С сентября 1954 года по май 1959 года я была студенткой Московского института цветных металлов и золота имени Калинина. В те годы почти на всех факультетах института училось много иностранных студентов из стран Восточной Европы, Монголии и Китая, из стран так называемого социалистического лагеря. Помню немногословных аккуратных блондинов – немцев из ГДР, темноволосых болгар, очень красивых парней и девушек из Албании и узкоглазых монголов.
Моя мама, работавшая в учебной части института, как-то раз рассказала дома одну на мой взгляд трагикомическую историю. Монгольским студентам трудно давались общеобразовательные дисциплины: математика, физика, химия. Один из профессоров долго, но безуспешно пытался объяснить очередное задание группе монголов, вдруг потерял терпение и закричал что-то вроде: «Бросьте эти свои монгольские штучки!» Эту его фразу студенты поняли очень даже хорошо и обиделись.После занятий они всей группой пошли к ректору Тимофею Павловичу Глеку и пожаловались ему на профессора, который высказал неуважение к их народу. Дело могло привести к дипломатическому скандалу. Ректор учинил разнос несчастному профессору и отстранил его от работы с иностранцами.
Самая большая диаспора была из Китайской народной республики. Китайские студенты, как правило, учились здорово. И хотя в нашей группе по специальности «металловедение цветных металлов» их не было, за одного китайца я чуть было не вышла замуж.
А дело было так. Я училась на третьем курсе. Одним из самых трудных предметов для меня был «Детали машин и механизмов». Перед сдачей очередного проекта я заболела, и мне пришлось сдавать зачет одной из нашей группы в дополнительное время. Дрожа от страха, я вошла в аудиторию задолго до назначенного часа, чтобы развесить чертежи и подготовиться. Там уже развешивал свои плакаты еще один студент, высокий узкоглазый парень-брюнет. Мы разговорились, и я подумала, что он бурят или узбек, в общем советский человек, так как он хорошо говорил по-русски. Он понял, что я волнуюсь, начал меня успокаивать и предложил помочь развесить мои чертежи, так как понял, что с моим маленьким ростом – это большая проблема. Затем как истинный джентльмен он уступил мне возможность отвечать первой, чтобы я меньше волновалась.
Вошел профессор. Я начала докладывать свою работу, успокоилась и получила очередную отличную оценку. В знак благодарности за помощь я решила сразу не уходить, а послушать своего нового знакомого. Потом мы вместе пошли к метро, и я узнала, что он китайский студент. Я удивилась. Он не был похож на китайца, очень высокий парень, а все китайские студенты были невысокие, да и лицом он китайца не напоминал. Он засмеялся и пояснил, что по национальности он уйгур. Некоторая часть уйгуров живет в СССР в Узбекистане и Киргизии, а другая часть живет в Китае. Он – китайский уйгур из Пекина. Его отец какая-то большая шишка в Китае.
Он сделал мне два комплимента: во-первых, он сказал, что у меня красивые раскосые глаза, как у китаянки, а во-вторых, оказывается я совершенно поразила его своими блестящими знаниями. Я посмеялась, и мы разошлись. Но оказалось, что это только начало. Вскоре я поняла, что он старается увидеть меня как можно чаще, постоянно встречается мне на переменах. На него обратили внимание мои сокурсники, а один студент-металлург с пятого курса, который ухаживал за мной и тоже часто поджидал меня после лекций у дверей аудитории, стал проявлять беспокойство.
Однажды, вернувшись с работы, мама сказала, что должна серьезно поговорить со мной. Ее рассказ меня буквально ошеломил.
«Лена! – возмущенно спросила мама, – что за заигрывание с иностранцем? Приходит ко мне в учебную часть один китайский студент, кстати, очень не похожий на китайца, и просит у меня твоей руки! Я прямо обалдела. Ты что, действительно хочешь выйти за него замуж? И зачем ты рассказала ему, что я твоя мама?» Я ответила, что ничего ему о себе и маме не рассказывала, что я его не знаю совсем и конечно не хочу выходить за него замуж! На это мама сказала, чтобы я серьезно поговорила с парнем, и что с иностранцами шутки плохи. Этот вопрос я, конечно, уладила.
Надо сказать, что этот китаец был первым, кто захотел на мне жениться. Двадцатилетняя девушка – удивительное создание. В течение этого года шесть человек предлагали мне руку и сердце. Не удивительно, что через год я таки вышла замуж, но не за китайца.
Впоследствии я поняла, как правильно поступила, так как узнала спустя десять лет, как мучились во время китайской «культурной революции» уехавшие в Китай некоторые советские женщины, вышедшие замуж за китайских юношей.
В 1970 году мне довелось услышать страшный рассказ моей соседки по больничной палате. Дочь ее близких знакомых, довольно высокопоставленных лиц, в пятидесятые годы вышла замуж за китайца и уехала с ним в Китай. Вскоре у них родился сын. А затем свершилась эта самая «культурная революция». Родители перестали получать весточки от дочери, безумно волновались, и наконец мать смогла с огромным трудом добиться визы в Пекин.
То, что она увидела, ее совершенно убило. Над ее дочерью издевались. Она жила, как рабыня, в ужасных условиях. Тогда мать благодаря своим связям добилась у руководства страны согласия на отъезд дочери на родину. Но в последний момент оказалось, что при этом ребенок должен остаться с отцом. Девочку бы отпустили, а мальчика – нет! Какая мать сможет бросить ребенка? Эта не смогла и осталась в Китае. Моя новая знакомая сказала, что не узнала своей подруги после возвращения в Москву без дочери и внука. Уехала, говорит, ухоженная, еще не пожилая женщина, а вернулась седая старуха.
Этим небольшим отступлением от темы я хотела показать, что и до лета 1957 года мы, москвичи, видели и общались с представителями зарубежных стран так называемого социалистического содружества. Но мы мало представляли себе жизнь в капиталистических странах! Нам казалось, что их населяют совсем другие люди, не инопланетяне, конечно, но с другой, невидимой для нас стороны планеты Земля, которым светила ночью неизвестная нам сторона Луны. Поэтому с таким нетерпением и интересом ожидала Москва 28 июля, дня открытия Всемирного фестиваля молодежи и студентов.
Уже с утра толпы москвичей выстроились вдоль всего Садового кольца, по которому от площади трех вокзалов в сторону Ленинских гор ожидалось праздничное шествие иностранных гостей. И если до того дня горожане жалели тех, кто жил в домах на Садовом кольце и особенно тех из них, чьи окна выходили на эту, пожалуй, самую оживленную в транспортном отношении и самую загазованную московскую зону, то в дни фестиваля все изменилось. Им все завидовали. Распахнулись окна, выходившие на улицы Садового кольца, а балконы вмещали столько знакомых, родственников и соседей счастливцев, что становились небезопасными. Мой будущий муж, а в те дни большой друг Саша Косякин рассказал мне, что один балкон на фасаде Щербаковского универмага таки рухнул и были жертвы.
Мы с бабушкой тоже вышли в этот день на Садовое кольцо. Наш Большой Каретный переулок заканчивался у Самотеки, причем он лежал выше Садового кольца, и тротуары заканчивались невысокими лестничными ступеньками. На них-то и стояли люди, в том числе и мы с бабушкой. Я испытывала при этом противоречивые чувства: с одной стороны праздничного волнения от предвкушения зрелища и с другой стороны сжимающее сердце чувство печали при воспоминании того дня тринадцатилетней давности, когда так же с бабушкой я, семилетняя девочка, стояла на этих же ступеньках и смотрела на колонны военнопленных немцев, идущих по Садовому кольцу, но тогда в обратном направлении к Комсомольской площади. Мне показалось, что то военное шествие было очень давно, в прошлом веке, и хотелось отбросить грустные воспоминания.
Мы долго ждали, и вот появились милицейские машины, а вслед за ними показалась и праздничная колонна гостей. Представители каждой страны проезжали мимо нас в алфавитном порядке в кузовах специальных грузовиков, борта которых были ярко оформлены. Впереди грузовиков ехали мотоциклисты с флагами стран-участниц фестиваля. Пожалуй, впервые я поняла, как огромен и удивителен земной шар. Стоящие вдоль улиц москвичи аплодисментами и приветствиями встречали каждый грузовик. Делегации некоторых стран были так многочисленны, что занимали два или три грузовика. Но были делегации всего из нескольких человек. Тогда они стояли вблизи кабины и держали крепко друг друга.
Никогда не забуду того волнения, которое я испытала, увидев грузовик, в котором ехал один-единственный пассажир, высокий красивый негритянский парень. Он представлял Гану. По-моему, его приветствовали еще с большим чувством, чем остальных. Ведь мы думали, что ему с таким трудом удалось добраться до Москвы, столицы социалистического мира. Я ужасный фантазер, мне казалось, что этот чернокожий парень начинал свой путь в компании друзей, но в капиталистическом мире им строили всякие препятствия, и только он один смог доехать, дойти, доползти до Москвы! Мне даже хотелось плакать от восхищения. Длительное время простояли мы у Самотеки, пока не проехала последняя делегация.
А на другой день я должна была пойти на праздничное открытие фестиваля в Лужники, где специально для этого был построен Дворец спорта. Два билета мне и себе с трудом достала моя лучшая подруга Ядя Фрадкина.
Дома в день открытия фестиваля нас ожидало еще одно очень волнующее событие – мы «переходили» на новую квартиру! Почему переходили, а не переезжали, и что это была за новая квартира, я сейчас поясню. Еще в 1927 году моя бабушка Евгения Моисеевна Синельникова с тремя дочерьми поселилась в коммунальной квартире №5 в доме 4 по Большому Каретному переулку. В комнате в этой квартире на первом низком этаже двухэтажного кирпичного дома наша семья прожила тридцать лет, причем с 1943 по 1952 годы в комнате одновременно и довольно дружно и весело ютились семь, а в 1945 году восемь человек.
К лету 1957 года в этой комнате нас осталось четверо: бабушка, я с мамой и мамина сестра тетя Ася. Мы жили себе и жили и ни о какой новой жилплощади и не мечтали. Это в шестидесятые и семидесятые годы Москва стала интенсивно строиться, и коренные москвичи из коммуналок в центре устремились в дома-новостройки на окраинах города. В пятидесятые годы переезд на новую квартиру был редкостью. И вот именно 28 июля 1957 года в первый день фестиваля этот редкий шанс получили мы, но как?
Дело в том, что Моссовет решил провести перепланировку нашего двухэтажного дома и надстроить к нему еще три этажа. Этот уже пятиэтажный дом должны были заселить сотрудники Моссовета, ведь он был так выгодно расположен – в центре Москвы вблизи Петровских Ворот. Но еще до реконструкции дома к нему в торец возвели пятиэтажную пристройку на один подъезд. В новые благоустроенные квартиры с ванными комнатами в эту пристройку должны были переехать жильцы нашего старого дома. Поэтому, веря обещаниям Моссовета, все мы и дали согласие на переезд и реконструкцию нашего старого жилища.
Но нас всех обманули! Не успели уйти строители, как всю новую пятиэтажку мгновенно заселили работники Моссовета. Остались свободными только две двухкомнатные квартиры, одна на третьем и другая на четвертом этаже. Поэтому почти все жильцы нашего дома вынуждены были переехать в другие районы Москвы. Моя тетя Ася стала хлопотать, чтобы наша семья получила одну из оставшихся квартир в новом доме. За нее просило руководство института Цветметзолота, в котором она работала практически с его основания и Районный совет депутатов Октябрьского района, депутатом которого тетя пробыла всю войну. В итоге она добилась того, что квартиру на третьем этаже обещали предоставить нашей семье.
И вот как раз 28 июля в день открытия фестиваля нужно было получить ордер на эту квартиру в нашем домоуправлении. Из-за того, что тетя Ася в этот день была занята со студентами, за ордером должна была пойти моя мама. Домоуправ посмотрел на маму, уткнул нос в какие-то бумаги на столе и наконец выдал ей небольшой листок бумаги в четверть тетрадной страницы, на которой карандашом было написано, что семье А. И. Синельниковой из четырех человек предоставляется комната площадью в 18 квадратных метров в двухкомнатной квартире на третьем этаже. «Как комната? – поразилась мама. – Ведь нам полагается вся квартира! Как же мы можем переехать из комнаты в 22 метра в комнату в 18 метров?» Домоуправ начал кричать на маму: «Не хотите – не берите! Другой возьмет». Мама испугалась, взяла эту бумажку и расписалась в книге ордеров. Когда тетя Ася вернулась, она чуть с ума не сошла от огорчения: «Что ты наделала, Соня? Зачем взяла этот документ, да и разве это документ, заполненный карандашом?» Но дело было сделано, и мы стали переносить свои вещи в соседний подъезд. Мы, единственные из жильцов дома №4, в результате переселения ухудшили свои и так плохие жилищные условия.
Но в тот июльский день мы недолго огорчались. Мы привыкли жить в одной комнате, и потеря четырех квадратных метров не так уж нас и испугала. Ведь зато мы получили ванную комнату, и теперь уже не надо было раз в неделю ходить в баню и можно было мыться каждый день. А главное, в Москве был такой праздник. Поэтому мы чувствовали себя счастливыми.
Мы перетащили в новую комнату все наши пожитки. Сейчас не могу представить себе, как мы, четыре женщины, сумели перенести все вещи на третий этаж без лифта: ведь у нас была громоздкая мебель: старинные буфет и шифоньер и очень много книг. Конечно, нам помогали соседи. И еще хорошо помню, что в этот день с утра к нам пришел дядя Сеня – муж маминой младшей сестры Миры. Она еще в начале лета уехала с детьми на юг, она не работала. А в Москве остался ее муж, полковник-связист.
Из всего переезда мне запомнился один досадный инцидент. У нас к тому времени уже было много книг, а купить для них книжный шкаф мы не могли и прежде всего потому, что его некуда было поставить. У нас и так на четверых было два спальных места. Бабушка и моя тетя-доцент спали вдвоем на полутораспальной кровати и спали «валетом», а мы с мамой – вдвоем на дедушкином сундуке, хотя мне уже исполнилось двадцать лет. Так вот, за кроватью в стене находилась оклеенная обоями ниша. На самом деле это была дверь в комнату соседки. На эту дверь мы набили доски и ставили на них книги. Дверью этого самодельного шкафа служила портьера. Дядя Сеня взгромоздился на стол и табуретку, чтобы снимать книги с верхних полок, расположенных довольно высоко. Мы ведь жили в старом доме, и высота нашей комнаты была много больше трех метров. В это время в комнату вошла мама. Она увидела, что одна ножка табуретки, на которой на цыпочках стоял дядя с протянутыми к полке руками, оказалась на самом краю стола. Мама всплеснула руками и закричала: «Сеня! Вы сейчас упадете!» Дядя обернулся и в тот же миг вместе с табуреткой и книгами полетел на пол. Все начали ругать маму. Был страшный переполох. Но все закончилось относительно хорошо. Дяде удалось не сломать костей. Он отделался лишь ушибами.
Часам к семи вечера мы перенесли все вещи в новую комнату, поужинали, и вместе с дядей я пошла погулять, посмотреть на фестивальную Москву. Мы вышли к Петровским воротам и вдоль Бульварного кольца пошли к Арбатской площади. Я не узнавала свою Москву. Везде толпы молодых красивых людей. На импровизированных эстрадах поют и танцуют люди всех рас и национальностей. И каждый москвич может подойти и если не поговорить с гостями фестиваля, то поздороваться, обняться. Идет интенсивный обмен значками. Звучит иностранная речь. Оказывается, и в капиталистических развитых странах и в слаборазвитых азиатских и африканских люди тоже радуются и веселятся! Я счастлива, что вижу это незабываемое зрелище, что мне только двадцать лет, что я люблю эту удивительную молодежь, и вообще люблю весь мир! Мы должны жить одной семьей. Разве можно воевать?
«Дети разных народов, мы мечтою о мире живем!» От счастья хотелось плакать. А еще я была горда тем,что иду под руку с моим любимым дядей. Но ведь это только я знаю, что он – мой дядя. А все вокруг наверное думают, что этот бравый полковник – мой кавалер! Они завидуют мне! Вот мы дошли до очередной толпы около эстрады на Арбатской площади. Пройти совершенно невозможно, так плотно стоят зрители. И вдруг я слышу: «Товарищи! Пропустите полковника с дамой!» Оглядываюсь, это милиционер забеспокоился о нас с дядей Сеней. Ничего себе! Толпа расступается, и мы подходим близко к эстраде. Дядя наклоняется ко мне и тихо говорит: «Представляешь, Ленусик, как все они завидуют мне! Такая молодая девушка и такой пожилой полковник». А я-то думала, что все завидуют мне. Мы смеемся. И неожиданно, взглянув на часы на площади, узнаем, что уже три часа ночи. Наверное, наши беспокоятся. Телефона в нашей новой квартире нет, позвонить не сможем. Надо возвращаться домой. Мы и не заметили, как пролетели эти необыкновенные шесть часов.
А на следующий день мы с Ядей пошли на открытие фестиваля на стадион в Лужники. Я впервые попала на спортивные состязания. Я вообще-то очень неспортивный человек. Болельщик из меня никакой. Но здесь в Лужниках я поймала себя на мысли о том, что смотрю на спортсменов с большим удовольствием и азартом. Помню, как приветствовали зрители знаменитого Куца. А один вид соревнований меня совершенно потряс. Это было вскоре после открытия. На старте выстроились спортсмены, и после выстрела судьи они неожиданно для меня, переваливаясь как утки то в одну, то в другую сторону и интенсивно работая локтями, не то чтобы пробежали, но ведь и не обошли как все люди вокруг всего стадиона и куда-то удалились. Я была уверена, что соревнуются несчастные инвалиды, а оказалось, что это спортивная ходьба. Ничего себе ходьба! Я удивилась, но вскоре забыла об этих чудаках. Вокруг было так много всего интересного. Праздник уже подходил к концу, как вдруг из бокового выхода на стадионе появился, все также переваливаясь как утка, какой-то на мой взгляд несчастный парень. Трибуны взревели, раздался гром аплодисментов. Мне показалось, что сейчас на моих глазах этот парень упадет на беговую дорожку и умрет. Тем не менее он не умер, а вдруг, победно поднимая руки, прошел вдоль трибун как нормальный человек. Боже мой! Кто это? Подруга объяснила мне, что это победитель в спортивной ходьбе на длинные дистанции. «Ты что, не помнишь, как они уходили со стадиона на 20 километров?» – спросила она. «Это что же, те самые, которые ходили как утки?» – спросила я. Тогда мне объяснили, что спортсмены во время пути не должны переходить на бег, и чтобы увеличить скорость им приходится переваливаться с пятки на носок и обратно. Этот вид спорта поразил меня тогда в 1957 году, поражает и сейчас.
Все соревнования закончились, и тут-то для меня и начались трудности. Оказалось, что попасть к станции метро невозможно. Море людей медленно проплывало внутри ограждения из конной милиции. Я поняла, что в свой Большой Каретный мне сегодня попасть не удастся. Яде было проще, она жила рядом со станцией метро «Спортивная». Остаться переночевать у нее я не могла, ведь тогда бы мои родные очень беспокоились обо мне, а я не могла им позвонить.
Тогда моя находчивая подруга нашла выход из положения. Она заметила в оцеплении молодого милиционера. Ядя подошла к нему и попросила помочь мне войти в метро. Парень оказался очень симпатичным, да и я была наверное ничего себе, все-таки двадцать лет. Он козырнул нам, взял меня под руку и, не помню уже каким образом, через пятнадцать минут я подходила к эскалатору. Мы с моим спасителем спустились вниз, и тут он с сожалением сказал, что мечтал бы проводить меня до дома, но служба – что поделаешь? Делать было нечего. Я поблагодарила милиционера и пошла к поезду метро.