Моя жизнь дребезжит как дрезина,
А могла бы лететь мотыльком…
Но не купишь судьбы в магазине,
Не прижжёшь ей хвоста угольком…
Группа «Аквариум»
Если снаружи особняк представлял собой нечто вроде оскаленной морды дальнобойного грузовика старой доброй американской марки, то внутри – о! – внутри он сразу же вызывал в памяти один из последних уровней игры Hitman: Codename 47, а конкретно – дом мистера Пабло Очоа – эдакий круглый двухэтажный амфитеатр метров десяти в диаметре, с кучей дверей, скрипучих лестничных маршей и гигантской, неожиданно роскошной люстрой. Добавь ещё густую словно растаявший пластилин темноту – вечернему солнцу путь преграждали узкие подслеповатые пыльные витражи – и получишь полное представление о том месте, где сейчас нахожусь я… я, отчаянно вслушивающийся в неясное бормотание теней и пытающийся определить, откуда доносится слабый, но настойчивый голос.
Голос, зовущий меня к себе – по имени.
– Альфред! Альфред, с*ка, ты, мать твою, где?! – ору я, но дом безмолвствует, а голос, чуть споткнувшись, берёт ноту выше.
Я ору снова. Наконец, дворецкий соизволяет материализоваться из дальней от меня двери. Насколько я помню, она ведёт – вела, по крайней мере – в винный погребок… ну да, вот, пожалуйте – аромат выдержанного алкоголя, разбавивший затхлую тьму словно налитое в чай молоко, соглашается с моей памятью.
Да, к твоему сведению – чем больше резонов назвать какой-нибудь древний дом поместьем, тем выше вероятность того, что ты обнаружишь там дворецкого, который в обязательном порядке носит имя Альфред или, на худой конец, Говард. Ford, как известно, может быть любого цвета…
– Чего… изволите, сэр?
Подхожу вплотную:
– Какой я тебе на х*й сэр?! Сто раз говорил!
Альфред красноречиво изгибает левую бровь. Вздыхаю:
– Если уж… зови меня… «господин».
Бровь возвращается на место.
– Вы мне не господин, сэр. Вы даже не хозяин, сэр. Вы… чего изволите?
Откуда-то налетает сквозняк, и тени возобновляют свой тревожный перешёпот.
– Так. Кто это вопит там?
– Я ничего не слышу, сэр.
Молча гляжу на него. Он – на меня. Недра особняка напластывают темноту тонкими ломтиками тоскливого непрекращающегося зова.
– Видимо… вам показалось, сэр. Здесь по ночам очень тихо, сэр. Да, тихо.
Альфред похож на восклицательный знак – а как можно спорить с восклицательным знаком?
– Пошёл прочь.
– Как угодно, сэр. Спокойной ночи, сэр.
И я опять остаюсь один. Почти наощупь пробираюсь к одной из дверей… нет, не туда, голос слабнет. Иду к противоположной стене. Может быть, подняться наверх?
Маленькие пальчики хватают меня за руку.
– Папа! – запыхавшийся голос Данилки пропитан страхом и оттого срывается на гласных. – Папа… бабушка!
Больше выговорить он не может.
– Куда идти? – спрашиваю как можно спокойнее.
Даня прерывисто выдыхает и тащит меня сквозь темноту. Проходим коротким коридорчиком, потом спускаемся, поворачиваем направо и снова спускаемся.
Здесь почти светло. Большой средневековый зал, мощный стол, свечи и одинокий факел. В углу – кровать, на ней кто-то, накрытый покрывалом.
Вот и источник зова. Подхожу ближе.
– Пап, она, – Даня сжимает мой палец изо всех своих сил, – она… всё нормально… а потом – вот так…
Осторожно откидываю покрывало.
Старческое тело, замотанное в слишком большую ночную сорочку. Сведённые судорогой руки и поджатые ноги, перекошенное застывшее лицо, безостановочно двигающееся горло, выталкивающее моё имя, наводят на мысль о том, что через человека пропускают электрический ток.
Беру бабушку за руку. Рука холодна и тверда. Заглядываю в глаза и говорю первое, что приходит в голову – я пришёл.
Зов мгновенно прекращается. Даня издаёт какой-то писк. Рука бабушки падает на простыню, лицо расслабляется, глаза, обрамлённые дорожками многолетней мудрости, нащупывают мои – и, не мигая, замирают. Что-то очень-очень важное отдаёт мне этот пронзительный и вместе с тем тёплый взгляд – но у меня уже давно нет такой антенны, чтобы принимать подобные сигналы, и нет той сети, которой ловят это «что-то».
Работа завершена, и глаза медленно закрываются.
Я аккуратно поправляю покрывало и успокаиваю Даню:
– Она уснула, малыш. Всё в порядке.
Даня верит.