К главе 30.
Продолжение рассказа о жизни моего деда. На этот раз о его участии в Финской войне.
Это была его третья война...
1-е поколение: Беркей (Аникей),
2-е поколение: Юрий Аникеевич,
3-е поколение: Иван Юрьевич Аничков,
4-е поколение: Григорий Иванович Красная Коса (Аничков),
5-е поколение: Иван Григорьевич Аничков,
6-е поколение: Иван Иванович (Блоха) Аничков,
7-е поколение: Федор Иванович Блохин (Потопай)
8-е поколение: Андрей Федорович Блохин
9-е поколение: Василий Андреев сын Блохин
10-е поколение: Матвей Васильев сын Блохин
11-е поколение: Василий Матвеев сын Блохин
12-е поколение: Никита Васильев сын Блохин
13-е поколение: Василий Никитин сын Блохин
14-е поколение: Иван Васильевич Блохин (1693 г.р.)
15-е поколение:Иван Иванов сын Блохин (1716 г.р.)
16-е поколение: Харитон Иванов сын Блохин (1745 - 1801)
17-е поколение: Прокофий Харитонов Блохин (1778 г.р.)
18-е поколение: Петр Прокофьев Блохин (1820 г.р.)
19-е поколение: Иван Петров Блохин (1852 г.р.)
20-е поколение: Иван Иванович Блохин (1894-1976)
1940. Ранение
Третий час Иван лежал в снегу, третий час финские пулеметы не давали голов поднять бойцам лыжного батальона. Они били с трех сторон. Вопреки расчетам начальства, молниеносная атака на финские позиции захлебнулась, не успев начаться. Вся рота лежала неровной цепью, зарывшись в сугробы, посреди огромного поля. И спереди, и сзади было по двести метров открытого, хорошо простреливаемого пространства. Здесь не было случайных людей, не было безрассудной молодежи, которая могла встать под пулями и бросится на вражеский ДОТ, своим телом закрывая амбразуры. Здесь люди были обстрелянные, понюхавшие пороха гражданской войны. Почти каждого ждала дома семья.
Лыжный батальон формировался в Горьком. Потом были двухнедельные сборы в Ленинградской области. На них учили ходить на лыжах: попеременному ходу, движению без палок, спуском и подъёмам, передвижению пригнувшись, передвижению на одном колене или в положении сидя, быстрому сниманию и надеванию лыж, переползанию, изготовке к стрельбе с лыж. Все эти премудрости стрелка-лыжника дались Ивану легко. Ему и раньше приходилось ходить на лыжах. В зимнем лесу без них и дров не нарубишь.
Тридцатиградусный мороз щипал за щеки и нос, но Иван уже привык к нему. Маскировочные штаны и куртка из белой плащевки, надетые поверх ватника и ватных же штанов, хорошо маскировали, сливаясь со снегом. «Ничего, ничего,- думал Иван, растирая лицо тыльной стороной двухпалой рукавицы,- нам бы только продержаться до того, как наша артиллерия развернет свои сорокопяточки по направлению к этой деревне. Главное не зачерпнуть снега стволом винтовки». Она, родная, не раз уже спасала на этой войне. Еще с германской Иван относился к оружию с любовью, как к женщине. За три месяца боев с финнами Иван понял, что это противник опытный и умный. Его нельзя взять нахрапом, его можно только переиграть.
В ноябре казалось, что Восьмая армия буквально за две недели разгромит финнов и соединится с седьмой в районе Выборга. Да не тут-то было! Углубились только километров на восемьдесят на финскую территорию и тут же напоролись на укрепрайоны - линию Маннергейма, названную так по имени финского фельдмаршала, происходившего из старинного шведского рода. А там неведомые минные поля, железобетонные и бронированные казематы, проволочные заграждения, да не в 1-2 раза, а в 20-30! А на подступах к господствующим высотам и того больше. Так, у высоты 65,5 наша разведка насчитала сорок семь рядов колючки! А междурядья минированы, причем проволока закреплена не на деревянных столбах, которые ночью лазутчики подпилили бы и свалили, а на металлических, и танком их не больно-то сшибешь, потому как, перед ними многие ряды из рельсов, загодя вбитых в мерзлый каменистый грунт, а где и заботонированных, да плюс к тому междурядья густо усыпаны валунами и противотанковыми минами. На валун, невидимый под глубоким снегом, танк напарывается, как медведь на рогатку, а о встрече с миной и говорить нечего. Негде танкам развернуться, абсолютно негде, бессмысленны они в тайге. А если и есть где ровное поле, танкам доступное, так оно все равно недоступное, потому как перепоясано сетью противотанковых рвов и надолбов и густо утыкано минами.
Уж наслушался Иван про финнов за прошедшие месяцы. Перед новым годом долго не могли вычислить кукушку - снайпера. Отстреливал он потихоньку наших офицеров. Методично, одного за другим, прямо в расположении своего батальона. Видимо, рядовые красноармейцы не представляли для него интереса. Под его пулями полегли и замкомандира второй роты, и начальник штаба батальона. Неделю не давал спокойно жить белофинн, до тех пор, пока не прибыл из штаба армии наш снайпер.
Дальше шла игра между ними. Когда через несколько дней одиночные выстрелы утихли, на одном из деревьев обнаружили сухощавого парня с пулевым отверстием во лбу, с широко открытыми серыми глазами. На правой ноге его была цепь, прикованная к стволу дерева.
Так же, как и четыреста лет назад наши воины противостояли северным народам. Так же, как и тогда, в двухстах километрах отсюда, русские штурмовали Выборг.
Лыжные батальоны не функционировали как отдельные боевые подразделения, а были приданы стрелковым полкам. В составе этих подразделений они использовались в качестве разведывательных дозоров, фронтовой разведки, а также ударной силы, при штурме укреплённых районов обороны противника.
Наконец раздались первые орудийные залпы. Снаряды ложились кучно, в три места.
Видимо наши корректировщики засекли огневые точки. Десять минут все громыхало. Иван машинально читал про себя «Отче наш», вызубренный им еще в школе, и прикидывал, как ему сподручнее будет, скрываясь за бугорками, кратчайшим путем достичь ближних домов деревеньки. И когда в наступившей тишине он услышал команду ротного «Вперед!», Иван , бросив палки, рукавицы, на ходу перезаряжая винтовку, припадая на одно колено для выстрела, пригнувшись, бросился к деревушке. Все происходило только под аккомпанемент винтовочных выстрелов с обеих сторон. Не было никаких громогласных криков «Ура!», никаких развернутых знамен, только ты и он - умный, хитрый и думающий противник.
Иван почти добежал до первого дома, когда недалеко, справа от него сверкнули вспышки - опять заговорил пулемет. Приложив неимоверное усилие, Иван ринулся вперед. Ближайший дом был совсем рядом, когда острая боль пронзила правую руку, брызнула кровь, в глазах потемнело…
Последние метры до деревянного сруба он преодолел ползком. Он видел пылающий огонек пулемета в прорези ДОТа, хотел было передернуть затвор, но руки не слушалась - средний палец правой руки висел на одном сухожилии - пуля раздробила кость. Через мгновение замолк пулемет, видимо кто-то из наших угомонил его гранатой. Еще с десяток минут продолжалась перестрелка. «Деревня наша,- пронеслось в мозгу,- Наша!!!»
Сидя на снегу, привалившись спиной к срубу, Иван как мог, одной рукой бинтовал себе кисть, разрывая бинты зубами. От наступившей тишины и от потери крови звенело в ушах. Несмотря на дерективу командования, запрещавшую выносить с поля боя раненых кому бы то ни было, кроме военфельдшеров и старших военфельдшеров, отдышавшиеся от атаки бойцы, помогали медикам. Кого несли на носилках, кого волоком , положив на лыжи.
- Блохин! Иван! Жив! – к Ивану бежал, его лучший друг, односельчанин Кузьма Баландин,- А я уж тебя совсем было потерял!
- Жив, жив, - сухими губами прошептал Иван.
- Что у тебя тут? Рука! А-а, это, браток, ерунда! Давай, подымайся. Пойдем домой, - закинув здоровую руку Ивана себе на плечо, Кузьма увлек его к себе в землянку.
Осмотрев рану, военврач третьего ранга, сказал: «Ну что, боец, не сохраним, наверное, мы тебе палец. Но ты не отчаивайся, палец – это не голова, еще девять есть. Самое главное обморожений нет, рана чистая. Давай на операцию».
Вокруг землянок горели костры. Несмотря еще на более крепкие морозы, красноармейцы пировали на свежем воздухе. Вчера стало известно о подписании капитуляции Финляндией. Значит – конец войне, значит скоро домой! Бойцы, не жалея, распаковывали свои северные «ворошиловские» пайки, рассчитанные на пять суток. А на сутки бойцу полагалось: 200 г бекона, 150 г сливочного масла, 150 г сахара, галеты и ржаные сухари, а также 100 г водки для растирки обмороженных конечностей. Водка, конечно, шла по своему прямому назначению, а вот ржаных сухарей, незамерзающих при любом морозе, не было, вместо них старшина выдал по буханке черного хлеба, промерзшего настолько, что его не брал ни нож, ни топор, ни пила. Оставалось единственное средство — бросить буханку в костер. Верхняя корка сгорала, под ней оставался оттаявший слой, его обгладывали, и операция повторялась.
Иван отказался от перевозки в тыловой госпиталь, и рука, словно поняв его настроение, стала заживать, кость срастаться. Все его мысли были уже далеко отсюда, там, где его семья, где ждет его хозяйство и жена с детьми. Где-то вдалеке играла гармошка, и нестройный хор солдатских голосов старательно выводил песню, ставшую гимном лыжного батальона, на мотив другой известной песни «Раскинулось море широко»:
Раскинулись ели широко,
В снегу, как в халатах стоят,
Засел на опушке глубо-око
В снегу белофинский отряд.
Вот рвутся гранаты, вот рвётся шрапнель,
Всё ближе и ближе пехота,
И вот офицер, распахнувши шинель,
Ползёт на карачках из дота.
В карельском лесу смеркалось, видя это веселье, ни один из офицеров не упрекал солдат в нарушении дисциплины, после этой военной зимы, все и офицеры, и сержанты, и рядовые поняли насколько важно иметь понимание между руководством и подчиненными и быть связанными общей целью. А одинокий голос еще пел:
А сам Маннергейм, этот финский подлец,
Два дня уж сидит без обеда.
Предчувствует маршал свой близкий конец
И помощи просит у шведа.
Сидеть ему с войском своим ни к чему,
Зря точит заржавленный ножик.
Конец его ясен - ведь нынче ему
Никто всё равно не поможет.
По условиям заключенного мирного договора, кусочек карельской земли между Ладогой и Финским заливом, политый кровью Ивана Блохина и тысяч других советских воинов, остался за Советским Союзом.