1
Покружив над полями боев Европы, где смерть, как прилежный крестьянин колосья, пожинает свою страшную жатву, заглянув в предгрозовой Париж, мы вернемся в бухту Эль-Байду, откуда 22-го августа 1799 года отплыла маленькая эскадра, везущая домой будущее Франции.
Контр-адмирал Гантом и генерал Бонапарт решили идти на запад, вдоль африканского берега. Они выбрали самый долгий и самый трудный путь, из-за неблагоприятных ветров в это время года, но зато самый безопасный. Плыть возле Крита, потом через Мессинский пролив между Сицилией и Калабрией, значит подвергнуть себя ненужному риску встречи с вражескими боевыми кораблями. Столкновение с врагом в море с предопределенностью закончилась бы катастрофой. Если встреча всё же случится, фрегат Мюирон должен завязать бой, тогда как остальные два корабля должны искать спасения у близкого берега. Особых надежд на венецианские посудины, плохо идущие под парусом, не имелось; план этот Гантом и Бонапарт придумали скорей для самоуспокоения, нежели как разумная последовательность действий, имеющая целью успех предприятия.
Погода не способствовали беглецам. Дул встречный ветер. За первые тринадцать дней пути корабли прошли только двадцать миль. Лишь 11-го сентября ветер, сменив направление, наполнил паруса. В ночь с 21-го на 22-е корабли прошли мимо острова Лампедуза, а ещё через день на горизонте показался большой остров Пантеллерия. За целый месяц плаванья путникам не встретился ни один корабль. Везло. Утром 25-го сентября корабли едва не столкнулись со стоявшей на якоре за мысом Бон английской эскадрой. К счастью англичане их не заметили. Возможно наблюдатели проморгали корабли Бонапарта из-за восходящего солнца, слепящего глаза. Быть может, английские моряки не смотрели в ту сторону, ибо идущие с востока суда встречались крайне редко. Много чаще попадались корабли, плывущие с запада и с севера. Один случайный взгляд рядового матроса мог изменить европейскую историю до неузнаваемости, но Судьба хранила Бонапарта.
Когда передовой корабль вышел из-за мыса и французские моряки увидали вражеские паруса (в этом путешествии беглецам все паруса были вражеские), сразу они подали сигнал следующим кораблям: движение дальше невозможно, на море враг. Так быстро как это было возможно, корабли развернулись и зашли обратно за мыс. День провели в небольшой бухте. Гантом отдал приказ быть готовыми к бою. Ночью на полных парусах флотилия, потушив огни и соблюдая строжайший запрет разговаривать, прокралась мимо английских кораблей.
Проскочив мима английского кордона, Гантом переменил направление. Корабли двинулись к Сардинии. К счастью попутный ветер гнал суда с бешеной скоростью в 13 узлов. Следуя на достаточном отдалении вдоль западного берега Сардинии, 28-го сентября корабли прошли мыс Фальконе. На другой день корабли, утром миновав пролив Бонифачо, отделяющий Сардинию от Корсики, поплыли вдоль западного берега Корсики. Днем 30-го сентября беглецы находились на расстоянии 20-30 миль от столицы Корсики. Гантом послал шебеку Фортюн на разведку. Моряки Фортюна должны были узнать у рыбаков, в чьих руках остров. Мюирон и Карэр, в ожидании вестей от разведчика, стали на якорь. Ветер крепчал. Тот самый крепкий попутный ветер, позволивший очень быстро преодолеть последнюю часть пути, усилившись еще больше, поднял шторм. Оставаться в открытом море стало небезопасно. Контр-адмирал Гантом решил рискнуть и с рассветом, не дожидаясь возвращения Фортюна, идти к берегу. При подходе к берегу моряки увидели разведчика, укрывшегося от шторма в маленькой бухте. Оттуда просигналили, что Корсика в руках Франции. На полных парусах корабли пошли в Аяччо.
Проведя максимально укороченную процедуру карантина, портовые служащие позволили командам и пассажирам сойти на берег. Когда в городе стало известно о прибытии знаменитого земляка, в порт стали прибывать люди, и вскоре там собралась огромная толпа. Все хотели увидеть удачливого генерала, прикоснуться к его славе.
Несколько проведенных в Аяччо дней стали для Бонапарта отдыхом на тернистом пути, какой ему избрало проведение. Большую часть времени генерал проводил один, днями бродя по местам детских игр, бывая в пустом родительском доме. Лишь вечером возвращался он на фрегат.
По рассказам местных чиновников и военных Бонапарт составил себе более или менее цельную картину политического и военного положения в Европе. От них он узнал о поражениях в Швейцарии и Италии, о смерти Жубера в проигранной битве под Нови, о русско-английском десанте в Голландии. Он узнал об отставке Талейрана и о смене команды директоров.
Вечером 6-го октября корабли Бонапарта продолжили путь. За это время море немного улеглось, но волна была всё ещё большая. Через два дня, наконец, показались берега материковой Франции. Однако опасность не миновала. Напротив, по воспоминаниям участников перехода именно 8-го октября эскадре грозила наибольшая опасность. В лучах заходящего солнца путники увидели на горизонте паруса. Адъютант Бонапарта Мерлин взобрался на мачту и оттуда крикнул своим товарищам, что видит паруса 22 кораблей на расстоянии примерно шесть морских миль. Предположили, что это эскадра лорда Кейта или адмирала Нельсона. Гантом хотел возвращаться на Корсику, но цель путешествия была близка, к тому же смеркалось. Бонапарт впервые за время перехода применил власть. Он приказал продолжать движение. Уже ночью достигли корабли прибрежных вод. Вражеской эскадры больше не было видно (Вероятно это плыл торговый караван). Высадку решили отложить на утро. Утром путники увидели, что они находятся недалеко от порта Фрежюс. На всех парусах пошла эскадра в спасительную гавань.
В 10 часов утра 9-го октября корабли причалили к пирсу порта Фрежюс. Радость местных жителей была огромна. Прибыл победитель Италии, покоритель Египта. Бонапарт боялся, что вследствие эпидемии чумы в Египте будет долгий карантин (Согласно указаниям комитета здравоохранения Республики корабли, прибывшие из Африки, должны пройти карантин длительностью сорок дней), но командир гарнизона, поднявшись на борт, чтобы лично поприветствовать знаменитого на весь мир генерала, первый нарушил предписания службы здравоохранения. Французы больше боялись австрийцев, которые захватили уже почти всю Италию, чем чумы. Вот как описывает прибытие Бонапарта Денон, бывший с ним на фрегате Карэр: «Ничто было так неожиданно, как наше прибытие во Францию. Новость об этом распространилась в народе с быстротой молнии. Как только увидели флаг командующего, сразу набережная была заполнена людской толпой. Имя Бонапарта произносилось таким образом, что было понятно как он здесь необходим. Воодушевление достигло высшей степени и даже вызвало некоторые беспорядки. Опасность заражения была забыта. Находившиеся на воде лодки в два счета заполнили наши оба корабля людьми, которые больше ничего не боялись. Сбылась их надежда и они снова видели Бонапарта. Нас спрашивали, в действительности ли он вернулся? Какой сердечный прием! Казалась, вся Франция покорилась ему, ему, который должен вернуть ей славу и честь. Казалось, что уже здесь случилась 18 брюмера! Во Фрежюсе нашего героя почти носили на руках. Часом позже он, в подготовленной для него карете, оставил город».
Вечером 9-го октября генерал Бонапарт с несколькими спутниками покинул город. Новость о его прибытии обгоняла карету. Повсюду его встречали толпы ликующего народа. 13-го октября они прибыли в Лион. В Лионе Бонапарт провел один день. За этот день он побывал на приеме, устроенным в его честь, а вечером посмотрел пьесу, которую артисты местного театра поставили в его честь. 16-го октября он приехал в Париж в свой дом на улице Виктория.
2
С дороги Бонапарт отписал начальству, объяснив в письме мотивы своего возвращения: «Граждане директоры со времени моего отъезда из Франции я всего лишь один раз получил от вас депеши, пришедшие ко мне 5 жерминаля (25-го марта 1799 года) под Акром. Они были датированы 14 брюмером (4-го ноября 1798 года) и 5 нивозом (25-го сентября 1798года) и сообщали мне о наших успехах в Неаполе, что позволило мне предположить о приближающейся войне на материке. С этого момента чувствовал я, что больше не могу долго находиться вдали от Франции.
Но сначала во время похода на Сирию я должен был уничтожить вражеские армии. Одна грозила пересечь пустыню и напасть на Египет, а вторая собиралась в большой спешки на Черном море . Десант был возможен только в Александрии или Дамиетте. Я доверил оборону Дамиетту генералу Клеберу, а сам выступил на Александрию. Из моей последней депеши вы уже знаете о ходе сражения. Сейчас Египет защищен против всякого нападения и полностью принадлежит нам.
После дипломатических переговоров я получил газеты из Англии до 6 июня 1799 г., из которых узнал о поражении Жубера в Германии и Шерера в Италии. После этого я отплыл на фрегатах Мюирон и Карэр, которые являются очень плохими парусниками. В опасностях думал я; моё место здесь, где сейчас более всего нужны мои способности. Я думал, переполненный такими мыслями, что если бы у меня не было фрегатов, то я, закутавшись в шинель, поплыл бы на баркасе.
Управление Египтом оставлено на генерала Клебера. Страна находится в лучшем состоянии, чем когда-либо за последние пятьдесят лет.
В дороге нам встретилось несколько английских крейсеров. Только благодаря быстрому реагированию и решительным действиям контр-адмирала Гантома я добрался до Фрежюса. После причаливания я немедленно выехал в Париж. Однако непривычный для меня сухой, холодный воздух вызвал недомогание, что является причиной моей задержки до 30 вандемьера».
В полдень следующего дня генерал Бонапарт посетил люксембургский дворец. Визит носил приветственный характер. Директоры были обеспокоены неожиданным прибытием знаменитого генерала, но более были обеспокоены огромной его популярностью в народе. Директоры обсуждали между собой вопрос об аресте Бонапарта по причинам: 1 – генерал оставил армию без соответствующего распоряжения правительства, 2 – нарушил карантин. Однако в тот день правительство приняло генерала ласково и государственные мужи не делали ему упреков.
Слава Бонапарта служила лучшей его защитой. Ни Робеспьера, ни Дантона, ни Моро, не возвеличивали так, как оставившего свой пост генерала Бонапарта. Газетчики накинулись на него, как голодные собаки на кость. Всё было интересно публики: его одежда, желтизна лица, его мысли и дела на загадочном востоке. Истосковавшаяся по чести и благородству общественность нашла своего героя. Сильные и влиятельные люди хотели его видеть, говорить с ним.
Ещё до визита к директорам, ранним утром 17-го октября, Бонапарт встретился с Талейраном. Это встреча стала судьбоносной, определяющей все дальнейшие события.
Узнав о прибытии команды Бонапарта во Фрежюс, Талейран обеспокоился, ведь выживший в песках генерал со всей итальянской горячностью потребует платить по счетам, которые Талейран давно списал со своего внутреннего долга. Однако здраво поразмыслив, Талейран понял, что если все правильно расставить, то из создавшегося помимо его воли положения можно извлечь немалую пользу. Одним словом, Талейран решил продать Бонапарту план переворота.
Определив главное, Талейран задумался, где и когда состоится сделка. Можно выехать навстречу генералу. Преимущество этого шага в том, что он первым из сильных мира сего успеет к Бонапарту, но беседа в карете или разговор в придорожном трактире отрицает интимность и основательность. Шарль отверг встречу в пути. Стало быть, сделка должна состояться в Париже. Талейран решил нанести визит Бонапарту так скоро, как это позволяют приличия. Талейран связался с Жозефиной. С той поры когда Талейран дал бал в честь Жозефины между ними установились доверительные отношения. Жена Бонапарта слегка опасалась приезда ревнивого мужа, боясь, что бесчисленные его родственники наговорят о ней всяких небылиц. Талейран посоветовал ей, дабы не случился конфуз безосновательной ревности, встретить мужа перед Парижем, а Жозефина в благодарность за ценный совет обещала непременно дать знать, как только он приедет. К несчастью они разминулись. Бонапарт въехал в столицу по другой дороге. Хорошо, что, вовремя сообразив, она успела вернуться. Чуть не сорвалось всё предприятие. Поздней ночью с 16-го на 17-е октября Талейран получи от Жозефины весточку – он приехал.
Утром 17-го октября Талейран входил в дом Бонапарта.
Сказать, что Бонапарт был зол на Талейрана, значит ничего не сказать. Он был взбешен. Генерал кричал на него, обзывал последними словами, топал ногами, брызгал слюной. В общем, закатил отвратительную сцену. Если бы не присутствие Жозефины в начале встречи, неизвестно чем бы всё кончилось. Когда Бонапарт устал и сделал перерыв, заговорил Талейран спокойно и взвешено. Он сказал, что бог свидетель его непричастности к бедам генерала в Египте. Он сказал, что не знает, кто Бонапарту все это нашептал, но он готов предоставить Бонапарту документы, исчерпывающи подтверждающие его полную невиновность. Но это будет несколько позже – продолжал Талейран – сейчас же следует подумать о другом. По мере того как Талейран говорил Бонапарт успокаивался. Потом появилась заинтересованность, и Бонапарт стал слушать внимательно. Жозефина, увидев, что опасность миновала, вышла. Ей были неинтересны мужские игры.
Талейран говорил, что Родина в опасности, что сейчас как никогда стране необходима сильная решительная личность, способная защитить несчастную Францию от внешних и внутренних врагов. Директория, этот Колосс на глиняных ногах, обанкротилась. Она ненавидима народом и армией. Франция никогда не простит им, если они не воспользуются сложившейся ситуацией и генерал Бонапарт, спасая страну, не возьмет всю полноту власти в свои руки. Этого хочет Франция, этого хочет История. Надо торопиться – говорил Талейран – Сийес и генерал Моро затевают интригу и могут их опередить. У них, конечно, ничего не получится, но они могут нанести любимой Франции непоправимый урон.
Бонапарт уже спокойно отвечал, что все это красивые слова и замечательные прожекты, но реально он не видит, как изменить ситуацию к лучшему.
– Позвольте, – возразил Талейран и дольше перешел к деталям.
Талейран рассказал Бонапарту, как воздействовать, используя слабые места, на каждого из директоров. Талейран рассказал Бонапарту, какие действия и в какой последовательности следует предпринять в отношении парламента, в отношении прессы (с ней бывший министр имел особые счеты). Талейран рассказал, что их поддерживает финансовая буржуазия в лице такого-то и такого-то банкиров, так что недостатка в деньгах не будет. Это был первый по-настоящему серьезный аргумент. Талейран сказал в заключении: в том не приходится сомневаться, что армия поддержит прославленного полководца, а народ уже сейчас готов видеть в Бонапарте вождя. Это был второй серьезный аргумент.
– Хорошо, допустим, – пытался спорить Бонапарт, – но я по опыту знаю, что нет такого дела, которое идет так как запланировано. Могут возникнуть досадные отклонения от плана или может возникнуть необходимость применения крайних мер к кому-нибудь. Как тогда?
– Есть у меня человек, способный решать деликатные задачи, – скромно отвечал Талейран. – Министр Фуше полностью на нашей стороне.
Это был третий и решающий аргумент.
– Это интересно, но как вы видите свое участие в процессе. И главное, какой ваш интерес в этом деле? ¬– спросил Бонапарт.
– Я могу взять на себя переговоры с директорами, обеспечивать связь с банкирами и Фуше. Армию и парламент я с вашего позволения оставил бы за Вами. С прессой мы потом разберемся. Она нам ещё нужна. Что касается моей доли пирога, в свое время мы обсудим этот деликатный вопрос.
Бонапарт в это утро не принял никакого решения, но обещал подумать. Ни то что бы он сомневался в качестве товара. Товар был отличный. План выглядел хорошо продуманным, добротно подготовленным и вполне осуществимым. Бонапарт, исходя из своего опыта, сомневался в качестве продавца.
С этим стороны расстались. Генерал Бонапарт поехал на встречу с директорами.
3
На выходе из Люксембургского дворца Бонапарта окружили боевые товарищи, по тем или иным причинам находящиеся в Париже. Генерал всех сердечно приветствовал. Пожимая руку офицеру, Бонапарт невольно смотрел на него в свете утреннего разговора с хитрецом Талейраном.
В этот день он нанес визиты некоторым министрам, а вечером долго беседовал с Талейраном.
Утром следующего дня Бонапарт ещё раз посетил Люксембургский дворец. Если в первый свой визит он был одет в гражданскую одежду, лишь с мамелюкской саблей на боку, то в этот раз Бонапарт явился верхом, в полном генеральском облачении, окруженный преданными ему офицерами. Уже одним этим он показал, что намерен играть более значительную роль, чем прежде. В тот день директоры были конкретнее. Бонапарту предложили по его выбору принять командование одной из армий. Генерал холодно отклонил предложение, ссылаясь на то, что после Египта ему требуется некоторое время для поправления здоровья. Хотя он ещё решил, стоит ли связывать свою судьбу с Талейраном, но не отрицал категорично такой поворот. Поэтому он отказался от командования, что означало выезд на фронт. Если путч неминуем, ему необходимо быть в Париже и иметь свободу рук.
Следующие три дня Талейран под видом визитов к прославленному генералу представил потенциальных заговорщиков. Бонапарту были представлены в первую очередь финансисты – основа предприятия. Министр юстиции Камбасерес должен придать всему предприятию видимость законности. Министр полиции Фуше и вся парижская полиция обеспечила бы спокойствие в столице, если бы якобинцы вздумали бы призвать народ на баррикады. Побывали у него депутации от партий и парламентских фракций. И, конечно же, не зависимо от Талейрана, к нему приходили товарищи по оружию – преданные ему офицеры и генералы.
Основываясь на мемуарах очевидцев событий, историки отмечают крайнюю осторожность Бонапарта 18-го, 19-го и 20-го октября. Бонапарт, колеблясь, не хотел, чтобы на него смотрели как на главу заговора, а на его дом как на гнездо революции. Поэтому, отмечают историки, он не принимал у себя сразу много людей, в разговорах вел себя осторожно и ничего не обещал. Это и понятно. Бонапарт не занимался организацией заговора, не было необходимости сплачивать, убеждать и уговаривать, обещать должности, чины и привилегии. Все это уже проделал Талейран. Бонапарт стоял перед дилеммой: дать согласие возглавить заговор, или не дать.
Смотр войск завершился полным удовлетворением Бонапарта. Революция имеет солидную основу и большие шансы на успех.
21-го октября Бонапарт согласился. Но высказал два непременных условия. Первое – не допустить загорание гражданской войны, что означало отказ от применения силы, либо применять её в очень ограниченном формате. Второе – сразу после переворота провести выборы, подтверждающие легитимность новой власти. Талейран согласился с разумностью и даже необходимостью обоих условий. После этого революция вступила в активную фазу.
Из пяти директоров самыми влиятельными являлись Баррас и Сийес. Однако при разногласии в Директории голос Барраса оказывался решающим. Поль Баррас был единственным, кто остался в правительстве с первых выборов по конституции III года республики. Сийес, в прошлом, как и Талейран аббат, приобрел известность тем, что ещё перед революцией написал ставшую популярной брошюру, защищавшую права третьего сословия. Он слыл великолепным юристом, прекрасно знающим римское право. Сийеса следует рассматривать не одного, а в связке с Роже-Дюко, ибо последний находился под полным влиянием первого. Стало быть, завоевать Сийеса означало завоевать и Роже-Дюко. Сверх того, Сийес имел сильную поддержку в обоих советах.
Идея конституционного переворота возникла у Сийеса, как только окрепла революционная ситуация. Летом текущего года Сийес, видя с каждым днем падающую популярность правительства, вместе с Роже-Дюко начал подготовку путча. «Каждый день здесь ожидают переворота, – писал он 8-го сентября в Берлин французскому послу. – Народ видит в нем конец застоя в промышленности и торговле». Для успешного проведения переворота он нуждался в поддержке армии. Ему нужна была «шпага». Сийес остановил свой выбор на генерале Моро.
Насколько Моро являл собой пример решительности и отваги на полях сражений, настолько он был нерешителен и робок в политике. Прежде чем дать согласие, Моро долго колебался. Возможно всемирной славой Наполеон обязан сомнениям генерала Моро, тем, что он, ссылаясь на не терпящие отлагательства дела в подчиненной ему после смерти Жубера итальянской армии, долго не давал согласие Сийесу на участие в заговоре. Наконец, когда Суворов увел русские войска из-под Генуи, и с его уходом для французских войск миновала крайняя опасность, Моро с большой неохотой согласился помочь Сийесу спасти Францию от захлестнувшего её хаоса. Утром 13-го октября Моро приехал в Париж. А вечером этого дня столицы достигла весть о чудесном возвращении генерала Бонапарта из Египта. 14-го или 15-го, на гребне сенсации обретения национального героя, Моро отказал Сийесу в категорической форме. Таким образом, в эти решающие дня директор остался без шпаги.
22-го октября заговорщики начали действовать. В этот день произошли две встречи. Бонапарт встречался с Баррасом, а Талейран с Сийесом. Напарники распределили роли, исходя из внутреннего убеждения Бонапарта, что он сможет договориться с Баррасом, с многолетним своим опекуном. По конституции III года республики Баррасу оставалось находиться во власти не более года. Разумно отдать бразды правления сейчас и добровольно, получив взамен… Вот об этом предмете и должна состояться беседа. Так думал генерал, входя в дом Барраса.
Поль Баррас, выслушав неуклюжие намеки Бонапарта, усмехнулся и сказал, что черные дни Директории миновали, положение стабилизировалось, он не видит необходимость что-либо менять, а уж если что-то менять, то его опыт и положение дают ему право рассчитывать на особою роль. Другими словами, Баррас изъявил готовность возглавить предприятие. Другой роли он не хотел. Это совсем не понравилось Бонапарту. Он обещал подумать, посоветоваться и дать ответ через несколько дней.
Иначе развивалась встреча Талейрана с Сийесом. Талейран говорил намеками и иносказаниями, дабы директор не имел формального повода обвинить его в измене государству. Однако Сийес, оставшись без шпаги и, стало быть, без поддержки армии, не думал об обвинении. Он сам искал измены тому государству, которое олицетворял. Когда Талейран обозначил позицию и назвал имя Бонапарта как безусловного лидера патриотических сил Франции, Сийес задумался. Генерал Моро оробел, но генерал Бонапарт, вынырнувший из небытия, как Орфей из мрачного царства Аида, не оробеет, пойдет до конца, не оглядываясь. Место лидера, выходило из слов Талейрана, занято.
Сийес стал осторожно расспрашивать. Уяснив, что в новой команде Талейран не собирается занимать ведущую позицию, а удовлетворится портфелем министра, Сийес облегченно вздохнул. Речь зашла о Баррасе. Талейран дал понять, что позиция Барраса ещё не определена. Стало быть, сделал вывод Сийес, вторая позиция пока вакантна. Обсудили Гойе и Мулена.
– Друзья свободы не намерены беспокоить этих мужей по пустякам, – сказал, улыбнувшись, Талейран.
Расстановка сил Сийесу принципиально стала понятна. Он понял, что «друзья свободы» планируют создать правительство во главе трех, максимум четырех человек, что патриотические силы ему предлагают занять вторую, после Бонапарта, позицию или третью, после Бонапарта и Барраса.
И началась торговля. Разговор пошел свободней и откровенней.
– Я не один, со мной Дюко, – со значением произнес Сийес, промокая батистовым платком влажный лоб.
– Разумеется, – ответил Талейран, – друзья свободы, полагаясь на вас, полагаются, тем самым, на Дюко.
Это уже было кое-что. Вторая и третья или третья и четвертая позиции могут перевесить первую. Во всяком случае, при таком раскладе существует возможность маневра. И потом, Сийес рассчитывал манипулировать «недалеким» генералом.
– И потом, – продолжал Талейран, – мне точно известно, что Бонапарт не собирается засиживаться в Париже. Враг у ворот и дело генерала защищать родные пределы. А на войне, не приведи господь, конечно, – Талейран перекрестился, вызвав улыбку Сийеса, – на войне, случается, убивают. Если это произойдет, вы останетесь надеждой французских патриотов. К тому же, – видя реакцию Сийеса, совсем откровенно добавил Талейран, – во время войны кому-то надо управлять страной.
Этот аргумент стал решающим.
Сийес сказал, что готов встретиться с «патриотами», что он, как любой честный француз, готов на все для величия Франции. Предварительно встречу с Бонапартом наметили через день, на 24-е октября.
Талейран сразу после встречи с Сийесом поехал к Бонапарту. Генерал ждал его в самом мрачном расположении духа. Пригласив гостя в кабинет и закрыв плотно дверь, Бонапарт сказал, что все пропало. Баррас отказался. Точнее говоря, не отказался, но выдвинул такие условия, на которые он, Бонапарт, решительно не пойдет, что лучше ему поехать в Италию или в Германию воевать с австрийцами, чем сидеть в Париже в подчинении Барраса.
– Прежде чем мы перейдем к Баррасу, мой генерал, – перебил Талейран раздраженную речь Бонапарта, – я расскажу вам о встрече с Сийесом.
По мере доклада Талейран Бонапарт успокаивался, раздражение его утихало.
– Сийес и его вечный спутник Дюко на нашей стороне, – закончил Талейран. – С Баррасом мы сделаем так. С ним нужно тянуть время. Ваши переговоры с Сийесом, – послезавтра вы встречаетесь с ним, – мы обставим так, чтобы у Барраса создалось впечатление вашего с Сийесом спора за второе место в новой команде. Поэтому на людях вы должны показывать взаимную неприязнь и раздражение друг другом. А чтобы оградить себя от всякого рода неожиданностей с его стороны, мы попросим Фуше присмотреть за ним, а также как за Гойе и Муленом. Когда же он опомнится и поймет, что его водят за нос, будет поздно. Мы ему предъявим ультиматум, который он должен будет принять.
– Я всегда знал, что Вы хитрая лиса, – улыбаясь, сказал Бонапарт. – Пусть будет по вашему.
Сийес в это позднее утро поехал с визитом к Дюко. Сийес без обиняков заявил младшему партнеру, что у него только что побывал Талейран и предложил им, Сийесу и Роже-Дюко, участвовать в государственном перевороте.
– Друзья свободы нам предлагают, при удачном стечении обстоятельств, вторую и третью позицию в правительстве. При неудачном, соответственно, третью и четвертую. Неудачное стечение обстоятельств означает вхождение в правительство Барраса. Мы должны сделать все, разумеется, при условии, если Вы согласны участвовать в предприятии.
Дюко, не колеблясь, согласился, а Сийес продолжил:
– Мы должны сделать все, чтобы этого не случилось. Тогда возглавлять правительство будут три человека – Бонапарт, я и вы. Если мы с вами будем выступать единым фронтом, в этом я нисколько не сомневаюсь, то фактически мы будем управлять страной. Правда есть ещё Талейран, но с ним всегда можно договориться. Он хоть и пройдоха, но человек разумный и свою выгоду понимает.
В этот день, 22-го октября, произошло еще одно событие не столь значительное по сравнению с предыдущими, но все же достойное упоминания. На обеде у директора Гойе Бонапарт познакомился с генералом Моро. В сфере военного искусства они соперничали и в рамках соперничества частенько злословили, подвергая критики военные действия или бездействия соперника. На обеде они не подружились, но личное знакомство значительно смягчило отношения генералов.
Следующий день, 23-го октября, ознаменовался для заговорщиков важным происшествием. Как повелось, в начале месяца брюмера Совет старейшин и Совет 500 переизбирали своих председателей и инспекторов. Совет 500 избрал 220 голосами за из 306 присутствующих председателем Люсьена Бонапарта, младшего брата Наполеона. Это избрание стало неожиданностью для самого Люсьена. Идея избрания Люсьена председателем совета 500 принадлежала Сийесу, хорошо знающим насколько важна роль председателя в предстоящем перевороте. Имея добрые отношения со многими депутатами в совете, Сийес посоветовал некоторым из них выдвинуть кандидатуру Люсьена на выборы. Дальше при голосовании сказалась раздутая газетами популярность старшего брата.
Как и планировалось, 24-го октября произошла встреча главных заговорщиков. В доме Сийеса встретились Бонапарт с Талейраном с одной стороны, и Сийес с Дюко – с другой. Сийес с общего согласия взял слово, начав излагать своё видение вопроса.
– Во-первых, – сказал Сийес, – высшее руководство страны должно представлять собой триумвират.
– Нужно допускать возможность присоединение Барраса, – вставил Бонапарт. – Впрочем, это не обязательно, – тут же поправился он. – Соображения по этому поводу выскажет Талейран
– Да, конечно, – несколько смутился докладчик. Сийес оставил тему состава правительства и перешел к плану захвата власти.
– Первое, что нужно сделать, это получить одновременную отставку всех членов Директории. Тем самым мы вызовем конституционный кризис. После этого, ввиду опасности левого заговора, организацию которого разумно было бы поручить вашему подопечному, – Сийес выразительно посмотрел на Талейрана. Тот кивнул, соглашаясь. – В силу угрозы заговора якобинцев в Совете 500 следует поставить на голосование вопрос о новом правительстве при руководящей роли генерала Бонапарта, как единственного человека, способного справиться не только с внешней, но и с внутренней опасностью. Потом необходимо провести изменения следующих статей конституции, – Сийес назвал номера статей, внимательно посмотрел на соратников и с чувством добавил: – Вообще говоря, эту наспех сработанную конституцию нужно давно менять.
Бонапарт чувствовал потребность что-то сказать.
– Вы правы. Конституция никуда не годится.
Некоторое время говорили о недостатках основного закона. В заключении дискуссии Бонапарт, обращаясь к Сийесу, сказал:
– Мы бы все попросили вас сразу после победы возглавить работу по созданию новой конституции.
Сийес был польщен и рад и как не пытался, не смог скрыть радость. Он считал себя лучшим юристом Франции, кому как не ему заниматься этой работой.
Слово взял Талейран. Он высказал свое мнение о Баррасе и рассказал как компаньонам следует вести себя по отношению к нему. С Талейраном все согласились; Баррас в самом деле последнее время несносен, а его притязания безосновательны.
На другой день, 25-го октября, Бонапарт принял у себя ответный визит. Встреча проходила в том же формате, что и предыдущая. На этой встрече было внесено два существенных предложения. Первое от Талейрана – ввиду опасности левого переворота добиться в парламенте назначения Бонапарта командиром парижского гарнизона. Второе предложение поступило от Сийеса – во избежание ненужных эксцессов со стороны определенной части всегда готовой к беспорядкам парижской черни перенести решающие заседания советов из Парижа в пригород. Три статьи конституции (102, 103 и 104) давали право Совету старейшин сделать это. Он предложил Сен-Клу. Оба предложения были единодушно приняты.
Стал вопрос о том, как назвать то образование, которое спасет Францию, избавившись от Барраса, Гойе и Мулена. Дюко по совету Сийеса, уже размышлявшего над новой конституцией, предложил назвать его консульством, а правящую тройку назвать консулами. В имени этом Сийеса чудилась некая ментальная связь с Римом и римским законодательством. Бонапарт не противился. По большому счету ему было все равно, как называться: хоть Консульством, хоть Большим Диваном. Талейран тоже не имел возражений. Не названия определяют суть явления, а события наполняют смыслом имена.
Бонапарт сказал, что когда всё закончится необходимо провести плебисцит, дабы обеспечить легитимность правительства. Все предложения были приняты. Заговор приобрел очертания, пока ещё слабо заметные для постороннего глаза, но вполне вещественные.
В последующие дни между Сийесом и Бонапартом, иногда с Талейраном, иногда с Дюко, но уже не вчетвером, произошли еще ряд встреч, на которых уточнялись второстепенные детали. На людях Сийес и Бонапарт, в точности с принятой схемой поведения, показывали крайнее нерасположение друг к другу.
В эти дни Бонапарт много работал. Лишь изредка позволяет он себе отвлечься в театре, который он очень любил. При посещениях театра генерал старался сохранять инкогнито. Не всегда это удавалось. Однажды его узнали и публика прервала представление возгласами «Viva Bonaparte». Чтобы не сорвать спектакль окончательно, Бонапарт покинул театр после первого действия.
30-го и 31-го октября от агентов Фуше стали поступать доклады об активности Барраса. На заседании 1-го ноября заговорщики пришли к выводу, что Баррас, обеспокоенный долгим молчанием Бонапарта, готов к действиям против них. Дальше ломать комедию не получится, в этом заговорщики были единодушны Пора Баррасу открыть карты, но что ему обещать? Талейран предложил откупиться. Бонапарт высказал сомнение, пойдет ли он на это?
– Я хорошо его знаю, – успокоил Талейран сомнения генерала, – речь пойдет не о том согласен он или нет, а о сумме отступного.
Видя категорическое нежелание Бонапарта встречаться с бывшим покровителем, Талейран великодушно вызвался уладить это щекотливое дельце.
На следующий день, 2-го ноября, Талейран, предварительно уведомив Барраса запиской, приехал к нему с визитом. Баррас догадался о цели визита Талейрана и с нетерпением ждал от него предложения возглавить заговор. Какого же было его удивления, когда, по мере того как бывший министр в своей витиеватой манере говорил и говорил намеками и полунамеками, он постепенно осознавал, что «друзья свободы» не только не хотят дать ему главенствующую роль, но вообще не собираются принимать его в свою компанию. В конце длинного, красочного монолога, который Баррас выслушал не перебивая, Талейран сказал, что «патриотические» силы высоко ценят вклад гражданина директора в его неустанной работе над величием Республики, что Франция никогда не забудет своего верного сына и, что они готовы еще выше оценить его заслуги если гражданин директор будет столь любезен и поймет цели и задачи патриотического движения. Это было приглашение к торговле. Выслушав, Баррас ответил, что ему надо подумать.
– Думайте, мой друг, – сказал Талейран, пожимая плечами, – я подожду в гостиной. Спешить мне сегодня некуда.
Оставшись один, Баррас проанализировать свое положение. Первое, его обманули, провели как мальчишку. От досады Баррас готов был себя высечь. Ведь знал, что в деле Талейран, а коль берется за дело это аббат, то нужно быть вдвойне, втройне осмотрительным. Но каков Бонапарт! Какую комедию он разыграл с Сийесом! «Не ожидал я такой прыти от этого вояки», – думал Баррас.
«Ну хорошо, – рассуждал дальше Баррас, – допустим. Допустим, я подниму шум и изобличу заговор, который, кстати, еще нужно доказать. Они от всего откажутся и правильно сделают. Но даже если допустить, что у меня есть ещё время и я соберу доказательства. Кто воспользуется ситуацией? Ответ ясен – левые. А я за свою благородную глупость попаду под огонь двух враждующих партий. С одной стороны заговорщики с другой стороны якобинцы. Я наживу себе столько врагов, что не хватит трех жизней разделаться со всеми. И потом, что лично я выиграю? Через полгода, максимум через год по конституции я должен буду уступить свое место. Даже если заговор будет подавлен, нет никакого шанса остаться дольше на вершине власти. Нелогично бороться против антиконституционного заговора, победить его, а через несколько месяцев ставить вопрос об изменении конституции в свою пользу. На это парламент никогда не пойдет. Значит, так или иначе отставка. А вот тут бесчисленные враги мои все мне припомнят. Как не крути, а следует принимать предложение этих негодяев. Лучше сейчас уйти с деньгами ,чем через полгода с синяками.
Решившись, Баррас вышел к Талейрану.
– Что ж, любезный Талейран. Я готов прислушаться к голосу «друзей свободы», – дальше Баррас говорил открытым текстам. – Я готов подать в отставку, но за это я потребую компенсацию.
– Разумеется, – с готовностью отозвался Талейран, – это даже не компенсация, а признания вашего вклада.
– Оставим слова, – поморщился Баррас.
Он назвал сумму.
– В франках? – уточнил Талейран.
– Оставьте франки вашему генералу, - зло усмехнулся Баррас. – В фунтах.
Даже Талейрану, привыкшему брать много или очень много, запрос показался несколько завышенным.
– Что Вы, – удивился Талейран аппетиту директора, – во всей Франции столько нет.
– Это меня не интересует. Вы хотите получить то, что у меня есть, я назвал цену. Потрясите ваших банкиров.
– Я не могу один решать о такой сумме, – сказал Талейран, – мне надо посоветоваться»
– Идите, советуйтесь с патриотическими» силами, – Баррас не смог удержаться, чтобы не съязвить, – Но знайте, что время вам до завтра. Если вы снова вздумаете меня водить за нос и исчезните на неделю, как Бонапарт, я подниму такой шум, что ваша летняя перепалка в газетах покажется вам райской музыкой. Если завтра я вас не увижу, я начинаю действовать.
– Хорошо, хорошо. Завтра я у Вас, – успокоил его Талейран.
– Сколько? – переспросил удивленно Бонапарт, когда Талейран назвал ему требование директора Поля Барраса, – да он что, с ума сошел! Где мы найдем столько денег!
– Найти-то можно, – задумчиво произнес Талейран, – и даже проценты не попросят.
– А что же попросят? – с болезненным раздражением спросил генерал.
– Попросят, – спокойно продолжал министр, не давая себя сбить, – гарантии на поставки для армии.
– Да я смотрю, вы здесь все заворовались!
Талейран не ответил, лишь вздохнул.
– Вот что, – уже спокойней продолжал Бонапарт, – постарайтесь снизить хотя бы наполовину. Не хватало нам ещё финансового кризиса из-за Барраса. И соглашайтесь.
– А гарантии? – напомнил Талейран.
– Давайте и гарантии, – злясь, ответил Бонапарт. – Если мы проиграем, это не будет иметь значения, а если победим, то как-нибудь разберемся.
– Есть ещё один вариант, – сказал Талейран.
– Кокой?
– Пообещать, но не дать.
Бонапарт подумал несколько секунд:
– Нет, в такие игры я не играю. Давайте гарантии.
– От вашего имени? – торопливо спросил Талейран.
– От моего имени, – Бонапарт сердился.
– Договорились. С этим позвольте мне откланяться. Нужно обговорить кредит с банкирами.
Талейран ушел.
Утром 3-го ноября Талейран, как и обещал, появился у Барраса. Между ними начался настоящий торг. Несколько уменьшил свои аппетиты Баррас. Талейран же поднял сумму от первоначально названной им и показавшуюся Баррасу сильно заниженной. В этот день стороны так и не смогли прийти к соглашению. Министр взял еще один тайм-аут.
– Дорогу осилит идущий, – весело сказал Талейран прощаясь. – Я думаю, завтра мы сможем договориться по этому вопросу.
– Надеюсь, – устало ответил ему Баррас.
Лишь 4-го ноября цена была окончательно утрясена.
– Потребуется три-четыре дня, прежде чем искомая сумма будет собрана, и я вам принесу вексель на предъявителя, – сказал Талейран в заключении.
– Но не больше. И учтите, не вздумайте крутить.
– Будьте покойны, гражданин директор, никому не нужны лишние неприятности.
4
После принципиального согласия Барраса довольствоваться отступными заговор вступил в активную фазу. Начиная с 3-го ноября вплоть до начала переворота 9-го ноября (18-е брюмера) дом Бонапарта на руе де Виктория превратился в главный штаб революции. Постоянно приходили и уходили люди. Военные, гражданские, депутаты обоих Советов, промышленники. Заговорщики могли не бояться разоблачения. Министр Фуше поставил полицию на службу путчистов. Вместо того чтобы бороться с заговором, все ресурсы парижской полиции охраняли заговор. То, что Талейран планировал ещё летом, проведя через Директорию назначение Фуше, сейчас приобрело зримые контуры. Сам Талейран в эти дни отступил в тень. Все принципиальные вопросы решены, а лишняя реклама Талейрану не нужна, ибо всегда существует вероятность провала предприятия, и тогда будут хватать тех, кто находился рядом с вождем в последние дни. В эти шесть дней Талейран почти не виделся с Бонапартом, оставив последнему решение технических вопросов. С безопасного расстояния он наблюдал за лихорадочной деятельностью по подготовке переворота, контролируя, тем не менее, ключевые позиции.
В Париже в то время расквартировалась 17 дивизия. На офицеров и солдат этой дивизии Бонапарт мог положиться. Солдаты были готовы выступить против ненавистных «адвокатов», если их будет вести прославленный генерал, на знаменах которого всегда начертаны слова победы. Сложнее обстояло дело с гвардией Директории и парламентской гвардией. (Каждая властная институция обладала собственными военизированными частями). Эти отряды в гораздо меньшей степени были подвержены влиянию авторитета Бонапарта. Они являлись скорей полицейскими нежели линейными частями. Но они были в меньшинстве и при необходимости батальоны 17 дивизии могли блокировать обе гвардии.
Ходившие со времени приезда Бонапарта разговоры о необходимости наконец-то занять армии подобающего место во Франции, разговоры, при которых Бонапарт до сих пор отмалчивался, сейчас получили подтверждения генерала, что вызвало в среде военных большое оживление и энтузиазм. Бонапарт по-прежнему никому из генералов не доверил свои планы, однако начиная с 3-го ноября он уже не отмалчивается, а разговаривает с сослуживцами в форме приказов, в той форме которая принята на полях сражений. Генералы и офицеры его окружающие почувствовали – близко дело.
Бонапарт мог рассчитывать в первую очередь на генералов, прибывших с ним из Египта: Бертье, Мюрата, Андреосси, Ланна, Леклерка, Мармон, а также контр-адмиралов Гантома и Дюмануара. Бонапарт мог положиться на генералов, знакомых ему по итальянской компании: Морана, Фрегевиля, Беррюйе, Монси, Дюпона, Гарданна и Леполя. Он мог надеяться на помощь находившихся в Париже генералов Бёрнонвиля и Серюрье, адмирала Брюи и в меньшей степени на генерала Макдональда и генерала Лефевра. Последний занимал должность командира парижского гарнизона.
Вечером 6-го ноября состоялся запланированный Директорией официальный ужин в честь Моро и Бонапарта. Героем по сценарию директоров Барраса, Гойе и Мулена должен быть генерал Моро, спаситель республики от русских варваров Суворова, а генерал Бонапарт по меньшей мере должен был почувствовать недовольство правительства и сделать надлежащие выводы. Зная сценарий правительства, многие из приглашенных на этот праздник военных и гражданских чинов не пришли. В политической атмосфере Парижа явственно ощущалось, что корабль Директории идет ко дну. Бонапарт вел себя холодно, если не надменно, и вскоре покинул прием. Этот прием был похож не на праздник, а на похороны действующего правительства, где всякий вздыхает и сожалеет, но ничего поделать не может. А на другой день, днем 7-го ноября, в доме Бонапарта состоялся альтернативный прием, на который приехал и генерал Моро, приглашенный Бонапартом на правительственном приеме. Это был последний смотр сил перед выступлением. К Бонапарту в тот день пришел, не бывавший у него уже четыре дня, Талейран. Главная цель встречи – привлечь на свою сторону Моро. Не без труда Бонапарт и красноречивый Талейраном убедили Моро, что Директория есть зло для Франции и зло это следует бескровно устранить. Моро, хотя и неохотно, но согласился не препятствовать патриотам с силу того, что всё уже слишком далеко зашло и в силу того, что собравшиеся у Бонапарта высшие офицеры, которых Моро знал и уважал, крепко стояли на стороне патриотов. Таким образом, седьмого ноября был устранен последний камень на пути Бонапарта к власти, а Директория без Моро осталась совершенно беззащитной перед насилием собственной военной машины.
Настроение на обеде у Бонапарта было нервное и приподнятое. Вчера в Люксембургском дворце печалились по умирающему Прошлому, сегодня у Бонапарта праздновали рождение Будущего.
Не только приемом у Бонапарта ознаменовалось седьмое ноября. Вечером того дня активно включилась в дело группа депутатов-заговорщиков. Как Бонапарт вербовал сторонников переворота в среде военных, так и Сийес соблазнял светлым будущим Франции депутатов Совета старейшин и Совета 500.
Заговорщики переворот наметили на 18-е брюмера (9-е ноября). Не так много оставалось времени у депутатов для подготовки такой сложной операции и, как мы увидим, операция на открытом сердце Франции прошла не совсем так гладко, как планировали хирурги. Вечером 16-го брюмера (7-е ноября) у председателя Совета старейшин Лемерсье состоялось расширенное заседание депутатской фракции путча. В этот вечер не смогли договориться обо всех деталях, и утром 17-го брюмера дня у депутата Лаге состоялась еще одна встреча парламентариев. Депутаты с любовью к деталям обсудили и утвердили сценарии заседаний Совета старейшин и Совета пятисот. Они решали кто и в какой последовательности будет выступать, кто и какие предложения вносит, как предположительно будет идти голосование, какие могут возникнуть осложнения и каким образом преодолеть эти осложнения. Кроме того, путчисты составили список парламентариев, с чьей стороны особо вероятны противодействия спасению Франции и наметили мероприятия по нейтрализации твердолобых. В завершении второго совещания депутаты подготовили проект акта переноса заседаний обоих палат парламента в Сен-Клу и проект приказа назначения генерала Бонапарта командиром воинских частей в Париже. В общем и целом на совещаниях был написан и отчасти отрепетирован сценарий грандиозного спектакля.
В остальном эти два дня, 7-го и 8-го ноября, прошли в напряженной подготовке. Вечером 8-го ноября Бонапарт отдал приказ состоящим в заговоре офицерам: завтра в шесть часов утра собраться у его дома, чтобы сразу же после получения командования 17 дивизией сменить ненадежных командиров на уровне полков и батальонов и привести воинские части в боевую готовность. Еще раньше были подготовлены и втайне отпечатаны брошюры и прокламации для народа, объясняющие населению долженствующие произойти изменения в стране.
Вечером восьмого Жозефина пригласила на завтрак 9-го ноября на восемь часов директора Гойе. Бонапарт рассчитывал за чашкой кофе добиться отставки Гойе. Вечером восьмого Сийес и Роже-Дюко написали и передали парламентской группе заговорщиков заявления об отставке. Копии этих заявлений получил Бонапарт, чтобы использовать их как аргумент при разговоре с Гойе.
В ночь с восьмого на девятое ноября в Тюильри, где проходили заседания Совета старейшин, прошла в напряженной деятельности
«Я провел ночь в комитете инспекторов Совета старейшин, – писал в мемуарах Корне, которого позже Наполеон пожаловал титулом графа и назначил сенатором. – Ставни и оконные шторы были плотно закрыты, чтобы не заметили, что комнатах работают, так как мы знали, что за нами наблюдают. Мы готовили повестки членам Совета, однако отложили примерно дюжину, в смелости которых были сомнения. Эти повестки отослали, когда постановление уже было издано».
В пять часов утра посыльные унтер-офицеры с повестками отправились к депутатам. Парламентариев приглашали на экстренное заседание, которое должно начаться, как было написано в повестке, между 7 и 8 часами. По причине раннего для депутатов времени манипулировать собранием было относительно просто. Председатель комитета инспекторов зачитал обращение к депутатам. В неопределенных выражениях он поведал депутатам о грозящей опасности, о направленном в грудь республики кинжале якобинцев, о том, что в последнее время в Париже стало их много, о возможном заговоре. Затем, в соответствии со сценарием, слово попросил депутат Режне, который во времена Империи занимал пост Верховного судьи. Он предложил перенести заседания обеих палат парламента в Сен-Клу. Парламент должен перебазироваться в Сен-Клу и продолжить там продолжить работу. Первое заседание на новом месте должно начаться 19-го брюмера ровно в полдень. Голосованием депутаты Совета приняли предложение Режне.
Следующий оратор предложил назначить генерала Бонапарта командиром парижского гарнизона, мотивируя опасностью левого переворота и тем, что генерал Бонапарт имеет опыт усмирения антиправительственных выступлений. И это предложение было принято. Декретом Совета генерал Бонапарт назначался командиром 17 дивизии, парламентской гвардии и национальной гвардии.
Декрет Совета старейшин повезли Бонапарту депутаты Корне и Барелон, позднее получивший титул барона. Когда они прибыли к дому Бонапарта, там царила напряженное ожидание. Дом был слишком мал, чтобы вместить всех прибывших, поэтому множество офицеров ожидали распоряжений во дворе, в конюшне, в комнатах прислуги. Инспекторы залов передали Бонапарту давно и с нетерпением ожидаемый декрет. Генерал вышел к собравшимся офицерам впервые со времени приезда из Египта в мундире высшего генерала и произнес короткую, как перед битвой, зажигательную речь, вызвавшую у бурю офицерского восторга. Вскоре прибыл отряд драгун. Отдав не терпящие отлагательства приказы, Бонапарт вскочил на лошадь и, окруженный преданными генералами, галопом помчался в Тюильри. По пути на встречу с парламентом отряд Бонапарта сильно вырос, присоединением групп военных и отдельных верховых офицеров, желающих счастья любимой Франции.
Против обыкновения горожане наблюдали за военными шевелениями на улицах Парижа совершенно спокойно. Все давно ожидали падение режима адвокатов. Будет ли лучше правление военных, не смог бы предсказать даже Нострадамус, но адвокаты всем надоели и никто не хотел становиться на защиту Директории. Конечно, стояли на улицах и площадях тысячи зевак, не хотевших пропустить интересное зрелище, но толпа была не больше чем на обычных военных парадах или народных гуляниях и настроена была мирно, если не равнодушно.
В 10 часов утра генерал Бонапарт и элита французской армии числом примерно до двух эскадронов прискакали в Тюильри. Совет старейшин, не ведая какая участь уготовлена ему, встретил генерала бурей оваций. Генерала сразу же, как нового командующего, привели к присяге.
Не в первый раз Бонапарт произносил речи перед гражданским собранием. Но в Италии, в Раштатте или в Египте он был господином положения, здесь же на него взирали как на смелого, но недалекого вояку. Это обстоятельство несколько смущало генерала. К тому же он вовсе не собирался выполнять какие-либо обещания, которые он даст с трибуны Совета старейшин. Смелость генералу придавали стоящие у ворот Тюильри товарищи по оружию, вооруженные саблями и пистолетами. В любой момент, если станет совсем горячо, он мог отдать приказ насильственного захвата власти.
По воспоминаниям очевидцев его короткая речь была не так уж плохо произнесена. Видимо он не раз репетировал ее. Однако вместо принятого текста клятвы, которого от него ждали парламентарии, произнес он следующие: «Республика разрушается. Вы это знаете и приняли закон, который её спасет... С помощью всех друзей Свободы и основателей я, как защитник Республики буду её защищать. Генералы Бертье Лефевр и все мужественные, стоящие под моей командой разделяют мои чувства. Вы приняли закон, направленный на всеобщее благо; наша армия будет его выполнять. Мы хотим Республику, основанную на Свободе, Равенстве и на священных принципах народного представительства. У нас она будет; в этом я клянусь».
Это короткая речь прелестна тем, что ее не касалось редакторское перо секретаря Наполеона. Из-за строгой секретности предприятия он не мог никому доверить ее, стало быть – писал ее сам от первого до последнего слова.
Зал приветствовал речь генерала Бонапарта продолжительными аплодисментами. Депутаты думали, что это преамбула к самой клятве, которая имела определенный выверенный и утвержденный текст. Каково же было их изумление, когда они поняли, что Бонапарт уже поклялся своими словами и продолжения не будет. Раздались голоса, требующие произнесения текста клятвы, но умелыми действиями инспекторов залов все поползновения прорваться на трибуну были пресечены. Очередной оратор, конечно из числа патриотов, объявил, что следует торопиться с переездом в Сен-Клу и прекратить ненужные прения.
В полдень открылось заседание Совета 500. Председатель Совета, Люсьен Бонапарт, сразу после открытия проинформировал депутатов о событиях этого утра в Совете старейшин и предложил последовать за ним в Сен-Клу. Без особого труда по этому вопросу было получено положительное голосование.
На этом завершилась первая часть первого дня революции. По плану заговорщиков в этот день ещё необходимо получить заявления об отставки директоров. Сийес и Роже-Дюко уже это сделали.
Гойе мудро поступил, не поехав не завтрак к Жозефине, а послал туда свою жену. Мадам Гойе, поболтав с Жозефиной о всяких пустяках минут десять, поспешила откланяться. Жозефина с ней передала записку гражданину директору с просьбой всё же посетить её дом. Мадам Гойе передала записка мужу, не преминув, впрочем, заметить, что дом Бонапартов полон вооруженных офицеров. Гойе к этому часу был уже информирован Фуше о переносе заседаний Советов в Сен-Клу, а значит предупрежден. Это неразлучная связка Талейран – Фуше на всякий случай готовила себе пути отступления. Гойе тотчас же послал посыльных ко всем директорам с просьбой немедленного экстренного заседания правительства. Сийеса посыльный не застал дома. Он уже уехал в Тюильри. Роже-Дюко, сказавшись неотложными делами, тоже отправился туда. Баррас, который с минуты на минуту ожидал прихода Талейрана с деньгами, ответил Гойе, что он не может прийти, поскольку принимает ванну. Откликнулся один Мулен.
Между тем Баррас был не на шутку обеспокоен отсутствием Талейрана. Он послал секретаря Ботто в Тюильри, зная наверное, что там сейчас должны быть его должники – Бонапарт или Талейран или оба. Талейрана секретарь не нашел (не так он глуп, чтобы светиться вместе с заговорщиками), а к Бонапарту не без труда все же пробился, однако видя, что дело приняло серьезный оборот не нашел ничего лучшего как только заверить генерала, что он полностью на стороне «друзей Свободы». В отсутствии секретаря пришел посыльный от Гойе (тот ещё не понял, что всё кончено) пришлось ему соврать первое, что пришло в голову. Ничего не оставалось делать, как только ждать. Наконец изрядно напуганный камердинер доложил о прибытии Талейрана.
Гость вошел, хамски ухмыляясь, в это время, как по заказу, в комнату проник мелкий звук барабана, приглушенный двойными рамами. Из портфеля Талейран выложил на мраморный столик, стоящий у окна, несколько листов, среди них прошение об отставки и чек гамбургского банка. Затем он отдернул тяжелые шторы, широко распахнул створки, приглашая Барраса взглянуть на площадь. Внизу маршировали гвардейцы и редкая толпа под бой барабана лениво восклицала: «Долой Директорию!». Узрев весь этот ужас, Баррас сильно смутился и подписал прошение об отставке, мельком глянув на чек. Довольный Талейран, воркуя про благодарность Франции, спрятал прошение в портфель и, кланяясь, вышел из гостиной. Баррас, уже не директор, а частное лицо, захотел тщательно изучить чек. На столике его не было, не было на ковре, не было нигде. Талейран случайно прихватил его вместе с подписанным прошением об отставке.
На самом деле мы не знаем и никогда не узнаем что произошло в гостиной Барраса в полдень 18-го брюмера, ибо ни Талейран, ни Баррас в своих мемуарах об этом случае умолчали. Сомнительно однако, что Баррас поставил свою подпись под впечатлением спектакля на площади. У него было много пороков, но трусость не входила в их число. Он не побоялся открыто выступить против Робеспьера, рискуя, в буквальном смысле слова, головой; он не испугался отдать приказ генералу Бонапарту картечью снести монархистов с площади святого Роха, он не дрогнул, приказав арестовать директоров Карно и Бартелеми. Не мог его испугать гвардейский барабан под окнами, не такой это был человек.
Как бы там ни было, политическая карьера Барраса закончилась. Несколько часов спустя он отбыл в карете в свое поместье Гробуа. Отпущенные судьбой последние годы Баррас прожил как частное лицо, не участвуя более в политических играх. Наполеон так и не поверил в искренность самоустранения Барраса. Все годы консульства и империи он подозревал своего бывшего покровителя и держал под гласным и негласным надзорам. Несмотря на плотный контроль, а может быть благодаря ему, у Наполеона не было ни малейших доказательств участия Барраса в интригах. Похоже, что он действительно больше не хотел заниматься политикой. Баррас стал единственным из директоров кому Наполеон ни разу не предложил кокой-либо государственный пост.
Тем временем Гойе и Мулен встретились в Люксембургском дворце. Проанализировав положение, они довольно быстро пришли к заключению, что в эти часы в столице происходит переворот, а они представляют собой осколки правительства. Гойе рассказал, что утром он был приглашен, но не пошел, на завтрак к Бонапартам. Мулен, горько усмехнувшись, сказал, что к нему утром явился генерал Леклерк, которого он хорошо знает по армии. Леклерк прямо заявил, что армия берет власть в свои руки и предложил ему подать в отставку. Гойе дальше рассказал об отказе Барраса, Сийеса и Роже-Дюко явиться на заседания правительства. Это свидетельствовало, что три директора или на стороне путчистов или куплены. Несмотря на отчаянность положения, Гойе и Мулен решили сопротивляться. Они написали и отослали обращение в парламент. Депутаты должны знать, что правительство существует и готово бороться с заговором.
Однако обращение было перехвачено заговорщиками и доставлено Бонапарту, который сразу осознал меру опасности. Как нельзя дать соединиться вражеским армиям на войне, так и сейчас нельзя дать двум ветвям власти, исполнительной и законодательной, действовать сообща. Следует разбить противника по отдельности. Оставить без присмотра Гойе и Мулена – это просчет, притом крупный. Бонапарт понадеялся на Фуше, но парижской полиции недоставало военной решимости и дисциплины безусловного выполнения приказа. Немедленно послал конный отряд в триста драгун, дабы полностью блокировать оставшееся правительство. Если не вышло кавалерийской атакой взять отставку Гойе и Мулена, так следует взять Люксембургский дворец в осаду, чтобы директоров лишить возможности общаться с парламентом. На это самое ответственное дело Бонапарт послал генерала Моро, подчинив ему генерала Леклерка, не справившегося с Муленом.
Странный выбор на первый взгляд. Самое ответственное дело первого дня революции Бонапарт поручил малознакомому человеку, почти сопернику. А между тем в когорте Бонапарта стояли такие решительные офицеры, как Мюрат, Ланн и Бертье. Но именно Моро, в силу сложившихся обстоятельств, был наиболее полно информирован о целях и задачах переворота. И потом, коль дойдет до горячего дела, авторитета Мюрата, Ланна или Бертье может не хватить, чтобы заставить драгун применить оружие против законного правительства.
Моро выполнил задпние. Сутки директоры не могли покинуть Люксембургский дворец. Правда, на другой день Мулен с помощью Леклерка сбежал. Вероятно Моро догадывался о готовящемся побеге, но предпочел не заметить приготовлений. Мулен уехал в свое поместье и находился там целый год, пока Бонапарт не назначил его командиром гарнизона Антверпена. Во времена Империи он занимал незначительные посты. Наполеон пожаловал его титулом барона.
Гойе оставался некоторое время в Люксембургском дворце, пока новое правительство не позволило ему покинуть Париж. Несколько месяцев он прожил в имении своего друга под Парижем. Потом первый консул назначил его генеральным консулом в Амстердам, а после присоединения Голландии к Франции исполнял те же обязанности в Соединённых Штатах.
Закрытием якобинского клуба в Версале увенчался первый день революции Наполеона.
5
Ранним утром 19-го брюмера (10-го ноября) бесчисленные повозки потянулись из столицы в предместье Сен-Клу. Любопытных оказалось очень много. Праздная публика, по большей части из числа буржуа, жаждала большое представление. Все понимали, что на этот раз не будет кровавого восстания, подобного штурму Бастилии, в котором человеческая жизнь отдана на волю случая. Публика предпочитала рассматривать предстающую схватку адвокатов и генералов, как развлечение, вроде ярмарки с шутами и марионетками.
В перевороте участвовало три главные силы. Военные, возглавляемые Бонапартом, депутаты парламента, находящиеся под контролем Сийеса и промышленно-финансовая крупная буржуазия, представляемая Талейраном. Талейран, как и прежде играя стороннего наблюдателя, с ведома Бонапарта и Сийеса раскинул свой штаб в доме военного спекулянта Колло. Вместе с ним были братья Родеры, банкиры Нодлер и Уврар, некоторые другие промышленники и финансисты. Эти люди совершенно точно знали, что им надо от нового режима. Не так много – налоговые и финансовые привилегии лично для них, поставки для армии и счастья для всего остального народа. Прежде всего, они нуждались стабильности правительства.
Кроме того Талейран через Фуше контролировал полицию. Итак, в руках Талейрана находились финансы и репрессивный аппарат. Фуше, оставаясь в Париже, готов был по команде Талейрана повернуть полицию за победивших спасителей отечества или против проигравших грязных заговорщиков. Кем окажется Бонапарт, спасителем или заговорщиком в значительной мере решал внимательно наблюдавшим за ходом событий Талейран и его штаб.
Утром 19-го брюмера Бонапарт, сопровождающие его офицеры и 400 драгун 17 дивизии прибыли в Сен-Клу. Там уже находились 600 гренадеров парламентской гвардии.
Залы заседаний Советов были еще не готовы. Пока шли последние работы по подготовке залов, парламентарии обоих Советов совещались между собой. По конституции III года Советы не могли общаться, рассматривая, разумеется, на официальном уровне. Сейчас же не имелось технической возможности разделить Советы. И неподготовленность залов к назначенному времени, и проведение заседаний Советов в непосредственной близости друг от друга являлись, безусловно, просчетами заговорщиков. Эти ошибки, подтверждая здравую мысль, что в революции не бывает мелочей, едва не поставил под сомнение успех всего предприятия. Во время жарких дебатов перед началом заседаний оппозиционные путчу парламентарии обоих Советов, а основном из числа якобинцев, старались выработать единую позицию. Постепенно в левой фракции стало побеждать мнение, что в данном положении разумнее всего тянуть время. Чем больше времени выиграют депутаты, тем меньше шансов у путчистов на успех. Общая установка – вопрос следует заговорить. Следует протянуть хотя бы несколько дней. Одновременно, хотя это и трудно сделать (повсюду войска путчистов), послать в Париж и ближайшие провинции призыв к своим сторонникам, ко всем кому дороги идеалы Свободы и Равенство, прибыть в Сен-Клу. Если удастся такая линия поведения, есть шанс на подавление мятежа.
Наконец объявили о готовности зала заседаний Совета 500. В час дня, на час позже от запланированного, вступительным словом председателя Люсьена Бонапарта, открылось собрание Совета 500. Ещё через час начал работу Совет старейшин. Заседание Совета 500 проходило в оранжереи. Депутаты сидели на скамьях в середине зала. По бокам, примерно по сто человек с каждой стороны, сидели зрители. Пригласительных билетов выпустили очень мало и их распространили среди сочувствующих перевороту. Приглашенные, по сценарию Сийеса и его товарищей, должны олицетворять возмущенный народ Франции. На заседании сразу же лидирующие позиции захватили якобинцы. Первые ораторы-якобинцы, пользуясь поддержкой болота, внесли предложение: требовать от Совета старейшин объявить существование заговора. Потом начали выступать депутаты-путчисты. В общем, процесс пошел.
Бонапарт, Сийес и Роже-Дюко в это время расположились в маленькой комнате невдалеке от зала заседания Совета старейшин. Они ждали, что их вот–вот призовут принимать присягу. Время шло, а ничего не происходило. В комнату постоянно входили и выходили сторонники заговора. Они в мельчайших подробностях докладывали о ходе заседаний. Бонапарт очень нервничал. Он всё время ходил, в то время как уже бывшие директоры безучастно сидели в глубоких креслах у горящего камина. Бонапарту так надоело ожидание, так надоела неопределенность, что он решился подтолкнуть вялотекущий процесс. В окружении офицеров он вошел в зал Совет старейшин.
Старейшины встретили генерала Бонапарта недовольным гудением. Не обращая внимание на реакцию депутатов, генерал влез на трибуну, поспешно кем-то освобожденную. Бонапарт хмуро оглядел народных избранников, откашлялся и стал говорить. Он довольно бессвязно обвинял Директорию, и не очень логично перешел к необходимости перемен. «Об этом знали и все были готовы извлечь выгоду из падения существующего правительства. Все приходили ко мне, и каждый хотел перетянуть на свою сторону. Однако я полагаю, меня может обязать только Совет старейшин – главное законодательное собрание Республики. Я повторяю, Совет не может не торопиться с принятием мероприятий, если он хочет остановить то движение, которое в следующий момент может уничтожить Свободу.
Граждане, народные избранники, думайте о этом! Я сказал вам правду, которую каждый шепчет, но которую кто-то должен иметь мужество сказать во весь голос. Средство спасения Республики находится в ваших руках. Если вы промедлите это сделать, если Свобода падет, то вы будете в ответе перед миром и Францией, перед вашими семьями и вашими потомками».
Слова, слова. Речь, если она не написана кем-то и тщательно не отрепетирована, не являлась сильной стороной генерала. И уж во всяком случае, в этом зале, где собрались лучшие ораторы Франции, несколько бессвязных фраз Бонапарта звучали беспомощно. В последующих выступлениях сторонники заговора попытались придать выступлению Бонапарта больший смысл, попытались улучшить форму выступления, хорошим языком излагая отдельные положения. Это также мало удалось, как и речь Бонапарта. Зал просто издевался над ними. Бонапарт взял слово еще раз. Но чем дольше он говорил, тем непонятней и туманней были его слова. Депутат Борине должен был остановить Бонапарта: «Довольно генерал. Сойдите с трибуны. Вы не знаете, что Вы говорите». Бонапарт с позором покинул Совет старейшин.
Снаружи он, несколько придя в себя, попросил Борине послать Жозефине записку, что всё идет хорошо. Бонапарт имел обыкновение сразу после сражения писать жене о грандиозности победы, независимо от истинного положения дел. Под стрессом, видимо, сработала привычка. В Совете старейшин Бонапарт не до конца испил сегодняшнюю чашу позора. Рок толкал его в Совет 500. Ввязавшись в битву, необходимо довести ее до конца, даже если в начале обстоятельства складываются неудачно.
Бывший депутат совета Пятисот Комбе-Дено в 1814 году опубликовал брошюру, в которой описал события того дня. «Бонапарт вошел в зал Совета пятисот со шляпой в одной руке и хлыстом для верховой езды в другой. Его сопровождали вооруженные лишь саблями четверо гвардейцев законодательного собрания.
Расстояния между входом в оранжерею и трибуной составляла только треть длины зала. Я находился во втором ряду между трибуной и входом, то есть невдалеке от того места, где в этот момент происходили события. Множество любопытных, плотно стоявших вдоль стен оранжереи или скопившиеся в оконных нишах, оставили между собой и депутатами так мало места, что можно было лишь с трудом протиснуться к трибуне.
Вследствие этого и Бонапарт мог лишь медленно продвигаться вперед. Он был задержан якобинцами, которые располагались недалеко от трибуны. Едва они его увидели, пытались его повалить, при этом разъяренно выкрикивали ругательства и призывы такие как: Долой тирана! Долой диктатора! Долой Кромвеля! Среди тех, кто в особенности напрягался, я отчетливо узнал Аррена, Грандмайсона, Бертрана и сильного как Геркулес Дастрема. Когда Бонапарт увидел такое бурное нападение, он отошел за спины следующих за ним гвардейцев. Эти четверо, выбранные среди самых высоких и сильных гвардейцев, окружили его, образовав вокруг него подобие стены. Не поворачиваясь спинами к нападавшим, шаг за шагом медленно отступали они к двери в то время как якобинцы как быки тесной толпой преследовали их. Они прилагали большие усилия, чтобы достать его и продолжали выкрикивать всевозможные ругательства. Однако якобинцам мешали зрители, которые в испуге от ужасной сцены устремились к выходу, тем самым сильно увеличив давку.
Возможно, без этого обстоятельства якобинцам удалось бы вырвать Бонапарта из рук солдат, служащих ему как защита, и тогда 19-е брюмера для него означало бы то же самое, что для Цезаря 15-е марта. Без сомнения зачинщики имели при себе оружие. Точно не знаю, но в протоколе Совета пятисот было отмечено, что у нападающих видели пистолеты и кинжалы. Возможно, это соответствует правде... Более чем кто-либо другой я видел все ужасные подробности, но я не видел в руках якобинцев ни пистолетов, ни кинжалов. Единственный, кто был не удовлетворен яростной бранью и усиленно работал кулаками, был Дасртем. Ростом он превосходил окружающих, поэтому мог свободно орудовать руками. Сильные удары Дастрема приходились на спины гвардейцев и не могли достать Бонапарта».
Никогда еще Бонапарт не находился в таком неприятном положении. Лучше бы он ещё раз пережил Риволи, Манту или Арколь, когда на сон отводилось пару часов в сутки, когда он был в страшном физическом и умственном напряжении, чем пережить эту недостойную возню. К счастью возле двери стояли офицеры, освободившие его из лап разъяренных народных представителей. Мюрат, Гантом и Лефевр устремились ему навстречу. Вместе с солдатами им удалось вытащить Бонапарта из зала.
Несколько секунд Бонапарт был не в состоянии произнести ни слова. Но, очухавшись, он продолжил действовать. В сопровождении офицеров, более не покидавших генерала в тот день, Бонапарт вернулся к ожидающим его в той же комнате Сийесу и Роже-Дюко.
Что делать? Сийес, поддержанный Мюратом, Леклерком и другими офицерами, настаивал на немедленном применении силы. В конце концов шпага затем и нужна, чтобы в нужный момент сразить врага.
Но Бонапарт, не поддавшись общему близкому к панике настроению, не спешил вынимать шпагу, и не потому что оробел. Надо отдать должное Бонапарту он не поддался общему, несколько паническому настроению, не отдал приказ солдатам. Просто он сомневался в надежности парламентской гвардии. Если солдаты парламентской гвардии не выполнят приказ, или, что ещё хуже, повернут штыки против отдавшего приказ, то это означает если не провал переворота, то, во всяком случае, большие осложнения. В критические минуты, когда власть колеблется, Фортуна способна на любые фокусы. Дело может решить мелочь, сущая безделица, на которую в другое время никто бы не обратил внимания. Понимая это, Бонапарт не хотел рисковать. Он предпочел подождать прихода дополнительных частей 17 дивизии, за которыми уже послали. Словом, Бонапарт решительно отверг немедленное применение шпаги.
Второе предложение сводилось к тому, чтобы получить согласие Совета старейшин на применения силы по отношению к Совету 500. Собственно говоря, Совет старейшин по конституции не мог отдавать подобные распоряжения, но если представить дело так, что в Совете 500 только что произошла попытка убийства генерала, то дело может выгореть. Посовещавшись, Бонапарт и Сийес решили пока что попробовать эту меру. В Совет старейшин послали депутата Фаржю. В его задачу входило, не скупясь на краски, описать нападения на Бонапарта вооруженных до зубов якобинцев.
Фаржю отправился обрабатывать старейшин, а Бонапарт поспешил во двор, дабы показать себя солдатам. Находясь в крайнем волнении, он случайно расцарапал себе щеку до крови. Капли крови на лице, брань офицеров в адрес адвокатов, чуть не придушивших боевого генерала, должны были возбудить боевой дух солдат. Бонапарт верхом несколько раз проехал вдоль выстроенных отрядов, проверяя моральное состояние войск. Драгуны 17 дивизии реагировали хорошо. Они были настроены воинственно. Но гренадеры парламентской гвардии не возбуждались. На призыва офицеров они хмуро отмалчивались. Чего-то им не хватало, но вот чего? Бонапарт неосторожным приказом боялся спугнуть Судьбу.
В оранжерее, между тем, сильно штормило. Люсьен Бонапарт на капитанском мостике с трудом удерживал парламентскую лодку на плаву.
В 24 года Люсьен Бонапарт был опытный политик. Храбрый и предприимчивый. Хладнокровный и расчетливый внутренне, внешне же страстный до театральности, если нужно в чем-то убедить слушателей, не в пример старшему брату, Люсьен был красноречив. Он мог и любил выступать перед публикой. С пятнадцати лет Люсьен занимался политикой и успел уже поучаствовать в многочисленных заговорах и интригах. В политическом раскладе его традиционно относили к команде Сийеса. По словам самого Люсьена, его принадлежность к окружению могущественного директора, благодаря настойчивости которого он и получил пост президента Совета 500, была вызвана не конъектурными соображениями, как утверждали завистники, а убеждениями. Завистники увидели подтверждение своей оценки Люсьена, когда во времена Империи он оставил республиканские идеалы и не чурался почестей и земных благ. Попросту говоря, брал и много. Его финансовое положения во времена правления старшего брата было настолько хорошо и стабильно, что он мог себе позволить жить как монарх.
Люсьен хорошо видел, как якобинцы атаковали старшего брата, и все же не потерял хладнокровия, продолжая искусно манипулировать залом. Часто сам выходил на трибуну. Убеждал, уговаривал, призывал. Партия Бонапарта в Совете 500, несколько оправившись после демарша левых, казалась, вновь обрела надежду на успех. Однако хотя Люсьену и ораторам-бонапартистам удалось отчасти снять напряжение и убедить некоторых депутатов, тем не менее большинство в зале были настроены категорически против генерала. Некоторые якобинцы, вспомнив славные деньки царствования гильотины, когда политик прямо с заседания мог отправиться на эшафот, зашли так далеко, что требовали объявить генерала Наполеона Бонапарта вне закона. На этом месте Люсьен театрально объявил, что поскольку нет никакой возможности управлять разбушевавшимся собранием, он складывает с себя полномочия президента Совета. Но и эта мера не отрезвила агрессивное болото. Левые становились всё настойчивее в своих претензиях поставить генерала Бонапарта вне закона здесь и сейчас, совсем забыв тактику проволочек, о которой левое крыло Совета договорилось перед началом заседания. Видя куда клонится чаша весов, Люсьен шепнул Фрегевилю, чтобы тот поторопился наружу к Бонапарту и передал ему, что самое время разогнать собрание – большего здесь невозможно добиться.
Бонапарт во дворе по-прежнему ждал. Но сейчас его ожидание совсем не то, что утреннее, когда он ожидал неизвестно чего. Сейчас это ожидание генерала перед началом битвы. Бонапарт ждет вестей от Фаржю из зала заседаний Совета старейшин, он ждет известие от Люсьена, но самое главное – он ждет подхода подкрепления. Историки до сих пор спорят, какое сообщение Бонапарт получил первым: сообщение от Фаржю о том, что Совет старейшин не решился принять против своих коллег желаемое для заговорщиков постановление, или весть от Люсьена, переданную через генерала Фрегевиля. Как бы там ни было, Бонапарту стало ясно, что пришло время решительных действий. Единственное, что его останавливало – это ненадежность парламентской гвардии. Прежде чем начать дело, Бонапарт решил испытать моральный дух гренадеров. Через Мюрата он приказал командиру гвардейцев вытащить Люсьена из зала заседания Совета 500. Кроме проверки стойкости гвардии, внешне, в глазах солдат, эта акция должна была выглядеть как спасения брата и президента Совета 500 от рук коварных убийц.
Гвардейцы вошли в душную, спертую атмосферу зала заседаний, где уже много часов находилось несколько сот человек, где людям уже не хватало кислорода и вытащили оттуда скорей насильно, нежели добровольно упирающегося, не понимающего, что с ним происходит Люсьена.
Выход Люсьена из зала в окружении гвардейцев был встречен солдатами с большим воодушевлением. Хороший знак для Бонапарта. Операция по спасению президента Совета завершилась успешно. Драгуны и гвардейцы с напряжением следили за ходом спасительной операции, и успешное её окончание объединило до этого несколько враждебно настроенных друг другу армейские части.
Бонапарт понимал, что железо следует ковать пака оно горячо. После короткого совещания братьев, во время которого младший слегка пришел в себя и уяснил положение, Люсьен сел на коня и произнес перед солдатами воодушевленную речь: «Председатель Совета 500 говорит вам, – начал он свою речь, – большинство Совета находятся под страхом нескольких вооруженных кинжалами депутатов, которые с трибуны, угрожая своим коллегам смертью, заставляют их принимать ужасные решения. Я утверждаю, что эти отважные негодяи, без сомнения оплаченные Англией, выступают против Совета старейшин и даже осмелились выполняющего их же решения генерала объявить вне закона... Генералы, солдаты, граждане признаются только те депутаты как законодатели, которые сплотились вокруг меня, те же в оранжереи должны быть насильно оттуда удалены».
Вот чего не хватало гвардейцам! Простых слов большого начальника. Какие могут быть еще сомнения, если сам председатель Совета обращается к ним с призывом подавить заговор якобинцев. А когда Люсьен, театральным жестом указав на окровавленное лицо старшего брата, выхватил шпагу, приставил её к груди Наполеона и громовым голосом поклялся, что он скорей пронзит генерала, чем позволит ему нанести хоть малейшую рану Свободе французского народа, последние сомневающиеся гренадеры обратились в верных сторонников братьев Бонапартов. Гвардейцы сами выкрикивали призывы к разгону Совета 500.
Во время этого представления очень удачно подошли роты 79 полубригады драгун, готовые в случае колебаний гренадеров вступить в дело. Однако Бонапарт, во избежание в будущем обвинения в применении воинских частей, хотел, чтобы роспуск парламента провела сама парламентская гвардия, при этом драгунам, находившимся теперь примерно в полуторном большинстве по отношению к гренадерам, отводилась роль заградительного отряда. Думается, что гвардейцы прочувствовали свое положение и роль армейских частей в деле.
Вот и пришел час главного удара. Наполеон обладал несомненным даром правильно выбирать место и время главного удара. Не медля более ни минуты, Бонапарт приказал Мюрату взять под свое командование гвардию и распорядился начать штурм галереи. Мюрат, спешно построив гвардейцев в маршевую колонну, быстро направился с ними в оранжерею. Действовать следует со всей возможной поспешностью, а то Фортуна может и передумать, к тому же наступали сумерки. Подойдя к оранжерее, Мюрат обратился к гвардейцам: «Вышвырнете всю эту банду вон!».
6
Вдруг широко распахнулись двери зала заседаний Совета 500. Из клубящихся синих сумерек вошли в оранжерею рослые гренадеры, подобно тому, как бесы входят к умирающему грешнику, чтобы забрать его душу в ад. Депутатов и посетителей пробрал неприятный холодок предчувствия чего-то неотвратимого и страшного. Вошел Мюрат, вошли другие офицеры. Гренадеры, построившись в шеренги, двинулись широким фронтом, выдавливая толпу из оранжереи. Зал охватила паника. Сидевшие вдоль стен и в оконных нишах зрители выпрыгивали в окна, благо до земли было не более метра. Другие зрители и многие депутаты искали спасения противоположном выходе. Иные народные представители вскакивали на скамьи или стремились прорваться на трибуну, блокированную плотной толпой бегущих, уповая словом остановить мерную поступь солдат. «Да здравствует Республика!», – провозглашали одни. «Да здравствует конституция третьего года!», – выкрикивали другие, пока гренадерская волна не топила их крик. Депутат Прюдон, штурмом взяв трибуну, восклицал: «Солдаты парламентской гвардии, уважайте парламент, который вы должны защищать». Его сменил генерал Журдан: «Гвардейцы, вы позорите свою честь!».
Простые, понятные народной массе слова народные избранники не смогли найти, но даже если бы они прозвучали, это не спасло положения в силу обилия ораторов, рассеивающих внимание солдат.
«Держать стой! Держать строй!», – кричал Мюрат. «Держать стой! Держать строй!», – ему вторили командиры. Но строй ломался, ибо в местах касания солдатской волны ораторов возникали мелкие людские водовороты, приводившие к тому, что ораторы оказывались в тылу солдат, а отдельные гвардейцы попадали в толпу депутатов. На трибуну прорвался один из офицеров. Перекрывая шум, гвалт и бой барабанов, он кричал: «Граждане депутаты, вы распущены! Приказом генерала Бонапарта все немедленно должны покинуть зал!».
Бонапарт, чьим именем гвардейца выгоняли депутатов парламента, не мог видеть, происходит в оранжереи, но он решил подстраховать гренадеров. Как только гвардейская колонна двинулась в бой, он приказал генералу Леклерку строить из драгун вторую колонну и немедленно следовать в оранжерею. Посреди людского кипения в зале, когда далеко не все депутаты считали дело Республики проигранным, когда многие готовы были в буквальном смысле драться с гвардейцами, а иные уже дрались, появился воинственно настроенный отряд Леклерка. Они двинулись на толпу с примкнутыми к мушкетам штыками. Противник, избранные народом законодатели, в страхе бежали в окна. Столы, скамьи, стулья – все, что стояло на пути к спасительным окнам было перевернуто, истоптано, изломано. Лишь несколько смельчаков, не поддавшись общему страху, оставались сидеть на своих местах. Суд над ними был прост и короток. Солдаты по четверо брали такого твердолобого за руки и ноги и, раскачав, попросту выбрасывали его из окна. Неуклюже, как перекормленные куры, депутаты выпархивали из хорошо освещенных окон оранжереи в сгущающуюся темноту на радость солдат и простого народа, наконец-то дождавшегося достойного зрелища. Каждый новый человек встречался толпой издевательскими комментариями и гомерическим хохотом. Того, конечно, в народной толпе не знал никто, что в эту минуту они превратились из всесильного и всегда правого народа в пушечное мясо для честолюбивого генерала.
Оказавшись наружи, депутаты, убегая, спешно сбрасывали с себя театральные костюмы. Темнота и спускающийся туман милосердно скрыли их позор. Бегство законодателей маркировали валяющиеся на путях отступления красные тоги, береты, другие части туалета, указывающие на принадлежность к депутатскому корпусу. Некоторые бежали в ближайший лес или в Сен-Клу, но основная масса подалась в Париж.
В половине шестого, когда первые звезды появились на черном бархате ночи, Совет пятисот прекратил существовать, но сегодняшняя пьеса не бала сыграна до конца. Оставался долгий финал с Советом старейшин и Люсьеном Бонапартом в главных ролях.
Кстати о роли Люсьена Бонапарта в этом грандиозном спектакле. Отдавая должное вкладу Люсьена в общее дело, его находчивости и настойчивости, героем дня все же следует признать Наполеона. Люсьен не хотел этого признавать, за что и поплатился. Впрочем, мы несколько отклонились от сюжета. Конфликт братьев – тема близкого и отдаленного будущего.
Узнав об удачном окончании операции по разгону Совета 500, Люсьен поспешил в Совет старейшин, которому уже было известно о надругательстве над коллегами. Совет старейшин со страхом ожидал свою судьбу. Судьба явилась в лице Люсьена. Когда притихшие, внимательно наблюдающие за дверьми и ожидающие появления солдат депутаты увидели Люсьена, а не гвардейцев, пронесся невольный вздох облегчения. Депутаты Совета старейшин в большинстве своем были заранее согласны проголосовать за все что угодно, лишь бы скорей закончился ужас сегодняшнего дня и живыми вернуться домой.
Люсьен вышел на трибуну. Он рассказал, что роспуск Совета 500 произошел по его собственной вине. Депутаты тут же согласились – ну а по чьей же ещё? Люсьен сказал, что Совет требовал его брата объявить вне закона. Депутаты возмутились такой наглости. Люсьен сказал, что якобинцы генералу угрожали кинжалами. Депутаты ужаснулись и выразили общее мнение, что от этих негодяев можно ожидать всего что угодно. Дальше перешли к вещественной части. Эта часть прошла по-военному быстро и продуктивно. На трибуну поднялся депутат-бонапартист и предложил узаконить роспуск Совета 500. Решение приняли. Следующий оратор внес предложение утвердить новое правительство, состоящее из трех временных консулов – Бонапарта, Сийеса и Роже-Дюко. И это предложение получило требуемое количество голосов. Председатель объявил дальнейшую повестку дня (точнее уже ночи). Депутаты вздохнули – кажется, пронесло. На лицах парламентариев появились улыбки – значит всё не так уж худо. Многим было жаль своих неразумных коллег. Но что делать, нужно как то жить дальше. Плетью обуха не перешибешь.
Депутаты теперь уже однопалатного парламента продолжали заседать до 1-го нивоза. На основе Совета старейшин потом была создана «согласительная законодательная комиссия».
Когда все несколько успокоилось и улеглось, когда сделавших свое дело солдат отправили в казармы, изрядно продрогший на свежем воздухе Бонапарт и самые близкие его адепты вернулись под сень замка Сен-Клу. Их радостно приветствовали счастливые Сийес и Роже-Дюко. Кто-то предложил где-нибудь перекусить. Начиная с полудня, события развивались столь стремительно и держали в таком напряжении, что все забыли про еду. Счастливые заговорщики вдруг почувствовали зверский голод. Будущие правители Европы нашли скромный стол недалеко от замка Сен-Клу.
В это время в богатом доме спекулянта Колло Талейран в окружении многочисленных друзей и прихлебателей праздновал свою победу.
Министр полиции Фуше, тем временем, тоже был занят по горло. Уже вечером 19-го брюмера полицейские в общественных местах расклеили прокламации: «В Сен-Клу собрались Советы для обсуждения интересов Республики и Свободы. Когда генерал Бонапарт появился в Совете 500, чтобы указать на контрреволюционные происки, он чуть не стал жертвой убийцы. Но добрый гений Республики спас генерала. Законодательное собрание приняло все меры, чтобы защитить победы и славу Республики». Вот так. Понимай, как хочешь.
Половину ночи с 19-го на 20-е брюмера продолжалось заседание Совета старейшин. Даже осколки Совета 500 из депутатов-бонапартистов вновь собрались в оранжереи. Позже это заседание в народе иронично назвали «Совет тридцати». На самом деле депутатов набралось около сотни. Поломанные скамьи и столы солдаты удалили, оставшуюся целой мебель поставили на место. В освещенном несколькими свечами зале царил полумрак. Многие изнуренные событиями дня депутаты уже спали. Они сидели возле трибуны в первой четверти зала. Заседание вел Люсьен Бонапарт. Поистине, во второй день переворота Люсьен был вездесущ. Депутаты более не выказывали оппозиционных настроений, единогласно утверждая все решения Совета старейшин. За исключением одного. Депутаты Совета 500 приняли постановление, что должна быть создана не одна, как решил Совет старейшин, а две законодательные комиссии на основе обоих Советов.
Советы старались как можно скорее закончить это бесконечное заседание. Уже за полночь все вопросы повестки ночи были исчерпаны. Оставалась одна формальность. Консулы должны дать клятву. С этим вышла незадача. Клятва должна даваться в защиту конституции, но конституцию заговорщики низложили самим фактом заговора, как следствие депутаты собственным решением отменили действия старой конституции, а новой, естественно, еще не было. В спокойной обстановке это обстоятельство было бы трудно преодолимо и вызвало бы бесконечные дебаты, но сейчас, когда депутаты были до крайности утомлены, выход нашли быстро. Тут же продиктовали клятву на верность «единой и неделимой Республики на основе Свободы, Равенства и народовластия».
В два часа ночи все было готово к принятию присяги. Несмотря на позднее время в зале опять собралась элегантная публика. Среди богато одетых дам выделялась сестра Бонапартов – Полина Леклерк. Зрители хотели до конца досмотреть редкое представление.
Под барабанный бой в зал вошли три новых консула. Люсьен произнес слова короткой клятвы. Все трое почти хором ответили «Я клянусь». Депутаты обнимались и всё собрание скандировало: «Да здравствует Республика!» Затем водевиль в точности повторился в Совете старейшин, за тем исключением, что председатель Совета старейшин после клятвы обнял по очереди всех трех консулов.
Для населения Бонапарт заранее подготовил брошюру, датированную 23 часами 19-го брюмера. Она содержит следующие интересные места: «Все партии приходили ко мне и рассказывали о своих планах и о своих тайнах и все просили меня о поддержке, но я отказался быть сторонником какой-либо партии... Совет старейшин призвал меня, и я последовал его зову... Советы собрались в Сен-Клу. Обеспечивающие безопасность республиканские войска находились снаружи, но внутри убийцы держали в страхе депутатов. Многие депутаты Совета 500 были вооружены кинжалами и огнестрельным оружием, и они распространяли слухи, что готовы на убийства. В Совете старейшин я высказал свое возмущение и негодование. Я просил его и дальше выполнять свое высокое задание... Совет был полностью на моей стороне. В этом я видел ещё одно доказательство его неизменной воли.
Затем я появился в Совете 500. Один, без оружия и с непокрытой головой, как и в Совете старейшин, где меня дружески встретили. Но против меня были направлены кинжалы, которыми были вооружены депутаты. Двадцать убийц кинулись на меня и пытались всадить кинжалы в грудь. Гренадеры законодательного собрания, которых я оставил у двери, поспешили ко мне и стали между мной и депутатами. Один гренадер был ранен кинжалом, а его униформа была изрезана. Они увели меня прочь.
В этот момент против меня, как защитника законности послышались выкрики «вне закона». Это был крик бессильной злобы убийц против силы, которая определенно положит им конец.
Они повернулись против президента Совета. Грозя ему словами и оружием, пытались заставить его объявить меня вне закона. Когда мне это сообщили, я дал приказ вырвать его из рук неистовых и шесть гренадеров законодательного собрания сделали это. Сразу после этого гренадеры вошли в зал собрания и очистили его.
Французы, без сомнения увидите вы в моих действиях усердие солдата Свободы и преданность гражданина Республики! Избавившись от прерывателей спокойствия, либеральные идеи снова заняли свое законное место в Советах. Эти подстрекатели всегда будут презираемы и ненавидимы людьми».
Наконец было сделано всё, что необходимо было сделать. Ночь шла к концу. В Сен-Клу постепенно становилось пустынно и тихо. Каждый стремился домой, к своему очагу. Бонапарт возвращался с Бурьеном в свой дом на руе де Виктория. В карете он сидел задумавшийся, полностью погруженный в свои мысли. За всю дорогу он не произнес ни слова, ни одного замечания по поводу только что произошедших событий.
В целом французы восприняли смену власти вполне спокойно и даже одобрительно. Большинство французов испытали облегчение, что якобинцев, приверженцев террора и анархии, убрали с политической арены.
Что касается Директории, то по общему мнению время её миновало. Так или иначе, переворот назревал. Правда многим было несколько странно, что главным ревнителем идей Равенства и Свободы стал генерал Бонапарт, в котором французы видели военного гения и героя, но никак не политика. Время покажет – полагали французы. Сейчас на повестке дня победа над внешними врагами и заключение долгожданного мира, а для этих целей генерал Бонапарт подходит как нельзя лучше.
7
Наступило утро 20-го брюмера.
Переворот, а переворотов во Франции последнее десять лет хватало, прошел на удивление мирно. Никого не убили, даже никто серьезно не пострадал, исключая неглубокую царапину на щеке генерала Бонапарта, да синяки депутатов совета 500. Париж спал спокойно. А утром общественное мнение приняло смену правительства, как данность. Рабочие пригородов не собирались, как это было прежде в подобных случаях, защищать завоевания революции, влиятельные люди старого режима не призывали к восстановлению насилием свергнутого правительства. Париж и Франция в целом выразили молчаливое согласия произошедшему. Совсем без эксцессов, правда, не обошлось. Некоторые чиновники в администрациях департаментов призывали собрать войска и выступить маршем против «тирана, узурпировавшего власть», но дальше призывов дело не пошло. Образованная часть нации приняла Бонапарта, удачливого вояку, неподкупного генерала, способного запустить проржавелый государственный механизм, с осторожным оптимизмом. Только роялисты и рьяные католики были не в меру возбуждены. Они наивно полагали, что Бонапарт станет вторым Монком, который триумфально возведет на трон Людовика XVIII. По большому счету они не ошиблись. По малому счету через пятнадцать лет Наполеон отдал трон Людовику. За эти годы три миллиона французов легли костьми на полях Европы во славу Франции.
Временное консульство существовало с 20-го брюмера VIII года республики (11-е ноября 1799 года) до 3-е нивоза того же года (24-е декабря 1799 года). Первоначально официально не было деления временных консулов по ранжиру. Не было первого, второго или третьего консула. Бонапарт, Сийес и Роже-Дюко номинально были равны. То, что Бонапарт первым председательствовал на заседании ревтройки, объясняется тем, что его фамилия первая в алфавитном порядке. Временное консульство представляло собой не более чем урезанную на два человека Директорию, в которой каждый член по очереди исполнял обязанности председателя.
Первой важнейшей задачей консулов – создать дееспособное правительство, то есть назначить министров. Министров консулы назначали и утверждали 20-го и 21-го брюмера. Коротко глянем на них.
Министр юстиции – Камбасерес. Ему на момент назначения исполнилось 46 лет. В его случае речь шла лишь о подтверждении полномочий. Министерский портфель Директория, по настоянию Сийеса, ему доверила 20-го июля 1799 года. Камбасерес, юрист по профессии, как нельзя лучше отвечал занимаемой должности. Умный, опытный и осторожный государственный муж, он понимал, как вплавить осколки старого режима в закаленный булат военной диктатуры. В политическом раскладе Директории Камбасерес стоял в тени директора Сийеса, точно так, как Талейран стоял в тени директора Барраса.
В 1791 году он занимал пост председателя криминального суда. В большую политику Камбасерес вошел в 1792 году избранием в Конвент от департамента Эро. Став членом Комитета общественного спасения, а несколько позже президентом Конвента, он сменил идущих ко дну жирондистов на победоносных монтаньяров. Эпоху большого террора, когда горячие головы слетали с плеч по одному лишь подозрению, Камбасерес пересидел благодаря своей осторожности и дальновидности. Он примкнул к врагам Робеспьера, когда их победа стала очевидной. Это обстоятельство не позволило ему разделить плоды победы на равных с главными бунтарями. Второй политический старт был трудным и долгим. Пять лет он просидел в Совете 500, занимаясь там второстепенной работой по кодификации гражданских законов. В 1798 году пытался захватить кресло министра юстиции, но неудачно. Уже близилось окончание второго депутатского срока в Совете 500 и Камбасересу грозило политическое забвение, но дружба с Сийесом спасла его карьеру.
В ноябре, верхним политическим нюхом почувствовав близкий переворот, Камбасерес постарался быть полезным Бонапарту и Сийесу. Заговорщики не приняли его в свою компанию, но генерал Бонапарт взял его на заметку, как альтернативу Сийесу.
Министр внутренних дел – Лаплас, величайший математик и астроном. При назначении Лапласа консулы надеялись, что великий ученый будет столь же велик на административной должности. Оказалось, что это не совсем одно и то же. Лаплас оказался полностью неподходящим человеком для административной работы и в конце временного консульства Лаплас с облегчением передал министерский портфель Люсьену Бонапарту.
Люсьен, безусловно, был способным человеком и талантливым администратором. Но все его организаторские таланты перечеркивались жадностью, чванливостью, ленью к серьезной, продолжительной работе. Склонный к нарциссизму, Люсьен сильно переоценивал свою роль в событиях 18-го брюмера. Он рассчитывал на место одного из консулов, а там как карта ляжет. Не видя причин, почему у него не может получиться то, что получилось у старшего брата, пост министра он расценил как жалкую подачку, ни в коей мере не соответствующую его уму и таланту, тем более, что природа умом и талантом его наградила гораздо щедрее, чем старшего брата. Уязвленный Люсьен почти сразу стал в оппозицию к правительству, сначала в пассивную, а осенью 1800 года в активную. 1-го ноября 1800 года в Париже появилась брошюра под названием «Параллели между Цезарем, Кромвелем, Монком и Бонапартом». Министр полиции Фуше, с которым отношения у Люсьена не сложились, доложил первому консулу, что эту брошюру подчиненное Люсьену министерство внутренних дел разослало в департаменты префектам и высшим чиновникам. Предположительно автором брошюры являлся Фонтане, но во многих местах легко узнается легкое перо Люсьена. Фуше сделал выводы, что брошюра, по меньшей мере частично, написана Люсьеном. Наполеон немедленно вызвал брата для объяснений. Разговор закончился бурной сценой со взаимными упреками. Люсьен потерял министерский портфель и вскоре отправился послом в Испанию. После Люсьена министерство возглавил Шапталь.
Министр финансов – Годен. Годен, человек старого режима в лучшем понимании этого выражения, дважды отклонял предложение Директории возглавить министерство финансов. Санирование финансов в условиях повального воровства, коррупции, пронизавшую, как метастазы, всю чиновничью надстройку республики, занятие крайне сомнительное, а виноват в провале санации будет министр.
Годен слыл порядочным человеком, решающая характеристика для человека на посту министра финансов. С его назначением доверие к новому правительству значительно возросло. Бонапарт не был с ним лично знаком. Когда Годена явился по вызову в Люксембургский дворец, Бонапарт удивился появлению в зале заседаний тщедушного человека с желтым лицом и маленькими колючими глазами.
– Вы очень долго занимались финансовыми вопросами? – спросил его Бонапарт.
– Двадцать лет, господин генерал.
– Мы очень рассчитываем на вашу работу, и я рассчитываю на вас. Скорей принесите клятву. Мы очень спешим.
Наполеоновские войны опирались значительным весом на честность и исключительную компетентность министра финансов Годена.
Военный министр – Бертье. Никого другого на этот пост кроме своего неизменного начальника штаба Бонапарт не мыслил. Бонапарт ценил в Бертье преданность и поразительную способность с полуслова понимать его идеи и разрозненные мысли приводить в строгую систему приказов. Способность эта была сродни умению каменщика из кучи кирпичей построить дом. Со времени возвращения из Египта Бертье проделал огромную работу по реорганизации армии и военному обеспечению заговора и подумывал о длительном отдыхе. Бонапарт уговорил Бертье, взяв портфель военного министра, отложить отдых на неопределенное время. Когда Бертье принял командование резервной армией, он уступил министерское кресло Карно.
Морской министр и министр колоний – Бурдон де Витри. Консулы подтвердили полномочия Бурдона, занимающего эти два поста с 3-го июля. В королевстве Бурдон дослужился до должности начальника отдела министерства финансов. В революционные годы он занимал пост руководителя управления колоний. Бонапарту заносчивый аристократ Бурдон де Витри не понравился и уже 22-го ноября ревтройка, по настоянию Бонапарта, забрала у Бурдона министерский портфель, отдав его Форфе, лучшему корабельному конструктору республики. Бонапарт возлагал на него большие надежды, однако, как и в случае с Лапласом, надежды эти не оправдались. Одно дело строить замечательные пакетботы, но совсем другое – удерживать на плаву корабль морского министерства. Должность не инженерная, но политическая. Род спустя даже Бонапарту стала очевидна несостоятельность Форфе и министерство принял адмирал Декре, храбрый офицер и гибкий чиновник. Декре удерживал за собой министерское кресло до последних дней империи. Наполеон, недовольный действиями министерства, министра не менял, потому как мало кто в империи, мог так льстить императору, а льстецов при императорском дворе было, право слово, достаточно. Декре так и не отважился померяться силами с английским флотом, за исключением навязанного Нельсоном Трафальгара.
Министр иностранных дел – Рейнар. Консулы подтвердили его полномочия министра иностранных дел директориального правительства. Рейнар, немец по происхождению, очарованный Великой революцией, перебрался во Францию, где сделал впечатляющую для немца карьеру. В начале карьеры на французской земле он был тесно связан с лидерами жирондистов Верньо, Гюаде и Дюко. Когда монтаньяры, воспользовавшись изменой Дюмурье, стали сносить жирондистам головы, и Рейнар попал в тюрьму. От знакомства с госпожой гильотиной его спасло падение Робеспьера. С 1795 года по июль 1799года, когда Директория неожиданно для всех вручила ему министерство внешних сношений, Рейнар служил послом республики в разных государствах Германии и Италии. 22-го ноября, в день второго дележа министерских портфелей, Рейнар отдал пост министра Талейрану.
Министр полиции – Фуше. Как Бертье для военного министерства, так Фуше идеально подходил для полицейского департамента. Получив духовное образование, Фуше в далекие предреволюционные годы преподавал в Нанте математику и философию. Революция вырвала его из тихого Нанта и бросила к кипящий народным гневом Париж. Философ в революции способен на самые изысканные, с точки зрения здравого смысла, причуды. Фуше оказался способен на запрет участия церкви в похоронах, как пособничество векового мракобесия; он оказался способен снести с городского кладбища Невера кресты, а взамен водрузить на входе в кладбище статую сна, ведь что есть смерть, как не вечный сон разума. Фуше оказался способен утопить восставший Лион в крови, ибо Идея Свободы Человека важнее человека. Вернувшись из лионской командировки, Фуше декларировал отвращение к насилию, чем удивил друзей-монтаньяров, и если бы эпоха Робеспьера продлилась на два месяца дольше, не сносить бы ему головы. 9-е термидора спасло его, и даже карьера пострадала не так сильно, как, скажем, у Робеспьера. Следующая философская акция Фуше состояла в совместной с генералом Брюном попытке установить в Цизальпинской республике крайнюю форму демократии. Попытка провалилась, а Фуше отправился посланником в Батавскую республику. В июле 1799 года по рекомендации Талейрана при поддержке Барраса Директория доверила Фуше французскую полицию. Во время переворота 18 брюмера Фуше в целом поддержал заговорщиков, поэтому каких-либо колебаний, кто станет главным полицейским страны, у консулов не было.
Фуше был большой знаток человеческих слабостей. «Интрига бала ему также необходима как пища, – сказал о нем Наполеон на острове Святой Елены. – Он интриговал постоянно, повсюду и со всеми». Жесткий и безжалостный для врагов и друзей, но преданный муж и заботливый отец, Фуше получал может быть единственное в жизни удовольствие в выездах с семьей за город, где в одиночку или в окружении родственников совершал длительные пешие прогулки.
В первый день постоянного консульства Бонапарт создал новый орган – государственный секретариат, работающий исключительно на него. В задачу секретариата входило, наряду с государственным советом, готовить проекты законов, приводить консульские, а затем имперские указы в соответствии с действующим законодательством. Руководителем секретариата Бонапарт назначил своего давнего знакомого Маре, юриста по образованию.
В первом французском парламенте Юг-Бернар Маре занимался изданием буклетов национального собрания. Затем был редактором „Moniteur“. При Директории выполнял различные дипломатические миссии. В 1795 году был арестован австрийцами, но вскоре обменен на дочь Людовика XVI Марию Терезу Шарлоту. Сразу по возвращению в Париж из австрийского плена Маре избрали депутатом Совета 500. Маре пользовался абсолютным доверием Наполеона. Его отличительная черта – невероятная работоспособность, ещё большая чем у самого Наполеона, а переплюнуть императора в этом было не просто. Пасквер Pasquer писал о нем: «Никогда не встречал человека, который обладал бы большей выносливостью, чем Маре. Он прекрасно угадывает мысли своего господина и выполняет все его желания».
8
Чтобы выжить, не канав до срока ы в историю, подобно предшественникам, правительству следовало удовлетворительно решить двуединую задачу: легитимность и стабильность. Но если задача легитимность имела решение в новой конституции, то стабильность была на порядок сложней. Она была многогранна, как алмаз. Безотлагательно требовалось наполнить казну, пустую как церковный амбар перед новым урожаем. Следовало без особых потерь провести государственный корабль между монархической Сциллой и якобинской Харибдой. Нужно было успокоить провинции, и, главное, хотя бы до лета не допустить возобновления масштабных боевых действий. Начнем с финансов.
Внутреннее положение страны напоминало положение в III году республики, когда Директория вставала из руин прежнего режима. История повторилась во всем. Финансисты, военные поставщики, спекулянты всех мастей беззастенчиво обогащались вследствие долгой войны и плохого управления. Социальные, промышленные и общественные связи в значительной мере были порваны. Немногие швыряли на ветер легко заработанные деньги, но основная часть некогда состоятельного сословия стояла на границе разорения. Консулы нашли казну пустой. В последние месяцы Директории по указанию правительства продали или заложили королевские драгоценности. Исчез знаменитый бриллиант «Регент» и никто не мог дать вразумительный ответ о его судьбе.
К счастью новому правительству хватило мужества начать решительную борьбу с заразой коррупции. Банкир Уврар, друг Талейрана, которого общественное мнение окрестило первым спекулянтом, был превентивно арестован. По прямому приказу Бонапарта банкира держали в заточении, пока тот не согласился вернуть в казну 20 миллионов франков.
Правительство срочно нужны были деньги, чтобы, в первую очередь, покрыть задолженность в зарплате чиновников и военных, чьими предстоит возвести стабильное здание государства. Кроме того предстоящая война с Австрией требовала не менее 65 миллионов франков. Первая финансовая операция нового правительства – заем у банкира Порталя Portal одного миллиона франков под 1,5% месячных. Малая сумма и грабительские проценты говорят о том, как были необходимы деньги и как скептически относились деловые круги к новому режиму. 24-го ноября, через день, как Талейран стал министром, Бонапарт встретился с группой финансистов. Банкиры обещали срочный кредит в 12 миллионов франков. Дали, правда, только три и то далеко не сразу.
Налоги поступали слабо, банкиры проявляли осторожную скупость, и тогда Бонапарт, уже первый консул, решился на беспримерную акцию. Он сам из личных закромов наполнил казну. 18 января 1800 года был основан национальный банк Франции с капиталом 30 миллионов франков, поделенных на 30 тысяч акций. Держателями акций стали сам Бонапарт, его семья и ближайшее окружение. Естественно, банк получил от государства преимущества по сравнению с другими финансовыми институтами, что, тоже естественно, обеспечило приток вкладов, позволивших решить проблему кредита.
Всякий переворот происходит в столице и, если судьба благосклонна к нему, бескровно распространяется в провинции. Если судьба не благосклонна и провинции противятся перевороту, получается гражданская война, тем масштабней, чем радикальней изменения в столице. Консулы, пережившие несколько переворотов, хорошо понимали это немудреное правило, и потому разослали они в департаменты комиссаров, людей известных и авторитетных. В секретном предписании правительство ставило главной задачей всеми возможными способами не допустить мятежей, в силу чего представители центральной власти должны вести себя с чиновниками департаментов как можно мягче и осмотрительней. Если это возможно не предпринимать никаких кадровых перестановок. Комиссары справились с возложенной на них задачей – администрации департаментов выразили поддержку новой власти. Это было не мало. Поддержка провинций наряду с пассивностью роялистов обеспечивали еще неокрепшему правительству столь нужное внутреннее спокойствие. Не только личные способности комиссаров способствовали переходу администраций провинций на сторону центральной власти. Не в меньшей мере эта поддержка была обеспечена отменой в первые дни существования правительства закона о заложниках, который в касался именно провинций. С другой стороны в первый день постоянного консульства правительство объявило политическую амнистию, освободив немногих, находящихся под арестом якобинцев, которые якобы участвовали в нападении на Бонапарта 19-го брюмера. В их числе Аррена и Антонелли. Высланных из Франции по тому же обвинению депутатов-якобинцев правительство распорядилось вернуть на родину. Только 34 бывших депутатов Совета 500 находились под довольно мягким надзором полиции. Этой акцией правительство послало в провинции ясный и четкий сигнал, что преследование по политическим признакам не будет. Этот сигнал, наряду с почти нежным поведениям комиссаров, убедил руководителей администраций, что им можно не только не опасаться за свою жизнь, как было при Робеспьере, но, если показать лояльность Парижу, то вполне возможно и впредь оставаться на занимаемой должности. Кроме того, политическая амнистия выбивало почву из под ног у якобинцев, обвинявших Бонапарта через подконтрольные им газеты в узурпации власти и тирании.
Второй силой, могущей осложнить жизнь новым хозяевам Франции, являлись монархисты. Перед Бонапартом стояла задача, во что бы то ни стало нейтрализовать их. Сложность ситуации заключалось в том, что население и администрации департаментов категорически противились возврату Бурбонов, аристократии и старых порядков. Стало быть, открыто вступать в контакт с роялистами нельзя, и не обнадеживать их пустыми обещаниями тоже нельзя. Бонапарт и Талейран, автор этой интриги, избрали тактику закулисных переговоров. Бонапарт, играя Монка перед эмиссарами графа Артуа и графа Прованского, неясно намекал на стремление передать власть её законным владельцам. Но! Во-первых, необходимо сначала подготовить общественное мнение Франции к реставрации, а это требует времени. Во-вторых, следует решить, кто из братьев станет королем, а это ведет к длительным переговорам и консультациям.
Первые пару месяцев, примерно до окончания плебисцита по конституции, Бонапарт водил за нос обоих братьев. Затем младшему было отказано. Остался один граф Прованский. Эмиссаров графа Прованского Бонапарт дурачил до победы у деревушки Маренго.
Интрига с Бурбонами, кроме прекращения гражданской войны в Нормандии и Вандеи, имела ещё одно более важное следствие. Она обеспечила относительную стабильность внешних фронтов. Австрийские войска вели активные боевые действия только в Средней Италии. В Швейцарии, в Германии и в Голландии в эти месяцы было на редкость спокойно. Бурбоны сами просили австрийского императора и Тугута не предпринимать масштабных военных операций. В следующей главе я подробней остановлюсь на этом.
В целом Бонапарт в эти месяцы прошел по канату над пропастью.
9
И легитимность.
Как само собой разумеющиеся вопросами конституции в ревтройке занимался Сийес. Повсюду говорили о его проекте конституции. «Дипломат» писал: «Сийес уже долго носит в своем портфеле план французской конституции. План, который вызывает аплодисменты всех, кто с ним ознакомился».
Созданные во время переворота на основе Совета 500 и Совета старейшин законодательные комиссии, должные внести изменения в конституцию III года, сначала отнеслись к проекту Сийеса настороженно.
Глава государства, в конституции Сийеса – Великий электор, мыслился фигурой номинальной, вроде английского короля. Внешний почет, шесть миллионов годового дохода, три тысячи гвардейцев личной охраны и замок в Версале должны были удовлетворить аппетиты Наполеона Бонапарта. Реальная власть сосредотачивалась в государственном совете, председателем которого Сийес видел себя. К удивлению Сийеса Бонапарт с помощью Камбасереса разобрался в хитростях юридических формулировок и решительно не согласился с отведенной для него ролью. Бонапарт воспринял жонглирование Сийеса статьями конституции как попытку отстранения его от власти в свою пользу. Это шло в разрез их первоначальных договоренностей и нельзя трактовать иначе как обман. Два предательства произошло на первом варианте конституции. Сийес предал Бонапарта, а Камбасерес предал Сийеса. Но если первое предательство было наказано, то второе – возвеличено.
Между консулами произошло несколько весьма неприятных для Сийеса объяснений. Поскольку реальная власть находилась в руках генерала, Сийесу пришлось переработать свой проект в части властных полномочий. Во втором варианте вся полнота государственной власти осуществлялась не госсоветом, а двумя консулами. Один ведал вопросами войны (Бонапарт), второй – вопросами мира (Сийес). Третий консул имел совещательный голос. Но и этот вариант не устроил Бонапарта. Сийесу пришлось еще раз переписать отдельные статьи конституции. В окончательном варианте, предложенным для обсуждения законодательным комиссиям, вся полнота власти закреплялась за первым консулом.
На первом заседании законодательные комиссии начали обсуждения проекта Сийеса. Комиссии взяли темп дебатирования эдак на год – полтора, ибо смешна поспешность в принятии основного закона. К прочему, пока идет обсуждения конституции члены комиссий являются уважаемыми людьми с приличным окладом, а после принятия конституции будущее их становится туманно и неопределенно.
Первые недели после переворота Бонапарт сверх всякой меры был занят решением горящих вопросов и не занимался конституцией, доверив этот вопрос Сийесу. В начале декабря консулы обсуждали конституционный вопрос. Только на совещании из сообщения Сийеса Бонапарт узнал, как и в каком темпе идет обсуждения проекта, и был он горько разочарован. Никакие перевороты и революции не смогут изменить природу «адвокатов», способных вечно обсуждать вечные вопросы. Между тем легитимность власти по многим причинам не терпела отлагательства и проволочек. Сийес и председатели обеих законодательных комиссий в один голос утверждали, что нет никакой возможности ускорить работу комиссий. Бонапарт не поверил им, и правильно сделал. Он вновь обратился к Камбасересу и вместе они нашли оригинальный выход. В середине декабря Бонапарт вызвал на совещание Сийеса и председателей законодательных комиссий. Со своей стороны Бонапарт привлек Талейрана. Законники стали говорить, что эта статья требует доработки, та не совсем точна сформулирована… В это время Бонапарт достал из ящика стола три экземпляра конституции, слегка подправленной Камбасересом. С присущей ему решимостью он предложил, не выходя из кабинета, ознакомиться с текстом, согласиться и подписать. Так и сделали.
В течение нескольких последующих дней под проектом подписался Роже-Дюко и многие члены комиссий. Не все, но многие. Так к разочарованию бывших депутатов, а теперь ещё и бывших членов законодательных комиссий конституция была принята в рекордно короткий срок.
23-го декабря законодательные комиссии утвердили конституцию. На следующий день она приобретала силу закона. Согласно конституции, 24-го декабря прекращались полномочия временного консульства, и начиналась работа постоянного консульства. Комиссии утвердила Бонапарта в качестве первого консула.
В назначенный срок 7-го февраля состоялся плебисцит по конституции. Её поддержали 99,95% избирателей, принявших участие в голосовании. Многие историки утверждают, что результаты голосования были слегка подправлены. Не берусь утверждать обратное, но, несомненно, французское общество приняло правление Бонапарта.
Ночью с 12-го на 13-е февраля окончательный текст конституции подписали три временных консула и 50 членов законодательных комиссий. Ещё той ночью рукопись послали в типографию и вечером 14-го февраля, как и хотел первый консул, конституция VII года увидела свет.
Она состояла из 95 статей объединенных в семь глав. Некоторые статьи и отдельные положения противоречили друг другу. Сказалось то, что дважды Сийесу пришлось перекраивать основной закон.
Как уже говорилось, вся полнота власти сосредотачивалась в руках первого консула. В ведении первого консула находились вопросы объявления войны и заключения мира. Он утверждал законы, назначал и увольнял членов государственного совета, министров, послов, высших чиновников и судей. Конституция давала первому консулу большую власть, чем обладал последний король. Второй и третий консулы имели совещательные голоса. Консулы избирались сроком на три года.
По конституции создавались четыре новых государственных института: Сенат, Государственный совет, Трибунат и законодательное собрание. Два последних представляли урезанные верхнюю и нижнюю палаты парламента.
Сенат должен состоять из 60 членов старше 40 лет. В последующие 10 лет состав Сената должен дойти до 80 членов. Задачей Сената являлось назначение членов Трибуната, законодательного собрания, судей кассационного суда и правительственных чиновников. По сути, Сенат представлял собой избирательную комиссию с сильно расширенными полномочиями.
Важнейшим органом нового правительства стал Государственный совет, численностью 24 человека. Он состоял из пяти отделов: военный, морской, финансовый, отдел гражданского и уголовного законодательства и отдел внутренних дел. Государственный совет должен совместно с секретариатом первого консула готовить проекты законов. Подготовленные Государственным советом законы направлялись в Трибунат, численностью 100 человек не моложе 25 лет. Трибунат вотировал проекты законов или отсылал их обратно на доработку. После обсуждения Трибунат посылал трех своих представителей, чтобы защищать проекты перед законодательным собранием. Законодательное собрание, состоящее из 300 членов не моложе 30 лет, не имело право обсуждать законы. Оно могло либо утвердить проект, после чего он приобретал силу закона, либо отклонить его. В этом случае вся процедура повторялась с самого начала. Члены Трибуната и законодательного собрания выбирались Сенатом из совокупного, составленного гражданами списка претендентов.
10
Место первого консула было крепко закреплено за генералом Бонапартом. Но кого новая надежда Франции назовет вторым и третьим консулами? Салонные сплетники, или политологи, выражаясь современным языком, называли Камбасереса, который так изящно подсидел своего покровителя Сийеса. И не ошиблись в своей прозорливости. Камбасерес стал вторым консулом. С третьим консулом было сложней и запутанней. Им мог бы стать Люсьен Бонапарт, но тому противился Наполеон Бонапарт, и потому кандидатура Люсьена не рассматривалась салонными политологами, как стоящая сплетен. В числе фаворитов назывались имена Рёдерера, Лебрена и Бертье. После долгих несвойственных Бонапарту колебаний первый консул остановил выбор на Лебрене, человеке скромных достоинств и осторожном. Революцию Лебрен встретил, будучи членом учредительного собрания; большой террор пересидел в тюрьме, избежав знакомства с гильотиной по причине крайней её занятости. При Директории он занимал ответственные государственные должности. В Совете старейшин Лебрен всячески способствовал успеху предприятия Бонапарта. Будущее показало, что Бонапарт не ошибся с выбором как второго так и третьего консулов.
Председателем государственного совета Бонапарт назвал Локре. Первый консул считал, что государственный совет есть главный орган государственного устройства Франции. Сердце Франции должно биться ровно и бесперебойно, поэтому он желал избежать ошибок с назначением в госсовет, какие допускались в Сенате, Трибунате и законодательном собрании. Главными критериями при выборе являлись компетентность и работоспособность. Политической ориентации Бонапарт не придавал большого значения. В совете рядом заседали умеренный монархист Барбе-Марбо, высланный из Франции после 18 фрюктидора, членом Госсовета, бывший монтаньяр Берлье, утвердивший в Конвенте смертный приговор королеве, якобинец Журдан, яростно нападавший на Бонапарта 19-го брюмера в Совете 500.
Госсовет собирался много раз в неделю. Заседания, как правило, вел сам Бонапарт. В его отсутствие председательствовал Камбасерес реже Лебрен. На заседаниях совета первый консул каждому предоставлял право высказаться и защищать свое мнение. Он не стеснялся учиться у каждого члена совета, которые в своих областях были по-настоящему хорошими специалистами. Часто при обсуждении вопросов Бонапарт намеренно заострял ситуацию, ибо в горячих дискуссиях, всегда, впрочем, протекавших в конструктивном русле, вопрос проявлялся более выпукло и нередко находились неожиданные, оригинальные решения. О работе Госсовета Шапталь писал: «Заседания Государственного совета всегда были трудными и обширными. Всё должно быть организовано. Мы встречались ежедневно либо объединено, либо по комиссиям. Почти каждый день было совещание у первого консула, где мы с 10 часов вечера до 4-5 часов утра советовали и спорили. В особенности при обсуждениях я имел возможность узнать великого человека, которому мы доверили бразды правления. Он был молод и ещё не опытен в различных отраслях управления государством, но привносил в заседания такую ясность, точность и разумность, что поражал нас. Неутомим в работе с неисчерпаемыми возможностями в помощниках, он проницательно объединял различные факты и мнения в великолепную систему управления. Чем демонстрировать свои знания он был гораздо более склонен обучаться всему тому, чему он не смог научиться по причине юного возраста и чисто военного образования. Порой он спрашивал о значении того или иного понятия, уяснял себе какая задача стоит перед его правительством и, уяснив главное, делал выводы наиболее подходящие существующей ситуации. Он работал по 20 часов в день и никогда не было заметно душевной усталости или физической утомленности. Часто я говорил себе, что благодаря только этому обстоятельству он имеет неоспоримые преимущества перед своими врагами.»
Политическая роль обеих временных консулов была закончена. Бонапарт не простил Сийесу игры со статьями конституции и недооценку его умственных способностей. Вместе с ним попал под раздачу и Роже-Дюко. Оба временных консула получили синекуры в Сенате, многочисленные подарки от государства в виде денежных премий, замков и поместий, но оба сошли с подмостков большой политики.