На двери записка: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию, и вскройте гараж». Она ушла из жизни добровольно, для неё оставаться в «… этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл...», а свой тыл она увы потеряла. Друнина… незаурядная, бескомпромиссная, а вместе с тем такая наивная, романтичная, трогательная…
Июль 2011 г. Я стоял у разрушенного Аджимушкайского колодца. Выгоревшая степь и провалы облизанного ветром и временем скал шевелят тоску и обиду за поруганную хрупкую память. В какой раз небо упало цветом пепла полыни в черные бездонные глаза колодца и закричало так громко и безнадежно, заставив учащенно биться сердце и вырывая душу, словно жалуясь в отчаянии тем, кто рядом, близко и видит…
«Я увидел их в день тридцатилетия Победы – защитников и пленников Аджимушкайских катакомб.Они сидели на искалеченной Аджимушкайской земле, поминая погибших своих товарищей. Из многих и многих тысяч остались в живых, чудом уцелели двадцать четыре…»
Семьдесят лет после - всего один. Один и Память.
Алексей Каплер был свидетелем великих потрясений и нечеловеческих усилий, грандиозных планов и жесточайшего противостояния рожденных в Правде и уходящих в прах веков.
Мог ли талант и дар свыше не перевоплотиться в героику нового невиданного строительства миропорядка на небольшом клочке планеты, выстрадавшей и выстоявшей право Быть!
Быть актером? Да! Но слово и мысли рвутся наружу и ложатся в строчки революционной поэзии белых стихов сценарного текста «Три товарища» (1935 г.), «Ленин в октябре» (1937 г.), «Ленин в 18 г.» (1939 г.)…
Стать голосом и душой нового Человека Новой страны – это ли не испытание для хрупкой души человеческой?
Он вхож… его любят и ценят и кто?.. Роман почти 40-летнего Лазаря Яковлевича и нежной «принцессы» первого царства Правды и всенародного Счастья Светланы Аллилуевой оборачивается нешуточным испытанием на прочность человеческой породы Каплера.
Стандартное обвинение в шпионаже; высылка на пять лет в Воркуту, где он работал фотографом и, после освобождения в 1948 , за самовольное возвращение в столицу - вновь последовал арест и высылка в исправительно-трудовой лагерь в Инту (Коми АССР). Освобожден и реабилитирован в 1954 г.
Так и война прошла, прошла где-то там – в стороне, прикоснувшись краешком партизанского черного крыла сценарных текстов – «Котовский», «Она защищает Родину»(1943г.).
Кто-то скажет – баловень судьбы, лауреат Сталинской премии 1941г., а кто-то – дубиной кровавой идеологии сгоняющей в строй строителей системы…Но какие имена?! Козинцев, Довженко, Ромм, Пудовкин, Эйзенштейн, Лемешев, Козловский, Герасимов, Самокиш,.. и Каплер. Наверное, это и есть человеческое счастье?!
Сталинские премии присуждались ежегодно и являлись знаком признания высокого научного, культурного, инженерно- или организационно-технического вклада лауреата. Особенно тщательно производился отбор кандидатов в лауреаты самой первой премии, о присуждении которой было объявлено в 1941 году. И.В. Сталин уделял пристальное внимание отбору и утверждению кандидатов на премию своего имени, зачастую фактически единолично решая вопрос о ее присуждении, поощряя, взращивая и лелея, балуя и прощая, оберегая и удерживая, направляя и поучая…
Официально Каплер был женат трижды: сначала на актрисе Татьяне Златогоровой, затем на актрисе Токарской, с которой познакомился в воркутинской ссылке; третьей и последней женой Каплера стала Юлия Друнина.
Она родилась патриоткой, патриоткой до мозга костей.
В Москве, в интеллигентной семье 10 мая 1924 года родилась девочка – Юля. В коммуналке жила вся маленькая семья: учитель-отец, библиотекарша-мать и сама Друнина. Жили бедно, но девочку с самых ранних лет приобщали к культуре. Маленькая Юличка читала много от Гомера до Достоевского, но тянуло её к Дюма и Чарской - у них находила она ту запредельную отвагу и искренность чувств, которые классиками никогда не исследовались, как нечто - в реальной жизни невозможное. Но романтичная по натуре Юля верила, что возможно всё, своей жизнью она доказывала, она кричала: «Возможно всё… Только верь в это!».
Быть девочкой Юле ужасно не нравилось. Она дружила с мальчишками, играла в войну, ненавидела бантики и всякие такие украшения настолько, что однажды из чувства протеста отстригла огромный бант вместе с хвостиком, на который его повязали. Тогда ещё маленькая Юля недоумевала: «Почему? Почему не мальчиком?».
Смелая и готовая, как и всё её поколение, умереть За Родину! Она как раз закончила школу, когда грянула война. Как и тысячи ее сверстников - сразу бросилась в военкомат. И конечно, ее попросту прогнали: ведь ей едва исполнилось семнадцать! А на фронт брали с восемнадцати лет. Это было ужасно обидно, ведь тогда, в июне-июле 1941 года, шестнадцатилетние и семнадцатилетние боялись, что война окончится раньше, чем они успеют в ней поучаствовать... Юля завидовала тем девушкам, кто был старше ее на год и значит - мог попасть на фронт: в санинструкторы, в стрелковые батальоны, в авиацию, в радистки.
Позже в поэме «Памяти Клары Давидюю» она напишет как бы про себя:
Застенчивость. Тургеневские косы.
Влюбленность в книги, звезды, тишину.
Но отрочество поездом с откоса
Вдруг покатилось с грохотом в войну...
Она и сама была совершенно тургеневской девушкой. Книжной. Романтической. Она, кажется, даже не подозревала, что в жизни существует жестокость, грубость, грязь... И всего этого ей пришлось хлебнуть с лихвою. Она сказала о себе: "Я родом не из детства, из войны..." И это казалось правдой. Будто не было детства. Будто сразу - война, первое и самое яркое впечатление жизни. Как у других - любовь.
В начале войны, по совету отца, она работала санитаркой в глазном госпитале в Москве. Набиралась опыта для будущей работы в военных госпиталях. Окончила курсы медсестер. Немцы рвались к столице - к концу лета Юле пришлось оставить госпиталь и идти рыть окопы. Там, во время одного из авионалетов, она потерялась, отстала от своего отряда, и ее подобрала группа пехотинцев, которым была очень нужна санитарка. Юля умела перевязывать... Как она боролась с собой в эти дни! Ведь романтическая Юлия так боялась вида крови, даже маленькой капельки из случайной царапины. Но Юля справилась, она смогла перебороть свой страх, потому что раненым нужна была помощь, потому что это был её долг.
Очень скоро ей пришлось хлебнуть куда более серьезных опасностей. Пехотинцы попали в окружение, им пришлось выбираться, тринадцать суток они шли к своим. Позже при разговорах с первым мужем она будет вспоминать:«Мы шли, ползли, бежали, натыкаясь на немцев, теряя товарищей, опухшие, измученные, ведомые одной страстью - пробиться! Случались и минуты отчаяния, безразличия, отупения, но чаще для этого просто не было времени - все душевные и физические силы были сконцентрированы на какой-нибудь одной конкретной задаче: незаметно проскочить шоссе, по которому то и дело проносились немецкие машины, или, вжавшись в землю, молиться, чтобы фашист, забредший по нужде в кусты, не обнаружил тебя, или пробежать несколько метров до спасительного оврага, пока товарищи прикрывают твой отход. А надо всем - панический ужас, ужас перед пленом. У меня, девушки, он был острее, чем у мужчин. Наверное, этот ужас здорово помогал мне, потому что был сильнее страха смерти».
Но тогда же Юля впервые испытала сладкое чувство имя которому – Любовь. Хотя какая в тот страшный период для юной поэтессы могла быть любовь? Запретное чувство которому она старалась не давать выхода и лишь в её глазах можно было читать решимость… Он навсегда остался для неё Комбатом – безымянным учителем из Минска, тем кто давал ей упрямство и веру идти в перёд.
Есть такая профессия - Родину защищать... Но у молодого учителя из Минска профессия была совсем другая - учить детей. Так же, как у влюбленной в него юной санитарки - совсем иное предназначение: писать стихи. Однако Родине в 1941 году воины и санитарки оказались нужнее учителей и поэтесс. И молоденький Комбат-учитель вдруг оказался прирожденным воином. Когда их осталось только девять человек, они вышли к немецкому переднему краю, и единственным местом, где они могли проскочить, оказалось минное поле. И Комбат пошел по полю, пошел на мины...
К счастью, мины оказались противотанковыми и от веса человека не взрывались. Тогда он позвал за собой солдат. И уже на краю поля, когда они все посчитали себя в безопасности, одна из мин оказалась противопехотной... Комбат погиб и два человека, которые шли за ним, тоже. Юля уцелела. Мина, убившая комбата, надолго оглушила её. А потом, через годы, в стихах Юли часто будут появляться Комбаты...
«… Очнись, Машенька. Все хорошо, …шептал Сергей… Мы живы. Война кончилась… Мы едем домой в Москву. Опомнись… Тебе опять что-то приснилось…
И Маша вдруг бросилась на шею к Сергею и, дрожа, плача, прижалась к нему».
Каплер понимал свою жизнь так, как она есть, как она ощущалась всем телом и каждым общим дыханием и одним ритмом единого большого сердца вместе с любящим и любимым существом, настолько хрупким и ранимым, что каждое мгновение требовавшего от него величайшего внимания и поддержки, чтобы оберегая, подниматься все выше и выше, наслаждаясь счастьем любви.
Две нити в его сознании о мире и о себе соединились лишь после войны. Соединились и нашли самое гармоничное и законченное воплощение в самом сильном и удивительном человеческом чувстве.
Любовь, рожденная Победой! Она такая же непримиримая и бескомпромиссная, с огромными белыми крыльями, которые только и могут оторвать и поднять человеческую душу от земного счастья! Это правда.
В 40-х – Победу Алексей, полный сил и энергии, ощутил сполна. Но ниточка от сердца еще жила своей жизнью.
Редко кому судьба выдает два шанса. Увидеть и ухватиться – это случилось в начале,
но … полететь!..
Отношения Каплера и девочки Светланы Аллилуевой – это скорее химическая реакция соединения тонкого обостренного и ищущего ума художника, эпохи, чувственного тела и конечно Победы, жившей в каждом, кто был по эту сторону сталинских лагерей.
В своих воспоминаниях «Двадцать писем к другу» Светлана описывает так данную «химию»: «У него был дар легкого непринужденного общения с самыми разными людьми. Он был дружелюбен, весел, ему было все интересно. В т о время он был как-то одинок сам, и может быть, тоже искал чьей-то поддержки…
Нас потянуло друг к другу неудержимо…
Люся был для меня самым умным, самым добрым и прекрасным человеком. От него шли свет и очарование знаний. Он раскрывал мне мир искусства - незнакомый, неизведанный…»
Юля снова оказалась в Москве. Была осень. Москва эвакуировалась. Отец - директор школы - должен был уехать вместе со всем коллективом и учениками в Сибирь, в поселок Заводоуковск. А Юля ехать не хотела, Юля снова брала штурмом военкоматы, доказывала, что она нужна на фронте, что она может быть на фронте, ведь она уже была там... Но ей все еще не было восемнадцати лет и никто не решался направить ее на фронт. Однако Юля верила, что рано или поздно она переломит глупое упрямство начальства.
Наконец, пришел день, когда родители уехали, а она осталась одна в пустой квартире. Но среди ночи, в бомбежку, вернулся отец и сказал, что он останется с ней... И Юля сдалась - на следующий день они уехали вместе. У отца были больные сосуды и в начале войны он уже пережил один инсульт, теперь хромал, у него дрожали руки... Второго инсульта он не пережил бы. Юля поехала в эвакуацию - чтобы спасти его. Но и в эвакуации она не рассталась с мечтой во что бы то ни стало попасть на фронт. Отец умер в начале 1942 года: не выдержал ужасных известий с фронтов. Его хватил удар и несколько недель он лежал, парализованный, медленно угасая. Юля ухаживала за ним. А когда похоронила - решила, что больше ее в эвакуации ничто не держит и надо прорываться на фронт. Восемнадцать ей должно было исполниться только летом, но она уехала в Хабаровск и поступила учиться в школу младших авиаспециалистов. Учеба в школе стала очередным кошмаром, уж очень «социально неоднородный» коллектив ее окружал, и она не слишком преуспела в сборке-разборке пулеметов, хотя получила первую премию за литературную композицию. Только вот фронту нужны были люди с ловкими руками, а не с хорошим воображением... И все-таки Юля была уверена, что рано или поздно она пригодится. Так и случилось.
Она радовалась, что попала на фронт, она радовалась, что ей удалось поучаствовать в великих сражениях, но насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день... Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу, если удавалось переночевать в землянке - это уже удача, но все равно никогда не получалось как следует выспаться, едва приляжет сестричка - и опять обстрел, и опять в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда она буквально падала от усталости, а надо было все равно идти, просто потому, что надо... А еще грязь и как следствие - чирьи, не проходящая простуда, перешедшая в болезнь легких, и голод, потому что еду не всегда успевали подвезти... «Я пришла из школы в блиндажи сырые, от Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»...» И это не говоря уж об артобстрелах, о ежедневных свиданиях со смертью, об отчаянии, которое охватывало ее от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у нее на руках - порой ведь можно было бы их спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но довезти не всегда успевали... А еще чисто женские проблемы, о которых так часто забывали и писатели, и кинематографисты послевоенной поры - о которых они просто не подозревали! «И сколько раз случалось - нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку - все-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою «трехлинейку образца 1891 года мертвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь - никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать еще и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны... Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!..» Юле и самой пришлось однажды скрывать свое тяжелое ранение - осколок артиллерийского снаряда вошел в шею слева и застрял в нескольких миллиметрах от артерии. Но Юля не подозревала, что рана опасна, до госпиталя было далеко, и она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Скрывала, пока не стало совсем плохо. А очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне, которое вошло в антологию военной поэзии:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Она знала о войне - все... А было ей тогда только девятнадцать. Косы, которые она почитала своей единственной красою и берегла, несмотря на все сложности фронтового быта, обрезали практически под ноль, когда ее в беспамятстве привезли в госпиталь. Она была ужасно худа и очень похожа на мальчишку. К тому же в том госпитале вообще не было палаты, предназначенной для женщин, и Юля лежала в мужской. Раненые с соседних коек деликатно отворачивались, когда приходили санитарки, чтобы осуществить необходимый уход за тяжелораненой, не встававшей с койки «сестричкой». Они вообще были очень почтительны с единственной в палате девушкой и каждого новоприбывшего предупреждали, чтобы не вздумал матюгаться во время перевязок...
После госпиталя она была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву: «...выйдя из метро, увидела у ларька толпу возбужденных женщин. Я заинтересовалась, что дают? Ответ меня ошеломил - журнал мод... Чувство было такое, словно я попала на другую планету, в другое измерение...» Юля и вела себя, как бы попав в другое измерение. То есть делала все, что хочется.
В тот же день она пришла в Литературный институт имени Горького, где встретилась с парторгом - Славой Владимировной Шириной - которая, в общем-то, отнеслась к ней сердечно, ведь пришла раненая фронтовичка... Но стихи раскритиковала, как незрелые, и в поступлении в институт отказала. Для Юли это было серьезным ударом. Она не представляла себе дальнейшей жизни в Москве. Ей казалось: или - Литературный институт, или... Ничего! Жизнь вновь ощущалась пустой и бессмысленной, и в душе зародилась фронтовая ностальгия - по крайней мере, ТАМ она была нужна! И Юля решила вернуться. К счастью, ее признали годной к строевой. Она опять попала в пехоту.
Последние год войны для Юли в чем-то был даже тяжелее, чем первый, когда она с остатками полка выбиралась из окружения. Тогда тяжело было физически и морально, но зато совсем не страшно казалось умирать - были другие страхи, серьезнее. А теперь умирать было не то чтобы страшно, но... Как-то обидно. Ведь победа была так близка! К тому же шли они не по России и Белоруссии, где солдат встречали как освободителей, как своих, родных, а по враждебным Прибалтийским землям, где даже еду в оставленных домах нельзя было пробовать - она могла оказаться отравленной.
Поскольку победа была так близка, все так надеялись выжить, что даже осмеливались строить планы на будущее. Юля тоже - и все ее планы были связаны с литературным творчеством и с учебой в литературном институте. Она регулярно писала Славе Владимировне Шириной и отправляла ей свои стихи. В одном из писем сообщила, что пишет, лежа на земле под БМП, а потом подумали и справила на «под танком», поскольку предполагала, что парторг Литинститута может и не знать, что это такое - боевая машина пехоты!
Вскоре в одном из боев Юля была контужена... И снова госпиталь, и снова комиссована. В истории болезни было перечислено: частые обмороки, частое кровотечение из полости носа, сильные головные боли, кашель с кровавой мокротой... вывод: «негоден к несению военной службы с переосвидетельствованием через шесть месяцев». Это свидетельство было выдано 21 ноября 1944 года. Как раз через шесть месяцев закончилась война.
В Москве Юля - награжденная Орденом Красной Звезды - оказалась в конце декабря, как раз в середине того учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. Просто вошла в аудиторию, где сидели первокурсники, и села среди них: «Мое неожиданное появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!» Она сдала сессию и даже получила стипендию: сто сорок рублей, тогда как килограмм картошки на черном рынке стоил сто рублей. Правда, в первые пол года она получала военную пенсию - еще сто пять рублей. Из одежды у нее имелись то самое черное шелковое платье, кофточка, несколько шерстяных чулок, рейтузы, галифе, гимнастерка, шинель и сапоги. Но в тот год едва ли не весь Литинститут ходил в шинелях. А кое-кто - еще и на костылях. Было и голодно, и холодно, в аудиториях замерзали чернила. И все-таки это было такое счастливое время - для всех! И позже она вспоминала его со светлой тоской.
В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». Юля очень жалела, что отец до этого не дожил... Если бы можно было показать ему эти строки на тонкой желтой бумаге, и главное - свое имя над ними!
«Появилась Маша с двумя подружками. Вместо старой гимнастерки, защитной юбочки и кирзовых сапог – платьице в горошек, туфли на высоких каблуках и прическа - самая настоящая парикмахерская прическа: светлые волосы, уложенные крупными волнами.
- Братцы! - крикнул Ваня Пастухов.- Вы смотрите, Маша, оказывается, почти красавица!
-Спасибо, Ваня, за "почти". Видно, у тебя остатки совести сохранились».
На свободу Каплер вышел вскоре после смерти Сталина – летом 1953 года. Здесь его встретили друзья и помогли вернуться в кинематограф. Весьма благополучно складывалась и его личная жизнь: он женился на своей лагерной любви Валентине Токарской. По словам очевидцев, у них была вполне благополучная семья, в которой каждый из супругов уважал личную свободу другого. Говорят, у Каплера и тогда случались мимолетные романы с разными женщинами, однако Токарская закрывала на это глаза – она была мудрой женщиной и не требовала от мужа безоговорочной верности. Ее сердце не дрогнуло даже тогда, когда в середине 60-х Каплер снова сошелся со Светланой Сталиной (тогда она уже носила другую фамилию – Аллилуева). Светлана специально пришла в Театр сатиры, где работала Токарская, чтобы расставить все точки над i. Но, к ее удивлению, актриса не стала устраивать скандал и заявила, что ее муж волен поступать так, как ему заблагорассудится. «Я всегда знала, что Люся очень неверный человек, – сказала Токарская. – И вы не обольщайтесь. Он любил в своей жизни одну лишь Тасю Златогорову, но даже и ей он не был верен. Это такая натура».
Когда Каплер узнал об этом визите Светланы, он был вне себя от гнева. Он разозлился до такой степени, что объявил Светлане о прекращении их романа. И хотя дружба между ними сохранилась, это была уже другая дружба – с холодком. А спустя несколько лет, в 67-м, Светлана сбежала из Советского Союза.
В конце 60-х Каплер встретил свою очередную, и, как оказалось, последнюю, в жизни любовь. Это была поэтесса Юлия Друнина. Когда это случилось, Каплер долго не мог сделать выбор в пользу одной из двух своих женщин. Токарская рассказывала, что Каплер подолгу лежал на диване и жаловался, что любимые им женщины поставили его в сложное положение. Предложил Токарской самой подать на развод, чтобы не ущемлять ее достоинства. Но она отказалась. Тогда на развод подал он. С тех пор Токарская с ним больше никогда не встречалась и видела его только по телевизору.
Они познакомились на сценарных курсах при Союзе кинематографистов в 1954 году, где Каплер преподавал. Он был женат, Друнина тоже замужем. Любовь вспыхнула сразу, но, пытаясь сохранить семьи, они еще шесть лет боролись с этим чувством. Тогда Юле казалось, что ее любовь безнадежна, но все равно ничего не могла с собой поделать.
Случается, что взгляд человека встретится с другим взглядом в такое решающее жизнь мгновение и так соединят глаза - их мука и сочувствие,- так спаяют, что превратят вдруг чужих вчера людей в самые на свете близкие существа.
Алексей Яковлевич из прочной породы донкихотов с обостренными чувствами ответственности за судьбу тех, кто строил, погибал и побеждал и нет его вины в том, что рыцари без страха искали случай и повод постоянно доказывать свою правду жизни и творчества. Выжившие в испытаниях Великой Отечественной и репрессиях убеждали всех и везде в своем праве говорить от имени Совести и Чести. Делали это мужественно и красиво, как только может талант художника. Споры в творческой среде кинематографистов были школой для творческой молодежи и переносились из узкого круга в лекционные залы. Его энергия, отточенность мысли и слова в сочетании с обстоятельствами и вниманием к самым незначительным особенностям собеседника не могли не очаровать Юлию Друнину, а авторитет учителя и опыт – уверено вели к разрешению, сначала редких но систематических встреч. Изредка случалось совместная работа над Каплеровскими фильмами, где Юлия сочиняла тексты к песням.
Война кончалась, люди понемногу возвращались к жизни, и теперь, как никогда раньше, хотелось любить и рожать детей. Впрочем, это наблюдалось во всем мире, даже в США, где война была чем-то очень далеким, все равно с 1945 по 1947 года случился «бэби-бум» - игралось огромное количество свадеб, рождалось огромное количество детей. Но в истерзанной, обескровленной России наблюдалась несколько иная ситуация. Любить и рожать хотелось. Но... некого было любить и не от кого рожать. По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента. Это было поколение Юлии Друниной...
Поэтому самым близким человеком для Юли стал ее избранник. Тоже фронтовик, тоже с нашивками за ранения, тоже поэт, однокурсник - Николай Старшинов. Впрочем, фронтовиков на курсе было много, а с Николаем Юлю сближало еще и то, что оба они были москвичами и в детстве ходили в одну художественную студию, и даже любимый спектакль в театре юного зрителя у них оказался общий - «Том Кэнти». Старшинов вспоминает: «Она была измучена войной - полуголодным существованием, была бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но настроение у нас было высоким - предпобедным...». Общее настроение и почти абсолютное взаимопонимание в первые годы совместной жизни - супружество Юлии Друниной и Николая Старшинова поначалу было счастливым, несмотря на все бедствия. Они оба были инвалидами и оба были поэтами, и жили не просто бедно, а как пишет Старшинов, «сверхбедно», они были самыми бедными во всей огромной коммуналке! Все время болели – по очереди, то он, то она. Но все равно были счастливы.
В 1946 году у них родилась дочка Лена. В младенчестве она тоже хворала и Юля очень переживала, боясь, что это из-за нее, из-за ее многочисленных хворей малышка получилась такой хрупкой. Но потом девочка выправилась, стала здоровой и бойкой. Из Литинститута, правда, пришлось уйти, восстановилась Юля только через три года, а год после рождения дочки был особенно тяжелым... Но жизнь постепенно налаживалась. И это несмотря на бесхозяйственность Юли - поэтесса, они все такие! - не умевшей и не любившей организовать быт. Впрочем, ее безразличие к быту было не поверхностным, как у какой-нибудь белоручки, а подлинным, солдатским, спартанским.
Не умела она организовать и собственное творчество, вернее, устроиться с публикациями. Старшинов вспоминал, что Юлия Друнина никогда не бегала по редакциям, и только изредка, узнав, что кто-то из приятелей идет в какой-нибудь журнал, просила заодно занести и ее стихи. Юлия Друнина была участницей Первого Всесоюзного совещания молодых писателей в 1947 году, тогда же получила рекомендацию в Союз Писателей. Но реально вступить в Союз ей удалось еще не скоро... А ту первую публикацию в «Знамени» помнили, стихи Друниной вызвали широкий резонанс - и это в то время, когда чуть ли не все стихи писались на военную тематику! - и ей предложили издать первый сборник. Это было большой удачей и серьезным материальным подспорьем молодой семье.
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Николай Старшинов вспоминает, что «над ней нередко и подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки...».
Она была очень простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что плохо, человеком, для которого мир полярно делился на черное и белое. К тому же она была романтиком. Настоящим романтиком. И ей с ее восприятием мира на фронте было даже проще, чем в мирной жизни. Она все равно писала восторженно и совершенно искренне:
Но коль сердце мое
Тебе нужно, Россия,
Ты возьми его,
Как в сорок первом году.
Друнина не умела юлить и пригибаться. Она навстречу любой проблеме шла с открытым забралом. Некоторые из знакомых считали даже, что Юлия Владимировна как-то совсем не взрослеет. Она оставалась не только по-юношески искренней и чувствительной, но еще и ребячливой в своих увлечениях и пристрастиях. Она никак не могла остепениться.
Юлия Владимировна вообще ненавидела вспоминать о своем возрасте и категорически выступала против того, чтобы в печати появлялись поздравления с ее юбилеем. Когда появилась внучка, не хотела, чтобы та называла ее «бабушкой». Она еще мамой-то себя не успела почувствовать и тут - на тебе! - уже бабушка... А ведь в душе она ощущала себя такой юной!
«Как часто мы не понимаем, что нельзя ждать, надо делать добро тот час, как только мелькнет душевное чувство».
Алексей Яковлевич запомнился интересным импозантным мужчиной, с обескураживающей улыбкой. Человек, бесконечно влюблённый в кинодело, умный и знающий. Но глаза у него были как у человека, много пережившего. Короткий виртуальный роман со сталинской дочкой стоил ему пяти лет на шахтах Воркуты и пяти лет на шахтах Инты. Но как человек энергичный и талантливый, после лагерей Алексей Яковлевич вернулся к творческой жизни. Восстановил старые дружеские отношения, вновь стал писать киносценарии, по которым были сняты известные фильмы. Увлёкся педагогической работой во ВГИКе и на Высших сценарных курсах. Следующая картина по его сценарию появилась на экранах только в 1956 году — «За витриной универмага», а из поздних работ большой успех сопутствовал поставленным по сценариям Каплера кинокомедии «Полосатый рейс» (1961, совместно с В.Конецким) и зрелищной картине «Человек – амфибия» (1961, совместно с А.Гольдбергом и А.Ксенофонтовым).
Вторую половину 60-х годов в жизни советской интеллигенции была на телевидении, в общем-то скучном и сером, оживляемом разве что "Голубыми огоньками", одна заветная передача. Называлась она "Кинопанорама". Автор её и составитель был тот самый Алексей Яковлевич Каплер. Вёл передачу так, как будто собеседники находятся рядом – искренне, живо, увлечённо и чувствовалась его заинтересованность в успехе того, что делал.
Ну, разве потерпят яркую умную передачу советские чиновники? Нет, они не прикрыли передачу под таким названием, а просто заменили передачи в прямом эфире на отцензуренную мозаику записей. 24 августа 1972г. он выразил свой протест руководству Останкино. Ему даже не позволили проститься с телезрителями, он просто исчез с экрана. А на роль ведущего потом пробовали Рязанова, Мережко, Даля Орлова…
За два года до смерти Каплера в их с Юлией квартире раздался звонок. Она открыла. На пороге стояла Светлана Сталина, она только что вернулась из заграницы, надеясь жить на родине.
- Можно мне видеть Алексея Яковлевича?
- Конечно, конечно, проходите.
Юлия оставила их вдвоем. Два часа проговорили они. Юлия никогда не спрашивала Каплера – о чем…
Она влюбилась - как девочка, и ее любили - как девочку... Потому что избранник ее сердца, известный сценарист Алексей Яковлевич Каплер, был старше Юлии Владимировны Друниной на двадцать лет. Алексей Каплер развелся, Юлия тоже рассталась с Николаем Старшиновым и в 1960 году ушла к Каплеру, забрав с собой дочку. Впрочем, возможно, ее супружество со Старшиновым дало трещину еще раньше, до встречи с Каплером, ведь еще в 1952 году она написала стихотворение: «Я ушла от тебя - как мне жить без тебя?» Тогда она ушла и вернулась, потому что идти ей было некуда и не к кому. А теперь в ее жизни появилось чувство столь огромное, что оно затопило собой всю ее душу и заполнило все ее мысли - так, что даже в стихах того времени она гораздо больше писала о любви, чем о войне!
Что любят единожды - бредни,
Внимательней в судьбы всмотрись.
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь.
И действительно, от ее первой любви - того юного комбата, погибшего на войне, которого она так никогда и не забыла - до последней, до Алексея Каплера, прошла целая жизнь, семнадцать лет, вместивших в себя войну и победу, два ранения, замужество и рождение ребенка, а главное - выход ее первой книги. Так что правильно - целая жизнь!
В 1986г. на Ленфильме режиссером Натальей Владимировной Трощенко и сценаристом Владимиром Куниным по повести Каплера «Двое из двадцати миллионов» было создано кинопроизведение – «Сошедшие с небес». Кинокритикой картина признана в числе лучших работ киностудии за всю ее вековую историю.
Почти обезумевшие от жажды Маша и Сергей, расстрелянные у колодца… Любили, страдали, растили сына, в общем – жили, в послевоенное нелегкое время – только в воображении авторов фильма.
Убитые двадцатилетние ребята … оставшиеся на бескрайних полях Отечества памятью и полынью непрожитой жизни с ее радостями и горестями, нерожденными детскими голосами, недоучившие, недолюбившие …
Есть цифра с большими нулями на конце, она на слуху, о ней вспоминают, ее вроде все знают и помнят, и есть две человеческие судьбы, а за ними уже – Бесконечность! И миру этому не суждено существовать!
Кинокартина получилась доброй, светлой, чистой, одновременно – нежной и пронзительной до глубины души; самый драматичный по идее и замыслу военных фильмов, как и вся жизнь двух удивительно красивых людей – Алексея Каплера и Юлии Друниной.
Премьера фильма состоялась в мае 1987г. Сегодня ему исполняется двадцать пять лет со дня выхода на экраны страны – ровно столько, сколько тем, о ком недосказано и недописано …
«Я увидел их в день тридцатилетия Победы – защитников и пленников Аджимушкайских катакомб» - первые строчки керченской повести перешагнувшей в Легенду, прикоснувшейся Словом, отразившимся, как в зеркальной колодезной капле, в судьбах тех, кто услышал его.
Для Натальи Трощенко, чуткого и тонкого мастера кино, этот фильм стал последним, и нет сегодня с нами талантливого актера Александра Гавриловича Абдулова.
Истории всех прекрасны и трагичны; они сошлись здесь, в этом месте, где живет Легенда. Аджимушкайский колодец!
Знакомые говорили, что Каплер «снял с Юли солдатские сапоги и обул ее в хрустальные туфельки». Он действительно любил ее бесконечно, безгранично, он оградил ее от всех жизненных трудностей. Николай Старшинов писал: «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно - заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П.Антокольским и К.Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю. При выходе ее книг он даже объезжал книжные магазины, договаривался о том, чтобы они делали побольше заказы на них, обязуясь, в случае, если они будут залеживаться, немедленно выкупить.»
Она словно предчувствовала свою грядущую беззащитность и неприкаянность - без него...
Алексей Каплер и Юлия Друнина прожили в своем счастливом супружестве девятнадцать лет. Им завидовали, ими восхищались. Как анекдот передавали из уст в уста, как в какую-то из заграничных командировок Юлии Владимировны, когда она уже возвращалась домой, совсем пожилой уже Каплер, не в силах дожидаться любимую в Москве, поехал встречать ее на границу - в Брест. Над Каплером посмеивались, но Боже мой, кто бы не хотел для себя - такой любви, к себе - такой взаимности?
Ты - рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
«Погасла последняя лампочка, наступила темнота. В темноте и тишине слышался только слабый звук где-то, просочившейся, теперь уже никому не нужной воды»…
По словам очевидцев, Каплер и Друнина составляли удивительную, редкую по человеческому взаимопониманию пару. Практически никогда не расставались и все отпуска проводили вместе – в Крыму, в районе Коктебеля. Там они ходили пешком по Карадагу, проходя за день по нескольку десятков километров. Так продолжалось почти десять лет.
Я стою на том же месте и в тоже время – мае 2012г., у колодца, где сорок лет назад Алексей Каплер вдруг остро и ясно ощутил Себя и Время!
В 2012, на семидесятилетие Обороны Аджимушкайских каменоломен, колодец был восстановлен. Он стал настоящим памятником: прямоугольным, выложенным ровными рядами отливающего лаком солнечного красного кирпича, со слегка скошенным верхом из темного теплого массива дерева с люком в центре. Памятник- Легенда, как и все эти зеленые и старые скалы вокруг, стальная скромная памятная табличка на крыше колодца, забытые или оставленные кем-то, рядом с колодцем на скамейке, пионы.
Красные обветрившиеся и увядающие пионы…
А рядом, за колодцем, щебечут девченки, порхая как воробьи, вокруг черного, словно обугленного оскалом войны, мертвого дерева увитого разноцветными ленточками и кусочками ткани. Мертвым оно уже не было!
Это было и будет всегда: место паломничества ищущих дорогу к себе и своей памяти, место, где сходятся и звучат на ветру струны судеб ушедших и будущих поколений, место у старого колодца!
Алексей Яковлевич Каплер умер 11 сентября 1979 года.
Похоронили его, согласно его просьбе, на кладбище в городке Старый Крым. Юлия Владимировна уже тогда сказала, что хотела бы, чтобы и ее похоронили здесь же, в одной могиле с ним... Она даже побеспокоилась о том, чтобы на его надгробной плите осталось место для ее имени. Уже тогда, в день похорон Алексея Яковлевича, она начала погружаться в бездну отчаяния, во тьму депрессии, но тогда этого никто не понял, тогда это приняли за скорбь - но это была не просто скорбь об утраченном любимом, это была скорбь и о себе, смертельная тоска о своей оборвавшейся жизни, потому что все, что ей теперь осталось, это не жизнь уже, а существование, без любви и надежды, без мечты, без будущего, существование, пронизанное воспоминаниями о прошлом, об умершем муже... Почти все стихи ее этого периода полны тоскою о нем.
Николай Старшинов пишет: «...после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности; у нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж - за всем этим надо было следить, постоянно прилагать усилия, чтобы поддерживать порядок и состояние имущества. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну а переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее - невозможно. Вообще она не вписывалась в наступающее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером...»
Она действительно была последним романтиком уходящей эпохи. Она все еще торжествовала великую Победу в великой войне, в которой и ее собственная заслуга была, - когда все остальные уже ощутили поражение. Поражение самого строя, поражение всех идей, в которые верили, которыми жили... Впрочем, многие, как выяснилось, вовсе не верили, а просто притворялись. И осознание этого - чужой фальши и своей наивности - было особенно больно. Какое-то время Друнина еще жила по инерции, писала по инерции... А потом грянула Перестройка и жизнь ее покатилась под откос.
Друнина была еще и очень одинока. Дочь вышла замуж и жила своей семьей. С друзьями Каплера она не в силах была поддерживать отношения. Осталась одна-единственная подруга - Виолетта, вдова поэта Сергея Орлова. Тоска усугублялась и вскоре главной мечтой Друниной стало - скорее соединиться с мужем в вечности, лежать с ним в одной могиле и не видеть того кошмара, который творился вокруг! Именно кошмаром, крушением всего святого, всего, во что она верила и ради чего жила, была для нее Перестройка.
Теперь она была одна, совсем одна. Она считала, что черное и белое вдруг поменялись местами. Получается, она была не на той стороне?...Но как же так? И все другие были тоже не на той стороне?! А такого быть не могло, ведь сражались и погибали за высшую правду!
События 21 августа 1991 года она встретила восторженно - «и вечный бой, покой нам только снится!» - это снова было что-то из ее молодости, какой-то отзвук той романтики, и она еще на миг ощутила себя в этой жизни своей, ощутила проблеск надежды... Но потом эйфория угасла. И надежда угасла. На что можно было надеяться ей, пожилому уже человеку, если все прожитое оказалось - зря?
Она полюбила в одиночестве ездить на дачу. Сидеть, закутавшись в теплый платок, смотреть сквозь холодное стекло на сад - мокрый, осыпающийся, зябкий. Она чувствовала, как жизнь ее уходит, вместе с этими опадающими листьями. Многие знакомые считали, что самоубийство она задумала как минимум за год... Не только задумала, но и продумала во всех мелочах.
Юлия Друнина подписала себе приговор. Но прежде, чем привести его в исполнение, она должна была закончить свои дела. И главное свое дело - закончить сборник, который готовился к выходу: он назывался «Судный час» и был посвящен Каплеру, а один из разделов полностью занимали ее стихи - к нему, его письма и записки - к ней... Когда сборник был закончен, Юлия Владимировна уехала на дачу, где 20 ноября 1991 года, Друнина написала письма: дочери, зятю, внучке, подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не винила. На входной двери дачи, где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля, приняв снотворное, оставила записку для зятя: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж».
Через пять лет талантливый сценарист и режиссер Майкл Ондаатже допишет рукой своей главной героини письмо – завещание от имени всех Тех, кто познал счастье и боль величайшего из всех человеческих чувств.
Часто говорят, что это лишь любовная история. Не только. Это еще рассказ о поисках и дорогах внутри себя.
«Дорогой мой! Я жду тебя! Как долог день в темноте. Или прошла неделя? Костер погас. Мне ужасно холодно. Я должна выползти наружу, но там палит солнце. Боюсь я зря трачу свет лампы на рисунки, на это письмо. Мы умираем. Мы умираем. Мы умираем обогащенные любовью, путешествиями, всем тем, что вкусили, телами в которые вошли, по которым плыли как по рекам, страхами в которых прятались, как в этой мрачной пещере. Хочу, чтобы все это оставило след на моем теле. Мы истинные страны, а не те, что начертаны на картах, что носят имена могущественных людей. Я знаю – ты придешь и отнесешь меня во дворец ветров. Это все чего я хотела – отправится в такое место с тобой, с друзьями, на землю без карт. Лампа погасла и я пишу в темноте».