Велосипедист Бойко
Ах, какое чудесное летнее утро! Чистое, светлое. За глухим дощатым забором, словно дразня нас, кувыркается молодое солнце, то за один ствол дерева спрячется, то за другой. А небо высокое, огромное, аж до самой России...
Топаем на плац. Плац наш, надо сказать, был не совсем обычный, то есть не общепринятый стандартный бетонный квадрат, а являл собой, по сути, огромный хорошо ухоженный газон, заасфальтированный лишь по периметру. Наверное, во всей ГСВГ, уж в нашей 2-й танковой армии точно, он был единственный такой, что подмывало любителей шагистики из соседних частей позлословить, мол, недооценивают в полку связи строевую подготовку.
Дооценивают, дооценивают. Пройти «коробочкой», локоть к локтю, развернуться в движении на сто восемьдесят градусов – это мы могли. А большего от нас и не требовалось. В конце концов, не рота же мы почетного караула. Сам командир полка частенько говаривал, что главное для нас – связь. Надежная. Круглосуточная. Да и времени недоставало на эту самую шагистику…
Командир полка, как всегда, задержится. Минут на десять-пятнадцать. Видимо, считал неприличным для себя появляться на плацу тут же, вслед за нами. Он потом выкатится: щекастое пунцовое лицо, выдающийся вперед живот (при небольшом-то росте) – помидор, да и только, как прозвали его наши предшественники, кои давным-давно уже на гражданке, обременены сугубо житейскими заботами и уж позабыли, кто такой Помидор.
Хотя вряд ли. Всё, что связано с армией, у каждого, служившего в ней, надолго западает в памяти. Если не навсегда. Вот и мне нет-нет, да и привидится та или иная армейская картинка. Причем, чаще всего, забавная. В этом, наверное, и заключается жизненная мудрость: со временем из памяти, да и из сердца выветривается всё дурное, грустное (а солдатская служба, да еще за кордоном, ох, как грустна!) и остается только светлое, доброе.
Выкатится Помидор, и первые его слова будут: «Учерашний день…. Военный совет…»
В переводе на нормальный язык это означало: вчера состоялось заседание военного совета армии, на котором был рассмотрен ряд вопросов, и о некоторых из них он хотел бы нас проинформировать. Что такое «некоторые из них» мы, в общем-то, знаем: различные ЧП в частях (увечья, повреждение техники, имущества), козни вражеской пропаганды, предстоящий визит высокого воинского начальника, неблаговидное по отношению к местному населению поведение нашего брата…
Это его «учерашний день» доводило меня до коликов.
Но вот – неожиданность: Помидор уже на плацу. И не в центре, как обычно, а далеко в стороне. Рядом с ним – его замы, комбаты, другие офицеры и…полицейские с собаками.
– Дело пахнет керосином! – проронил стоящий рядом со мной Соколов. Соколов – щеголь: гимнастерка – в обтяжку, штаны заужены (как умудрился?), пилотка – набекрень. Таким, наверное, он был и на гражданке: любителем покрасоваться. На гражданке – понятно: перед девочками. Но тут-то...
– За кем-то из нас пришли, – многозначительно заключил он.
– Оцэ дило! – аж присвистнул Балацкий.
– И чё им надо?
– Разговорчики! – строго взглянув на строй, прикрикнул взводный, старший лейтенант Берсеньев. Прикрикнул он, конечно, так, для виду, хорошо понимая, что разговорчики все равно не прекратятся: уж больно пикантная картина разворачивалась перед нами.
– Какое вообще они имеют право заходить на нашу территорию? – проворчал Красненко. – Да еще с собаками.
– Имеют, имеют, – резюмировал взводный. – Сейчас всё узнаем.
Взводный наш, Берсеньев, был единственный в полку из офицеров – москвич. Тоненький, беленький и даже какой-то флегматичный. Да все у него будет нормально. После Германии – домой, в Москву, а там и академия, и теплое местечко при штабе…
– О! Герой-свинопас! – выкрикнул кто-то в задних рядах, и мы, невольно улыбнувшись, повели взглядом в сторону ворот, через которые въезжала повозка с важно восседающим в ней громилой Подопригорой.
История тут такая. Съездил Подопригора в отпуск. Смог ведь! На побывку нашему брату ох, как непросто было вырваться, даже очень непросто. Знать, водил дружбу с интендантским начальником. А спустя какое-то время в отпуск отбыл его земляк, «макаронник», и, естественно, он попросил того заскочить к его родителям и передать гостинец. Что тот и сделал и буквально был ошарашен тем, с каким почтением односельчане отзывались о Подопригоре. Он-де чуть ли не главный человек в полку, и сам командир время от времени обращается к нему за советами. А однажды на учениях он спас генерала, машина которого перевернулась: на себе притащил генерала в медсанбат, за что тот пообещал представить его к награде и дать капитана. Вот трепло…
– А лошадка-то умнее его: сама довезет тачку до столовой и обратно – на хозблок.
– На свинарник.
– А мясо и сало откуда? – буркнул Балацкий.
Взводный снова нехотя покосился на строй.
Полицейские ушли. Помидор покатился в центр плаца – краснее красного. Представляю, каково увидеть его такого – совсем рядом. Как рассказывали те, на кого он обрушивал свой гнев (в основном – на офицеров и «макаронников»), чем сильнее раскалялось его лицо, тем явственнее бледнел на щеке глубокий продольный шрам. Тут уж поневоле во всем сознаешься и покаешься. Хотя, в принципе, относились мы к нему нормально. Потому уже, что в полку он был единственный фронтовик. Подполковник Очерет.
Не буду воспроизводить его «пламенную» речь: это, как понимаете, совершенно невозможно. В общем, суть дела такова. Вчера кто-то из наших, будучи в увольнении, украл у немки велосипед.
Украл! Слово, вообще неприемлемое для немцев, чей менталитет – не тронь чужого! – формировался веками. Потому и привыкли жить, не запирая дома, не пристегивая те же велосипеды к заборам.
Следы привели в наш полк. И теперь предстояло вычислить: кто?
– На всё про всё – час! – отчеканил комполка.
Вычислить воришку из двенадцати человек, побывавших в увольнении, труда не составляло. Один из них, Борис Бойко, сам во всем и сознался. Объяснил это так: опаздывал в часть, увидел стоящий у магазина велосипед и решил воспользоваться им. Когда же осознал, что совершил что-то неладное, испугался, свернул к озеру и запустил его в воду.
Бойко был из соседней роты, и мы его мало знали. Слышали только, что радист он классный и что почти безвылазно торчит на армейском узле связи. А туда бездарей не берут. Понятно: отличник боевой и политической подготовки. И вот нате вам…
Велосипед нашли быстро. Тут же доставили его полицейским, а те, в свою очередь – пострадавшей. Уж не знаю, как командование выкручивалось из ситуации, но до суда, по крайней мере, дело не дошло. Естественно, пострадавшей возместили материальный ущерб. Мало ли какая неисправность могла обнаружиться у велосипеда после многочасового пребывания в воде. Возместили и моральный ущерб. Немцы в этом плане народ щепетильный.
Как-то Балацкий на своем ЗИЛе слегка, совсем чуть-чуть, задел на повороте ехавшую на велосипеде пожилую немку. (Опять велосипед и опять – немка!) Хотя, скорее всего, она сама, завидев громадину-ЗИЛ, не справилась, как принято говорить в таких случаях, с управлением, тыркнулась колесом в бордюр, ну и, понятное дело, свалилась. Тут же подоспели полицейские, скрупулезно всё осмотрели: место происшествия, велосипед, саму пострадавшую, – и составили грозный протокол. Виновнику предстояло оплатить не только ремонт велосипеда (две царапины на крыле), не только лечение расшибленной коленки немки (ладно бы, хоть молодой коленки), но и стоимость порванных колготок и, что нас вообще изумило, перенесенный ею испуг. Да, у немцев так: напугал – заплати!
Заплатили. Балацкому дали пять суток гауптвахты. Правда, уже через сутки выпустили: приближался техосмотр, и кому, как не ему приводить свой ЗИЛ в порядок.
Бойко дали десять суток. Отбыл он их полностью, как ни пыталось начальство узла связи вызволить его: дескать, очень нужен. «В армии незаменимых нет!» – был ответ. Напрасно так. В армии всегда есть и будут незаменимые. Их так и называют: профи. Это уже от Бога. Таким профи и был Бойко…
Нам он потом иначе всё рассказывал:
– Ужас как захотелось прокатиться на велосипеде. Два года ноги педалей не знали. Сел – и ничего, поехал…
– Зачем же было топить его? – допытывались мы. – Вернул бы на место.
– Была такая мысль. Но как представил, что там меня уже ждут полицейские и та немка. Как бы объяснил им, что просто захотелось покататься?
– Оставил бы велик у другого магазина или у аптеки, да мало ли где. Полицейские тут же бы его нашли.
– Не сообразил.
– Дурак ты, Бойко! – констатировал Соколов. – Хоть и радист классный, – и рассказал другую историю.
Я знал эту историю. Он и бульбаш Сидорович. Бульбаш, потому что обожал картофельное пюре и лучшим для себя нарядом (армейский термин) считал наряд на кухню, где такового можно было поесть досыта. Был случай, правда, давний, ещё по первому году его службы, когда, вернувшись из очередного кухонного наряда, он прихватил с собой (и как удалось?) целый бачок этого самого пюре и спрятал под кроватью. То-то смеху было. А что смешного? Ну, любит человек картошку, не насытится ею.
Так вот, блуждали они с Соколовым по лесу в надежде сбагрить женские часы, привезенные тем же Сидоровичем из отпуска («крабы», анодированные, модные тогда), и наткнулись на одиноко стоящий дом. Обошли все два его этажа: «Камрад! Камрад!» Ни души. Так и ушли, ни к чему не прикоснувшись.
– Вот вам крест! – божился Сидорович.
Где в это время были домочадцы? В поле? В лесопитомнике? Работали...
Не могу представить, как сегодня живется немцам, теперь уже в объединенной Германии, наводненной мигрантами, «обласканной» русской мафией и запуганной призраком терроризма. Наверняка заборами стали огораживаться…