В 1990 году в заводской библиотеке попалась книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского», которую прочитал с восторгом, потому что с Маяковским у меня свои счёты — это единственный из всех поэтов, который меня, старшеклассника, заинтересовал, и я смог выучить наизусть, даже поэму «Облако в штанах», и перечитал почти все его творения, что были в городской библиотеке. Можно сказать, что он привил вкус к поэзии, которой стал интересоваться, и даже сам начал писать и под Маяковского. Точнее, под него только.
И вот эта книга меня потрясла: Ах, как здорово! До чего же верно!
Мне тогда наивно казалось, что весь литературный мир должен заговорить об этой публикации, как же, развенчание кумира на фоне рушащихся коммунистических ценностей и идеалов. В те года я много читал и газет, и толстых журналов. Проходили года, и никто не упоминал этой книжки. Лишь изредка в комментариях мелькала фамилия Юрия Карабчиевского, но без каких-либо комментариев.
И вот недавно наша квартальная библиотека сделала тематическую выставку к юбилею поэта, и я увидел две книги. Воспоминания современников о Маяковском, и снова — Юрия Карабчиевского. Решил прочитать обе.
В первой книге воспоминания девиц, которые телесно принадлежали поэту. Вполне понятное дело. Таких поэтов пруд пруди в каждом городе. В смысле, не таланта, а в неразборчивости. Или в слишком большой разборчивости? Тут запутаться можно.
Приведу небольшую выдержку из этих воспоминаний: Софья Шамардина о Маяковском 1913 года: «Мне не мешали в его облике гнилые зубы. Наоборот — казалось, что это особенно подчёркивает его внутренний образ, его «свою» красоту. …
Красивый был. Иногда спрашивал: «Красивый я, правда?»
Однажды сказал, что вот зубы гнилые, надо вставить, я запротестовала — не надо!
И когда позднее, уже в 1915 или 1916 году, я встретила его с ровными, белыми зубами — мне стало жалко. Помню, что я даже с досадой обвинила в замене его зубов Лилю Брик. Это она сделала.
Осенью 1920 года в Москве, куда приехала в дни сессии ЦИК, встретила Маяковского на Манежной площади. Был он мрачен. Встретились не очень тепло. Спросила о письме. Он сказал: «Я его прочел и порвал, потому что противно стало» узнал, что я два года в партии, одобрил. На мой вопрос, почему он не член партии, ответил: «Пусть восстановят мой стаж».
В этот же вечер В. В. мне рассказал, как Корней Иванович «информировал» Горького о том, что якобы Маяковский «совратил» и заразил девушку, а потом шантажировал её родителей. Речь шла обо мне. Горький даже где-то как будто публично говорил об этих «ужастях».
Владимир спросил, может ли он сослаться на меня, опровергая эту мерзость или в печать, в письме, или в устном выступлении, не повредит ли это мне в моих личных и общественных делах. Я, конечно, ответила полным согласием и предложила, если нужно, лично опровергнуть это.
«И после этого ты бы видела, как меня, распластываясь, встречал Чуковский в Пушкинском доме в Петрограде — ходи за мной по пятам, чуть ли не полотенце за мной носил — Владимир Владимирович, Владимир Владимирович!…»
С удовольствием вспоминает, как его в ЦКК ВКП(б) вызвали за какую-то провинность и как там удивились, узнав, что он не член партии. Чуть-чуть не получил партвзыскание.
Не только в стихах гордился Советским Союзом, родиной. Даже в мелочах.
Станислав Ежи Лец: «Чувство самосохранения иногда толкает на самоубийство».
К нам в Лито приходил Алексей Алексеев всякий раз с новой зазнобой. Я и не старался их запоминать, все на одно лицо, смазливенькие, не думаю, что большое разнообразие у них было и между ног, но вот же, перебирали, или же коллекционировали? Правда, Алексеев был талантлив в местном масштабе, один из лучших. Потом говорили, что он подсел на наркотики. Часто видел его пьяным.
Недавно учёные нашли оправдание пьяницам, мол, среди них много гениев. Вот как.
Отныне любой пьяница в ответ на упрёки может заявить: Отзынь народ — я гений!
После прочтения воспоминаний возлюбленных, облик поэта стал более понятен. Я и до этого не пропускал ни одной публикации о Маяковском, кстати, не очень многочисленных, или же до меня доходили крохи. Но, его гений не смогло поколебать даже первое прочтение книги Карабчиевского. Я понимал, что от реальности до написанного о нём, громадная разница, каждый судит со своей колокольни, то есть необъективно. Кто-то описывал, как он скулил обиженным щенком под дверью Бриков, когда те занимались любовью, а к себе, третьим, не допускали, кто-то писал, что он был слабаком, плохим сексуальным партнёром.
Кто знает, как там на самом деле было, и «каким он парнем был»? Но сейчас с высоты моих прожитых лет он стал мне более понятен. То я взирал на него снизу вверх… Нет, не подумайте, что я на него, как на поэта могу взглянуть как-то иначе. Как поэт — он гений. Но как человек… Пожалуй, любой психиатр может поставить, или уже поставил диагноз — шизофрения.
И потом, каким сознанием можно понять его знаменитую фразу: «Я люблю смотреть, как умирают дети».
Семен Новопрудский написал:
«Задним числом, после сталинского террора, про самоубийство Маяковского в его неполные тридцать семь появилась циничная литературная шутка: «Мог бы еще пожить лет семь». Как-то не возникало сомнений, что Сталин непременно расправился бы с первым (по качеству) пролетарским поэтом году этак в 1937-м.
Действительно, Маяковского легко представить на поэтическом вечере в Политехническом музее в кофте канареечно-желтого цвета, этой униформе кубофутуриста. И невозможно — в скучной пиджачной паре фабрики «Большевичка» — в президиуме Съезда советских писателей уже после разгрома всех, кого, как и Маяковского, объявляли «попутчиками».
И еще этот импозантный высокий мужчина с внешностью классического мачо, едва ли не больший секс-символ, чем сами Блок и Николай Гумилев, был совершеннейшим ребенком по восприятию мира. Один из гениальных рекламных слоганов В. В. (нынешние креативщики из рекламных агентств нервно курят) — «лучше сосок не было и нет, готов сосать до старых лет». Эта детскость в каком-то смысле очень подходит для описания личной жизни Маяковского. Он искал женщин сильнее себя и не умел быть лидером в отношениях.
В 1928 году, всего-то 35 лет от роду, он начинает писать автобиографию под названием «Я сам». Словно знал, какие скандальные книги о нем будут написаны потомками: чего стоит хотя бы спорное, но гениальное по накалу страсти произведение еще одного российского литературного самоубийцы, Юрия Карабчиевского, «Воскресение Маяковского». В том же 1928-м Маяковский напишет строчки, которые потом будут трактоваться как его поэтическое завещание: «Я хочу быть понят родной страной, / а не буду понят — / что ж?! / По родной стране / пройду стороной, / как проходит / косой дождь».
Стране трудно понять Маяковского до сих пор. Он категорически не совпадает и с нынешней эпохой».
Уже в СМИ писали отзывы врачей, что в народе 98% шизофреников. И мы все на разной стадии этой болезни. То и дело срываемся. Отсюда Евсюковы, стервозные дамочки вроде этой экс-невесты майора Солнечного, родители убивают детей, дети — родителей. А Маяковский убил себя. В расцвете сил, как физических, так и креативных. И кто знает, если бы не застрелился, и не пропал бы ГУЛаге, то смог бы дожить и до развала СССР, на Кавказе много долгожителей, правда, психика у них другая. И, наверное, самое реальное: если бы не было его смерти, то не было бы и Маяковского. По сути, он сам себя сделал, а его любовницы помогли, заставили Сталина вспомнить того, кто за большевиков глотку драл.
Но я не об этом, а о том, что мне очень жаль, что мало кто прочитал эту книгу Карабчиевского. Тираж не такой уж и маленький по нашим временам — 50 тысяч.
Но вот недавно обнаружил на ютубе великолепные лекции Дмитрия Быкова, в том числе и о Маяковском, и заслушался. Не зря, до этого давно уже считал Быкова живым классиком с потрясающей эрудицией и чувством юмора. В вашей власти всё это прослушать и получить огромное удовольствие от соприкосновения с творчеством великих людей.
Дмитрий Быков, желая, чтобы ученики знали поэму «Облако в штанах», и, понимая, что не все прочитают, посвятил урок чтению поэмы, и в конце урока услышал восторженную реплику ученика своему другу: И это напечатали!
Ставрополь-на-Волге