Дело было в… Дело было в Харькове. Но это позже…
А пока, подходил к концу учебный год. Впереди еще была сессия, но предварительное распределение на производственную практику уже состоялось. Я, как одна из успешных студенток могла воспользоваться выбором места прохождения трудового семестра. Свой выбор я остановила на двух вариантах. Первый - остаться в городе и пройти практику на электротехническом заводе, но это мне показалось скучным. Хотелось новизны и, возможно, приключений. И я предпочла второй - поехать на Украину, а, именно, в Харьков, на завод по сборке электрических машин постоянного тока. Дело за малым - сдать экзамены.
Сессия закончилась без «хвостов». «Хорошо» и «отлично» в зачетке, защищена курсовая работа. Неделя отдыха, и вот мы уже в Харькове.
Наша группа была из десяти студентов и руководителя практики. Девчонок было две – я и Лена с параллельной группы. Мальчишек разместили в каком-то рабочем общежитии, а нас - в студенческом общежитии политехнического (по-моему, именно, такого) института, расположенном в переулке Артема. Можно было просто собрать на заводе материалы для отчета, но мы с Леной решили немного заработать и устроились учениками в цех шихтовки и сборки полюсов для двигателей. Работа была физической, тупо-монотонной, и, с непривычки, здорово нас выматывала. Наши нежные руки в первые же дни стали шершавыми и потресканными. Дело в том, что заготовки привозили к рабочему месту в контейнерах, где для того, чтобы штамповка не подвергалась коррозии и не слипалась между собой, она плавала в какой-то эмульсии. Работали мы в трикотажных перчатках, о резиновых не было и речи. Соответственно, руки наши весь день были в этой самой жидкости, от чего они и страдали. После смены не хотелось ни развлечений, ни, уж тем более, приключений. За полтора месяца мы всего лишь пару раз сходили в кинотеатр, да иногда бродили по городу. Вся жизнь вне стен заводского цеха проходила в общаге.
На нашем этаже жили несколько ребят из дружественной ГДР, один темнокожий парень из какой-то африканской страны и иногородние украинцы. Кухня была общая. Там мы готовили незамысловатую еду, типа пельменей или жареной картошки, угощали друг друга, если у кого-то появлялись какие-то деликатесы. Там же и общались, на русском. Очень забавно было слышать, как на ломаном русском с украинским акцентом говорят иностранцы. В комнатах некоторых ребят были телевизоры.
Так получилось, что мы с Леной стали частыми гостями у наших новых знакомых из Германии. Звали ребят Клаус и Хорст. Мы вместе смотрели телевизионные программы на тех немногочисленных каналах, которые тогда предлагало телевидение, да, иногда, пели под гитару. Играл на гитаре Клаус. Внешне он был чем-то похож на Джона Леннона. Длинные прямые волосы, на носу очки в тонкой металлической оправе. Худощавый. И, что интересно, когда он пел - у него практически не было акцента. В его репертуаре много вещей из «Розенбаума», в их числе и мой любимый «Вальс Бостон».
Один день сменял другой. Работа, общежитие и так по кругу…
Как-то раз, к Остапу (парню из села на границе с Молдавией) приехала мать. Здоровая, краснощекая тетка. Посматривала она нас, как-то, недобро. Возможно, боялась, что русские девицы «охмурят» ее любимое дитя. Привезла она кучу всяких гостинцев, чтобы откормить своего исхудавшего сына.
У «аборигенов» было заведено есть на кухне. Но с приездом матери, Остап здесь почти не появлялся. Как мы потом поняли, мамочка кормила его в комнате, чтобы было как можно меньше любопытных глаз и тем более прожорливых ртов.
В тот вечер наша с Леной трапеза совпала по времени с ужином немцев. Сидели, жевали, болтали о чем-то. И вдруг на кухню с видом заговорщика вышел Остап. В руке у него был сверток.
- Ребята, это вам, - сказал он, положив принесенное на стол, и быстренько ретировался.
- Спасибо, - благодарность наша была обращена уже к закрывшейся двери.
- Интересненько, что это? – взяла в руки сверток Лена и принюхалась. – Ребята, по-моему, это копченое сало, – а сама тем временем уже разворачивала газетную обертку.
Нюх Лену не обманул. Это был кусок (приличного размера) сала.
- Вот, здорово! – мы были искренне рады такому угощению. И хотя, и мы, и ребята уже поели, я предложила отварить еще немного картошки, прям в «мундирах».
Лена мыла картошку, высыпав ее в раковину. А я, на видавшей виды, разделочной деревянной доске приготовилась резать сало. Хорст решил, что дело это не женское, и предложил свою помощь. Я, не раздумывая, отдала ему нож. Клаус раскладывал нарезанные кусочки на тарелке, забирая их прямо из-под ножа.
Тут на кухне, как на грех, появилась родительница Остапа, со стопкой грязной посуды в руках. Не поворачивая головы в нашу сторону, она прошагала к раковине, которую только что освободила от картошки Лена. Мать Остапа стала мыть тарелки, и, не смотря на то что, она была повернута к нам спиной, мне, казалось, что я вижу, как у нее раздуваются ноздри, пытаясь определить природу знакомого запаха, витавшего по кухне. Пока она мыла посуду, мы всё приготовили ко второму ужину и сели за стол в ожидании готовности картошки.
Со стороны плиты послышалось шипение – это «убегала» от сильного кипения вода из кастрюльки с картошкой. Клаус встал, чтоб убавить огонь.
И дальше… Картина маслом!
Мать Остапа, по всей видимости, поняв, что пахнет на кухне тем самым салом, которое она привезла сыну, развернулась и бросила свой взгляд на наш нехитрый стол, чтобы окончательно в этом убедиться. И убедилась.
- Фашист проклятый! – услышали мы ее крик, срывавшийся на визг – Сволочь фашистская!
Мы все разом повернулись в сторону воплей. Клаус стоял, совершенно, ошарашенный неожиданной выходкой разъяренной тетеньки. А она продолжала орать, посылая в адрес нашего немецкого друга проклятия, и при этом лупила его полотенцем, которым несколько секунд назад вытирала тарелки.
- Морда твоя фашистская! Сала он захотел… - сыпала она оскорблениями.
А Клаус тем временем уже пришел в себя и схватил за конец взлетевшее для очередного удара полотенце.
- Спокойно, мамка! Не буду я есть Ваше сало.
Аппетит пропал у всей компании. А если у кого и не пропал, то вряд ли он рискнул бы съесть, хоть кусочек из боязни подавиться. Лена слила кипяток из картошки и отставила ее в сторону.
- Сало… Фашистская твоя физиономия… Сало… - потихоньку стихал голос родительницы Остапа, не ожидавшей отпора.
Мы пришли к ребятам в комнату. Сидели удрученные. Я испытывала некоторую неловкость перед Клаусом и Хорстом – словно это я их оскорбила.
Ситуацию спас Хорст. Он схватил рубашку, висевшую на стуле, скомкал ее и с криком «фашист проклятый», привстав, бросил ее в Клауса. Мы с Леной начали судорожно смеяться, а мальчишки, выкрикивая словечки из только что слышанной тирады, стали бросать друг в друга все, что попадалось им под руки. При этом они оба, буквально, «ржали».
После того, как все надурачились, остаток вечера провели, как обычно. Про инцидент старались не вспоминать.
После окончания практики, вернувшись домой, мы некоторое время продолжали общаться с ребятами. Писали письма друг другу. И еще долго, я пыталась понять, что же побудило дородную тетку наброситься на щуплого паренька.
Ненависть ко всей немецкой нации? Или же, все-таки, ей так было жаль сала…
09. 09 .2012 г.