Ну, прямо караул!

               
   Караульне помещение «караулка» полка находилось на самом его краю, у забора, за которым сплошной стеной стоял высокий сосновый лес.
Входная дверь в ночное время снаружи освещалась лампочкой. Здесь же на стене висел термометр и торчала кнопка звонка для вызова караульных.
  Услыхав бренчание звонка, караульный должен, поглядев в дверной глазок, выяснить кто и за чем пришел. При необходимости вызвать начальника караула, «начкара». Дверь открывается только вооруженным караульным. Но, звонили только салаги и офицеры, остальные посвященные просто били носком сапога в низ двери, от чего, то место на ней было сильно ободрано. Так уж было заведено издавна. При этом дверь открывалась без лишних вопросов. Типично русская беспечность.
   Помещение караулки состоит из четырех комнат. В самой большой стоит пирамида с оружием, стол, несколько табуретов, емкость с питьевой водой, на стене часы. Здесь располагается бодрствующая смена, которой спать запрещено, но при желании все кроме одного, могли вздремнут сидя.
   Рядом находится комната отдыхающей смены, в которой нет окон, и почти все пространство занимает огромный, обитый дермантином деревянный топчан с жестким подголовником. На стене вешалка для шинелей и шапок. Здесь спит отдыхающая смена. Ложе очень твердое, но уставшем, и замерзшему на посту караульному, спится очень даже комфортно. Проверено.
   Отдыхать разрешается, только сняв шапку и шинель,  с ослабленным поясным ремнем, не снимая подсумка с патронами. Непременно в обуви и шинелью не накрываться.
   Но, все естественно, разуваются, шинелями накрываются и подсумки снимают. Тяжело целые сутки нести службу, не снимая сапог.
   Мне и самому выпадало, отдежурив на посту холодной зимней ночью два мучительных часа, затем чутко продремав столько же в составе бодрствующей смены, получить свое законное право на полноценный, но такой короткий сон в тепле. Снимал сапоги, обматывал их жесткие голенища сырыми портянками, что бы проветрились и высохли. Затем расстегивал хлястик шинели, отчего она становилась шире, ложусь на жесткий топчан, который в этот миг мне кажется желаннее пуховой перины, просовываю свои босые озябшие ноги шапку, расстегиваю поясной ремень с подсумком для патронов, накрываюсь с головой шинелью и мгновенно проваливаюсь в такую желанную бездну сна.
   Вижу себя стоящим на высокой скале, выше которой клубятся темные облака, опускающиеся все ниже и ниже. Вот они уже наваливаются на меня, не давая дышать. Как могу, пытаюсь разогнать эти ужасные образования  руками и…просыпаюсь в полнейшей темноте, на топчане, под шинелью, которая своим краем легла мне на лицо и не дает дышать. Поправляю шинель и с часто бьющимся сердцем снова засыпаю.
   И когда много лет спустя, улегшись в свою уютную домашнюю постель, не могу уснуть, то сразу представляю, что где то там, в морозной темноте, бредет по своему посту сонный, проголодавшийся, продрогший часовой, то сразу же растворяюсь в сладком царстве Морфея.
   Начальник караула находится в отдельной малюсенькой комнатке без двери, с жестким топчаном, под которым стоит опечатанный металлический ящик с пулеметом и снаряженными патронами лентами. Здесь же на столе стоит полевой телефон. 
   Через зарешеченное окно, из комнаты бодрствующей смены виден коридор с тремя металлическими дверями, оборудованными засовами и навесными замками. Это печально известное помещение гауптвахты, с отдельным входом с улицы.
   В ее камерах содержались провинившиеся военнослужащие нашего и других полков. Частенько бывали их летных частей «летуны».
   Спали штрафники на узеньких деревянных нарах, усиленных металлом по краям.   
   Два металлических сиденья и столик были врезаны в стену. Вверху под потолком окошко с решеткой. Стены и пол бетонные. Условия прямо скажем спартанские. В пять утра выводные поднимали арестованных, откидывали нары к стене и запирали их на замок. После этого в камере можно было только сидеть, стоять и ходить. Четыре шага туда, четыре обратно. Тоска смертная.
   Иногда арестованных выводили на работы вне гауптвахты. Их сразу было видно по отсутствию поясных ремней и наличию рядом выводного с оружием. 
  Наш начальник штаба полка подполковник Арутюнянц, очень уважаемый солдатами, развил бурную деятельность по реконструкции нашей караулки с помощью таких вот «гауптических мастеров». Как – то он поинтересовался у такой бригады, их успехами и сроками выполнения задания. Один из штукатурящих штрафников с язвительной улыбочкой ответил, что работы идут нормальными темпами, но сроки их пребывания в этом исправительном учреждении заканчиваются, и поэтому все выполнить не представляется возможным.
   Подполковник, с отеческой заботой поинтересовался у весельчака, на сколько времени здесь работы после них останется. Узнав, что на целых три дня, ласково улыбаясь, добавил им всем, по четверо суток и приказал о выполнении доложить ему через начальника караула. Управятся с заданием быстрее, будут отпущены в свои роты раньше срока.
   И надо ли говорить о том, что всю работы они закончили уже к обеду следующего дня. После доклада, одев свои поясные ремни, бойцы разлетелись белыми голубями по своим родным подразделениям.
   Начальник караула сержант Попов спал на своем индивидуальном топчане круглые сутки, прерываясь только для приема пищи.
   Бойцы сами сменялись на постах, выводили арестованных, ходили на кухню за едой и т. п.
   Этот сержант обладал редкой способностью, которая заключалась в том, что по его всегда свежему лицу нельзя было предположить, что он только что проснулся. Но, здесь его подводил собственный голос, он просто пропадал. Поэтому, услышав звонок проверяющего, один из бодрствующих будил начкара, второй совал тому сонному в правую руку оружие, третий давал в левую стакан с водой и когда тот в движении к выходу ее выпивал, забрав стакан, распахивал перед сержантом входную дверь. Голос у сержанта появлялся и тот звонко докладывал пришедшему офицеру о несении караульной службы.
    Но, бывало, что какой-нибудь салага караульный забывал забрать у дремлющего на ходу сержанта, поданную ему посудину, и тот представал в двери перед грозными очами начальства с оружием в правой руке и с пустым граненым двухсотграммовым стаканом в левой. И тут возникали подозрения и неудобные вопросы. Проверяющий старался подойти поближе к бравому начальнику караула, чутко принюхиваясь. Но, его надежда что-то выявить, была напрасна и он проходил в комнату отдыхающей смены, где к этому времени уже все было приведено в порядок. Шинели спешным и чудесным образом перекочевали с отдыхающих, на вешалку, снятые перед сном сапоги без портянок оказались уже на ногах спящих караульных, сами портянки спрятаны под топчан.
  Проверяющий отметил соблюдение правил сна отдыхающими, но у него глаза вылезли из орбит, когда он увидел на ногах спящего низкорослого бойца Мамаджанова сапоги  сорок шестого размера, а у гиганта Калкаускаса его ступни влезли только в голенища сапог тридцать шестого размера.
 Оно и понятно, ведь у того, кто впопыхах одевал на ноги спящих сапоги, не было времени разбираться, где и чья обувь. И проверяющий, недоумевая, шел дальше.              Вернувшись в комнату бодрствующей смены офицер, случайно заглянул через внутренне окно в помещение гауптвахты, с удивлением увидел в ее коридоре открытые двери всех трех камер и свободно блуждающих и курящих арестованных, босые ноги лежащих на опущенных нарах, в неположенное для этого время. И все это при отсутствии выводного.
   Начальнику караула был срочно дан приказ предоставить возможность проверяющему пройти в помещение гауптвахту, на что тот спокойно согласился.
   Каково же было удивление проверяющего офицера, когда он, выйдя из караулки, обойдя ее, вошел через отдельную дверь в коридор и никого там не обнаружил.
   Двери всех камер были с задвинутыми засовами и закрыты на висячие замки, все арестованные сидели в своих камерах, и усилено изучали воинские уставы и наставления. И ни одного нарушения! Мистика какая-то…Такого ему еще за всю службу не встречалось. Офицер снова недоуменно пожал плечами и удалился, оставив в журнале нарушений запись о замеченной паутинны под потолком в одной из камер и наличии у караульного Пацхерашвили черной щетины на лице. Прямо абрек какой-то, а не боец! Но, что здесь можно было сделать? У этого бойца, уроженца Кавказа, всего через пол - суток лицо всегда приобретало такой устрашающий вид.
   Неувязку с сапогами отдыхающей смены я, еще совсем зеленый боец, понял сразу, а вот фокус с арестованными, гуляющими по коридору гауптвахты у открытых камер остался для меня загадкой. Все мне по секрету тут же прояснил старослужащий ефрейтор Липаткин.
   Оказалось, что в металлических дверях камер отверстия для наблюдения за арестованными довольно большего диаметра. Ушлые губари отводили пальцами заслонку на глазке двери, просовывали в нее руку. Свободно дотянувшись до засова, передвигали его в сторону на ширину огромной дужки висячего замка. И несокрушимая металлическая дверь открыта. Выходи когда хочешь, гуляй!
   От замков на нарах у них есть свои ключи, которые передаются по эстафете вновь прибывшим арестантам и прячутся в пыли каверн бетонного пола. Так все просто!   
   Но, тот глазастый офицер, оказался достаточно дотошным и как – то, заглянув с улицы в зарешеченное окно коридора гауптвахты, снова увидел в нем беспризорных арестованных. Хитрюга постучал в стекло и народ испугавшись, забежав в свои камеры, самозакрылся на свои штатные запоры, тем самым все прояснив.
   Через день, глазки на дверях сделали маленькими, повесили замки с небольшими дужками.  И лафа для арестантов закончилась…
   Через несколько дней я снова попал в караул и когда был в бодрствующей смене, был послан начальником караула вывести арестованных в туалет. Просятся.
   Одев свою длиннополую шинель, взяв автомат и ключ, я обхожу караулку и открываю дверь гауптвахты. Там выпуская арестованных в коридор, но те, забыв о туалете, бросаются к радиатору отопления погреться. Здесь это единственный источник тепла. Дело было зимой, в сильный мороз.
   Наказанные бойцы с заметной щетиной на лицах, грязные, в мятых, измазанных побелкой шинелях от стен, облепили чугунный радиатор, раскуривали припасенные окурки, хотя курить здесь было запрещено. Жалкое зрелище! Видно не до туалета им было.
   А, мне, как назло туда и приспичило, но сменить было не кем, все караульные были заняты. Деваться было некуда, приходилось выкручиваться. И я, предупредив арестованных, что – бы не озорничали, делаю шаг в сторону и попадаю в туалет без двери «так здесь положено», рядом в выходом на улицу. Ставлю оружие в угол, задираю полы длинной шинели и приседая по своему, не терпящему отлагательства делу. 
   Когда мне полегчало, то появилось тревожное чувство. Не одевая своих галифе, встаю, беру оружие в руку, поднимаю глаза и обмираю. Прямо напротив меня в коридоре стоит дежурный по части майор Деревянко из первой стартовой батареи. Служака еще тот, от него не отвертеться, да еще в такой ситуации! Ну, и в роте засмеют, мол, на чем салага попался. К тому же, в нарушении всех правил, оставил незапертой входную дверь, вот майор меня и застал за таким делом. Да и арестованные могли бы запросто убежать.  Сейчас я и сам загремлю в камеру суток на пять.
  Так и стоим: Я в туалете, со спущенными под длинной  шинелью штанами, замерший от испуга и он, с выпученными от справедливого гнева, налитыми кровью глазами.
   Вот офицер, сделав глубокий вдох, открывает рот и начинает бешено орать:
   - Почему? Почему арестованные не в камерах? Почему уборка после обеда? Ведь положено рано утром! Почему? Почему? Почему?
  Все еще стоя в туалете, выглядываю из пустого проема его двери и вижу, что все арестованные изо всех своих сил метут огрызками веников бетонный пол коридора и камер, подняв облако пыли. Мой испуг, как рукой сняло. Похоже, майор решил, что я, стоя в туалете, наблюдал за уборкой, хотя это и производилось не в положенное время.
  Взбодрившись и включив дурака, односложно отвечаю на грозные вопросы дежурного по части, мол, только что сменился с поста, следовательно, ничего не знаю, как и что тут было до меня…
   Поняв, что я тут действительно не причем, офицер делает мне жест рукой следовать за ним, и я иду следом, с оружием в руке, со спущенными штанами, прикрытыми длинными полами моей шинели.
   Грозный майор, уже не обращая на меня внимания, искал нарушения, забыв о, оставленной мной открытой двери на гауптвахту.
  Наконец, грозно пообещав о чем-то изложить в рапорте, хлопнул входной дверью и благополучно ушел.
   Я же, предварительно закрыв за ним дверь на ключ, спокойно занялся поиском …туалетной бумаги .