Мужская школа №510 Пролетарского отдела народного образования. 10а класс. Группа в составе 6 человек уверенно выбрала себе для дальнейшего образования МЭИ. Дружно поехали сдавать документы, хотя все были утомлены школьными выпускными экзаменами (около 20, точно уже забыл). Как назло у меня признаки простуды с температурой под 38 градусов. Отец, кадровый военный, артиллерист, очень хотел, чтоб его старший сын продолжил его стезю, но я хотел получить гражданскую специализацию – до 5 класса с ним все захолустные места ДВК объехал, на службу его нагляделся, сравнил с жизнью москвичей - нет, не хочу;
- Когда приехали в МЭИ в группе прошло брожение: дескать, если подсуетиться, то можно начать сдавать экзамены в АБТВ, находящейся отсюда в двух трамвайных остановках, и где вступительные экзамены на месяц раньше, при условии хороших оценок по основным предметам они перейдут в МЭИ, ну а если плохие – придется сдавать спустя месяц, в институте;
- Четверо вместе со мной клюнули и сунули документы в академию. Конкурс в неё оказался выше, чем в МЭИ и, когда собрали во дворе все претендентов (не менее 800…900 человек), то мой пыл заметно поугас. Если б не попался мне среди поступающих товарищ, с которым мы за одной партой сидели в Ворошиловске (ныне Уссурийск), а потом в 510 школе, я бы забрал документы;
- Физика прошла хорошо, а по математике (четыре экзамена), выполненные на 5, мне, как я потом узнал его фамилию, Машков снизил оценку на бал, якобы за разговоры во время письменного экзамена (была молчаливая передача циркуля - жесты). С этой простудой я никак не мог вписаться в порядок сдачи: готовлюсь к одному, прихожу, а сдавать надо почему-то другой предмет. И конце произошло непоправимое: мой паспорт порвали, зачислив в слушатели, единственного из хитрецов 10а (четверо поступили в МЭИ, один – в Высшее пехотное училище). Из 10б поступили двое. После длительных споров пришли к выводу – в академию набрали школьников, чтоб заполнить военными инженерами приёмки на заводах промышленности, а это не войска. Смирился, тем более отцу будет легче – у него ещё остались два моих младших брата (12 и 6 лет; мать умерла в 1947 году в Дальневосточном крае);
- первое отделение 2-го инженерного факультета, 30 человек, большинство москвичи, четверо ленинградцы, один из Горького, один из Сталинграда, один из Шатуры. Первый курс пролетел как мгновение. По отметкам отделение лучшее. Нас - на производственную практику, а остальным (свыше ста слушателей) отдыхать!? Они смеялись, а зря: получив звания младших лейтенантов одновременно с нами, они были отправлены на второй курс вновь образованного 4-х годичного Высшего радиотехнического училища в Киев. Нас объявили отделением 4с с электротехнической специализацией. Для знающих это прозвучало, как если бы на факультете международных отношений одну из групп специализировали на сантехников: в танковых войсках предельная (наивысшая) должность – майор (инженер-электрик полка) – все побежали в другие отделения. Осталось 17 тех, кто этого не знал и любители радиотехники, вроде меня и одного войскового старлея, который пришел к нам сам. Командиром назначили еще одного «старослужащего». Оставшихся «школьников» распределили по отделениям 3-го инженерного факультета (2-ой после отчисления большей части слушателей в Киев, как бы погиб), при этом имели место среди оставшихся неслучайные рокировки с уехавшими;
- отделение 4с пошло дальше по особым программам, редко пересекаясь с остальными отделениями факультета, даже по таким общеустановленным предметам как ОМЛ (основы марксизма-ленинизма);
- преподаватели, как правило, были отменные, а некоторые фамилии и сейчас не выветрились: Черкасов – математика, Смирнов и Каштанов – электротехника, Эпштейн – сопромат, Котов – физика, Белов – металловедение, Даниелян – станки, Метелицын – теоритическая механика, Павлов – ГСМ, Алякринский – черчение, Хайлов – двигатели, Миловидов – детали машин и механизмов. И огромное число других менее запомнившихся преподавателей, даже преподавателей тактики (Кузовкин), которые вложили в нас какую-то частицу своих знаний и методик познания техники и освоения наук, которые затем нам встретились в той или иной степени на служебном пути. Были, конечно, и такие, которые не смогли впечатлить своим предметом. Например, для меня был совершенно непонятен капитан Брилёв (танки), всегда опаздывающий, не собранный, перегруженный какими-то своими мыслями, не пробуждавший нашего любопытства к своему предмету.
Трояк за пять лет я все же получил, всего один и то не по делу, а за свою вредность, которая вернулась ко мне, кажется, через Гулюткина (?), которого я поддел накануне экзамена во время консультации, указав, что он неправильно написал какую-то расчетную формулу (с подачи товарища, так как сам не слушал его пояснения, занимаясь чем-то другим, но с товарищем быстро согласился). Возможно, я вызывающе себя вел, проявляя к этому преподавателю определенное пренебрежение, выработавшееся в ходе занятий, что уже на консультации почувствовал недоброжелательные нотки. Попытка пойти на следующий день для экзаменационного ответа к другому преподавателю была Гулюткиным пресечена. К устным вопросам у него не нашлось за что прицепиться, а придрался к решению задачи: дескать ответ-то правильный, а вот решение неверное (сопротивление под пятой: взял интеграл и сразу ответ), а в учебнике под его редакцией – сплошное разсусоливание. На вопрос «а как в учебнике?» чего-то съязвил типа, что там примитивщина как в средней школе.
Требование начальника курса о пересдаче – проигнорировал: он не знает основ математики, а я должен перед ним унижаться?! Впрочем, я сейчас так же бы поступил;
- Тактику нам начали растолковывать прямо как войсковым полководцам сразу с дивизии: видимо, академия не была готова к обучению мальчишек, так как ранее принимала в слушатели только войсковых офицеров, закончивших соответствующие средние военные училища. Дивизия в обороне, дивизия в наступлении, дивизия в условиях применения атомного оружия. Кстати, когда академия вырвалась из под УНТВ и вышла на вольные хлеба, опытные преподаватели посыпались под руководством нового умного начальника (Лосика) оттуда как осенние листья. В частности, был уволен и начальник кафедры математики полковник Пискунов, который на вопрос о действии дивизии в условия атомного оружия парировал: «а здесь нет ко мне никакого вопроса, вот если б чего надо было посчитать, тогда б…». По его учебнику "Интегральное и дифференциальное исчисление" учились все технические ВУЗы Москвы.
- Самоподготовка, проводимая в стенах, была чревата проверками политрабочих, формально сличающих, чем ты сейчас занимаешься сейчас и почему это не соответствует личному плану. Поймать на этом было не трудно, а материал для болтовни был для них ох как благодатный. На наше мировоззрение они практически не повлияли, прежде всего, потому, что сами его не имели, а воспитательные мероприятия укладывались в возмущенные восклицания «а почему у вас, дежурный, под шкафом спичка обгоревшая лежит?!». Один из наших товарищей со школы владел стенографией и без труда записывал 4-х часовые лекции дословно. Когда была дана команда, сдать конспекты он свою криптограмму сдал. «Слушатель Г., что вы здесь написали?» «Вашу лекцию товарищ полковник» «Так она же четырех часовая, в у вас тут листочек» «Я дословно застенографировал её» « Не может быть, давайте проверим, например со слов…». Г. читает, преподаватель сверяет: все сходится. Лектор в полном восторге ставит Г. в пример всем нам олухам, добавляя, что настоятельно рекомендует товарищу Г. переписывать лекции на русский язык, после чего у того сразу пропала любая охота вообще что–либо конспектировать. Как, впрочем, и у большинства из нас, но только без такой веской причины. Кстати, полученными от НИХ знаниями в жизни пользоваться не приходилось. Вмести с тем, эти знания надолго затормозили рассмотрение предложений о моем вступлении в КПСС, пока не оказался единственным не «охваченным» офицером в кубинской части – т.е. бесперспективным соискателем по воинскому званию и жилью;
- Заметный, как в последствии оказалось, след остался у меня от отстранения меня от занятий, без видимых причин, где-то в 1956 году. Произошла какая-то суета среди руководства академии и, особенно, ее политического руководства. Недоумение мое было постепенно развеялось только спустя годы. Появление мое в "стенах" (так мы заочно называли АБТВ, базирующейся на базе екатерининского дворца), несколько ошарашило фундаментальной стенкой с перечнем фамилий, закончивших академию с золотой медалью: среди первых стояла фамилия Пастернака Евгения Борисовича. Я считал свою фамилию крайне редкой, отец из далекого украинского села, родственников поблизости не было - и вдруг! И хотя все школьные годы я не "вылазил" из читального зала ДК автозавода ЗИС, про поэта и писателя Б.Л.Пастернака мне слышать не приходилось.
Каша заварилась с его нобелевской премии, о которой печать со свойственной ей скромностью молчала; сына его из академии срочно выгнали на Дальний восток, а там и из армии, но этот каток наехал и на меня, пока соответствующие органы не установили, что отцу эта фамилия была присвоена при призыве в Красную армию в 1928 году (подмена одной буквы). Что позволило мне благополучно закончить в 1957 академию.
Однако, на протяжении всего времени, без всякого от меня повода, я получал регулярную информацию о жизненных перипетиях Е.Б.Пастернака вплоть до личного знакомства с его внуком, вылитой копией своего известного всему миру прадеда.