Во второй раз он приехал в Воскресенский монастырь зимой девяносто девятого года. Зимой – с частыми дождями и продолжительными оттепелями и оттого слякотной и малоснежной.
С обычной холодностью и сдержанностью настоятельница благословила его непокрытую голову и, лишь чуть-чуть улыбнувшись, дала понять, что здесь рады его приезду.
Он уже знал, зачем вновь приехал сюда и что нужно его измучившейся среди мира ещё молодой, но уже такой старой, требовавшей спокойствия и утешения, болезненно всё переживавшей душе. Его сильно тянуло сюда, с тех пор как впервые он попал на первую в своей жизни монастырскую службу, службу среди бескрайних русских степей, просторов, широкого неба и молчания, в небольшой пещерной церкви Воскресенского женского монастыря.
Суровые степные ветра, бездорожье, и сама зима делали теперь монастырь пустынным и редко посещаемым, что особенно подходило его нынешнему желанию одиночества и забвения.
Привычная тишина его тесной белёной кельи, похожей на маленький деревенский домик, нарушалась лишь доносящимся из сарая утренним пением петухов, треском берёзовых дров в маленькой печке и нечастыми беседами с двумя насельниками Мишей и Ваней – радушными и весёлыми, из-за жизни в монастыре характерами своими сделавшимися похожими на детей.
О, сколь отличалась теперь жизнь здесь от той, что с сумасшедшей скоростью проносилась в его родном городе да и во всём, непохожем на этот, окружающем мире! Сколько появилось искренних чувств и неподдельных желаний и стремлений к свету! Они успокаивали, грели и радовали его душу, выгоняя из неё прилипшие, давно мучившие болезни и пороки, рождая желание иночества и служения Богу. Тёмными сырыми вечерами он поднимался на меловые склоны, со свечой проходил по длинному узкому коридору в конец пещеры и, сжимая холодными пальцами открытую книгу, молил Бога дать ему эту жизнь, эту свободу.
Накануне Богоявления и без того тихий и размеренный своей жизнью монастырь невидимо для посторонних глаз готовился к празднику. Тяжёлый и мокрый, словно куски ваты, падал сегодня густой январский снег – первый, в этом году, сменив дожди и одевая сиротливую и продрогшую землю в долгожданный ангельский цвет. Вырисовывая контуры стволов и ветвей растянутого к горизонту леса, снеговой наряд соединял его с небом, с вечностью, с исходящим с неба крещенским благословением.
Среди сумерек и запаха ладана Воскресенского храма смиренно и неторопливо началась праздничная служба. Словно лишившиеся чувств, монахини с опущенными головами, не шелохнувшись, стояли каждая на своём месте, оживая лишь в низких поясных поклонах и снова замирая. Хор, будто боясь нарушить тишину, пел сдержанно и негромко, отчего потрескивающие, тонкие, точно молодые берёзки восковые свечи своими живыми извивающимися огоньками давали ощущение присутствия ещё кого-то, бесплотных и невидимых, но также поглощённых праздником.
Разрезая ночную побелевшую мглу, мерцая позолотой икон и хоругвей, крестный ход медленно потянулся на гору. Впереди, с узорным старинным фонарём в руках, спотыкаясь о меловые уступы, он шёл, чувствуя счастье и нужность, подпевая многоголосому женскому хору своим громким басом: " Во Иордане крещающуся Тебе, Господи...", не помня уже ни о чём, что могло бы ему помешать быть здесь и сейчас. Престарелый священник щедро и долго окроплял двухсаженный дубовый крест, печально чернеющих своими клобуками и мантиями смиренных монахинь, его и всю, казалось спящую этой волшебной ночью святую русскую землю, видимую во все стороны.
Наваливший за праздники снег как одеялом окутал монастырь, оставляя непокрытыми лишь отвесные меловые скалы, будто богатырские спины притаившиеся на крутых склонах.
Вечерами такими тихими, каких больше нигде не бывает, он вдруг вспоминал о родителях, о брате, начинал печалиться разлукой, всеми силами пытаясь заставить себя не предаваться унынию, молясь за них и за всех близких и родных людей, которых он постепенно покидал, становясь самым близким и родным молитвенником за них.
Сквозь ночной воздух, пропитанный печным запахом дыма, он внимательно всматривался в скорбный лик Богоматери, тускло освещённый закопчённой лампадой, в светившееся от луны разрисованное оконце и, шепча сухими губами привычную молитву, растворялся в полуночном засыпающем мире.
Среди всего, что теперь окружало его спустя годы – неведомые, тяжёлые своими испытаниями, он был тем, кто жил в его душе быть может с рождения, таясь и прячась до времени.
В тот самый день, что разделил его жизнь, белеющий сединами архимандрит, в третий раз уронил на пол сверкнувшие отражающимися огнями свечей ножницы, и в знак решительности своего желания он в третий раз поднял и отдал их ему в руки. Торжественно медленные монахи, заботливо окружая и наряжая в мантию, уводили его теперь в тот мир, что был для него и мечтой, и желанием, и спасением.
В полукруглом окне мастерской желтели и краснели макушки вековых монастырских лип, над ними нависала чуть дымящаяся бело-голубая даль осеннего неба, притягивающая ещё беспечных, веселящихся в солнечном свете птиц. Он медленно выводил тонкие линии древнерусской иконы на мгновение замирая, внимательно всматриваясь в светящийся лик Богородицы, с любовью смотрящей на Своих детей и радующуюся за всякую спасённую душу.
01.02.2013 год