Остатки прощального полусладкого - липкой, кровавой лужицей - распластаны на дешёвом гостиничном подоконнике, как клякса в тетрадке отличницы. За огромными окнами холла бесшумно соседствовует с нами море, в тихой предутренней радости ожидающее, что из-за его восточного бока, как происходит уже миллиарды лет подряд,выползет солнышко и коснётся мягким светом поверхности волн, пересчитает песчинки на берегу, и, ловко перепрыгнув через зелёное морское брюхо, направится в сторону запада. Это маленькое мелкое море не знает, что где-то есть другие моря, реки и океаны, не знает, сколь необъятна жирная статичная суша, и что на всех этих просторах, высотах и глубинах что-то живёт,шевелится и рождается, умерщтвляет и умирает, и что всё это нуждается в солнце.
Случившись в жизни друг друга для того, чтобы остаться, мы вновь обрели способность смотреть на небо, слушать воздух, держаться за руки. Мы взяли в привычку встречать вместе рассветы и сохранили её.
Наше второе по счёту июльское утро мне запомнилось мокрым, холодным и счастливым. Добрый сторож не уставал открывать для нас тяжёлые ворота, песчаное дно было илистым и намекало на возвращение в номер, гостиница обретала очертания дома, а местоимения "я" и "ты" уже безвозвратно слились в нераздельное "мы". Мысли про завтрашний выезд заставляли считать оставшиеся часы и минуты с таким же трудом, как и время ожидания каждой из встреч. В тот рассветный час я почему-то подумала о разнице в возрасте: этому морю, которое так трепетно ждёт утренних свиданий, меньше миллиона лет; даже изливаясь волнами проокеана Тетис между Гондваной и Лавразией, оно было младше земли на четыре миллиарда лет. Солнышко же по меньшей мере на четверть возраста старее земли, и, уж конечно, много старше этого зелёного, столь предано встречающего его по утрам моря.
Солнце горело до этой воды, продолжит гореть и после. Кому из них проще - тому, что иссохнет до смерти своей звезды, или тому, что продолжит восходить над старой землёй, когда последние капли влюблённого, но смертного моря иссякнут...
У тебя есть чужие дети, но сейчас ты приехал ко мне. У меня есть чужие дома, но здесь я встречаю тебя. В сумме для нас лично это даёт полное осутствие и детей, и дома. Меня беспокоит первое, а тебя - второе. И мы пока не знаем, чего в нас окажется больше - любви друг к другу или чувства благодарности к ближним. Как не знаем и того, как много рассветов подряд мы сможем встретить, переезжая друг к другу из города в город, от водоёма к водоёму, из года в год. Я испытала с тобой неожиданный переход от жертвенности к искренности, от мужененавистничества до человеколюбия, от "е....ся" и "тра....ся" до "заниматься любовью", и, испытав это, не хочу для нас обратного пути.
Не хочу, чтобы были поезда. Надеюсь, что сегодня, и вовеки веков, люди перестанут болеть, убивать себе подобных и бросать друг друга в тюрьмы. Тогда нам незачем будет уезжать. Воображаю, что в гостиницах забудут про расчётные часы. Тогда нам можно будет остаться.
Всякий раз, засыпая с кем-то, с кем противно и невозможно встречать рассветы, мы сможем закрывать глаза и слушать ласковую тишину, с которой, как и пятсот тысяч лет назад, влюблённые волны приветственно устремляются навстречу к первым бликам света, туда, где между небом и землёй разливаются воды Тетиса.