НЕ убивайте воробья

      


Саше тринадцать лет. Он единственный сын у матери – школьной уборщицы, вдовы, которая едва сводила концы с концами. Одно время она отдала его в музыкальную школу, но когда узнала, сколько стоит инструмент, забрала и на возражения учителя «У него большие способности…», ответила: «Вот разживемся как-нибудь – тогда…»      
Саша худой, маленький, всегда чистый. Его серые глаза под длинными ресницами светятся постоянно каким-то загадочным блеском. Взволнованная мать настойчиво водила его к врачам, но они ничего страшного не находили. Она, рассказывая об этом знакомым, тяжело вздыхала: «Много они там понимают… » Но это не сдерживало ее от незлобных затрещин, если сын ослушивался ее.      
      - Саша, - сказала однажды мама, не поднимая голову от стирки, - сходи к Рогачевым, одолжи у тети Шуры деньги и купи булку хлеба, две сдобные булочки, два килограмма сахару и триста граммов масла, - и добавила, повернувшись к нему блестящим, в капельках пота, лицом: - Да сдачу,  смотри, проверь.       
       Саша оторвал голову от книги, умоляюще посмотрел на мать, но тут же надел на босу ногу стоптанные сандалии, скомкал в кулаке большую сетку и вышел из дому.
На улице стояли последние дни весны, пахло огородами, жарким воздухом и свежим хлебом – рядом с их домом  круглосуточно работала хлебопекарня. 
      К Рогачевым идти опасно – можно нарваться на Витьку с Генкой: последние дни они с ним в ссоре и грозились поколотить. Преодолевая робость, Саша приблизился к их дому и, приподнявшись на носки, осторожно заглянул в комнату. И только хорошо убедившись, что братьев нет дома, быстро вошел. 
      И пока тетя Шура открывала шкаф, сначала одну дверцу, затем другую, доставала синий кошелек, рылась в нем, отсчитывала деньги и спрашивала: «Что к нам не заходишь?» – «Маме надо помогать» – «Вот молодец, не то что мои пострелята, только зря портки треплют», он чутко прислушивался к звукам за дверью. Скомкав рубли в ладони, он открыл дверь, глядя перед собой на пустую улицу и, радуясь этому, выскочил из дому. Голос тети Шуры: «Увидишь моих, скажи, чтобы домой шли», подстегнул его.      
       В магазин короче дороги, чем через дырку в дальнем конце рогачевского забора, не сыщешь. Там, правда, бывают братья. Но первая удача уже воодушевила его, и теперь встреча с ними казалась уже не такой опасной. А короче дороги нет: скорее бы купить все и вернуться опять к книге.
      За сараем он услыхал знакомый глухой голос Витьки, словно он вечно ходит простуженный. Было опасно идти дальше, но так хотелось узнать, что там у них! Прижимаясь к теплой стене сарая, крадучись, он выглянул.
     Братья Рогачевы отмеряли шагами расстояние. Проследив взглядом, куда они будут стрелять, Саша увидел воробья, привязанного за обе ножки к старой высохшей доске забора. Воробей замер, втянув мокрую испачканную головку в худенькое дрожащее тельце. Несколько капель крови скатились с перебитого обвисшего крыла на лист большого густо-зеленого лопуха и, оставляя ярко-красный след, сорвались на землю.
Витька вытащил из кармана пригоршню камешков (за ними они ходили на железную дорогу) и бросил их к черте. Генка, перемеривая еще раз расстояние шагами, сказал:
      - Стрелять б-будем: ты р-раз и я р-раз, - он был заика.
      - Если тебе достанется, - ответил Витька снисходительно и пожал своими широкими плечами. Выбрал круглый камешек, подбросил его на ладони и добавил: - Не забывай, кто его сбил. Он на самой верхушке столба сидел, а я его точно в крыло.      
      - У тебя резинка красная, - с завистью сказал Генка.- Вить, в Вить, давай меняться. Я тебя за три воскресные дня деньги киношные отдам. А ты мне кино расскажешь…   
     - Идет. Но смотри, проболтаешься мамке, я тебя землю заставляю есть.   
     - Н-не…что ты!   
     Они стали у черты и приготовили рогатки. У Витьки рогатулька ровная, отполированная, покрытая лаком. Он взял ее в левую руку, вложил камешек и прищурил зеленые глаза.      
     -  Смотри, хохолок собью, - раздался в затаенной тишине его голос.
     Воробей, словно почувствовав угрозу, забился здоровым крылом и, вытянув головку, в бессилии стукнул несколько раз клювом по доске.    
     Витька, опустив рогатку, недовольно ожидал, когда он вновь замрет.         
     - В-вить, а, В-вить, может не надо, а… жалко, - Генка умоляюще смотрел на брата. - Давай дома в клетку посадим.      
      -  Забыл, как мне уши драли, когда я щенка домой принес.   
      - Жалко…   
      - Зареви только – больше тебя никуда с собой не возьму! - отрезал Витька и поднял рогатку.      
      У Генки острый подбородок вытянулся и отвисла губа.      
      Натягиваясь, длиннее становились резинки рогатки, и в просвете между ними, заслоненные вначале рукой, открывались плотно сжатые, искривленные губы Витьки. В одно мгновение Саша увидел обреченный комочек на доске, и где-то уже неосознанная, не услышанная им самим, промелькнула мысль: «Бить будут!»,  но он крикнул, как выдохнул:
      - Не надо! 
      И, оттолкнувшись от сарая, выскочил из своего убежища. Витька отскочил и обернулся. Камень глухо отозвался где-то внизу сарая, и звук его заглох в траве.   
      - Ну, что тебе? – зло спросил Витька. Красные вспыхнувшие пятна на его щеках начал медленно исчезать. Задрав подбородок, он сделал шаг навстречу к Саше и вызывающе повторил: - Ну, что тебе?!      
      - Не убивайте воробья, - Саша искал поддержку в глазах Генки.      
      - Катись отсюда! – Витька взмахнул рогаткой перед его носом.   
      - Не надо, - захныкал Саша и, сам того не ожидая, смело надвинулся на Витьку.         
      И тут же к жалости за воробья прибавилась жалость к себе: и воробья убьют и его поколотят. И, тяжело проглатывая комок слюны, он подумал, что у него начинается ангина:  знобило тело и ногам стало холодно.      
     Забился о доску воробей. И Саша, наперекор себе, крикнул тонким срывающимся голосом:      
     - Не убивайте воробья! - И тут же примирительно, испугавшись своей дерзости, тихо добавил: - Продайте мне его.       
     - У тебя есть деньги? – спросил Витька.      
     - Вот... - Саша вытащил из кармана шуршащие рубли. - Сколько?   
     - Все! - быстро ответил Витька.      
      Саше стало жарко, и он подумал, что у него точно ангина. Он успел вспомнить лицо матери, увидел растерянные глаза Генки и, отражаясь в них, пробормотал: «Много…»  Но Генкины глаза глупо молчали. 
      Он повернулся к Витьке и без слов протянул деньги.
      Не глядя больше на братьев, подошел к доске и начал развязывать веревку. Грязь на воробье уже засохла, он затрепетал, клюнул несколько раз Саше в ладонь, в палец, и, освобожденный, замер у него в руках. Саше показалось, что воробей умер и, приблизив его ко рту, подул на него. Тот встрепенулся и, приоткрыв клюв, потянулся к его горячим губам. Саша, зачмокав, стал поить его слюной. Обнаружив кровь на своей ладони, он вытер ее о штанину, но, спохватившись, начал растирать пятно. Этим сделал его еще больше. Махнув рукой и не глядя на братьев, вылез сквозь дырку в заборе на улицу.   
     Прижимая к себе воробья, он побежал домой и ногой открыл дверь.
     - Что с тобой? Откуда кровь? – вскрикнула мама, вытирая о передник мокрые руки.   
     - Не волнуйся, мамочка. Я нашел подбитого воробья, - первое, что смог придумать, выпалил он. - Что с ним делать?      
     - Ну вот, еще не хватало на мою голову! Ах, негодяи! – обругала она кого-то незримого и пригрозила Саше: - Увижу у тебя рогатку – уши оборву! Так и знай!      
Она взяла из его рук пичугу и, кивнув в сторону буфета, уже спокойно сказала:
- Достань там бинт и йод!             
    Виновато глядя, как мать ловко перевязывает замершего в ее руках воробья, он быстро рассказал ей придуманную историю с ним, а на вопрос о покупках ответил, что тетя Шура не одолжила деньги - у них самих сейчас туго с ними. Тягостная мысль «Что будет?» заставляла его опускать глаза, возбужденно суетится, чем он только мешал матери, и она успокоила его:      
     - Сынок, он будет летать.          
     Глядя исподлобья то на склоненную над стиркой мать, то на нахохлившегося, почти незаметного на подушке воробья, Саша думал: «Что будет? Зачем я наврал?», и решил, что он ей все расскажет, но только потом, чуть потом, чуть-чуть потом, потому что сейчас никак нельзя.   
     А утром, увидев прыгающего под столом воробья, Саша радостно крикнул:
     - Ма! Смотри – живой! Сейчас я дам тебе есть! – и он полез на четвереньках под стол, но воробей, волоча перебинтованное крыло, прыгнул от него в сторону.    
     - В школу живей собирайся! Проспали мы сегодня с тобой, - заторопила его мать.    
     Саша подскочил к ней, схватил ее за руку и начал одним махом:   
     - Мамочка, я тебе…   
     - Ладно, беги, опоздаешь. Я сама его покормлю, - перебила она.   
     Увидев ее суетливые глаза, он решил, что придет из школы и тогда обо всем расскажет: надо сказать, что он потерял деньги, и вчера боялся сознаться. Но когда мама застегивала ему верхнюю пуговицу на рубашке, он тихо начал:      
     - Мама, я…
     Может оттого, что мать очень спешила, она не услышала его, а, может, он и ничего не говорил, а ему это просто показалось, хотя в его сознании пронеслось все то, что он собирался сказать, еще неосмысленная придуманная история, в смысл которой он неожиданно для себя и сам начал верить.   
      Все уроки он думал об этом. Смутно помнит, как вызванный к доске, что-то говорил, и химичка почему-то пожалела его и не поставила двойку в журнал.   
      А после уроков его ждали братья Рогачевы.    
    «Бить будут», - пронеслась мысль. Но он не сделал попытки ни бежать, ни защищаться.      
      Витька, исподлобья глядя на него, отделился от Генки и шагнул навстречу. Саша поднял перед собой портфель, но тут же безразлично опустил его и ожидающе уставился в большое Витькино ухо.       
      - На вот, возьми! – сказал каким-то не своим, не простуженным голосом Витька, протягивая ему на ладони смятые деньги, повернувшись, стукнул почему-то  Генку по шее и бросил: - Пошли!         
      - Чего ты, чего... -  захныкал тот и поплелся следом, волоча оба портфеля, свой и брата.      
      Саша, глядя в спину удаляющихся братьев, мял в руке деньги и думал: «Зачем это? Что теперь сказать маме?»       
       И, вспомнив о воробье, о двойке, не поставленной, но угрожающей, несколько раз простужено шмыгнул  носом и сунул ненавистные деньги в карман.