Глава 7. Ец-тоц-перетоц, или Якорь ей в глотку

Виорэль Ломов
Мурлов, или Преодоление отсутствия. Глава 7


Глава 7.
Ец-тоц-перетоц, или Якорь ей в глотку. Появление еще одного героя.


Скоро сказка сказывается: мы оказались в туннеле с низкими потолками, жиденьким светом от запыленных слабых лампочек и прелой духотой, обложившей тело, как влажная вата. Да, так, наверное, себя чувствуют всю жизнь трубы на ТЭЦ. В больших алюминиевых ящиках привезли теплую селедку. Каждому выдавали по хвосту и головке.

— А середка где? — заорал Хаврошечка. — Сволочи! Куда середку дели?

— Какую середку? — удивилась полная блондинка в белом халате, раздававшая куски селедки крепкого посола. — Вы что, гражданин, не видите: каждому выдаем по тушке. А для удобства тушка разрезана пополам. Вот, — она состыковала хвост и голову и осталась довольна полученной фигурой, — пожалуйста.

— Я щас для удобства пользования разрежу тебя пополам, — сказал Хаврошечка, кровожадно переводя взгляд с фигуры рыбы, больше похожей на морского окуня, чем на селедку, на фигуру блондинки, похожую на рождественскую индейку, — и для удобства воткну твою башку в твою задницу!

Блондинка поспешила убраться подобру-поздорову, возмущаясь невоспитанностью «некоторых» и тщетно застегивая не сходящуюся на талии пуговицу. Подсобники вслед за ней укатили ящик с остатками рыбьих фигур.

Хаврошечка с видом победителя чесал себе грудь с татуировкой, изображавшей женский бюст синего цвета под именем «Роза». Татуировка придавала его груди дополнительный объем.

— Пивка бы, — сказал Рассказчик. — Пошли поищем.

Мы с трудом протолкались к узкому переходу, долго шли по нему, пока не уткнулись в массивную кованую решетку с узорами. Пнули ее пару раз и пошли по другому переходу, пока не уткнулись в тупик с тремя железными дверями, за которыми что-то монотонно гудело.

— Сплошные тупики и тупицы. Давай-ка попробуем «правило правой руки», — предложил Рассказчик. — Старое правило всех кладоискателей и исследователей лабиринтов. Правой рукой не отрывайся от стенки и выход обязательно рано или поздно найдешь.

— Если он есть.

«Правая рука» завела нас в темный туннель с редкими пятачками света. Духота сгущалась и насыщалась гнилью. Жажда наша, понятно, только усиливалась. Потолок стал давить, туннель с легким уклоном вниз уходил в черную дыру. «Как в пирамиде, — подумал я. — Так же давит, пустота и жара».

Рассказчик подобрал деревянную рейку и тюкал ею перед собой, чтобы ненароком не загудеть в какую-нибудь яму. За очередным поворотом забрезжил свет. Земляной, а где и с кирпичной кладкой туннель был засыпан землей, завален щебнем и битым кирпичом, забаррикадирован кусками рельсов, искореженными вагонетками, — казалось, он был заброшен давным-давно. Но возле стены стоял лом, валялись две совковые лопаты, и было заметно, что здесь недавно копали.

Резко похолодало, и мы через пять минут залязгали зубами. Озираясь по сторонам, мы осторожно пробирались через завалы, перешли по шаткой доске через яму. Несколько камешков упали в воду. Из стены вышла мужская фигура и стала молча смотреть, как мы приближаемся к ней. Она была при костюме и в галстуке. Поздоровалась с нами.

— Выход ищете? Давайте покажу. А то шею сломаете. Или сломают, ха-ха...

Земляной человек (земляк) был мрачный, но словоохотливый, и от этого сочетания было как-то не по себе. Он уверенно шел среди куч хлама, не замолкая ни на минуту.

— Вон там, под самой крышей, раньше было окно, сейчас его заложили, в гражданскую в него влетел снаряд и прямо вот сюда.

— Что-то следов не видать.

— Хе, это такие кирпичи, такой раствор, такая кладка. Им не то что снаряд, им бомба нипочем. Тут многие пытались разбить эти стены. Черта с два. А вот ребятки мои, дети подземелья, хе-хе, эти кирпичики запросто разбирают. Я тут начальник участка. Ремонт и реставрация. Еще два миллиона надо освоить. Вон там, — он ткнул пальцем под ноги, — еще один туннель идет. Он, правда, засыпан. Там контрразведки любили размещаться (и белых, и красных) — все друг друга пытали, не могли допытаться, куда эшелон с золотом пропал. Здесь и так-то тихо, но бывают минуты, когда особенная стоит тишина, и тогда слышны крики пытаемых. Приходите как-нибудь ближе к ночи, послушаете. А золотой эшелон был, точно знаю. В город вошел, из города не вышел. Ни вагонов, ни ящичков, ни конвоя. Никого и ничего. Интересно, правда? До сих пор ищут. Думают, здесь где-то спрятано. Вон сколько раскопок и долбежек...

Меня вдруг осенило, а не за этим ли золотишком заслал меня сюда Горенштейн?

— Вы графа Горенштейна случайно не знаете? — спросил я у словоохотливого начальника участка.

Тот внимательно посмотрел на меня и уклончиво ответил:

— Да кто ж его не знает?.. А вот тут взрывали, вместе с собой. Зимой сюда даже мэра занесло, с его ребятами. Ух, пройдохи! В касках, с фонарями! Посмотрели, полазили, пощупали, посовещались и ушли. Тут же рученьками надо работать, а не головой. А без чертежей — чего тут делать? Вот тут осторожней. Труп. Никак не уберут. Не поделили чего-то. Каждый день кто-нибудь шарашится. На авось. У меня-то чертежи есть, дореволюционные еще. Да и по ним ни черта не найдешь. Все перемешано. Недавно дедок один, умненький такой, с бороденкой, кейсиком, в шляпочке с перышком, очечках, все допытывался, не знаю ли я как строитель, сохранились или нет чертежики подземных коммуникаций, и где они могут быть. Как же, чертежики ему! Папочка его до революции, видите ли, был тут хозяином, и теперь благодарная сыновняя память привела его на развалины отчего дома. В слабой надежде найти хоть что-нибудь на память. Материальное. Хотя бы кирпич. И чудной такой акцент у старикашки. Не будете ли вы столь великодушны, говорит, оказать мне неоценимую услугу и вместе с тем оказать честь... Та-та-та, та-та-та... Короче, чертежики нужны... Нет, говорю, увы, какие чертежики, когда от дома-то ни черта не осталось. Ушел разочарованный. Но на прощание попросил посодействовать ему в поисках, а уж он, будьте любезны, в долгу не останется. Я даже расшаркался перед ним... А вот и выход. Идите прямо вверх, потом по коридору и направо. Там смотрите, после третьей ступеньки сразу шестая идет, двух нет, — он помахал нам вслед рукой и долго смотрел, как мы поднимались по пожарной лестнице.

И снова обложила нас ватная духота. Пока искали свою очередь, опять захотели пить. Чего не попросили воды у золотоискателя — не чертежики, в конце концов, дал бы напиться? А то и банку с водой подарил бы…

Вот и «наши». Нас окружили со всех сторон, но увидев, что мы без воды, очередь дернулась, как железнодорожный состав, и медленно поползла по нескончаемым коридорам. И каждый был поводырем каждого, и каждый думал только о себе.

Стало совершенно невыносимо, как в бане. Из толстой трубы впереди сифонил пар. Обернув тряпкой плафон, Боб подставил его под струю пара. В банку закапала горячая вода. Его окружили со всех сторон. Некоторые улыбались, как пьяные. В глазах жаждущих было ожидание и руки невольно тянулись к банке.

— Внимание! — крикнул я. — Воды хватит всем! Первыми напоим детей. Потом тех, кто в обмороке. Вот вы, вы и ты — поддерживайте порядок. Всем достанется. Дело одного часа. Пока вода в этой банке будет остывать, мы наберем другую. Хватит всем!
Время и капли спорили друг с другом — кто медленнее упадет. Мне кажется, время в таких случаях заключает пари — с кем и с чем угодно, — лишь бы только испытать терпение человека. Но время прошло и капли наполнили банку. Ее передали женщине с ребенком, а под плафон подставили новую. Все, как по команде, поглядели на банку и облизнули губы. У женщины дрожали руки.

— Не спешите, — сказал я женщине. — Пусть немного остынет, — я взял ее руки в свои и не почувствовал их тепла, они были ледяные!

Нашли несколько металлических пластинок и устроили целую батарею конденсаторов и водосборников.

— Промышленная революция, господа технократы, — сказал Рассказчик. — А вот и наш Эдисон! — Рассказчик поднял руку Боба.

— Мне ли привыкать, — сказал Боб. — У меня наверху целый завод по воде был: «Целебная вода подземных кладовых Воложилинщины. «Нелепица-плюс». Хлоридно-гидрокарбонатная натриевая лечебно-столовая минеральная вода». Рекламу не встречали?

— О, так она у тебя в подземных кладовых, — сказал Рассказчик и ткнул пальцем себе под ноги. — Значит, где-то тут. Давай раскупоривай свои кладовые!

Женщина дула на воду и успокаивала ребенка. Мальчик тянул ручонки к банке и нетерпеливо тряс ими. Ему было года два, не больше.

Вдруг Хаврошечка схватил банку и, угнувшись, как регбист, побежал прочь. Я догнал его через пару минут. Он крупными глотками пил воду и был весь какой-то жалкий. Я выхватил у него банку и выплеснул оставшуюся воду ему в лицо. Хаврошечка вытерся кепкой…

Я вернулся к своим. Там деловито продолжали набирать воду. Напившись и набрав воды про запас, мы тронулись в путь.

Кто гнал нас? Куда? Что такое шестой зал? Где он? Зачем он? Когда мы проходили мимо того места, где я догнал Хаврошечку, мы увидели его. Он сидел на полу и плакал…

Ночью по нашим пятам пришла вода. Сначала это был грязный ручеек, но потом он набух, стал чище и горячее. Вскоре он загнал нас на площадку, благо стена в этом месте туннеля была с уступом, как русские печи в деревенских домах. Мы прижались к отсыревшей стене. Одежда липла к телу. Мой железный панцирь был попросту горяч. Воздух помутнел от испарений, туннель превратился в канал, по которому бежал кипяток. Люди были вялые и бледные — от сердечной слабости, от духоты и страха.

Вынырнул откуда-то деревянный ящик с двумя пьяными мужиками в спецовках. На оклик, кто они такие, мужики скороговоркой проорали:

— Слесаря мы! Ец-тоц-перетоц! Аварийная группа!

— А куда вы?

— В устье! Ец-тоц-перетоц! Плотину возводить!

Только они исчезли, как из-за поворота вынесло плот. На нем плясал и дико орал огромный мужик. Казалось, руки его машут под самым потолком. Он соскочил с плота и плюхнулся рядом со мной на свободное место. Ростом и бородой он походил на Фиделя Кастро, только голос был гуще раз в пять:

— Сволочи! Ноги обварил, как рак.

— Да кто сволочи-то? — спросила женщина.

— Ноги! Ноги — сволочи! Обварил их, как рак!

— Вы откуда?

— От верблюда! Возле зоопарка, как раз где верблюд, прорвало теплотрассу. И приспичило прорвать ее в шесть часов вечера. В пятницу! («Старушка хоть успела уйти», — подумал я). Три часа не могли аварийку вызвать! Все уже давно эвакуировались за город на дачи!

— У тебя там жратвы какой случаем нет? — пристал Боб к новенькому. — Вареных яиц, например?

— Борода, давайте я вам ноги смажу, а то волдыри пойдут, — женщина достала из сумочки небольшой флакончик, помогла Бороде снять огромные туфли, осторожно стянула с него носки и, стараясь лишний раз не прикасаться к ошпаренным ногам, бережно закатала ему штанины до колен. — Больно?

— Терпимо. Бывает больней. Когда ноги отнимут.

Женщина смазала покрасневшие ноги геркулеса.

— Ничего, могло быть хуже, вам повезло.

— Спасибо, Сестра.

Поток пронес тело.

— Какой кошмар! — Сестра закрыла глаза и привалилась ко мне. Я поддержал ее. Ребенок молча сидел между нами.

Через час, может два, поток стал спадать, пока не прекратился совсем. Хорошо, нигде не коротнуло, в тусклом свете матовых плафонов поблескивал нанесенный ил, из которого торчали палки, сумочки, всякие разности. Мы спустились с уступа в чавкающую горячую жижу.

— А-а! Маце-эста-а, якорь ей в глотку! — сказал Борода. — Погреемся, а то кости застыли.

— Один готов, — сказал Рассказчик. — Пора искать сушу. Выпускайте голубя. Голубя нет? Значит, идем сами, голуби.

И впятером — Борода, Сестра с ребенком, Рассказчик и я — мы пошли искать сушу, еду и белый свет. Знакомая Боба, та, что с чувственным ртом, подвернула ногу, и Боб остался с ней, впрочем, без видимой охоты.

— Возвращайтесь скорей, — сказал Боб. — Только со жратвой.

— Ты, Боб, получше ухаживай за ней, — указал Рассказчик на чувственный рот дамы. — Замечено, что в период ухаживания самцы потребляют меньше пищи и резко теряют в весе.