Северянин, не умеющий стоять на лыжах – это всё равно что рыбак, ни разу не видевший рыбы. Тем более, что зима на северном Урале, где выпало Витюшке Рычагову родиться в рабочем посёлке, что расположился посреди уральской тайги километрах этак в ста двадцати от областного центра с названием Пермь, как правило, снежная и морозная. И угораздило Витюшку появиться на свет в самые что ни есть морозы чуть менее, чем через восемь лет после войны и за полмесяца до смерти отца всех советских народов товарища Сталина, не без участия которого полегло в той войне более тридцати миллионов представителей его детей-народов.
Зима в пермских краях начинается где-то в октябре, а заканчивается в апреле, но и в июне, бывает, ещё кое-где в зетенённых лесистых местах недотаявший снег лежит. Мороз зимой переваливает в отдельные годы и за пятидесятиградусную отметку – это когда сплюнешь, а плевок на землю, то бишь в снег, ледышкой падает, а птицы – ей-Богу не вру! – на лету замерзают. И когда после таких холодов отпускает, скажем, до минус двадцати-двадцати пяти, это уже считается оттепелью. Для школьников зимой в посёлке был заведён такой порядок: если мороз опускался до минус тридцати пяти без ветра или до минус тридцати с ветром, в семь-тридцать утра на машиностроительном заводе, выпускавшем турбобуры для нефтяной промышленности – его эвакуировали сюда в войну из Баку – подавали гудок, поэтому школьники с нетерпением ждали той благословенной утренней минуты. Конечно, можно было в школу и пойти, но тогда отважившимся на этот, можно сказать, героический поступок, приходилось сидеть в холодном классе в верхней одежде и при попытках что-либо писать, не факт, что это удавалось – содержимое чернильниц-непроливашек, бывало, замерзало напрочь. Тогда большинство ещё писали перьевыми ручками – чернильные авторучки были редкостью даже у старшеклассников, а уж первую шариковую ручку Витюшка вообще увидел, учась в шестом классе – эту ручку им показала, как нечто диковинное, учительница русского языка, которой привезли её в подарок из Перми.
Учитывая все эти зимние особенности с обилием снегопадов, лыжи были практически в каждом доме. У Рычаговых, например, их было три пары: большие для папы, чуть поменьше для мамы, и совсем маленькие для сына. На эти самые лыжи мальчик встал лет в шесть, падал поначалу, помогая себе лыжными палками удерживать равновесие, а как тут без них! А вот на следующий год, будучи уже первоклассником, он бегал на лыжах нисколько не хуже других ребят-сверстников.
Зимой было весело. Кроме лыж детки катались на санках с ледяных горок, которые в их краях назывались катушками – такую катушку Витюшкин папа заливал прямо во дворе их дома. Для этого насыпался и уплотнялся сугроб снега, сзади которого вырезались ступеньки, вершина делалась ровной и достаточной по площади для того, чтобы на ней мог устоять один человек с санками, а передняя часть, направленная в сторону ворот, делалась покатой. Высота катушки была метра полтора. После возведения этого сооружения, оно заливалось водой и оставлялось в мороз на ночь, чтобы поверхность катушки покрылась прочным гладким льдом. Однажды Витюшка, поскользнувшись, свалился с этой самой катушки и так ударился при падении об её ледяной угол, что под правым глазом долго потом синел здоровенный фингал. Это было даже запечатлено на фотографии – был у них знакомый фотограф, который изредка фотографировал на память прямо на дому, что считалось в те времена событием, к которому готовились специально всей семьёй, одевая по такому случаю самое лучшее из небогатого гардероба. Так вот, сколько Витюшку ни поворачивали к объективу левым боком, синяк всё равно был зафиксирован на всю оставшуюся жизнь на печатном оттиске, хранящемся по сию пору в старом родительском альбоме.
Ездили ещё с горок санными поездами – это когда ложишься на кованки животом, ногами цепляешься за передок следующих санок и так далее. Соединяются таким образом до пяти, а то и больше санок, да ещё лежащим на спины садятся верхом по пассажиру. Кованки, в то время ещё сохранившиеся кое у кого – это такие старинные сани, летавшие с горы как тяжёлые снаряды, с коваными полозьями и фигурным сиденьем, сделанным из толстой цельной доски. Тут главное – растолкать весь этот санно-человечий поезд – роль толкачей выполняли как раз пассажиры, а там полетит живое творение, извиваясь змеёй, вниз само, только держись!
И всё же самыми любимыми, по крайней мере класса этак до третьего, были походы на лыжах в лес всей семьёй в воскресенье – в те времена выходной день у работающих был только один. К походу готовились заранее. Папа смазывал лыжи специальной лыжной мазью, а если мази не было, то и просто стеариновой свечкой, для лучшего скольжения в морозную погоду, самая подходящая температура для таких мероприятий была не более двадцати пяти градусов мороза, при более низкой температуре лыжи, даже смазанные, плохо скользили. Они надевались прямо на валенки, для чего были предусмотрены матерчатые крепления с регулируемыми пряжками-зажимами.
С раннего утра мама готовила для лыжного похода соответствующую одежду: папе телогрейку и тёплые штаны, себе специально пошитый лыжный костюм из байки, а для Витюшки тёплый костюм с начёсом, шерстяные носки, а сверху короткое "домашнее" пальто, подвязанное шарфом. Часам к девяти утра всё было готово. Оделись, обулись, пристегнули лыжи, и айда друг за другом сперва до околицы, до которой рукой подать, а за нею, огибая поле, на котором окрестные жители, в их числе и Рычаговы, в мае сажали картошку, по снежной целине к лесу, а лес-то – вон он, виден как на ладони, и до него километра два, не больше. Папа впереди бьёт целину, за ним мама, а сзади, по накатанной уже лыжне, пыхтит, но упирается палками Витюшка – щёки раскраснелись, жарко так, что дышит раскрытым ртом.
- Витька, рот закрой, дыши носом! – деланно грозным голосом прикрикнет мама, оглянувшись на сына и видя, как тот старается угнаться за взрослыми, а те идут не так споро, как могли бы, учитывая Витюшкины силёнки. Он закрывает рот, пытаясь дышать, как велит мама, но в ноздрях тут же оседает иней, они слипаются, мешая дыханию. И опять ртом, пока мама не видит, а как только она оглянется, он тут же рот захлопывает и некоторое время, как и велено, дышит носом.
На переход до леса уходит с полчаса. Невдалеке справа на фоне утреннего безоблачного неба белеют заснеженными вершинами торфяные холмы, вернее не торфяные – землю снимали, когда на болоте вели разработки торфа, свозя её в одно место, так и получилось несколько холмов высотой метров десять каждый. И вот уже опушка с невысоким подлеском – молодыми елями и соснами, по пояс утонувшими в снежных сугробах. А дальше – Берендеево царство-государство, прямо как в фильме "Морозко": ели и пихты опустили отяжелевшие под весом снежных шалей лапы-ветви, сосны стоят высокие, вознеся свои вечнозелёные кроны к небесам. И всё это царское великолепие окутывает тишина, лишь изредка нарушаемая стрёкотом не знающей покоя и зимой сороки-белобоки – то ли кого-то предупреждает о появившихся лыжниках, то ли самим лыжникам сообщает о приближении лесного обитателя. И правда, кое-где встречаются петляющие следы зайца, видимо, убегавшего от лисы – интересно, удалось ли ему от неё удрать? Если уйти в лес подальше, то можно встретить и следы волка, а то и рыси. О рысях предупреждали в посёлке, чтобы люди при походах в лес были осторожны – эта дикая кошка забиралась на деревья и, притаившись, дожидалась своей добычи, и уж если прыгала сзади на загривок, то пиши пропало – повалит и загрызёт. Но папа с мамой, как правило, с Витюшкой далеко в лес не заходили – до лесничества и обратно. Часа через два проголодались, особенно Витюшка, но у мамы на этот случай припасена какая-никакая еда, укутанная в платок – свёрток нёс в авоське папа: нарезанный заранее чёрный хлеб с ломтиками солёного сала да картошка варёная в мундирах. Недалеко от лесничества в лесу стоял стог сена – лесник накашивал его для зимнего прокорма собственной коровы, который был огорожен забором от лосей – сохатые тут тоже водились. Добравшись до стожка, делают привал. Все снимают лыжи. Папа рубит пихтовые ветки, а мама с Витюшкой собирают сушняк на растопку. И вот уже небольшой костерок разведён. Путешественники, встав вокруг него коленями на пихтовые лапы, накалывают на палочки ломтики хлеба с салом, поджаривая их на огне. Немудрёный вроде перекус, но как же вкусно всё это на морозе! Воду не брали – вместо неё всегда можно было закусить чистейшим снегом, быстро таявшим во рту. Тут главное не переусердствовать, чтобы ненароком ангину не подхватить.
Перекусили и снова на лыжи, снова в лес, на этот раз приглядеть молоденькую ёлочку на приближающийся новогодний праздник. В те времена искусственных ёлок не было – всё добывалось в лесу, где елового подлеска было предостаточно, да никто и не безобразничал – деревца выбирали так, чтобы пушистое и стройное было, и чтобы лесу не навредить. Брали только ели, пихту и сосну на это дело не рубили никогда.
Начинало вечереть. Папа командует:
- Так, братцы, пора домой. Мы-то с вами обедали, а Билька с Борькой уж давно поди проголодались, – Билька и Борька – это нахальная коза и здоровый, не менее нахальный боров, которого откармливали в основном картошкой, поэтому он нагуливал не столько мясо, сколько сало толщиной на лезвие большого ножа, которым свинью кололи, когда приходила на то пора. Ну, а Бильку доили – молоко-то козье самое полезное на свете.
- Па-а-п-а-а, ма-а-а-м-а-а, чо ли Билька с Борькой не помешкаю-ю-ют? – канючит Витюшка.
- Нет уж, давайте-ка и правда домой, пока доберёмся, отемняет совсем, – проявляет с папой солидарность мама. Мальчик тяжко вздыхает и подчиняется родительскому решению. И опять тем же порядком в обратный путь: папа впереди, мама за ним, а следом малец поспевает, быстро согреваясь на бегу.
Начиная с третьего класса, Витюшка уже обходился без прогулок с родителями – собравшись вдвоём-втроём с соседскими пацанами, они поднимались на те самые холмы возле старых торфяных разработок и катались с них на лыжах, да не просто скатывались, а устраивали слаломные трассы, отмечая повороты лыжными палками, воткнутыми в снег. И так целое воскресенье – домой добирался уже к сумеркам. Сняв лыжи у крыльца, ставил их в углу в коридоре, оббивал снег с валенок веником-голиком и вваливался в сени, зовя маму, чтобы та помогла стянуть обледенелые варежки и пальто.
В центре посёлка за рекой Очёр был построен большой трамплин, откуда взрослые спортсмены во время соревнований прыгали метров на пятьдесят, пролетая над головами зрителей на специальных широких с тремя желобками прыжковых лыжах, наклонившись в полёте вперёд так, что тело было почти параллельно этим самым лыжам. Мальчишки, насмотревшись на эти взрослые соревнования, строили свои небольшие трамплины на склонах угоров, прыгая с них на несколько метров – в зависимости от того, насколько высок был трамплин, и какова была скорость влетавшего на него лыжника.
Было ещё одно любимое место катания окрестной ребятни и называлось оно Глубокий Лог – овраг глубиной метров пятнадцать и шириной по верху берегов метров шестьдесят. Находился этот лог в километре от посёлка на опушке леса за пионерским лагерем. На ближнем к посёлку берегу устраивался довольно большой снежный трамплин, с которого сам Витюшка, учась уже в пятом классе, прыгал на пятнадцать-семнадцать метров, умудряясь приземлиться на скользком, укатанном многочисленными лыжниками склоне, и не упасть. После прыжка скатывался до дна оврага и по инерции вылетал на противоположный берег до трети его высоты, преодолевая оставшийся подъём ставя лыжи "ёлочкой" или "лесенкой" – и отдышавшись, катился в обратную сторону. И так до самого вечера, пока мороз не начинал прижимать, да и голод гнал поскорее домой.
Даже уроки физкультуры в школе зимой, начиная с пятого класса, проводились на лыжне – весь класс без исключения во главе с учителем становился на лыжи. И успевали ведь пробегать за урок три километра туда и столько же обратно в лес за заводским прудом, образованным от впадавшей в него реки Очёр, перегороженной плотиной, по сковавшему его льду, достигавшему иногда в толщину полутора метров, так что по нему преспокойно ездили гусеничные трактора. Недаром именно из их посёлка вышли олимпийские чемпионы-лыжники Алевтина и Павел Колчины.
14…23.07.2013