ГЛАВА 17.
ОБРЫВАЯ НИТИ ДУШ…
Они не могли никак разорвать рук, физически!
Как только появились на широком пандусе парадного подъезда, из одной из чёрных машин вышел статный, высокий молодой мужчина, непринуждённо прислонился к заднему крылу бедром и медленно стал прикуривать сигарету, не смотря в их сторону. В движениях не было суеты или нетерпения, осуждения или презрения: только тихая грусть и терпеливое ожидание.
«Понятно: сам прошёл эту страшную науку разлуки», – Мари метнула взгляд в его сторону, вздохнув понимающе.
Вторая машина, стоящая несколько поодаль, признаков жизни не подавала и создавала полное впечатление отсутствия хозяев.
Спокойно посмотрев в их сторону, подняла безмятежные глаза на Фила, печально улыбнулась и, не говоря ни слова, мягко разорвала руки. Засунув сжатые кулачки в карманы лёгкого льняного удлинённого пиджака, опустила голову, стараясь не расплакаться – макияж. Пришлось наложить – скрыть пугающую синеву лица.
Он стоял, уткнувшись лбом в её голову, словно ища в последний раз опоры и защиты у той, что столько для него сделала и так стала нужна! Позарез. Как воздух, без которого уже начал задыхаться и умирать.
«Вот и закончилась сказка твоей жизни, легенда, семейное предание, которое не останется в потомках – не будет их у вас с Мариночкой никогда, значит, не быть и памяти.
КАк ты? Почти спокоен? Даже не испуган? Нет, конечно. Ты же этот миг предвидел уже на мостике! Не явно – в душе, где-то глубоко-глубоко, далеко под сердцем, в потаённой глубине сознания, хоть и не желал его никогда. Чутьё не подвело. Как могло случиться, что почувствовал разлуку тогда, когда и встреча-то не состоялась? Нет ответа. Видимо, давным-давно всё было предсказано выше. Грустно. И так болит сердце, Господи… Я не готов с нею расстаться! И никогда не буду готов, как оказалось. Никогда».
– Иди. Пора. Надо.
Прошелестела, но губы тряслись так, что еле разобрал.
«Лебёдушка моя! Да понимаю я, что он уже выкурил сигарету и сел обратно, а дверь лишь прикрыл! Понимаю», – прижался губами к прохладному девичьему лбу и… оторвался.
Резко развернувшись на пятках, стремительно пошёл к машине, задняя дверца которой призывно открылась и зияла провальной пугающей чернотой то ли пропасти, то ли могилы.
Приближаясь, понял, что вот-вот сорвётся и вытворит что-нибудь дикое! Уже положив руку на крышу машины и наклонившись, намереваясь сесть внутрь, не выдержал и оглянулся на Русалку. Такое накатило!..
Выпрямился, стиснул руку на дверце до побелевших костяшек, вторую прижал ладонью к холодному полированному металлу верха «Волги».
– Прошу ещё… несколько минут… – через силу выдавливая хриплые слова, обратился в темноту салона. – Умоляю!
С переднего сиденья поднялся тот самый мужчина, вышел из машины и посмотрел в глаза.
– Зачем? – тихо, спокойно, прохладно.
– Последняя просьба, – держась из последних сил, оглянулся на девушку. – Прощальная.
Подумав минуту, сопровождающий сделал призывный знак Марине, которая сама шла к ним, придерживая ремешок сумочки на плече.
– Филипп?..
– Умоляю, Мариш! На наш мостик…
– Пятнадцать минут. Пешком. Подвезите. Покажу. Рядом.
Отрывистые слова срывались с её губ и почему-то больно ранили и кровавили душу парня: «Почему я слышу их, а чувствую, словно хлёсткие удары пощёчин?»
– Садитесь в свои машины. Без глупостей.
Дождавшись, когда она сядет в дальнюю, которая тут же ожила и приоткрыла навстречу дверцу, старшой глубоко заглянул Филу в глаза.
– Готов?
Увидев согласный кивок, дождался и его посадки. Сел на своё место.
Через пять минут машины притормозили возле обочины набережной у «горбатого» мостика.
Ребята вышли одновременно.
На Марине не было пиджака, как и сумочки на плече.
«Залог?» – усмехнувшись глупым мыслям, Филя сделал шаг навстречу.
– Марина, я могу на Вас рассчитывать? – голос старшего был насторожен и строг.
– Если что-то случится – я сяду в вашу машину.
Как только произнесла эти слова спокойным и твёрдым голосом, у Фили волосы на голове зашевелились.
«Что? Что она сказала?.. Сядет… вместо меня?! Бог мой… Так вот какая плата её ожидает в случае моего неповиновения? “Панель”?! Нет, она там сразу погибнет! Не с её характером и особенностями! Нет! Моя Русалка может только любить, но не продаваться!»
Вцепившись в панике в её плечи, так и не нашёл в себе силы оторваться.
– Мы просто попрощаемся, – прохрипел, полуобернувшись к провожатому. – Навсегда.
– Не делай глупостей, Филипп. Плата – её голова. Не забывай об этом.
Кивнув молча, обхватил Мари рукой за плечи и повёл на мостик, уводя с глаз гэбэшников.
Шли быстро, но, даже достигнув середины, всё равно чувствовали в спины взгляды: насторожённые, нетерпеливые и… завистливые.
Глубоко посмотрев Филу в глаза, Мари загадочно улыбнулась и выставила в сторону машин руку, показав раскрытую ладонь: «Пять минут». Подхватив парня за талию, потянула с мостика вниз на противоположную сторону, скрываясь из зоны обзора наблюдателей.
«Вот отчаянная! – ахнул. – Выскочили!»
Чётко слышал, как за границей зрения тут же захлопали дверцы машин.
Стараясь не провоцировать «оперов» на крайность, встала на набережной так, чтобы видели сквозь кружево ограждения.
Облегчённо выдохнул, поразившись и восхитившись в очередной раз.
«Всё рассчитала верно, умничка: видя нас, успокоились, закурили, облокотившись на перила; тихо посмеиваются, разговаривают, перекидываются шутками. Понятно: из разных структур, возможно, лично не знакомы. Смеются свободно над фортелями девушки, отважной и бесстрашной. Что ж, поговорите пока, служивые, а мы с Маришкой выпьем, впитаем кожей и душами последние минуты нашей любви…
Обняв, впился поцелуем в любимые губы, поняв одну жуткую вещь:
– Оторвать от себя просто не смогу! Живой…
Ужаснувшись диким мыслям, вновь вспомнил разговор о маньяках:
– Дурак ты, Филин! Идиот! Не отвлекайся и просто люби Утопленницу, дыши ею, напивайся впрок, пока есть пять минут счастья. Это для обычных людей – мгновенье, а тебе – целая Вселенная, Мир, Бесконечность и безбрежный Космос. Не потому ли стало вдруг холодно сердцу? Даже Мариша вздрогнула от стылого мертвящего дыхания. Озябла, родная.
Сняв джинсовую курточку, надел на девочку, продолжая нежно и невесомо целовать дорогое лицо и голову. Понимая, что чувственные эмоции затапливают неистовое тело, прижался, сросся порами, глубоко вздохнул и замер, справляясь с обжигающей волной возбуждения.
– Господи, в такую минуту… Да уж: на набережной, под взглядами пяти “конторщиков” и проезжающих припозднившихся машин. Забавная будет картинка! Устроим фурор!»
Засмеялся в голос, и Мари подхватила, «расслышав».
Смеялись так, что слёзы хлынули из глаз. Истерика.
– Ты сумасшедший, любимый… И, всё равно, маньяк… Сексуальный… Неисправимый… – толчками выдавливала слова, лаская и любя даже ими. – Нам просто не хватит времени… Не хватало ещё, чтобы нас отдирали друг от друга… Растаскивали… Дурак…
Смех перерос в плач: отчаянный, бурный, страшный. Нервный срыв.
Резко оборвав смех и слёзы, Фил сильно прижал её к груди, обхватил горячими крепкими и надёжными руками, попытался привести в чувство. Хрипло шептал на ушко слова любви, успокаивая, гладя вздрагивающие плечики, стараясь не спускать рук ниже и отчаянно борясь с диким желанием сделать именно то, о чём только что сказала – «взять» прямо сейчас и здесь: подхватить на руки, посадить на бетонную тумбу… Или повернуть её лицом к реке, задрать платьице и…
Пытаясь отвлечься от затопивших разум чувственных мыслей, прижался лицом к волосам рыдающей любимой, вдохнул и… остыл в один миг.
«Так чудесно пахнут! Летом и солнцем, липой и ветром, счастьем и теплом и ещё чем-то таким, от чего сразу перехватило дыхание, выбив непонятные слёзы восторга. Что это за запах? Бог мой… так пахла наша дочь там, в видении! Молоко. Капля молока на соске Мариши. Капля материнства. Я тогда никак не мог оторвать взгляда от неё. Вот оно что. Сладкий аромат недостижимого и невозможного рая. Запах мечты. Несбывшейся. Невыполнимой. Кислое амбре разлуки и отчаяния. Безысходности».
– Мариш… – не знал, что хотел сказать.
Мысли путались и разрывались, так и не выстроившись в цепочку. В голове вдруг стало пусто и холодно. Как в склепе.
– Всё знаю и понимаю. Всё сказано. Ни мне, ни тебе не нужны слова…
Её голос дрожал, как и тельце, которое вжалось в него с такой силой, что непонятно стало: где чьё?
– Нам нужны только минуты радости… И любви… Золотые песчинки счастья…
Стояли, слившись в единое тело, не слыша вокруг ни тихого плеска Яузы-реки, медленно и вяло влекущей зелёные зловонные воды в центр столицы, ни шума редких машин, ни приглушённых разговоров парней-«оперов» – ничего. Только гулкий стук неистовых диких сердец, рвущихся на волю в прерии, в поля, на простор, как иноходцы!
И уже не было молодых здесь: бежали, сцепив руки, по бескрайнему травяному морю, распугивая быстрыми ногами бабочек, стрекоз, кузнечиков, шмелей; кричали от радости и переполнявших чувств и пытались взлететь туда, где никто не достанет: ни ощетинившаяся жизнь, ни ранящие сердца обстоятельства, ни колючая действительность; где есть только свобода, радость и счастье, так ими желаемое и такое невозможное на земле-предательнице, в неприветливой и жестокой столице, где даже воздух стал для них ядовит. Вот и задыхались, гибли, как уже погибли их друзья – Лёня и Оля…
…Громкий механический звук захлопнувшихся дверей машин привёл ребят в чувство. В этих неживых металлических лязгах было что-то завершающее, как приговор: жестокий, равнодушный и неотвратимый.
«Время!» – ахнув, захолонул душой. Стал покрывать жадными поцелуями мокрое от слёз лицо любимой, шепча нечто невозможное и крамольное, настойчиво уговаривая на что-то смертельно опасное, подбивая, подначивая на побег…
Только качала отрицательно головой, не в силах высказать протест словами.
Поняв, что её ничто не переубедит, внезапно затих, положил молодые, крепкие, страстные руки на худенькие плечики, выпрямился, расправил спину. Долго безмолвно смотрел вниз с высоты роста в мокрые зелёные глаза, затем мягко выпустил её из рук и… пошёл на мостик. Шёл твёрдым шагом, размахивая руками, словно обрывая связующие нити, отрывая последние привязанности и симпатии.
Внезапно остановился на его середине, порывисто схватился за перила и уже подался в сторону воды…
– Я следом!..
Резкий вскрик девушки остановил безумный поступок, отбросил обратно на середину моста.
– Не сомневайся!
Быстро подбегала, выставляя руку в сторону выскочивших охранников: «Справлюсь».
– Тебе даже утонуть не дали бы. Посмотри сам.
В полубреду медленно повернул голову в сторону «оперов», сумев разглядеть детали: все поголовно стояли на краю набережной, держа правые руки у левой подмышки!
«Понятно: рука на оружии, и как только ты, Филин, занесёшь ногу на перила, не задумываясь, расстреляют. Кого? Тебя или… Маришку? Почему её? Да из мести тебе же, идиот! Чтобы потом жил с этой виной всю оставшуюся жизнь! Тебя спасут обязательно, кретин».
Покрывшись ледяным потом, медленно встал на ослабевшие, подгибающиеся ноги, плохо слушающие команды оцепеневшего мозга, оперся онемевшими руками о перила: холодные, мокрые, остро пахнущие вязким окислом железа. Передёрнулся от отвращения, оттолкнулся, машинально вытер руки о джинсы.
– Прошу прощения. Больше этого не повторится никогда, – твёрдым голосом проговорил довольно громко, убедившись, что его услышали. – Через минуту приду, клянусь!
Они не сдвинулись с места.
«Чёрт с вами!» – презрительно фыркнул. Повернул мертвенно-белое лицо к насторожённой девочке.
– Я дурак, да?
Грусть стиснула горло так, что ничего не мог сказать больше.
– Да, – прошептав, шагнула, опустила голову на его гулко стучащую грудь. – Я не лучше, поверь. Мы пара.
Постояв мгновенье, отступила, сняла джинсовую курточку, надела на Филю. Встав на цыпочки, коротко поцеловала в губы, мягко повернула за плечи навстречу машинам, прикоснулась головой к спине меж лопаток, помедлила, взяла эмоции под контроль и… нежно оттолкнула обеими руками.
Так и пошёл от неё: не оглядываясь, не говоря, не дыша.
«Умер. В одночасье. Окаменел. Словно действительно посмотрел в глаза Горгоне. Предупреждала тебя Маринка тогда в машине, просила: “Не смотри, не оглядывайся, окаменеешь”. Ослушался. Эх ты, Филин…»
Садясь в первую машину, даже не бросил взгляда на любимую, что всё ещё стояла на горбатом мостике со стиснутыми и прижатыми к губам руками, смотря ему вслед.
В салоне, дождавшись момента, когда «Волга» стремительно стала набирать скорость, развернулся и, положив руки поверх сиденья, опустив на них подбородок, стал неотрывно смотреть на быстро уменьшающуюся фигурку.
В машине стояла подавленная гнетущая тишина.
Молодой парень-«опер» и старшой безмолвствовали, не поднимали глаз от рук, стиснутых на коленях, водитель упрямо смотрел на дорогу, всё сильнее выжимая педаль сцепления. Никто не осмелился зыркнуть в зеркало заднего обзора или одёрнуть Филиппа, в последний раз смотрящего на свою женщину и несбывшуюся судьбу. У всех мелькнуло лишь одно слово: «Конец».
Когда заворачивали за излучину реки Яузы, в последний момент увидел, как Марина садилась во вторую «Волгу»: спокойно, неспешно, с достоинством. Рядом стоял «опер» и почтительно придерживал дверцу, рукой помогал сесть в салон, видимо, что-то говоря вполголоса, наставляя или советуя.
– Скажите, умоляю! Куда её?.. – обернулся, взмолился в отчаянии.
– Не наша структура – понятия не имеем. Она же не мужчина, – тихий голос старшего был странен. – Забудь. Теперь тебя ждёт иная жизнь. Кардинально другая.
– Последняя просьба, прошу…
Когда проехали метромост, мощные арки с опорами, старый мост, где зажал свою Утопленницу в тот день, задохнулся от слёз и боли. С трудом справившись, едва пояснил:
– Как я узнаю, что с ней? Только тогда смогу принять новое…
Не договорив, вдруг стиснул зубы от невыносимой рези в сердце! Застонав, схватился за грудину.
Машина резко остановилась, сильные руки рывком вытащили его на прохладный ночной воздух, к чему-то холодному и твёрдому прислонили спиной, в рот засунули таблетку, что-то говоря, что-то делая…
Звуки уплывали, дробясь стократным эхом, шум в ушах стал угасать, кровавая пелена застила глаза…
Спустя несколько минут стал приходить в себя. Боль отпустила немного, но совсем не ушла.
Сквозь красную мглу сумел прорваться мыслью: «Боль не уйдёт – ясно. Не жить без Маринки, понял давно, когда увидел её во сне на второй день. Когда тело стало хотеть ту, которую ещё и близко не видели глаза. Тогда уже. Судьба…»
– …же! … Держись! … Беликов, ты меня слышишь? … Часто такие приступы случаются? На учёте у кардиолога состоял?
Наконец, пробились в его сознание слова старшего «опера».
– Филипп! Очнись же! Ради неё!
Он неожиданно крепко и отчаянно встряхнул парня, почти подвесив в воздухе. Держа за грудки, приблизил губы к уху и яростно зашептал, косясь на сотрудников, стоящих поодаль:
– Я не вернусь на базу пустой! Если ты сейчас умрёшь, я заберу её! Ты понял?! Заберу к себе! Себе!
– Нет…
Лишь слова о Мари вернули воспарившую душу Фила в тело и на землю.
«Если сейчас “уйдёшь”, они догонят ту “Волгу” и силой отобьют девочку! Ты же заметил хищный блеск в глазах старшого там, возле мостика, когда она поручилась за тебя своей головой. Да они готовы были тотчас пойти на похищение, даже устроив перестрелку со смежниками! Какая чудесная девушка, да ещё с такими качествами: умная, отчаянная и преданная… Не устояли, конечно. Вот и живи через не могу, не дай им ни малейшего повода забрать Маришку в ад. Геям – Геенна, а ей по-любому на другой этаж. Вниз – это твой удел, Филин. Твоя юдоль. Сам выбрал однажды».
Сжал чувства в кулак. Опомнился.
– Никогда. Я в порядке.
– Так-то лучше, парень. Любишь – это хорошо. Стал понятен и твой приступ.
Офицер выпустил курточку Фила из сильных кулаков, едва разжав их от дикого волнения: «Едва не потеряли ценную единицу!» Опустил подопечного на землю, поддержал некоторое время, давая возможность очнуться полностью.
– Бери себя в руки. Даю ещё минуту и… пора. Нас ждёт врач. Положено так. Он должен принять вновь прибывшего.
– Спасибо… За всё… – прохрипел.
Абсолютно не надеялся на содействие и сочувствие, начиная запоздало трезветь и умнеть: «Забудь о них навсегда: не та структура».
– Я постараюсь узнать…
Едва различимый шёпот «опера» заставил несчастного опомниться и внимательно прислушаться, метнув опасливый взгляд на садящихся обратно в машину парней.
– Найду возможность сообщить.
От радости Фил чуть не подпрыгнул, но сразу понял, что служивый сейчас нарушает их правила ради него.
«Или… Маринки? То-то они так долго нами любовались. Моя принцесса, ты всегда будешь сводить мужчин с ума, единственная!
Грустно улыбнулся и едва заметно кивнул, не решившись пожать руку славному малому.
– Ни к чему подводить хорошего человека, настоящего, не убившего душу и сердце на своей нелёгкой и неоднозначной работе».
Постояли в тишине и даже успели перекурить, сделав по несколько затяжек, глядя на реку.
Сопровождающий сел в машину первым, доверчиво оставив парня одного.
– Не сбежишь теперь? – хохотнул по-доброму.
– Сам за машиной побегу. Адрес дайте, – ответил мрачно, но решительно.
Стоял спокойно, накинув капюшон на голову, докурил сигарету. Не предпринимал больше попыток самоубийства. Смирился и принял жизнь такой, как она есть. Всю.
Погодя пару минут, на набережной никого не было. Только фонари отражали красноватый свет в равнодушных водах Яузы, да поднявшийся ветерок погнал по поверхности реки лёгкую зыбь.
Погода стремительно менялась. Небо тоже потемнело и нахмурилось.
Уже через двадцать минут по стёклам машины застучали капли московского дождя, вскоре перешедшего в настоящий ливень. Он заливал дорогу и город потоками воды с ночного неба, то ли моя их, то ли оплакивая кого-то.
Май заканчивался мокрядью.
КОНЕЦ.
P.S. Продолжение истории Филиппа читайте в романе «По следам “иного”», уже начавшего своё путешествие по страницам Проза.ру.
О Марине – в романах «Скворечник на абрикосовом дереве», «На пороге тёмной комнаты», в приключенческой повести «Аравийский изумруд» и др.
Все истории о судьбе Марины Риманс – только в произведениях на Прозе.ру. До скорой встречи!
Июль 2013 г. И. Д.
http://www.proza.ru/2013/08/07/1734