолетия ходили в домотканой одежде. Старшие воспитывали младших и помогали родителям по хозяйству. Дети любили и уважали деда Михала и называли его «Татуня». Он тоже любил детей. Моей маме было уже лет 16-17, когда дед Михало решил повести ее в кино, показать ей, что такое кино. Кинотеатр был далеко, в Бельцах, за 35 километров, поэтому поехали туда на каруце. Эта поездка запомнилась матери на всю жизнь. Редко кому из сельских жителей доводилось тогда побывать в кинотеатре. К тому же, когда сеанс окончился, и все стали выходить из зала, мама потеряла деда Михала из виду, страшно испугалась и закричала во весь голос: «Татуня-я! Татунько-о!».
Дед Михало оставил о себе добрую память. У меня сохранилась и фотография времен его армейской службы. Тогда обычно фотографировались втроем. Я его узнаю по веселому взгляду и какой-то особой выправке. Такая фотография есть и у моей двоюродной сестры Нины Андреевны Дьяковой.
Бабку Мариоару я помню с самого раннего возраста. Во время страшной голодовки 1947 года мне было три года, и бабка Мариоара ежедневно приносила специально для меня по две маленьких картофелинки. Потом, будучи уже грамотным и взрослым, я нередко вспоминал об этом факте с большой благодарностью. Я был тогда единственный мальчик в ее третьем поколении, и она пыталась, как могла, сохранить мне жизнь, может быть, для продолжения рода, а скорее всего – совсем не думая об этом, а по свойственной ей душевной доброте. Я часто бывал в ее маленькой хате, крытой камышом, она всегда приглашала меня поесть что-нибудь, я, следуя маминым наставлениям, некоторое время для формы отказывался, пока приглашение не повторялось несколько раз, и только потом садился за стол. Так продолжалось до 1961 года, пока я не поступил в институт и не перешел на студенческие хлеба. Приеду на воскресенье домой, зайду к бабке Мариоаре. Она не успевает произнести имя «Витя», а я уже за столом, и ложка в руках…
В 1961 году, еще до института, я учился в десятом классе, как-то раз попросила меня бабка Мариоара вскопать ей в огороде участочек земли. Для меня это был пустяк, даже не заслуживающий внимания. И дело не в том, что я делал на турнике подъем переворотом, склепку и подтягивался 12 раз, а в том, что копать мне нравилось.Я с удовольствием копал в огороде дома и не уставал, потому что с одинаковым успехом копал и как правша, и как левша. Оставалось только менять позиции штыковой лопаты – «роскаля». С заданием бабкиным я справился шутя, насвистывая какой-то военный марш. Пришел доложить бабке о выполнении «приказа». А она предлагает мне посидеть немного. Достает откуда-то новую «десятку» (тогда только что поменялись деньги, и десять рублей была приличная сумма) и дает ее мне. За копку. Я встал, ошарашенный: « Бабка Мариоара, бабка Мариоара, зачем Вы это делаете ? Не нужно мне давать денег, разве они у Вас лишние? Не возьму я их!…»
Таки настояла на своем…
Через много лет понял я, что предложение вскопать огород тогда было для нее лишь предлогом, возможностью подарить мне немного денег…
Телеграмму об ее смерти я получил в перерыве между парами в институте, когда учился на физмате в Бельцах.
От нее ни у кого из наших родственников не сохранилось ни одной фотографии. Фотографировались как-то раз группой, предлагали ей стать со всеми, да она уперлась, не захотела.
А мне она запомнилась почему-то складывающей у себя на коленях табачные листья в стопки – папушки, которые потом завязывались в тюки. Сухой табачный лист в гаванках (гаванка состоит из пяти ниток с нанизанных на них табачным листом, называемых «шварами») привозили в бабкин огород. Его заносили в сарай, а потом, долгими вечерами, разглаживали на коленях каждый листочек и тюковали. В комнате стояла пыль, и всюду проникал запах табака. Руки у нее были морщинистые, а глаза – усталые…
Деда Максима Урсу я помню смутно. В моей памяти сохранились два эпизода из моего раннего детства, связанных с дедом Максимом. Как я уже раньше упоминал, он 18 последних лет своей жизни был слепым и нуждался в особом внимании и уходе окружающих. Во время голодовки и после мы жили вчетвером: дед Максим с бабой Олей, моя мама, Дуня , и я. Мама все время была на работе в поле, а я оставался с двумя стариками дома. Баба Оля тоже была занята работой в огороде, и я оставался со слепым дедом Максимом. Дед укладывал меня на обед спать в выдолбленное из ствола большого липового дерева корыто (оно и теперь у меня сохранилось) и укачивал, напевая : «Лю-лю, лю-лю, паци ша, де кобыла, там лоша» или что-то в этом роде. Мне не всегда хотелось спать в обед, и однажды я незаметно для деда выскользнул из корыта и пустился путешествовать в сторону бабки Мариоары дома. Ничего не подозревающий дед Максим укачивал пустое корыто, пока не пришла баба Оля и не бросилась на поиски.
Другое отчетливое воспоминание связано с тем, что я водил деда за дом для отправления большой естественной надобности, и мы с ним оставляли там два следа: он - покрупнее, я – помельче. А вообще дед Максим в течение своей жизни в селе Данул и окружающих селах пользовался большим уважением и авторитетом. При царе Николае он был то ли волостным, то ли уездным заседателем и в его ведении находились несколько сел, в том числе Данул, Каменка, Мэлэешть, Гэлэшень и некоторые другие.У них с бабой Олей детей не было, но зато было множество крестных –«финов», так как они без конца и края то венчали, то крестили. Поэтому его дом всегда был полон разного рода родственниками, и он всегда был рад им. По служебным делам ему часто приходилось ездить в соседние села, и с этим был связан и один анекдотичный случай, о котором потом долго вспоминали.
Однажды баба Оля напросилась в попутчики во время его поездки по заседательским делам в Каменку. Дед ее взял. Поехали. Заехали в село, а через некоторое время кобыла у какого-то колодца – стоп и ни с места! Дед слез набирать воды, а баба в это время поинтересовалась, кто живет рядом. Оказалось – какая-то вдовушка. Ага, вот почему кобыла тут останавливается! - подумала баба Оля и закатила деду Максиму сцену ревности. Дед говорил о колодце, баба – о вдове. Насилу помирились.А в целом, по воспоминаниям старожилов, жили они дружно.
У меня сохранилась фотография деда Максима тоже со времен армейской службы. Рядом с ним односельчанин Тома Романюк и один сослуживец из Каменки по фамилии Фусу, как я припоминаю…
Умер дед Максим Урсу в 1948 году, когда мне было четыре года.
Баба Оля, его жена, писалась Елена Еремеевна. Эти имена, Ольга и Елена, нередко носила одна и та же женщина. Как я узнал много лет спустя, объясняется это тем, что когда-то это было одно и то же имя – Олена, откуда появилась и Оля, и Елена. Баба Оля была ,несмотря на свою неграмотность, (все поголовно были тогда неграмотными), женщиной выдающейся в ее окружении в селе Данул по двум причинам. Во-первых, она умела лечить, и, во-вторых – она умела петь. Навыки лечения она усвоила от своей матери Аргиры Богдан, которая, как я уже упоминал, была повитухой в Каменке, а по тембру, чистоте и звонкости голоса ей не было равных среди ее подруг, поэтому они могли сравнивать ее только с Тамарой Чебан, я это не раз от них слышал. Имя Тамары Чебан в послевоенные годы благодаря радиопередачам было знакомо каждому.
Баба Оля знала травы, заговоры, лечила пиявками, муравьиным спиртом, сама изготавливала мази, а, бывало, и вправляла кости. Достойно глубокого сожаления то, что с нею ушло в небытие множество рецептов народной медицины, с успехом применявшихся на протяжении столетий. Мне удалось со слов матери и тети Маруси записать лишь малую толику этих сведений и опубликовать их в книге «Заговоры Севера Молдовы». Она же знала намного больше. Рассказывали, что ей приходилось изготавливать лекарство от костоеда. В глиняной посуде кипятили на огне водку или самогон с какой-то травой ( что за трава мне выяснить так до сих пор и не удалось). Продолжалось это всю ночь. Когда лекарство было готово, его давали больному пить по каплям. Оно было настолько сильным, что червь-костоед, пробивая кожу, оставлял кость и выходил наружу, в результате чего больной вылечивался. Сколько тут правды, а сколько – выдумки сегодня трудно сказать, но я склонен считать все это правдой. Потому что своими глазами видел обезображенных язвами грудных детей, которых приносили мамаши в 1952-54 годах к нам домой к бабе Оле и через неделю-две приходили радостные и веселые.
Пела она, как тогда было принято, на свадьбах, крестинах, на посиделках и других подобных случаях, обычно молдавские народные песни. Среди этих песен мне запомнились о Титанике и о Плевне.
Она прожила больше полувека в украинском селе Данул, но, не имея склонности к языкам, не говорила по-украински, а только по-молдавски. Я ей очень благодарен за то, что она научила меня молдавскому языку, на котором я разговаривал до пятилетнего возраста, который понимаю до многих тонкостей, в результате чего могу свободно переводить с молдавского на русский. До сих пор чувствую себя виноватым перед нею за то, что не всегда был послушным, а нередко доставлял ей неприятные моменты. Раннее детство я провел больше с нею, а, как я теперь понимаю, я был далеко не ангел. Баба Оля водила меня с собой на похороны и поминки, так как мама всегда была на работе в колхозе, а оставить меня было не с кем. Насмотрелся я тогда на плач и горе, потому что стали помирать ее ровесницы и подруги почти каждую неделю, а у нее полное село крестных родственников, она идет и меня с собой берет. Все плачут, она плачет, и я плачу…
А однажды приходим с похорон домой, а я по малолетству и по глупости спрашиваю ее: «Баба Оля, а твоя очередь умирать – когда?».
Мама пришла с работы, а баба Оля плачет: «Вот, Дуня, что спрашивает меня этот арештант («арештант» - было самое ругательное слово в отношении непослушных детей). Я его вожу на поминки, даю ему самый вкусный кусочек, а он спрашивает, когда моя очередь умирать». Так мы все втроем и плакали…
Очередь ее пришла в 1958 году в начале весны. Мы ее проводили на кладбище, и я заболел. Не выучил какое-то стихотворение Лермонтова, и учительница поставила мне одну из первых в моей жизни двоек . Одноклассники сказали ей, что у меня умерла бабушка, но двойка была уже поставлена в журнал, и ничего изменить было нельзя. Фотографии с бабы Оли у нас не сохранилось…
И всем им я посвящаю это стихотворение:
МАТТИОЛА
Вдруг запахло сильно маттиолой,
И сверчок зацвиркал во дворе.
Вечер наступил. Я - с бабой Олей.
(Пора угомониться детворе).
Пылают в печке стебли кукурузы,
Борщ кипит в железном чугуне,
Тявкнула на нашу Мурку Рузя,
Дым из печки полетел к луне.
Мы ждем с работы маму. Ей - подарки:
Накрыта мамалыга рушником,
Натерта брынза, разогреты шкварки...
Мы с бабой Олей маму Дуню ждем.
Она - в колхозе. Задержалась. На свекле.
На погрузке будет - сколько нужно.
Маттиола пахнет во дворе,
Мы готовим с бабой Олей ужин.
И, как будто, в самом деле, я -
Ещё пацан. Гляжу в огонь печурки.
И, как будто, мать ещё жива,
И я играл с Володей Трубачевым в жмурки.
И живы все мои друзья-односельчане:
Савчук Василий, Коля Романюк,
Бабан Иван и Мариуца Ваня,
Саша Пасечник и Миша Баланюк…
Как будто б живы все: и бабка Мариоара,
И дядя Жоржа Мотря жив, и тетя Геня …
Роберт де Кастро, дяди Лешин друг…
(… Запершило почему-то в горле вдруг…).
И будто бы жива и баба Оля,
И дядя Леша пришел из лагерей…
...Отчего ж ты мне запахла, маттиола?
Ведь нет тебя сегодня у моих дверей…
26 -27 августа 2010 г.
Виктор ПАНЬКО