В нашей школе, как, наверное, и в любой другой, учителя обычно приходили в школу задолго до начала уроков – собирались в учительской, обменивались новостями, решали какие-то проблемы, просто общались, пока звонок не напоминал о том, что пора брать журналы и расходиться по кабинетам.
Так было всегда, но сегодня в учительской было так шумно, что звонок прозвенел напрасно - его никто не услышал за громкими, профессионально поставленными голосами. Всех взбудоражила новость – Инна Яковлевна, наша коллега, была избита по дороге на работу «неизвестным лицом» и сейчас находится в больнице. Муж ее позвонил в школу и сообщил, что у Инны Яковлевны сотрясение мозга, множественные ушибы головы, нервный шок, и, по словам врачей, в лучшем случае пробудет она в травматологии недели две, а то и дольше.
Звонок прозвенел во второй раз, более настойчиво и долго, напоминая о начале уроков, все разошлись по кабинетам, но неуспокоенная школа гудела весь день, даже ученики говорили об этом совершенно диком для нашего небольшого города происшествии. Кто-то уже успел навестить Инну Яковлевну в больнице, узнал подробности, и к концу дня картина случившегося более или менее прояснилась.
Инна Яковлевна шла утром на работу, на глаза ей попался стоящий на тротуаре около дома автомобиль, иномарка. Водитель, распахнув дверцу и задрав вверх голову, истошно вопил, не выходя из машины: «Э-э-э-й Азамако!!! О-о-о-о Азам!!!», нажимая для усиления звукового эффекта на клаксон. Картина досадно-раздражающая, но ставшая достаточно привычной в последнее время.
Улыбаясь как можно приветливее, Инна Яковлевна сказала водителю очень вежливо: «Если бы Вы поднялись в квартиру Вашего друга Азама, он бы давно уже вышел. Вам так долго придется кричать, наверное, он Вас не слышит».
Сказав это, она продолжила свой путь, но, словно каким-то шестым чувством почувствовав приближающуюся опасность, оглянулась – автомобиль мчался прямо на нее. Не раздумывая, она перепрыгнула высокий дорожный бордюр и застыла, прижавшись спиной к оказавшейся здесь трансформаторной будке.
Иномарка притормозила перед препятствием, из кабины, бормоча что-то невнятное, но явно угрожающее, выбрался водитель, еще секунду назад вызывавший своего Азама. Этот здоровенный быковатый детина с яростным бурчанием неумолимо приближался, и женщина с ужасом рассмотрела его белые от ненависти глаза с булавочными головками зрачков.
«Да он наркоман обколотый», - обреченно подумала она, затем увидела летящий ей прямо в лицо огромный кулак и услышала странный треск. Она еще успела удивленно понять, что это звук от удара ее головы о трансформаторную будку, и потеряла сознание. Буквально следом за Инной Яковлевной шла в школу ее дочь. Девочка увидела мать, лежащую на земле, с залитым кровью лицом, вызвала «Скорую» и сообщила отцу. К счастью для девочки, водителя и автомашину она уже не застала.
Поскольку причиненные травмы были достаточно серьезными, врачи сообщили в милицию, у Инны Яковлевны уже побывал следователь, составил протокол, она написала заявление, возбуждено уголовное дело.
Чем больше мы узнавали подробностей, тем больше я расстраивалась и винила себя, потому что ожидала, что случится нечто подобное.
Несколькими днями раньше мы с Инной Яковлевной возвращались домой после уроков, нам было по пути, шли не спеша, разговаривали. Инна Яковлевна рассказывала, как накануне прошли с мужем мимо группы матерившихся подростков и не сделали им замечания. Она говорила, что муж сокрушался весь вечер после этого, ругал себя за малодушие: «Мы не должны были проходить молча, надо было остановиться и сделать им замечание. Все вот так проходят мимо, а потом мы возмущаемся, что у нас плохая молодежь!»
Я пробовала переубедить ее: «Вы правильно сделали, что не стали им ничего говорить. На дворе середина 90-х, все переменилось, а вы живете какими-то прежними стандартами. Посмотрите вокруг – все озабочены только поиском заработка, город наводнен наркотиками, государственная власть практически отсутствует, в городе полно приезжих, какие-то бандиты распоряжаются всем. В лучшем случае, в ответ на ваше замечание вас бы обругали, а могло быть и хуже».
«Как Вы можете так говорить?! Мы – учителя, мы должны воспитывать. Если им не делать замечания, как они поймут, что ведут себя неправильно?»
«Да, мы учителя. Ну и давайте будем воспитывать своих учеников в школе, на уроках, сеять разумное, доброе и так далее. Вы поймите, что в теперешних условиях слишком опасно заниматься воспитанием посторонних, незнакомых на улице, все озлоблены, никто ничего не боится, да и некого бояться – безвластие полное. Не донкихотствуйте».
«Нет, мы должны бороться. Посмотрите, во что превратился наш город, наш чудесный город, когда-то такой спокойный и тихий, чистый и красивый. Эти приезжие выбрасывают мусор прямо из окон квартир, везде грязь и антисанитария. А поведение какое? Среди ночи или на рассвете подъезжают к дому и вызывают своих приятелей, нажимая на гудок или крича под окнами, ленясь подняться в подъезд и постучать в нужную квартиру – когда такое было? В конце концов, это наш город, и мы должны убедить их соблюдать правила поведения».
«Опомнитесь, Инна Яковлевна! Вы знаете, что произошло со старейшей работницей культуры нашего города совсем недавно? Она вышла вечером на веранду собственной квартиры и обнаружила человека, который мочился прямо под ее окном – и это на центральной улице города! Конечно, она возмутилась, так этот хам, недолго думая, влез к ней на веранду (квартира на первом этаже), втащил пожилую женщину в ее же комнату, жестоко избил и удалился так же, как пришел, через веранду. В милиции у нее даже заявление не приняли».
«И что же делать - терпеть, молчать, пусть все продолжают вести себя так же?»
Я поняла, что собеседница моя не просто не соглашается с моими доводами, она их не слышит, не хочет слышать.
Мы были знакомы не очень близко, общались в основном на работе. Наверное, уже с детства она была именно такой - принципиальной, правильной, боролась с нарушителями дисциплины и двоечниками, отстаивала справедливость. Это было неудивительно – в советских школах нас, таких, было много. Удивляло другое – как можно было сохранить эту наивную простоту до зрелого возраста, ежедневно сталкиваясь с реальной жизнью, да еще прожив несколько лет после развала страны, когда протрезвели самые закоренелые романтики. Судя по всему, ей и муж достался такой же идеалист, а ведь он-то, кажется, работал на производстве, а не в школе.
«Инна Яковлевна, неужели Вы действительно думаете, что можно изменить взрослого, сформировавшегося человека? Это невозможно, можно только заставить его считаться с окружающими, применяя законные методы наказания – штрафы, еще что-то подобное. Но заниматься этим должны те, кто обязан это делать по должности, кто имеет полномочия».
«А мы что же, молчать будем? Нет, мы тоже должны бороться».
«Это в Вас говорит человек из страны Советов, но этой страны уже нет. Если Вы не одумаетесь и не спуститесь с небес на землю, можете огрести много проблем, прислушайтесь к моим словам, пожалуйста», - завершила я наш разговор, устав от бесплодного спора.
Мне было ясно, что она, скорее всего, прекрасно понимает все, что творится вокруг, но просто боится расстаться со своими прежними идеалами. Возможно, цепляясь за свои возвышенные принципы, она пытается сохранить хотя бы иллюзию прошлой жизни, такой привычной и понятной, надеясь укрыться от грубой действительности в своем уютном романтическом мирке.
Я подумала: «В конце концов, она взрослый самостоятельный человек, а жизнь сама расставит все по своим местам», но кто же мог знать, что урок окажется таким жестким. Вполне возможно, будь я тогда более настойчивой, мне бы удалось ее переубедить и тем самым предотвратить эту трагедию. А теперь остается только надеяться на то, что она поправится, и на то, что преступника найдут и накажут.
Прошло совсем мало дней, и вдруг в школе появилась скоропостижно выздоровевшая Инна Яковлевна, пошатывающаяся от головной боли, с лицом, синим от еще не заживших повреждений.
С трудом шевеля разбитыми губами, она сообщила: «Меня выписали, сказали, что все в порядке, могу работать».
Все объяснилось достаточно просто – хулиган оказался телохранителем местного очень авторитетного бандита, всемогущего и влиятельного. Как только это стало известно, колесо правосудия со страшной скоростью завертелось в обратном направлении – Инну Яковлевну немедленно выписали, медицинская карта ее потерялась, из милиции исчезли все протоколы, дело замяли.
Возмутившись, мы решили написать коллективное заявление.
Могущество и неуязвимость коллективных решений за годы советской власти все прочувствовали в полной мере. Как только требовалось обойти закон, на передовые позиции выдвигался многоликий безликий коллектив, который «одобрял» или «не одобрял». Сколько темных дел было совершено под прикрытием «коллектив постановил» теми, кто мог умело манипулировать мнением коллектива, настроив его должным образом. Но иногда бывало и наоборот – дружная поддержка коллектива могла помочь, защитить, как в нашем случае.
Взамен заявления Инны Яковлевны, которое она испуганно забрала по первому же намеку следователя, на стол начальника милиции легло наше, коллективное заявление. Копии мы направили в хукумат (городскую администрацию), городскому прокурору, Российскому консулу – для сведения и принятия мер.
Российский консул, насколько помнится, даже не отреагировал, не до того ему было, поговаривали, что пьянствовал очень.
Зато все остальные забегали, засуетились сразу же. Сложно замять дело, если коллективное заявление лежит в нескольких независимых инстанциях.
Каждый день в кабинет директора приходил представитель или милиции, или прокуратуры, или хукумата: «Ваша учительница сама спровоцировала нападение, приставала к молодому человеку, находящемуся в состоянии нервного стресса. Мы, конечно, все равно его накажем, как только сможем задержать, своими методами накажем, строго. А вы пока заберите ваше коллективное заявление, зачем нагнетать обстановку», при этом весь город уже знал, что телохранителя-бандита отправили на время в соседнюю республику лечить расшатанные пьянством и наркоманией нервы.
Директор кивала головой, делала понимающие глаза и ссылалась на непокорный коллектив. Коллектив заявление забирать не желал, требуя исполнения закона и гордясь своим гражданским мужеством и принципиальностью, хотя, по правде говоря, мы ничем особо и не рисковали.
Время поджимало, поняв, что с коллективом бороться бесполезно, «представители» опять принялись за Инну Яковлевну.
Изматывающие ежедневные посещения с долгими расспросами о состоянии здоровья, о работе, о семье, вынудили Инну Яковлевну заколотить окна плотными одеялами и не подходить вечерами к двери. Это не помогло – ее стали встречать на улице. Инна Яковлевна с дочерью выходили из квартиры только в сопровождении мужа, появлялись только в многолюдных местах, вся семья находилась на грани нервного срыва.
Женщина пыталась храбриться, держалась, не желая подводить коллег, так дружно вступившихся за нее. Но, когда все беседы парламентеров стали заканчиваться неизменными советами беречь единственную дочь-подростка, Инна Яковлевна не выдержала. Непривычно тихая и присмиревшая, она пришла в школу и сама попросила забрать заявление.
Заявление незамедлительно отозвали, испытав при этом даже некоторое облегчение, потому что ситуация зашла в тупик и никто не представлял, что делать дальше. Ну, действительно, не организовывать же пикеты или демонстрации. К активным выступлениям мы были не готовы, никто не собирался ввязываться в борьбу, переносить лишения, рисковать покоем и здоровьем своим и своих близких, тем более, все это было в республике запрещено в связи с нестабильной политической ситуацией. Достаточно того, что мы высказали свой протест, не стали молча терпеть произвол властей, а просьба Инны Яковлевны позволила нам отступить, не теряя чувства собственного достоинства и сохранив иллюзию самоуважения. Вслух, конечно, этого никто не говорил, но в глубине души понимали прекрасно, скорее всего, поняла это и Инна Яковлевна.
Как-то очень быстро и незаметно после этих событий Инна Яковлевна с мужем продали квартиру и уехали в Россию. Возможно, она оставила кому-то свои координаты, а, возможно, и нет, и дело здесь не только в стремлении обезопасить свою семью.
Надеюсь, что Инна Яковлевна смогла восстановиться после перенесенных испытаний, и, пережив крушение идеалов с минимальными последствиями, благополучно устроилась в новой жизни. Наверное, она по-прежнему работает в школе – ведь она была очень хорошим учителем.
В одном я почти не сомневаюсь – никогда больше, до конца дней своих, она не решится сделать кому-либо замечание на улице, да и не на улице тоже. Вряд ли после всего пережитого она продолжает настаивать на необходимости участия каждого в деле перевоспитания всех нарушителей. Думаю, способность к активному протесту она утратила навсегда.
Со временем ситуация в городе улучшилась, порядка стало чуть больше. Давно уже и в помине нет того всесильного «мафиози» и его телохранителей-отморозков, вершивших закон в городе, перед которым так угодливо лебезили представители местных властных и силовых структур. Самих тех представителей властных и силовых структур давно уже сменили на их постах совсем другие лица. Практически полностью обновился учительский коллектив школы, вряд ли остался в школе кто-то из участников тех событий. Город тоже стал совсем другим, абсолютно изменился состав городского населения.
***
Всему, случившемуся когда-то в небольшом городке на севере Таджикистана, пора бы уже забыться за давностью лет, но вот не забывается. И что самое странное - возникает ощущение, что, если убрать из рассказа некоторые, достаточно незначительные, детали, вполне можно подумать, что описываемые события произошли здесь и сейчас.