Мы бежим вдоль высоченного борта «Медузы», шершаво лохматящегося корявыми листочками ржавчины; бежим по набранным из металлических прутьев мосткам-сходням; бежим-убегаем от дышащего в затылок казака, подрабатывающего убийцей; бежим, вдыхая крепкую вонь старого дока, щедро сдобренную горечью машинного масла и почему-то мокрого сена; убегаем, подтягиваясь на другие мостки, спрыгивая на третьи – словно два Принца из известной игры – и всё это не теряя скорости, ибо скорость и дыхание – лицевая и оборотная стороны нашего билета на спасение.
Казак догоняет.
Мы убегаем.
Финиш встречает нас перегородкой в половину нашего роста, увенчанной наискось сломанным поручнем – перемахиваем, оставляя казака с носом – он прыгать не умеет, да и сальто крутит, если честно, так себе. Спрыгиваем вниз…
… и оказываемся на Проспекте Круглых Домов. За спиной в медленно наползающем чёрном тумане тает абрис мёртвого лайнера, и последнее, что мы видим – удивлённо блестящие глазищи казака, недоумевающе обшаривающие внезапно опустевшие мостки. Потом клубы тумана схлопываются, и мы, отдышавшись, идём вперёд. На часах – половина второго летней ночи.
Проспект пуст и мокр недавним дождём. Одинокие прохожие, обходя лужи, бредут по своим делам. Откуда-то летит монотонная техно-долбёжка с редкими вкраплениями писклявого андрогинного вокала. Идём.
Проходя перекрёсток, краем глаза отмечаю некую странность в поведении ночного светофора – он горит красным в обоих направлениях; ладно, думаю, видали и не такое; идём дальше, оборачиваюсь – остальные два направления также осенены запрещающим светофорным сигналом; хмыкаю и выкидываю несчастного ночного стража из головы – пока скользящий словно кусок резины по стеклу вой тормозов не заставляет обернуться вновь.
Нелепый белый фургончик, в чьём облике, казалось, застыло раздражённое удивление, сгорбившись замер перед перекрёстком; сонный светофор тупо глядит на стоящее немного боком авто и молчит. Фургон похрипывает двигателем, но не двигается, послушный воле дорожных правил. Подъезжает ещё одна машина – приземистая иномарка – и пристраивается за фургончиком. Потом ещё одна, и ещё, и ещё. Скоро автомобилей набирается целая толпа.
Светофор горит красным.
Тут Проспект снова озаряется визгом тормозов – но этот останавливаться не намерен; замечаю за рулём статного, какого-то прямоугольного блондина в алой косоворотке – ба! это ж муж Фаины нашей Раневской! – лицо которого сосредоточено и расслабленно одновременно, как бывает у очень пьяных людей; его авто – раздолбанный в дым «Фалькон» цвета поспевающей вишни – подлетает к хвосту кавалькады, пытается упереться, но оскальзывается на трамвайных рельсах, его заносит – и автомобиль со всего маху бьёт плашмя фургончик в заднее крыло, отскакивает от него, взрёвывает турбиной и с той же скоростью несётся обратно, но вокруг него уже нет недавнего пустого Проспекта, а есть только плотная толпа ждущих зелёного светофора собратьев; «Фалькон» испуганно визжит испаряющимися колодками и вонзается в центр кавалькады; быстро затихающий скрежет вперемешку с хрустом стекла дрожит в лужах под ногами онемевших прохожих.
Немного погодя мимо нас четверо проносят статного прямоугольного блондина; его лицо перекошено глуповатой улыбкой, а рубашка перемазана чем-то красным и жёлто-коричневым.
Мы идём домой.