Коренной

Сон.

Как оно обычно и бывает, начала сна я не помню, видать, опять, совсем неважно, с чего всё приключилось.
Сумбур подсознания гонял персонажей нестройной малочисленной толпой по тёмному административному зданию с явным недостатком мебели и переизбытком лестничных пролётов, коридоров, галерей и кабинетов. Изредка мелькавшие окна пропускали через себя отнюдь не городскую темноту ночи, не скрашивая её даже наличием гардин или жалюзи. Здание либо готовилось к приёму новых хозяев жизни, либо давно скучало без старых.
В процессе бесцельного брожения группа сопровождения редела без каких-либо запоминающихся причин. В результате в комнате совсем без мебели, с окном во всю торцевую стену, где с горем пополам вырисовывалось утро, я оказалась одна. Ну, и как положено во сне, в свете стремительного прояснения по четырём углам, на полу, проявились четыре накрытых белыми простынями недвижимых тела.
- Трупы!
Проход между ними, (ввиду, стремительного просветления, помещение резко уменьшилось в размерах) шириной в одну ступню делается практически невозможным, если брать за главное устремление: незаметность, но пытаюсь двигаться к выходу и неожиданно приключившегося морга.
Дверь навстречу моим неловким попыткам выбраться открывается,  пропуская через себя Коренного.
Господи! Я, наверное, никогда так не радовалась его появлению наяву!
- Они живы!
И тут я замечаю, что простыни не укрывают тела с головой, как мне показалось в полутьме, а являются продолжением бинтов с прорезями для глаз и ноздрей. Ужасу добавляют промокающие в простыни пятна крови и удачно подсунутое сравнение: мумии.
- Почти утро, их скоро заберут. Они сами согласились участвовать в боях без правил. И если живы сейчас, то вылечат и вознаградят. Идём. Нас ждут.
Он протягивает мне руку, рывком помогая освободиться от «мумии», схватившей меня за лодыжку.
Проход открывает взору полутёмное длинное помещение без окон. Освещённостью его балуют два противоположных дверных проёма, через один из которых мы только что вышли.
Два ряда столов образуют своеобразный коридор-подиум шириной в полтора стандартных человеческих торса.
По мере того, как мы полубоком продвигаемся, как мне думалось, к спасительной двери, судейские места за столами заполняет хмурая молчаливая разношёрстая братия.
- Вот, - говорит он, усаживаясь на стул перед выходом. – Мы должны показать им главное чувство, тогда они нас выпустят.
(Замечу, у него и в жизни не было иных вариантов, кроме выходы из любых ситуаций, потому и во сне я поверила сразу в то, что дело как раз в показать)
При росте ниже среднего он не был и коренастым, этакий живчик с железной хваткой боевого офицера в отставке.
Колени почти упёрлись в столы, руками – жест испитого грааля и улыбка беспрекословного подчинения обстоятельствам: «Ну?!»
Плюхаюсь на его правое колено с разворотом на левый судейский ряд заносчивого взгляда отпетого дуэлянта, роняющего мысленный вызов: «Какого такого чувства вы ещё посмотреть пришли…»
Его рука, коснувшаяся шеи, опускаясь, выгибает позвоночник навстречу желанию, отгораживающему весь мир от предобладания до спасения.
 
Реквием. Он был первым, кого я смогла убедить в том, что дружба между мужчиной и женщиной гораздо ценнее секса.
Я понимаю, что слова и даже картинки, очень приблизительно могут описать то, что принято называть чувствами.
Может быть, зарождение, развитие, угасание – процесс кому-то кажется более значимым, видимым, доступным для описания, по мне – осознание, ему запоздалому и будет посвящено последующее изложение событийного ряда с несущественными заменами индивидуальных обозначение, дабы не пугать никого узнаванием мест, времён и личностей.
Всё это от начала и до конца мой сон наяву с редкими краткими пробуждениями для буквенного обозначения себя.
Наше знакомство не таило в себе ничего значимого и загадочного, а состоялось в счастливое своим неведением время, когда старое ещё не приступило к заполнению табеля статусов невозвратности, а новое не пугало масштабами забытости, в одном, в угоду обстоятельствам, полукоммерческом/полугосударственном учреждении, где он работал зам. Генерального, а меня удурило по младости лет устроиться главбухом.
Страшного в том не было ничего, опыт и образование позволяли, кроме того, что банки уже забыли прежние порядки по причине спонтанно-вирусного распространение по организму загнивающего социализма, налоговые ввиду их младенчества до порядков оных ещё не доросли, всяческие фонды ещё только придумывали себе названия, а структуры старого контроля пытались изродиться чем-то очень на себя похожим по сути, но принципиально новым по звучанию. Время многовластного беззакония благостно было и для отвязного в своей неадекватности новаторства, которое закончилось убиением награбленного, и для отжившего попустительства, принявшего посильное участия в дележе самоё себя.
Но ни знания, ни опыт, ни тем паче, дисциплина и собранность, никому в то импульсивно-креативное время нужны не были – бал правили чувства, все чувства потребительского спектра, к коим ну никаким боком, не прилеплялись чувства: меры, вины, справедливости, достоинства и т. д.
Мне же, воспитанной на уставах и методических указаниях выше стоящих думателей, то, что выходило из под пера думальщиков новых и прямиком попадавшее, не в скучные вестники всяческих советов, а на передовые странички громогласных изданий., следить приходилось не за тем, что писано, а за тем, кем оно заявлено, и ещё тоньше – кого слушается тот или иной подкаблучный орган власти.
Из моего перманентно-тупикового изучения действительности, меня и вывел наш зам. По долгу службы мы частенько с ним на пару попадали в данные органы, требующие и/или выдающие бумажки с подписями и печатями.
Я каждый раз сталкиваясь с очередным надругательством над порядком, насиловала свой мозг вопросами: как, почему, зачем.
А он, шутя в пробках и переездах из одной недодельни в другую, каким-то чудом, смог убедить меня, что порядка больше нет и очень долго не будет, но есть необходимость участвовать во всех законотворческих вакханалиях, платить немалые средства за сомнительные удовольствия получения свидетельств о причислении к лику спокойно спящих налогоплательщиков.
Принципы были приблизительно такими: платить тому, кто всё равно отберёт и слиться с толпой настолько, чтобы сама толпа тебя своим считала.
Но если с «платить» решать мне особо не доводилось, то вот «толпа»…
Вся моя природа бастовала против того, чтобы на глупость отвечать глупостью и соглашаться с тем, что абсурдно по существу.
Видя, что с мужиками разговаривать мне худо-бедно удавалось, он взял на себя общение с бабами.
Происходило это приблизительно так. В дверь очередного кабинета заглядывает сначала он. И если там заседает барышня, любого возраста и образа, он проскальзывает в дверь, оставляя меня ждать. А через некоторое время выходит со словами: «А вот как раз и наш главбух! Она вам сейчас всё подробно объяснит, что вы нам уже обещали сделать/отдать!»
Мне на самом деле оставалось только допринять комплементы за нашего галантного кавалера, и получить-таки то, за чем нас нелёгкая занесла в очередное бюрократическое турне.
Когда же в сфере моего пригляда остались только винтики мужской заточки разболтанной взятками и стяжательством самоходной самоделки, сама природа взялась за пособничество в добывании привилегий и ускорений.
Там, где тормозил мозг в невозможности пройти логическим путём, где душа отказывалась принимать ультиматумы совести, женская природа отыгрывалась на природе мужской, заигрываясь, переходя грань и возвращаясь в рамки приличия с полным арсеналом оборонительного снаряжения противника.
Физиологическая проституция – ничто в сравнении с изнасилованием моральным. Я с ужасом осознавала по началу, насколько сильна зависимость мужчины от всего лишь обещающих интонаций голоса женского, не слов, не жестов, не мимики – только голоса, и насколько чудовищным бывает откат осознания того, кто поддался. Позже, когда уже судьба развела нас, я научилась нечто подобное творить и с представительницами пола прекрасного.
Именно, данное умение позволило мне не совершать того, что могло навредить мне и моему окружению, получая и передавая актуальную и жизненно необходимую информацию.
Позже, когда мы уже не были связаны должностными обязательствами, несколько раз в качестве дружеской услуги мы совершали деловые набеги на особо укрепленные бюрократически плацдармы. Возвращаясь из подобного круиза, я услышала от него вполне ожидаемое предложение:
- А не попробовать ли нам испытать оправданность посулов.
Имея печальный опыт однозначности развития взаимоотношений с явным перевесом в сторону чувственности и ущербом интеллектуальности, я попыталась сгладить отказ тем, что мне дорого его дружеское расположение, каковое в моей практике крайне редко встречается, в отличии от разнообразных сексуальных контактов.
Он знал о моём отношении к данной ситуации, поэтому меня несколько удивила его настойчивость:
- Ты не пожалеешь. Мы только попробуем.
И хотя… он был на самом деле удивительно притягателен как мужчина, даже, повторюсь, при небольшом росте, который сам частенько высмеивал, говоря:
- Я коренной сибиряк, весь в корень ушёл, в отличие от пятерых братьев, каждый из которых являюлся воплощением мужественной породы – косая сажень в плечах, размеренность в деяниях и движениях. А я вот такой – шустрый, но подковы согнуть могу, не хуже других.
И, правда, при всей его словоохотливости, лёгкости которой позавидовал бы любой дипломат, его золотые руки могли отремонтировать любой предмет практически в любой области, даже, который ломала я.
Он никогда не дарил расфуфыренных букетов, зато его охапки роз, небрежно брошенные на заднее сиденье автомобиля: «Это тебе!» поражали вульгарной шикарностью длинноногой шипастости.
Я как-то спросила: «А почему они у тебя всегда красные?!» - «Красные они для тебя, другим – другие, а тебе – эти.»
Тогда ещё не было засилья иномарок, мы с ним ездили на «Волге», если предстояло заезжать в старые организации, и на едва сошедшем с конвейера «Москвиче», если путь пролегал только до новоиспечённых обдираловок.
Я не видела, чтобы на нём хоть что-то плохо сидело или не шло к настроению, случаю, ситуации.
Но главное, конечно, умение общаться с самыми разными людьми – на их языке, но своём уровне, не обижая, и даже не давая понять, что он хоть чем-то превосходит собеседника или, напротив, не дотягивает до понимания высказанного кем-то другим. Его уважали мужчины и обожали женщины.
Мне было, что терять, когда я опасалась, что столь замечательный друг, а он стал для меня не просто другом, а человеком, который принимая природную составляющую, не перечёркивал и интеллектуальную часть личности.
Но если друг, да вдруг… Я согласилась, и мы разъехались по домам.
Какое-то время я жила в напряжённом ожидании неминуемого завершения нашего дружеского расположения. Я столько раз проводила мужчин через горнило страсти, что у меня не осталось ни толики сомнения в том, что хоть кто-то из них, способен перечеркнуть у себя в подсознании образ вожделенной самки, покорённой собственническим напором продолжателя рода.
Мужчина после даже однократного сеанса сексуальной удовлетворённости может принять две роли дальнейшего общения:: уничижительную (заискивание, задабривание, заигрывание) и уничижающую (запугивание, нарочитая грубость, жестокость, снисхождение). Единственно, что не удаётся вовсе – сохранить прежний нейтральный уровень отношений. Самка не человек.
Конечно, я даже не пыталась бороться с подобным отношением, понимая, что природе виднее. Но в ответ выработалось сходное отношение к мужчине, с которым довелось переспать, как к животному. И чтобы я не предпринимала, переключить собственное сознание на прежний уровень не могла.
Я нашла единственный для себя выход – ни при каких обстоятельствах не спать с тем, чей интеллект ценен для меня.
И тут:
- Выходи, пожалуйста, мне нужна твоя помощь в одном щекотливом деле.
«Мерседес» был старый, но какой! Нежнейшего салатового цвета с внутренностями бежевой кожи, каковые грели ненавязчивой дороговизной. А вот веник алых роз на заднем сиденье не был сопровождён: «Тебе…», что говорило о серьёзности в отношении того, что предстояло. Но вместо ожидаемого к случаю смокинга, джинсы и водолазка:
- Во, племяш купил. Решил тебя прокатить пока на Дальний Восток не укатила. Ты ж говорила, что 21 нравится, как едет, похоже.
По дороге, когда обмен восторгами иссяк, выяснилось, что наиважнейшее дело: покормить кошку, которую супруга оставила дома, отбыв с ребёнком на дачу. Если честно, я даже не знала, что кошка имеет место быть.
Дома кошка была. Нас обеих накормили жаренным мясом – без всего, как мы и любим, а потом… Кошки я больше не встретила, да и интимные подробности не столько важны, как принято считать.
Устала я к утру. И устала настолько, что парнёрское: «А ты как же?!» прозвучало из моих уст так, что ответа на него не предусматривалось.
- Спи. Мы потом поговорим об этом.
Выспалась.
Утро многое расставляет на свои места, не было исключением и то утро:
- Ты помнишь, что осталась мне должна?
- помню – порываясь отправиться в ванную.
- Погоди – он встал на колени рядом с кроватью, так, что глаза почти касались взглядами:
- Мне стоило громадных усилий не извергнуть в тебя всю мою любовь. Сейчас я не смогу сдержаться, и знаю, что в ответ получу то, что мне не сможет дать ни одна другая женщина. Химия какая-то, наверное, особая – улыбнулся он – но оно взаимно. Решай сама…
Да, я знала, что он умный, тактичный, но чтобы так… Первый раз я не знала, как себя вести, что сказать, чтобы не обидеть его, не потерять, не обидеться самой, не заблудится в своих заумностях.
Наши отношения остались теми же, дружескими, и ни разу он больше не предлагал съездить покормить кошку, за что я ему была очень благодарна.
Жизнь разводила нас постепенно, он всё реже обращался за помощью ко мне, а я к нему. Какое-то время оставались дежурными встречи с перекидыванием букета с заднего сиденья его автомобиля, в багажный отсек машины моего супруга. Мы изредка перезванивались. Душу мою грело сознание того, что есть такой друг, который глотнув сексуального дурмана, смог победить в себе пагубную зависимость, сохранив дружеское ко мне расположение.
Его звонок в середине июля – дежурный, не о чём.
Мой в октябре – на фирму, где он работал - с днём рождения там поздравить мне было уже некого. Недолгий разговор с сотрудником и нехитрый подсчёт, показали, что июльский звонок был прощальным.
Он знал врачебный приговор, знал и то, что закрытая моим тогдашним отказом природа, промолчит, не позволит пробиться слабости, оставит – другом.
Как-то совсем некстати вспомнилось, что «Мерседес» у нас приключился тоже, где-то в середине июля, и что коренные зубы выдирать больнее, чем молочные.
Глупость, закрывавшая потоку отчаянья разрушительный прорыв в душу.
Давно это было. Так давно, что и не вспоминалось, пока сном не вытащило наружу осознание того, насколько мелочно устремление навязать чувствование иному человеку, и насколько глубоко чувство проникает в сущее, чтобы оберечь его, сохранить, вывести, даже потеряв своего носителя.


Фото:


КОРЕННОЙ, -ая, -ое.
1.
Исконный, основной и постоянный (обычно о жителях определённой местности, представителях определённой среды).К-ое население. К-ые жители. К. сибиряк. К. петербуржец. К-ое месторождение горной породы; к-ая порода (геол.;
месторождение, порода, находящиеся на месте своего первоначального образования).
2.
Являющийся главным, исконным для кого-, чего-л. (о занятии, деле и т.п.). К-ые промыслы населения.
3.
Затрагивающий самые основы чего-л.; глубокий, существенный. К-ые преобразования. К. вопрос. К. поворот дела. К-ая ломка. К-ые перемены. К-ые интересы. Изменить что-л. коренным образом
(полностью, совсем, совершенно).
4. Проф.
Главный, наиболее важный среди других. К-ая мачта. К. вал. К. штрек. К-ое русло. К-ая лошадь
(=коренник). ; Коренные зубы.
Задние пять зубов с каждой стороны обеих челюстей. < Коренной, -ого; м.
(=коренник). Вести коренного под уздцы.

НЕДВИЖИМЫЙ, -ая, -ое; -жим, -а, -о. Книжн.
Не двигающийся; неподвижный. Н. воздух, туман. Н-ое облако.Раненый лежал недвижим. ; Недвижимое имущество. Юрид.
Имущество в виде земельного участка и (или) стоящих на нём зданий, сооружений и т. п. < Недвижимо; недвижимо, нареч.Сидеть, лежать н. Недвижимость, -и; ж. Н. сустава.
недвижимый, -им, -има, -имо, -имы; недвижимое имущество
недвижимый, -им, -има,-имо, -имы (неподвижный); раненый лежит недвижим

РЕКВИЕМ, -а; м. [от первого слова латинского текста: reguiem aeternam dona eis - покой вечный дай им]
1. В католической церкви:
заупокойное богослужение.
2.
Музыкальное оркестрово-хоровое произведение траурного характера.