В голове её – ветер, под ногами – дожди…
Она снова ответит, уходя: «Подожди…»
Она просто приходит. Чтоб уйти после сна.
Она что-то находит. И всё время – одна.
1.
«Ветер. Он бывает разным. Кому-то нравится ветер с моря, ну а кому-то - ветер в голове. Ветер может унести сомнения , может запутать мысли или запугать путников, открыть душу или захлопнуть дверь… Одно очевидно – он всегда приносит перемены…
Ему нравился ветер в голове … нет не у себя - в голове у женщин. Таких милых умниц он и считал близкими. Близкими по духу, сильными по натуре, интересными в своих странных фантазиях. Хотя они и отличались от его фантазий. Резко. Вот это его как раз и забавляло. Он мог позволить себе это. Любил наблюдать, чувствовать, удивляться - как меняются запах женщины и цвет её глаз, как с каждым дуновеньем или порывом все встает на места.
Она… Она очень любила дождь… Любила майский дождь, когда первые грозы будили природу и чувства… Любила осенний. Когда затяжные ливни незаметно смывают остатки душного лета, плавные линии необязательных признаний, размывая и превращая вернисаж воспоминаний в мечты об идеальном романе. Она знала, как дыма без огня, не бывает дождя без ветра. Ветер приносит надежду. С каждым порывом облегчая душу, делая ее невесомой. Именно ветер приносит дождь, наполняет воздух запахом, который могла чувствовать только она. Запахом, который будил перемены в ее теле и в ее мечтах. Мечтах о Нём. Она знала, что Он пахнет дождём. Только этот дождь приносит - ветер…»
Он проснулся как обычно где-то ближе к десяти. Вроде бы и не рано. Вставать не хотелось. Со вкусом потянулся. Что было вчера – он помнил особенно отчётливо. Альбина. Странность её коллекций когда-то поразила даже его, скептика и писаку. Сколько же они не виделись? Года четыре, это точно. А, может и больше. При их расставании она была – банальная модистка, ни то, ни сё. Начинающая, короче. Теперь… Ну, теперь у неё свой бутик в столице, купленный важным дядей и обшивает она каких-то светских львов и львиц, играя их сбивчивыми настроениями как заправский Паганини. Да, странная. Они созванивались эти годы иногда, словно невзначай, говорили друг другу умные и порою нежные слова, но всё это было как бы понарошку. То ссорились, то словно снова кланялись друг другу, доверяя беспроводным сетям тембры своих голосов. Он вспомнил, что позвонила она как всегда внезапно, нарушив сумбурный день где-то посередине пробок центральных улиц и перекрёстков:
- Я здесь. Как и обещала. И если кто-то до сих пор боится и прячется в песок, то это – его последний шанс… попить со мной кофе, - он представил её вздёрнутые восточные брови. Ведь её обещаниям стоило верить… Как же.
Его ответ был незамысловатым и как старой знакомой он сказал, просто и не напрягая изворотливых норм поведения:
- Секс. Немного дружеский, с воспоминаниями и разными такими негодяйствами, которым мы научились за годы, которые провели друг без друга.
Естественно, ответ загордившейся недоделанной Коко Шанель был столь же непреклонным, как у десятилетней избалованной дочери магната средней руки:
- Нет. Тебе есть с кого стащить трусы, балбес. Неужели тебе не хочется просто увидеться и посмотреть, а может я изменилась? Может, я тебе и не понравлюсь уже?
- Ну, предположим, что этого хочется тебе – посмотреть насколько изменился я, - обмануть себя он не дал, - что ж, все мы не молодеем … И когда, в таком случае?
Пока она проглатывала эту пилюлю насчёт возраста, он окончательно пришёл в себя от её как всегда внезапного появления и внутренне улыбнулся, услышав ответ:
- Я освобожусь к десяти вечера. На показ ты всё равно не придёшь. Да и нечего тебе там делать. Так что я наберу – и ты угостишь меня кофе.
- В десять жду тебя на Пушкинской площади – и поедем за город, будешь пить кофе, продуваемая всеми ветрами. Впрочем, плед я тебе обещаю,- он отключил телефон и посмотрел на него, словно тот и был прародителем вранья: «Ээх… хочешь ты ребёнка, а не кофе, по-моему … Пора тебе уже, скоро тридцать и дед твой тебя, видимо, уже умоляет… и утомляет» - и тут же схватил себя за язык.
В принципе – получилось примерно так, как он и предполагал. Альбина, темноволосая и слегка добавившая чуть ниже талии, долго таращилась своими бархатными глазищами и просила не смотреть в глаза его. За весь вечер - ничего не пила, кроме кофе и воды с выжатым лимоном. Обозвала метросексуалом, какими-то ещё современными словами, не выражающими ничего, кроме женской наивности. Изрекла что-то вроде «И на кого я потратила пять лет своих девичьих грёз». И под утро исчезла, забрав с собой влагу удовольствий и оставив запах полыни. Он резонно предположил: «Теперь-то ты не объявишься. Тебя словно ветром сдуло… ветром…» И тут вспомнил… Ветер… Да-да… Когда-то он хотел написать книгу о ветрах, но кроме начальных пары десятков строк в голову не лезли никакие мысли, всё банальности и сопли всякие и почти потерял то своё настроение. Но теперь, открыв жалюзи французских окон и с высоты последнего этажа посмотрев на город, наполненный солнцем и кланяющимися деревьями, он понял – как давно ищет просто ветреную и взбалмошную особу, которая напишет эту книгу. Сама. А он – лишь подредактирует. «Будет дождь»,- совсем некстати подумал он и с удовольствием ударил кулаком по чёрному бархатному пиджаку, болтавшемуся на напольной вешалке, выбивая из него пыль вчерашних дорог и остатки самомнения.
- Нда, было бы неплохо. И в высшей степени забавно – уговорить какое-нибудь юное дарование, умеющее писать по-русски, изложить его мысли на бумаге. А заодно и какие-нибудь из своих, - с этими мечтами он принял душ и решил спуститься из квартиры под крышей вниз. На первом этаже его дома была милая кафешка с открытой верандой, где можно было отведать жареных шампиньонов, выросших в каком-нибудь подвале неподалёку или съесть суп из продуктов, когда-то бывших морскими обитателями. Надев рваные джинсы и нахлобучив на облегающую футболку вчерашний пиджак, он впихнул босые ступни в летние туфли. Всегда, надевая тесную летнюю обувь, он вспоминал ощущение, как защёлкиваются замки горнолыжных ботинок. Сейчас ощущение ожидания спуска и ветра в лицо – стало почему-то очевидным:«Итак, вниз… Лишь бы не было сильного бокового ... Ааа, ладно. Плевать».
2.
Уютно устроившись за деревянным столиком ещё полупустой открытой веранды кафе, он заказал себе суп и гренки. И принялся смаковать уже принесенный кофе. Закурил. Поднял ворот пиджака и зажмурился, подставив лицо майскому солнцу. Ветер гнал обрывки прошлогодних фраз – кто-то за столиками вспоминал о прошедших выборах, кто-то бубнил о кризисе и тому подобной ерунде. Его мысли начали понемногу крутиться вокруг незаконченного ещё романа, который уже довольно скоро ждёт издатель, по совместительству его друг и неплохой знаток Востока… Среди роя слов он услышал отчётливое:
- Я больна…,- и открыл глаза.
На веранду врывалось нечто, напоминающее ураган местного значения, но с плоским животом и на пятнадцатисантиметровых каблуках. Чистая порнозвезда… глаза и истинные намерения которой скрывали большие солнцезащитные очки. Трубку телефона эта волшебница прижимала к уху плечом, доставая на ходу из сумки большой блокнот и что-то похожее на пишущий предмет. Карандаш. Продолжая говорить с невидимым собеседником, она уселась за соседним столиком и стала что-то писать. Молода? Ну почти. Белобрыса? Вполне. Нагловата? Так это от переполненности и недосказанности. «Поздравляю. Влюблённое создание кому-то повествует о своей неземной любви и нечего на неё пялиться, пытаясь отгадать ее недавнее прошлое. А ведь изгиб её шеи говорит о тайнах, соединяющих ночи и дни…». По своему опыту он знал, что влюблённую женщину любого возраста и положения ни за что не втянуть ни в какие игры, тем более с той заумной писаниной, которую задумало его воображение. Но…но…но… Тем временем, закончив разговор и отложив телефон, она принялась и дальше что-то царапать, не особо церемонясь ни с пишущим предметом, ни с листом, на который ложились явно неровные строки, лишь изредка поглядывая на проезжую часть.
Как на зло, официант поднёс к столу его суп именно в тот момент, когда пишущая бестия сломала свой карандаш… Что было потом – не расскажет теперь уже толком никто. Их столики оказались слишком близко. Со словами, вырванными из контекста фильмов про взрывы и убийства, она выдрала из блокнота несколько листов, на одном из которых только что писала, скомкала их и бросила прочь, выбив из рук мальчика в переднике всё, что тот принёс с собой, чем придала майскому утру вид кораблекрушения. Или же это был порыв ветра, возвестившего о приближающемся дожде?…
Она вскочила:
- Ваш суп и так не был горячим. Извините меня. Я – не специально,- и принялась помогать обалдевшему сотруднику общепита собирать разлетевшуюся как после взрыва посуду. Вернее – то, что от неё осталось.
- Нет проблем. Я не успел проголодаться настолько, чтобы…
Он поднял смятые листы, ставшие причиной такого поворота событий , и инстинктивно стал разворачивать их… Её почерк - скорее это были зарисовки не совсем нормального экспрессиониста...
«Я больна...
Я больна... видимо-таки - больна тобой...мне достаточно закрыть глаза и я чувствую твои руки…
Ты… Ты – уникальный. Ты всегда откровенен. Ты откровенен иногда даже слишком.
Не понимала тебя с самого начала, чувствовала, но не понимала. И сейчас не понимаю. Наверное, не надо и пытаться понять.
Мне нравится то, как ты себя ведёшь, всё нравится. Нравится твоя манера говорить, смеяться. Не знаю, почему, но я могу спокойно относиться к тому, что ты употребляешь слишком много таких пошлых слов, я спокойно переношу твои - жёсткость и резкое звучание не всегда приятной правды. Я даже могу спокойно относиться к тому, что ты куришь. Так много. Это ведь ТЫ куришь, это часть тебя. А тебя я принимаю таким, какой ты есть. Единственное, что я ненавижу – обещания… И почему ты не можешь совсем не обещать?...
Ты непредсказуемый, очень необычный и странный. Я и для себя тоже становлюсь непредсказуемой.
Почему мне всегда не хочется отпускать тебя? Почему? С тобой хочется блаженства, иногда слишком откровенного, растворяться в тебе, снова приходить в себя, и снова растворяться. Я почему-то знала, что ты такой. Я чувствовала. Я всегда тебя чувствовала. Но я не могла представить, что с тобой так … С тобой, я ощущала ещё большее желание. Огромное желание, даже находясь рядом, чувствуя тебя во мне. Такого просто не может быть! Утолять желание, и сразу же хотеть снова. У меня было чувство, будто ты вдохнул в меня жизнь.
И твой запах. Личный. Дьявольский запах, однозначно. И запах твоих духов. Ты пахнешь …Вау!
Хочу мужа обязательно во многом похожем на тебя. Я тебе буду бесконечно благодарна за то, что ты пробудил меня, заставил задуматься над тем, что я на самом деле не такая, какой сделала себя последние годы. Я была другой, ты меня заставил вспомнить себя.
…»
- …да-да, я не успел проголодаться настолько, чтобы … чтобы не понять, что Вас зовут Ева,- он улыбался уже помимо своей воли.
Румянец её щек не смог скрыть проступившего вдруг удивления:
- Почему – Ева?- она сняла очки и глаза цвета летнего неба вспыхнули искорками любопытства.
- Единственный Второй Автор, - это почему-то не удивило его. Как роса на стекле его квартиры под крышей сегодня... и ощущение лёгкого сквозняка... Да-да, этот лёгкий, едва уловимый её акцент. «По-моему, она – полька. Ну и еврейства совсем чуть-чуть…» - только лишь и успел подумать он.
Молча, нарисовав что-то на обрывке листа, вновь запросто выдранного из своего блокнота, она протянула его ему и бросилась прочь. Скрывшись за дверцей сверкающей «Ауди», появившейся так же внезапно, как и сама пол часа тому назад.
В этот момент ударил ливень… майский и всепроникающий ливень. И все – все, кто были на веранде кафе, да и вообще все… все, кто были в его беспардонной и полной дорог жизни – все пустились врассыпную, словно кто-то невидимый бросил гранату, в эпицентре взрыва которой очутился он. И все прошлые наваждения и очарования, стихи и песни, написанные когда-то неумелыми ещё юношескими дрожащими руками и признаниями горделивых самок, так стремительно пробежавших по его ококаиненной и музыкальной юности – всё вдруг стихло, умолкло под раскатами грома и песней водосточных труб. И затаилось. До времени… Дождь омывал его – теперь только его, взрослого и грешного, остальные, видимо, в таком очищении и не нуждались.
Только вымокнув до трусов – он начал понемногу приходить в себя и обнаружил, что уткнувшаяся в витрине кафе молоденькая официантка с любопытством разглядывает его, промокшего и остолбеневшего. И сжимающего какой-то непонятный бумажный листок. Окончательно придя в себя – он ввалился в кафе с видом более хмурым, чем предполагала даже такая погода, расплатился за взорвавшийся завтрак, угробленную посуду и оставил щедрые чаевые за свою нахлынувшую боевую юность. Не сказав ни слова, что было не вполне в его духе – он покинул кафе и вошёл в подъезд, на ходу сбросив ставший вчерашней тряпкой пиджак, затем прилипшую к телу футболку, затем что-то ещё, ставшее совершенно не важным и стесняющим… К квартире на последнем этаже подошло уже существо в насквозь мокрых и рваных джинсах, босоногое и взлохмаченное донельзя, но совершенно довольное тем, что непонятный листок всё ещё сжимает в руке. Что на нём – было не ясно до самого вечера, потому что, ввалившись в квартиру и захлопнув мокрой ногою дверь – он рухнул на ковёр в галерее - обессиленный и совершенно счастливый.
3.
На сильно скомканном, но уже довольно просохшем листке оказался электронный адрес, выведенный корявым почерком, «мыло» – как сейчас говорят обнаглевшие от незнайства малолетки. Подумав резонно, что контрастный душ и пара чашек крепкого кофе с сигаретой вполне вернёт его к жизни – он отшвырнул клочок бумаги, ставший причиной состояния похожего на похмелье. Почти не вытираясь, лишь обмотавшись полотенцем – он сварил кофе, налил его в большую чашку, более приспособленную для чая, взял сигареты и вынес на балкон. Вернувшись в комнату, он прихватил свой ноутбук, верного спутника своих странствий и тайных переписок, подхватил листок, бесцеремонно прилепив его на мокрую грудь, снова вышел на балкон и уселся в плетёное кресло, окутанное клетчатым шотландским пледом. «Ну раз так, то – держи тогда…записки сумасшедшего…» - злорадно подумал он, отправляя в явную неизвестность первые строки первой своей в жизни книги о ветрах.
Стало легко. И откровенно улыбнулось солнце. И в душе. И между крышами вечернего города. Ветра не стало. Вдруг. Он ушёл вслед за непонятным электронным посланием на электронный адрес непонятно кому и вообще – всё стало совершенно непонятно. Но второй раз за день - отчётливо легко.
- Какой лёгкой бывает жизнь, когда есть такие дерзкие дожди, смывающие с души грязь воспоминаний и ярость напрасных удовольствий, - прошептал он, затушив сигарету. Затем прошёл в гардеробную и надел лёгкий светло-кофейный костюм и рубашку с полосами в тон ему. Туфли – светло-коричневой кожи и ремень из замши в тон туфлям он скурпулёзно выбирал ещё минуты три. «Этот день нужно закончить. Завершить. И желательно достойно» - подумал он и не став брать свою машину, стоявшую практически у подъезда, вызвал такси.
Ему стоило просто набрать телефонный номер и девушка с грузинскими корнями, фамилией и отчеством, но больше похожая на персидскую красавицу, заблудившуюся в западной цивилизации – откликнулась на его приглашение разделить с ним сегодняшний ужин. Не было свечей. Не было шампанского. Была японская кухня и крепкий коньяк. Рис, плотно завёрнутый в кожу неведомых рыб, забавные морские существа, утихомиренные соевым соусом, смешанным с вассаби, вилки по его просьбе вместо идиотских палочек – не было нужды демонстрировать цирковую ловкость восточных жителей и современных обитателей ночных миров. Да и вообще – не было нужды. Она… она была тиха и немного скована. Целовала его руки, пахнущие Диором и вспоминала, что свою победу на чемпионате страны в спорте, в котором он когда-то не хотел видеть её пьедесталов - она потом посвятила именно ему. Было странным ощущением, что чемпионка целует руки нежно и даже как-то осторожно, а хотелось… хотелось крепко схватить её за волосы… Но он… он просто пил коньяк, долго смакуя и слушал её чуть охрипший голос:
- Если бы ты не оставил меня – я не стала бы чемпионкой страны. И не была бы сейчас супругой тренера. Довольно дорогая цена… Ты не находишь? – она всё-таки грустила, - Но я – благодарю тебя. За свой лавровый венок и за твои руки, которые коснулись моей жизни и… разбудили меня.
- Ты же знаешь, что тренера по карате может победить только тренер по стрельбе, - он рассмеялся, придавая вечеру ощущение ковбойского вестерна.
- Ну а верная жена тренера – надежда олимпийской сборной, всего человечества и – моя лично, - и погладил тёмное и взволнованное каре, вызывая такси.
- Мы все рано или поздно надоедаем друг другу. Но не окончательно. Это дружба? Видимо – настоящая–таки дружба, – сказал он привыкшему ни хрена не понимать в откровениях подвыпивших пассажиров таксисту и окончательно скинул с себя печать недопонимания. А ветра всё не было, когда он переступил порог квартиры под крышей.
4.
«Если женщина хочет, чтобы её брали – мужчине стоит именно так и поступить: взять её бессовестно и просто. Если он, конечно, вообще хочет кого-нибудь взять в данный момент. И вообще – ему стоит быть ветреным. Быть собой.
Если же женщина желает, чтобы её в данный период жизни содержали, подогревая мужчину туманными обещаниями неземных удовольствий, и ставя ультиматумы дождливыми взглядами и громоподобными откровениями - то мужчине стоит задуматься. Идти или нет на поводу женских благих намерений и достаточно прогнозируемых желаний – каждый мужчина решает сам. Это и отличает его от женщины. Как ветер – от дождя. В конце концов – ветер решает, куда ему нести дождь. В конце концов свобода – дорога лишь мужчине и ветру. И только им одним. Остальные существа и явления этой планеты склонны к сладкому заточению. И какому-то невероятному постоянству, но непременно требуемому друг от друга. Или – возлагаемому на себя практически добровольно. Это почему-то иногда пытаются даже называть любовью. А иногда – ответственностью и чёрт ещё знает чем из явно тёщиного лексикона.
А между тем – Любовью можно было бы назвать то, как ветер приносит дождь. Внезапно и яростно. Или – легко и играючи. Как часто они – неразлучны. И как иногда, каждый по своему - прекрасны друг без друга. Как умело ветер несёт дождь в новые места географий и как, сопротивляясь ветру, дождь иногда пытается стоять на своём, упорно и монотонно превращая всё в непроходимое болото. Тут можно было бы говорить даже о любви идеальной. Неземной…»
Эта на первый взгляд туманная глупость влетела в его почту спустя два с лишним месяца. Как ответ на его сопливые и неокрепшие словоблудия о ветрах и дождях, отправленные в никуда.
За это время он успел поссориться с другом-издателем и помириться с ним вновь, просто невероятными темпами окончив обещанный тому роман.
И успел уже побывать на презентации своей новой книги о Драконах и небезопасности любви к ним, когда-то бывшей просто забавным рассказом, прошедшей шумно и празднично в столице когда-то огромной страны. Радостная и загорелая, зеленоглазая героиня книги во плоти – чувствовала себя звездой на этой шумной браваде. Будучи теперь женой какого-то заокеанского осла, она с удовольствием разыгрывала из себя Галу почти всю неделю, пока длился карнавал. Жила вольготно, мешая жить вольготно ему, автору, всё-таки приглянувшемуся некоторой части женской половины посетителей презентации. Но он был бы не он, если бы позволил кому бы то ни было испортить себе праздник и помешать превратить в балаган всё, чего касалось его хмельное настроение и первобытный интерес.
Как-то застав его в столичном пристанище, от которого имела ключи, с породистой и молодой почитательницей так счастливо отрывшегося таланта, она ядовито произнесла:
- Столяров… Скотина… На твоих похоронах будут одни женщины. Я это знаю. И все они будут плакать. При том – откровенно горевать. Горевать, что ты, лукавый гадёныш, ушёл раньше их самих, сбежал, бросив их на чьих-то скомканных простынях. И ни на одной из простыней так и не оставшись сам! Сколько можно таскаться?! – тут она взревела и швырнула в ошалевшую юную музу её же одеждой, -
- А ну брысь отсюда, дура!- вдогонку полетели туфли на тонкой подошве и высоком каблуке.
- Ну зачем ты так? Я просто наставляю юное дарование на путь литературный, обсуждая детали взаимоотношений героев моих произведений…- попытался выскользнуть он и едва увернулся от удара сумкой.
- Не надо мнить себя Арамисом. Ты рассказываешь о наших постельных битвах – ей, совершенно постороннему и полуголому человеку и вообще…она … она же тебе в дочери годится, - не унимался Дракон, слетевший таки со страниц романа.
- Нет, я конечно собирался продемонстрировать ей то, чему научился у тебя. Но ты - …ты своей внезапностью прервала путь передачи умений сокровенных, перегрызла цепь познания… женщины, - он от души рассмеялся, - и теперь остаток вечера мне придётся в ручной форме доказывать себе, что я ещё мужчина…
- Не придётся, – вдруг парировала она, – хотя я и собиралась, конечно - просто с тобой обсудить кое-что. Извини, что я без звонка…
Юное дарование в это время, церемонно одевшись, царственно поцеловало его в щеку, обозвало «провокатором» и торжественно испарилось.
- Ладно, угомонись, Редкая. Для меня это ничего не значит, ты же знаешь. Что ты хотела, неугомонная? – он вдруг почувствовал тепло, исходившее от её ладоней. Она погладила его слегка небритую щеку и примирительно изрекла:
- Завтра. Послезавтра. Она уже никуда не денется от тебя. Ты сам не позвонишь, конечно, после того цирка, в который я тебя сегодня втянула. Но она позвонит сама. Естественно не сегодня. Сегодня - я здесь. Потому что завтра я улетаю. Мне пора. И вообще – я люблю тебя по-прежнему, ты прав, что я это знаю.
Пришлось до утра доказывать ей, что она по-прежнему такое же животное – редкое и неукротимое, превратив остаток ночи в борьбу за жизнь.
Было ещё много – ерунды и суеты переездов, планов и ненужных общений и обещаний. Поэтому вообще-то он успел …забыть про отправленное кому-то два с половиной месяца назад послание…
5.
И вот теперь, вернувшись домой – он занимал себя тем, что пожинал лавры, смакуя снобизм как глупую конфету и даже немного позволяя себе хандрить. И в один из вечеров, проверяя переписку, которую вёл с некоторыми из благодарных читательниц – он обнаружил это, на первый взгляд, действительно неожиданное послание. Но только – на первый взгляд.
Он прочитал этот отрывок ещё раз. И тут – хлопнуло и широко распахнулось окно, открывая мир, наполовину зашторенный тёмными и плотными портьерами… Он не испугался, лишь улыбнулся, ощущая как мурашки предательски побежали по спине, прекрасно понимая куда и зачем… Ворвался летний ветер, спелый и молодой, превращая работу кондиционеров просто в обыкновенный шум.
- Вот и вернулись ветра. Вот как всё, о чём вчера ещё даже не думал – становится забавным. И почему-то - родным. По крайней мере – на какое-то время.
Хандра сделала «привет ручкой». И, словно Гела - сдулась. И упорхнула в только что дерзко открывшееся окно. Стало жарко. И он понял, что нужно просто уметь ждать. «Как ждёт змея в траве, лесная кошка на дереве» - вспомнились слова ангольского шамана, услышанные им лет пятнадцать назад…
Далее было как далее. Он чувствовал – она далеко. Где-то очень далеко. Уже не такая любящая и, быть может не так уж и похожая на порнодиву. Его уже порядком тошнило от продажных и размалёванных морд, словно подрумяненных в микроволновой печи на функции «гриль, кому – гриль?». Не закрывая окна, он оделся – мягкие летние брюки, рубашка свободного покроя, удобные кожаные сандалии на босу ногу. И, прихватив тонкий и удобный современный писательский инструмент с клавиатурой и монитором, произведенными где-то в глубинах Азии – спустился в своё, ставшее почти домашним вполне европейское кафе на первом этаже.
«Как же хочется жареных каштанов и «Шабли», годика так восьмидесятого-восемдесят второго». – с тоской подумал он, но вслух сказал:
- Фри. Если можно – зажарить посильнее. Соль. И вина. «Ркацители» подойдёт. Бутылку, конечно, - и открыл ноутбук.
Он набрал, что хотел набрать. Почти не стирал ничего и не делал ремарок. Просто – ответил. Почти спорил. Ведь он именно так видел этот мир. Получилось страницы три или четыре. Поигрался со шрифтами. Открыл «написать письмо», прикрепил уже сложившийся файл и кликнул «отправить». Налил принесенного вина и закурил. Он редко разрешал официантам наливать себе вино, если брал целую бутылку. Как и женщинам – подкуривать самостоятельно, если они собирались выкурить с ним не одну сигарету…
Письмо улетело. Но в этот раз – куда-то далеко. И уже конкретно кому-то. Он не чувствовал её кожей – лишь понимал, что она просто и без выкрутасов ждёт его послания. «По-моему, она где-то в Европе. И в совершенной жопе, в которую сама себя и загнала. Хотя, вряд ли финансовой…», - подумал он вне всякой связи, лишь добавив вина в бокал. А было – ветрено. Впрочем, как и в его опять распускающейся душе. Или – уже распустившейся.
- Надо было взять себе псевдоним – Распутин…или что-то типа того, - ухмыльнулся он и, прихватив остатки вина и компьютер, поднялся к себе.
- Ты – Порносёнок, - вспомнил он как когда-то, смеясь, назвала его заокеанская теперь дуэнья, Дракон по жизни и настоящая женщина по сути своих странных жизненных виражей.
- Нет уж, в таком случае лучше – Распутёнок, это хоть какой-то, но всё-таки – путь, - без причины рассмеялся он и захлопнул окно, включив устройства, охлаждающие воздух, чтобы хоть немного дать остыть нахлынувшим тёплым воспоминаниям.
6.
Когда он показал своему издателю отредактированные плоды завязавшейся и довольно спорной переписки – наступил уже сентябрь. Цвели астры – на дачах и в мыслях, были тёплыми вечера, ещё столь горячими поцелуи, случайные и не очень, и спины под блузами, дарящие и обещающие.
- Ты, по-моему, влюбился, хрен старый, - сказал востокознающий и издающий друг и с интересом поглядел на него, слегка небритого после вчерашней многотрудной и многоходовой пьянки. На что достаточно резонным прозвучал нагловатый ответ:
- Ну не такой уж, на первый взгляд, и старый…
- В таком случае, ты не мог бы, как это сказать поделикатнее – несколько ускорить написание этого странного и ветреного произведения, а то…
- А то я успею пропить гонорары, выплаченные тобой скорее, чем закончу эту нетленку? – и оба почти согнулись пополам, припоминая и столичную презентацию предыдущего шедевра, и утренние пробуждения в писательской квартире после разнокалиберных «литературных посиделок», как это они называли между собой.
- Тсс…только никому ничего не говори. Всё очень сложно, - сказал успокоившийся виновник затягивания писательского процесса, - я даже не знаю её имени…
- Скажи ещё и – телефона. И вообще – ты не загонял её в своё логово на последний этаж, – снова заржал издатель, да так, что выронил отпечатанный вариант первых глав.
- Идиот. Я серьёзно, - ветреный автор стоял на своём, - я не знаю ни кто она, ни откуда, да и вообще – видел всего раз. И в тот единственный раз она даже не дала мне нормально позавтракать – разбомбила мой завтрак и смылась…
- Это что, какие-то новые фишки идеального соблазнения? Или ты как обычно – валяешь дурака со старым другом? – они оба знали друг друга давно и могли позволить себе очень усомниться в переменах привычек.
- Да нет. Я честен с тобой как никогда. Вернее – почти как всегда. И горестно признаю, что она не только не была ни на мне, ни у меня, и вообще – я почти не помню её лица, лишь глаза… ярко-голубые… и руки, ломающие карандаш…
- А она, по-видимому, старомодна, - востоковеды редко глупы, а вдобавок ещё и – проницательны. – Хм… Ладно, что будем делать с её долей гонорара, если дойдёт до дела и …
- …и рынок схавает эту туфту? – перебил его гигант ветреных мыслей, начиная хитро улыбаться:
- … да ни хрена делать не будем. Пропьём. Представляешь сколько это коньяка?! – и тут оба поняли, что столько пропивать халявного пойла им в этой жизни ещё не доводилось, отчего хохот двух достаточно взрослых мужчин был таким, что секретарша издателя, находившаяся в соседнем кабинете недоумённо покрутила пальцем у виска.
Вытирая слёзы после длившегося несколько минут хохота, автор будущего балагана ветров вдруг сказал совершенно серьёзно, сам подивившись перемене своего настроения:
- Она объявится. Она появится. И появится в самый неожиданный момент. Чую. Не деньги её интересуют…
- А что? – стал таким же серьёзным издатель.
- Не бойся, не твоё издательство и не твои или мои сальные глазки, - в глазах балаганщика появились искры, - Она действительно старомодна, ты прав. Любопытна, как всякая женщина. А во-вторых… Она хочет быть Королевой Ветров… Сука ветреная.
- Так может – купим ей корону, с какими-нибудь цацками блестящими и всё такое прочее? – из-под маски издателя показался льстивый востоковед.
- Облезет. Без короны обойдётся. Ничего мы ей покупать не будем. Мы вообще её перестанем ждать, - глаза автора запылали огнём. – Тогда она обязательно приедет. А может – примчится. Или – прилетит. Обещаю.
7.
Закончилась осень. Зимой – закончилась переписка. И к началу весны был готов роман и спонсоры. А к началу лета – красивая глянцевая книга. Иллюстрации к которой делала совсем ненормальная одна его знакомая, художница естественно. Очень красивая и уставшая в жизни от принятого назойливого поклонения уже настолько, что с удовольствием прогуляла неделю июня и часть своего гонорара, употребив его на абсент и разные хитрые марихуаны на последнем этаже дома, где обычным явлением опять стали «литературные посиделки».
«Хорош абсент, художников распутье… И как она нарисовала такое, о чём я даже и просить боялся?», - подумал он, лёжа посреди квартиры под крышей, ставшей уже одной огромной подушкой. И едва шевеля губами.
- Слушай! Ты придумала такое - под травой? Или под абсентом? – глубокомысленно произнёс он, глядя в её совершенно ненормальной красоты грустные глаза. – Я ставлю на абсент.
- Все эскизы я закончила в Каире. Когда летала туда на конкурс … ну я же тебе говорила, странный Столяров. Ты что, ещё и забывчивый Столяров? – её речь была тягучей, как и ниспадавшие тёмные локоны.
- Значит это был гашиш, - в нём немедленно проснулся великий путешественник.
- Нет, ну почему только – гашиш…? –
Среди тумана светлых мыслей о природе художественного вдохновения в его голове вмиг проступили картины, в которых сильно загорелый мужчина наваливается на красивую русскую женщину:
- Об остальном я тебя не спрашиваю. Не надо рассказывать мне о танцах с волками. И вообще - не учи папу, и баста, - он стал грубее, чем хотел бы казаться.
Отовсюду заиграла музыка. Стало основательно хорошо. Он попытался отключиться, но музыка повторялась и начиналась снова. Потом – снова. Он понял, что это телефон и догадался кто это ему названивает среди ночи. Отыскав трубку скорее по наитию, чем по звуку, он любезно промямлил в неё:
- Какого чёрта? Кому не спится среди ночи?
- Какая ещё ночь? День ясный. Уже как полдень подобрался, - страшно довольный издатель понимающе смеялся на том конце беспроводного пространства. – Столяров! Первый тираж «Ветров» отсвистел. Я запускаю второй. Возможно, будет и третий. Дружище! Поднимай задницу и завтра, самое позднее послезавтра – дуй в столицу. Я организовываю вторую презентацию. И в этот раз – в книжном магазине. В котором будут только «Ветра». И – ты. Никаких продавщиц. Никаких грузчиков. Даже меня – не будет. Справишься сам. Только охрана… Реклама неделю как запущена. Ажиотаж, людей будет тьма. Алло… Алло… Столяров, скотина…
В трубке ещё какое-то время была эта нескончаемая то ли радио-реклама, то ли радио-няня… Потом гудки.
Он свалился там, где стоял.
- Завтра. Она приедет завтра…- он погружался в причудливые сны. Потому что на первой презентации «Ветров» она так и не появилась.
8.
Следующее утро не получилось одиноким. И всё-таки, после странных состояний, навеянных усилителями художественного отношения к жизни – удалось выспаться. Куда всё и все испарились – даже и не понял. Он встал. С удовольствием долго брился. Надел белую лёгкую и тонкую рубашку к сильно застиранным джинсам и босиком вышел на балкон. Распускалось утро. В дверь позвонили. «Не иначе – билеты привезли. Оказывается востоковеды бывают ещё и настоящими друзьями», - сработала интуиция.
- Кто там? – он был почти уверен, что уже сегодня будет ночевать в столице.
- Мне нужен писатель Столяров. Авиабилеты, - из-за двери весело и приветливо прозвучал голос, скорее – школьницы выпускного класса, чем замотанного курьера.
Он распахнул входную дверь и через секунду пожалел, что ему не лет на пятнадцать меньше. Ну или хотя бы – на десять. На площадке стояла юная и гениальная в своей естественности девушка, с пытливым взглядом и длинными льняными волосами.
- Входите, очарование, - он улыбнулся, - кофе хотите?
- С удовольствием, - решительность молодого поколения всегда забавляла его, - но с одним условием.
- Каким же? – любопытство в списке его пороков не значилось, но условия ему давно не озвучивали столь прямо и с ходу.
- Вы подпишите мне экземпляр вашей новой книги, - и девушка улыбнулась, - собственно за этим я сюда и приехала.
- А я полагал, что ваши обязанности сегодняшнего раннего утра - привезти билеты и дать мне расписаться в какой-нибудь из ненужных ведомостей, - он поставил кофейник на огонь, предварительно бросив в него две ложки свежесмолотого кофе и пол ложки сахара, через пол минуты залив холодной водой, - что-то я не видел Вас в издательстве. Вы давно там работаете?
- Нет, я не работаю в издательстве вашего друга. Я сама напросилась, если честно – утром была у подруги на работе в отделе корреспонденций, ну и говорю же – напросилась отвезти Вам ваши билеты…
- Зачем?
- Ну не знаю… Просто так получилось, - женская логика с ранних лет уже являлась миру в полной красе и откровенности, - у Вас самолёт через два с половиной часа… А я – на машине. Хотите, я подвезу вас в аэропорт?
Это было похоже на откровенный съём. Но было лестно. И он решил подыграть:
- Тогда и у меня будет тоже – одно условие.
- Какое? – девушка покраснела.
- Вы встретите меня через пару-тройку дней. Там же, куда отвезёте. И я снова сварю вам кофе – ангелу и хранителю моих сегодняшних настроений. Но для этого понадобится, конечно – узнать ваш номер телефона, - он налил полную чашку дымящегося кофе и поставил на стеклянный столик перед юным игроком, влезающим на поле, на котором было очень и очень немягко…
- Согласна, - и она запросто написала свой номер на салфетке, взяла подписанный экземпляр «Ветров» и подойдя к двери сказала:
- Вам нужно собраться, наверное. Я заеду за Вами через час, - и как-то слишком торопливо вышла.
«По –моему, в этот раз у неё дрожали колени», - грешно подумал ловелас, улыбнувшись и бросая в дорожную сумку первые вещи. «Быть может у неё это – в первый раз?», - стал задумчив в ответ Серый Волк…
9.
Всего через несколько часов столица встретила его как старого и нужного, слегка искушённого и немного романтичного. Был обед.
- Завтра откроемся в десять или в одиннадцать? - спросил встречавший его распорядитель, видимо предупреждённый другом-издателем о его привычках не вставать слишком рано.
Садясь на заднее сидение в машину, распоясавшийся автор изрёк:
- Откроемся сегодня. В четыре. Работаем – до последнего. Или – до последней. Завтра будет уже не актуально. Только заедем на квартиру – я приму душ и переоденусь. Смою дорожную пыль. Год с лишним ехал на эту презентацию, - чем вогнал в недоумение встречавших.
Стоя под ледяным душем, он почему-то подумал, что сегодня не хочется ничего разноцветного. Будет монохром. Как гравюры Дюрера. Как карандашный грифель на глянцевом белом листе. Он выбрал немецкий светло-серый костюм, ослепительно белую рубашку с высоким воротником и чёрные замшевые итальянские туфли. «Я почти готов», - подумал он, разглядывая себя в зеркале и поворачивая замки серебряных запонок, - «надо бы ещё десятка три остро отточенных карандашей – и я буду полностью готов». Набрал номер распорядителя презентации:
- Вадим… Я понимаю, что уже удивил Вас некоторыми своими настроениями… Так что примите ещё одно на сегодня. Мне нужны три десятка koh-i-noor и серебряный кубок для вина – что-то старое и страшно дорогое…
- Будем пить французское вино и ломать пальцами немецкое дерево? – попытался сострить столичный знаток привычек провинциальных литераторов.
- Нет. Будем затачивать их и ставить в сей бокал. Пусть слегка позванивают...мне нужен этот несколько приглушённый звук, понимаете? Назовём это звоном тщеславия в чаше признания. Я собираюсь этими карандашами и рисовать автографы, если честно, - он откровенно улыбнулся, представив гримасу на лице собеседника.
- Хорошо. Через час будет исполнено. Вы – скоро? – распорядительность побеждала любопытство.
«Исполнено…», - подумал вмиг собравшийся воин пера, но в трубку мягко и дружелюбно произнёс:
- Я выезжаю. Спасибо, дружище.
10.
В четыре часа солнце было ещё великолепным и жгучим, поэтому кондиционеры реально спасали от жары, но не спасали от жажды. Магазин был полон его «Ветрами» и многолюден посетителями, скорее литературными критиками и людьми, очень похожими на героев его произведений. «Соплеменники», - почему-то подумал он, так откровенно в жизни избегавший причисления к какому-то ни было племени. Но было отчего-то – приятно. «Это тщеславие», - шепнул кто-то неведомый, - «так что расслабься».
Презентация приобрела вид дружеской вечеринки уже ближе к вечеру. Пили шампанское. Он ставил автографы и вновь и вновь возвращал карандаши в их серебряное обиталище. Звук, который излучал огромный серебряный бокал при этом был такой как нужно – тихий и нескромный.
Судя по цене, озвученной Вадимом к оплате – пили из него ещё мальтийские рыцари на своих собраниях. Теперь же – это вместилище хмельных напитков, впитавшее в своей жизни столько тайных знаний, служило более музыкальным инструментом. Самым частым вопросом, задаваемым в этот вечер, был естественно:
- А почему Вы ставите автографы карандашом? – это спрашивали и восторженные молодые читательницы, более светские, чем мечтательные, дамы явно забальзаковского возраста, бывшие в недалёком прошлом «королевами балов», критики всех мастей и даже – охранник, стоявший неподалёку от его стола, «авторского острова», как назвал его кто-то из присутствующих.
- Со временем этот автограф будет немного стираться, согласитесь. Мне будет интересно, взяв когда-нибудь при случае ваш экземпляр в руки, увидеть его слегка затёртым – это будет явно говорить о том, что мою книгу Вы открывали не раз. Это скажет мне больше, чем статьи и отзывы или объёмы продаж, поверьте, - смеясь, отвечал он, - Или, в конце концов - у Вас будет возможность взять банальный ластик и стереть его… если автор станет Вам вдруг совершенно не интересен. Или – надоест…
Кто-то – тут же просил его подарить карандаш, которым он только что ставил автограф. Естественным оказалось, что к какому-то времени в кубке оказался всего один карандаш. Подписывая им очередной экземпляр у импровизированной барной стойки, барышне, которую он успел оглядеть до половины и то - снизу, порядком захмелевший автор подумал некстати: «Красивые у неё ноги, конечно», - и то ли не рассчитав сил, то ли поддавшись невесть откуда взявшемуся раздражению – он сломал его, этот последний карандаш… «Бл…, немецкое дерево…», подумал он, но вслух произнёс:
- Одну минуту…
- Возьмите мой, - голос девушки вывел его на свет Божий в одну секунду. Хмель сняло как рукой. Глаза цвета летнего неба всё с теми же искорками любопытства уставились на него. Он мгновенно взял себя в руки и постарался придать охрипшему голосу нотки беззаботности:
- Давайте… Но если это – тот самый карандаш, взорвавший когда-то мой майский завтрак и в конечном счёте приведший меня сюда… Да и Вас, полагаю, тоже…
- Это он… а впрочем – какая разница? – она быстро собиралась с мыслями как всякая настоящая женщина, - с тех пор я мало писала им, хотя всё время ношу его с собой, поэтому это – он. Скорее всего – он…
Закончив ставить автограф, он вложил в книгу карандаш и захлопнул её:
- Этот экземпляр и этот пишущий предмет останутся у меня. И я предлагаю – обмыть это роковое событие из кубка, превратившегося вновь из музыкального инструмента в банальный сосуд, - он рассмеялся и попросил принести новую бутылку шампанского, - нам правда придётся пить из одного бокала, так что мы будем знать мысли друг друга…
- А разве мы до сих пор не знаем мыслей друг друга? – он ощутил её руку на своей уже слегка небритой щеке.
- Наши мысли читают теперь все кто угодно. Но разве – мы? – он откупорил бутылку и налил первые капли, - Здравствуйте, Ева.
- Как гениальны бывают ветра и всё, что с ними связывается в этой жизни.. Ветреные дни. Ветреные книги. И – ветреные Музы, - её виражи воображения и чисто женское лукавство были смочены первыми глотками шампанского.
«И кто это сказал, что Муз нельзя тр… на заднем сидении автомобиля?», - подумал он, оглядев её светло-серое платье, облегающее идеальную фигуру и чёрные туфли, естественно на высоченных каблуках, - « я такого не говорил… просто язык не повернулся бы… Её роскошные ноги…»
- Я догадываюсь, о чём Вы думаете, - сказала она, понизив голос и передавая ему бокал с хмельными откровениями.
Покраснеть ему не дал её поцелуй, внезапный как она сама и сумасшедший настолько, что всем присутствующим стало понятно, кто королева бала и – королева «Ветров». Кто-то зааплодировал. Кто-то сказал что-то типа «вечеринка закончена». Ну а кто-то более умный:
- Нет. Всё только начинается, - в зал входил востокознающий редактор, в сопровождении охраны, с бутылкой «Абрау-Дюрсо» в одной руке и огромным букетом в другой.
- Ну вот… - выдавил из себя взрослый автор, словно мальчишка пойманный на каком-то негодяйстве, которое делал за занавеской…
Подойдя к ним вплотную, издательский друг церемонно поклонился, вручил цветы даме и елейным голосом изрёк, поцеловав ей руку:
- Здравствуйте, госпожа Стравинская! Я очень рад, что Вы всё-таки нашли время посетить нашу презентацию. И с удовольствием представляю Вам нашего ветреного автора, с которым Вы, судя по всему – уже успели познакомиться и без меня.
Секундную паузу и смутные сомнения требовалось прервать немедленно:
- Привет, дружище! А вы, я смотрю, уже знакомы с Евой? – глаза виновника презентации, вмиг ставшие чёрными, уставились в старого друга.
- Конечно! Ева Стравинская – наш спонсор. Один из самых, ну ты понимаешь, - он хитро улыбнулся, - Ты помнишь – я летал в Швейцарию после твоего февральского юбилея? Ты ещё отказался со мной поехать, сославшись, что общение с финансовыми акулами не добавит тебе вдохновения…
Требовалось немедленно исправлять совершенно идиотскую ситуацию:
- Прошу простить мне мои откровенные настроения, госпожа Стравинская, - ему стоило усилий справиться со своими нахлынувшими мыслями. Не чувствуя себя обманутым, но чувствуя себя действительно – пойманным, он от души добавил:
- Вы действительно – уникальная женщина и было бы странным, если бы я вёл себя иначе, - мужское самолюбие всё равно давало о себе знать.
- Что тут произошло уже? Что ты уже успел натворить, Столяров, негодяй такой? – смутился издатель.
- Это – она, дружище… - улыбнулся автор, - она…
- Кто – она…? – не зря людям, знающим Восток, приписывают проницательность ко всем прочим добродетелям.
- Автор «Ветров». Владелица, я подозреваю – второго и третьего тиража и та ветреная особа, когда-то не давшая мне спокойно позавтракать и закрутившая весь этот балаган. Игрок и Муза в одном роскошном флаконе, неужели ты не видишь этого, - рассмеялся он как старому другу, - я уезжаю, и доиграй этот спектакль без меня, мой алчный товарищ.
Он встал, допил то, что оставалось в серебряном кубке, надел пиджак и поцеловал королеву «Ветров» нагло и дерзко:
- Благодарю Вас, госпожа Стравинская. За ветер…, - и направился к выходу.
- Я еду с Вами, - она всё-таки была неумолима.
Он обернулся:
- Зачем? Во-первых, меня встречают. А во-вторых – Вы и так получили всё, что хотели.
- Не всё… Да и что мне было надо – разве Вы это прочли в моих мыслях? – она улыбнулась.
«Волшебная женщина», - подумал он, - «И почему мне так нестерпимо хочется вылить на неё оставшееся в бутылке шампанское?»
- Я снова догадываюсь, о чём Вы думаете, - рассмеялась она, - и не могу сказать, что и это мне не понравилось бы…
- Хорошо, - он окончательно взял себя в руки, - только кофе утром будете готовить – Вы. Если умеете, конечно. А то у меня – нет кофе-машины. И мне совсем не хочется походить на услужливого мальчика, гоняющегося за несметными сокровищами богатых невест, - он обязан был остаться самим собой. И просто взял её руку в свою.
- Мне надо ещё о многом поговорить с Вами, - шёпот её был слышен на сто километров вокруг, - давайте же наконец – сбежим отсюда. Вернее – завтра же улетим, - она была донельзя серьёзной, - Я умею готовить кофе…
30 июня 2010г.