27
- Андрей, можно тебя кое о чем спросить? – раздался голос Насти.
Уже вечер. Мы идем к ее корпусу. У меня недавно закончилось очередное занятие с ребятами из пятого подразделения. Медленно падает снег. Я взглянул на нее и кивнул.
- Тот ваш уговор…Про имена.
- Ну?
- Получается, если открыл постороннему свое имя или чужое, то тебе больше нельзя доверять?
Я пожал плечами и ответил:
- Игорь наглядно это показал, разве нет?
- Да, но… Мне не понятно, ведь ты…
Она замолчала, было заметно, что Настя подбирает слова, не зная, как подступиться к этой теме.
- Тебя настораживает, что я сказал тебе, как меня зовут? Думаешь, что я нарушил уговор? – на секунду я остановился, затем продолжил идти, не смотря на нее, - Да, ты права, такое не может не смущать. Ведь я сам всегда контролировал и следил за своими, чтобы никто его не переступил. Для нас это обязательство, это единственное, что у нас всех осталось несмотря ни на что. То, что идет вразрез с уставом Академии. Никаких имен. Но они все равно есть, они еще живы. Здесь запрещено называть друг друга по имени. Поэтому они и стали ключом. К доверию. А тут вдруг ты узнаешь об этом, возникает вопрос. О том, не двуличен ли я? До конца ли я честен перед своими? Знаешь, с первой минуты здесь нам твердили, что теперь мы просто существа. Многие сломались, приняли это. Это обезличивает. Но есть и те, для кого стало принципиально важным сохранить себя, чтобы была какая-то надежда. Хотя я даже не знаю, на что надеялся каждый из нас, во что верил. Тогда я поклялся, что буду стараться не забыть себя настоящего. С тех пор я не произносил своего имени вслух. Одиннадцать лет.
- Подожди, - прервала меня Настя, покачивая головой из стороны в сторону, - Как тогда твои узнали, как тебя зовут?
Я не смог сдержать улыбку и сказал:
- Мы тогда вечерами сидели в подземке, разговорились настолько, что каждый стал рассказывать что-то такое, что хранил в себе. И как-то само пошло. Ушли на тему того, как мы могли бы жить вне Академии. И кто-то в шутку сказал, что «вот если мы когда-нибудь выберемся отсюда, то обязательно соберемся вместе». В итоге и решили заключить наш договор доверия, отныне тот, кто скажет постороннему имя, не важно, свое или кого-то из друзей, то это значит, что верить ему больше нельзя.
- Так как же ты…? – спросила Настя с сомнением.
- Я написал свое имя на бумажке, они прочитали. Сжег. На вопросы о том, почему не хочу его произносить, я тогда в шутку ответил, что сначала я должен сказать его той, которую полюблю. Тогда посмеялись, ведь это казалось невозможным. Меня всегда считали самым черствым и хладнокровным, и чтобы вдруг такое. В общем, так и вышло, что эта поправка, которая тогда всех повеселила, вошла в правило.
Сперва Настя улыбалась, когда я рассказывал об этом, затем на ее лице стал мелькать какой-то трепет, будто она не может определить, есть ли в моих словах нечто большее, или же это просто удачная отмазка, которая объясняет мое отступление от правил. Некоторое время мы шли молча.
- Я больше так не могу, - резко сказал я.
- Как?
- Продолжать держать все в себе.
- Но ведь это твой главный принцип, - ответила она, смотря мне в глаза.
- Я доверяю тебе. Настя.
- Постой, ты говорил, что для тебя открыться – значит проявить слабость. Но ведь ты открылся передо мной. Не знаю, насколько, но я это вижу. То есть, ты позволяешь себе быть слабым рядом со мной? Скажи мне, что все это значит!
И я сказал. Слова оглушали меня, они словно разрезают изнутри, невозможно хранить их в себе еще хотя бы минуту. Я слишком многое понял, мне открылась истинная бесконечность, которой никогда не будет конца. А она всегда будет, навеки со мной. Я никогда ее не отпущу, слишком долго шел к этому. Но она такая хрупкая, кажется, скажи я все, как есть, и она разобьется. Слова давно звучали в моей голове, отдаваясь во всем теле, моем дыхании и биении сердца. Это – настоящая жизнь, я не знал, что такая существует. Она передо мной.
Волнение сковало меня, но голос звучал твердо и уверенно. Не припомню такого момента, когда я был более уверен в том, что говорю.
- Настя, я люблю тебя. Уже очень давно. Ты воскресила мою душу. Теперь я вижу, ради чего стоит жить. Но, - тут у меня перехватило дыхание при виде ее глаз, блестящих от подступивших слез, - Я все понимаю и знаю, кто я.
Воцарилось напряженное молчание. У меня закружилась голова. Никогда прежде меня не переполняли столь глубокие и прекрасные чувства, смешанные со страхом быть отвергнутым. Страх. Как странно, прежде я никогда не волновался настолько сильно, даже перед лицом смертельной опасности. Но больше держать в себе это я бы не смог, она должна знать.
- Почему ты не сказал сразу? Молчал столько времени.
- Да, уже полтора года прошло…А что бы ты ответила? Что откуда мне знать, что это такое? Ведь я никогда этого не испытывал. А вдруг я себе придумал все это, или мне показалось. Перепутал.
- Н-нет, - неуверенно пробормотала она, явно уловив раздраженность моей последней фразы.
- Именно поэтому я не мог. Не решался, боялся услышать твой ответ.
- А сейчас?
- И сейчас. Зато ты знаешь, а как поступить со всем этим – уже только твое решение.
Мы подошли к ее корпусу. Она явно хотела что-то ответить, но я без слов развернулся и стал уходить.
А ведь правда, откуда мне знать, что такое любовь. Мои знания об этом остановились в своем развитии еще на том уровне, когда у меня была семья. Я чувствовал любовь к себе, но это совсем другое, - то, что мы испытываем к родным. В пример отношений между мужчиной и женщиной передо мной всегда были родители. Они очень ценили и любили друг друга, радовались каждому проведенному вместе дню. В том возрасте я принимал это как должное и только спустя многие годы вникнул в суть. Тот образ единого целого в двоих навсегда отпечатался в моем сознании, представая неприкосновенным идеалом. Я упустил тот период, когда закладываются основы и понимание того, что есть любовь к девушке, и как ее проявлять. Необратимо вырванный кусок времени и личностного развития. Но недолгий опыт счастливой и беззаботной жизни до Академии дал мне, как оказалось, потрясающе многое. Интуитивно я смог понять, что во мне зарождается нечто гораздо большее, чем желание заботиться. Я осознал, что готов на все ради того, чтобы у нее все было хорошо вне зависимости от того, примет она меня или нет. Но пока я жив, она будет в безопасности, никто и никогда не посмеет обидеть ее.
Есть и то, что поражало меня больше всего – это само желание. Начиная от просто видеть, заканчивая… Насколько же все сложно. Испытывать трепет и благоговение перед этим существом, не смея прикоснуться лишний раз, одновременно с этим сдерживая себя, чтобы не прижать к себе и впиться в губы.
- Андрей, - раздался ее нежный голос, - Ты как никто другой достоин.
С этой секунды я словно сделал шаг к чему-то новому. Я всегда был уверен, что не имею права приблизиться к ней и рассчитывать на взаимность. Прошлое неизбежно тянется за мной, не давая идти дальше и затягивая на дно. Но теперь вижу, что могу преодолеть и победить его. Поток моих мыслей прервал ее голос:
- Именно поэтому ты всегда вел себя со мной очень сдержанно?
- Да. Не хотел тебя напугать.
- Чем? – удивилась она.
- После того нападения ты могла бы расценить это неправильно.
Ее облик приобрел необычайно прекрасное выражение, у меня не хватает слов, чтобы точно описать. Настя приблизилась ко мне. Вновь это ощущение притяжения. Вдруг послышались звуки открывающейся двери подъезда, и мне пришлось резко оборвать то, чего я столько ждал.
- Теперь твоя страсть не только холодное оружие? – бредово звучало в моей голове.
28
В Академии продолжалось затишье. Те допросы усмирили многих, одно упоминание о них пробирало до дрожи. Прошла зима с ее немногочисленными выездами парней на задания, с которых вернулись не все. Не стало 309, того смугловатого парня с мутного оттенка глазами, которого Настя впервые увидела в компании Андрея, когда они собрались вместе, чтобы поиграть в Мафию. Была церемония Прощания с ним и еще несколькими. Безымянный могильный холм за Академией.
Середина весны, скоро ярмарка. Надо же, теперь едва верится, что на нее возлагались большие надежды. Брамер, Пиджак чином ниже самого почетного, вызвал 017 в свой кабинет.
- Господин брамер, 017 прибыла.
- Да, проходи.
Настя осмотрелась. Просторный кабинет с мебелью и убранством, резко контрастирующими с общим обликом Академии. Все обставлено дорогими вещами. Парни явно немало зарабатывают на убийствах. Большой массивный стол, безупречный порядок. Интересно, кто здесь прибирался. Брамер подошел к столу и, прислонившись к нему, немигающим взглядом стал смотреть на девушку. Желтоватый мундир как влитой сидел на его не по годам статной фигуре, возраст можно было определить только по лицу. Оно сухое, строгое и словно железное с высеченными на нем глубокими морщинами, но кожа оставалась словно натянутой. Губы настолько тонкие, что их практически не видно, брови тусклые и бесцветные, глаза еще сохранили в себе отпечаток молодости, свет лампы подчеркивал их блеск и зеленый цвет. Седые волосы и небольшая борода напоминали о том, что он явно давно здесь, на вид ему около шестидесяти лет.
Брамер продолжил изучающе смотреть на Настю. Она поняла, что решение, которое ему нужно было предпринять, в эту же секунду было сделано. Тишину прервал его бас:
- Ты будешь прибираться в комнате тицлава. Надеюсь, ты в курсе, кто это?
- Да, конечно, господин брамер.
- И кто? – спросил он с безразличием.
- Это высший чин Академии.
- Думаю, ты понимаешь всю ответственность и важность работы, которую тебе поручают. Приступаешь завтра.
С этими словами он указал ей на дверь.