Лица шестидесятых – 1
Вступление
Обычная дорога, вернее, обычная российская дорога.
Трясет. Болтает. Болтают. Как всегда, началась дискуссия, затянувшийся спор. И, как всегда, интерес поддерживается испытанным средством. С бытовых деталей – на вечные проблемы, неужели на главное? Если бы, как всегда топчемся вокруг мелочей. Потом переходим на личности, появляется желание поставить последнюю точку. Обычный, в сущности, алгоритм. Люди никогда не согласятся в мелочах, могут только в главном, если это разумные люди, конечно. И вот один из участников, чисто интуитивно, все другие методы уже не доступны, пытается выделить главное. Делается заход, другой. Старается выговорить, не получается, его ждут. Наконец, производит, рождается нужное, значимое: «Единовластие».
Что трезвого на уме.
Что же наши спорщики делают? Изобретают.
Птицу-Тройку, Локомотив истории, Вселенский собор. Нечто универсальное, что позволит поставить точку, получить конечное решение, конечное состояние. А если проще, они растягивают время, здесь наше национальное изобретение. В плохие времена Время плохо само по себе, тянется. В хорошие времена Время стремительно само по себе, летит. Как продлить хорошие времена? надо растянуть Время, перевести его на плавный шаг, даже заставить спотыкаться. Чем оборачивается каждая такая попытка? Ускорением. Точнее, следует рывок, плавно переходящий в плохие времена. Старинный спор возобновляется с новой страстью.
Все, что требуется для замедления – это ускорение.
Клоуны и провокаторы, смех и презрение, презрение.
Почему не «надавать миру пощечин» (Липатов/Сальников, с.64).
Чуть иначе, шуты и искусители. Откуда только выпазят. Десятилетиями длится, тянется спор, струна растягивается. Да почему бы и не натянуть, мишень-то стоит во всей своей красе. Надо только натянуть, а там стрела сорвется, пойдет. Но прежде чем дело дойдет до стрелы, нужна униформа, сама униформа, потом ее нужно натянуть . Натягивать приходится годами, в лучшем случае, но если удалось, тогда она сидит как влитая. Никто не сможет сорвать, а тем более заглянуть под нее. Интеллигент выходит на арену, шут, клоун, скоморох. Губы кривятся, это смех. На щеках слезы, это ярость. В руках листовка, это приговор. Его устами – говорит сама история, на меньший взнос он не согласен. Ему кажется, он уже распахнул ворота.
Кто-то доходит до предела, вместо тетивы натягивается сам.
Да, конечно, тому есть простое объяснение.
Это маска, а точнее, «самооборона робкого человека» (Там же). Но сколько можно держать оборону. Пусть даже десятилетиями, но не столетиями же. Когда-то наступает предел. Вот тогда и рвется душа в омут ускорения, конечное решение есть. Надо, всего-то решиться самим, и все решится, все устроится. В качестве последнего решения выступает прорыв, главное прорваться. Куда, к чему, что там, клоун не знает.
Не его это дело, последняя реальность.
Тогда зачем изображать из самого себя эту последнюю реальность. Иначе появится странное желание, заглянуть туда, где топчется эта последняя реальность. А так очень удобно, не нужно ничего срывать, маски, плащи, мантии. Дальше заглянуть невозможно, нужно просто войти в эту последнюю реальность, входи. Так кто же, ты – интеллигент? Он скромен, предельно – прозрение. Я открою вам дверь, а вы войдете. А сам-то ты, сам-то ты куда потянешься, куда денешься, неужели останешься за дверью. Останется ли дверь?
Неужели прозрение где-то может остаться, шляться, подобно беспризорному.
Если так, нужно признать существование Создателя.
1. Человек действия
"Время берет лупу" (Липатов/Сальников, с.64). Это конечно, шутка.
Время берет щуп, дальнейшее просто, надо ткнуть, да посильнее. Как, сопротивляется? проткнуть. Не проткнули, что-то там есть, великое, пусть остается. Действительно, остаются, всякие, повезло, но кто чаще?
Человек прямого действия.
Абсурд вокруг нас, спасет только прямое действие. Иначе снова мгновения, одно за другим. И мы за этими мгновениями, один за другим. Уходят мгновения, уходим мы. Прямое действие прорубается через все эти мгновения, и выводит нас в заветную область. Мы знаем, заветная, название придумаем после. А сейчас веди нас. Прямое действие, за ним кратчайший путь. Туда и устремляемся, ведь там она, Правда.
Была и теория: закономерность, миром правит (господствует?) закономерность.
Как она действует? Пробивается сквозь толпу случайностей.
Оказывается, напролом = по костям. Закономерность должна войти в этот мир. Допустим, вошла. Что дальше-то? Чисто логически, мир, лишенный толпы случайностей. Да и зачем здесь случайности. Логика и история соединились, что кончается, история? Что начинается, логика? А чего тут гадать, надо попробовать, или иначе, надо ввязаться. Ввязались, стар? на пепельницы. Новый человек, он может начаться только как человек молодой, даже юный: «Мы никогда не встретим сорок». Вот это ритм, вот это темп. Идея иной и быть и не может, нам нужна бешеная поступь идеи. Избавиться бы еще от проклятого тела! так и не удалось. Как бы это сделать, быть не носителем идеи, но самой Идей. Кто там, о чем вы тут стонете? Некий писатель, к тому же циник, некогда утешал: сама Революция распоряжается судьбами людей. Ну, хорошо, за судьбы взялась Революция, ждите, а кто же распоряжается людьми, этими песчинками, прямо сейчас. Это известно, люди действия. Сколько их выходило на площади и улицы , бывало, сидели? Это и было действием.
Действие первое.
Проектирование. Сидят два человека, в горах, не слишком высокие, швейцарские Альпы, но горизонт все же раздвигают. И вот один другому: я подумал и «пришел к убеждению, что ваш план создания человека-машины и общества-машины нереален» (Оссендовский, с.179). И говорит это деловой американец, его слушает будущий вождь мирового пролетариата. На дворе еще 1915-й, но он, как и полагается вождю, уже разработал теорию. Капитализм вступил в свою высшую, следовательно, последнюю стадия развития. Да не помочь ли сходящему?! пусть сойдет с дистанции, каким же образом? Очень просто, «власть и закон принадлежат подавляющему большинству» (Там же, с.180). Что это значит? Если кто-то подымет свою голову чересчур высоко, ну что ж, общество «укоротит свое туловище на одну такую голову» (Там же). Но вдруг гений? «Толпа обладает коллективным гением, и этого должно быть достаточно» (Там же). Дух толпы или толпа духа, что было в этом проекте? Там еще не было самих людей, только «люди-призраки».
Без призраков наш мир невозможен.
Действие второе.
Революция победила, началась новая жизнь, с чего? с новых органов власти. Три инженера, еще той, дореволюционной подготовки, получили повестки в комиссариат труда, пришли, вошли. Им предложили, или будете «служить пролетариату». Или «отберем у вас продовольственные карточки», согласны? они тут же согласились. «Началась работа на пролетариат» (Там же, с.272). Решают рабочие. Они спорят, контроль, планы, часы работы. А еще они поют «Интернационал», попутно ломают машины, «чтобы обменивать на провиант наиболее дорогостоящие части механизмов» (Там же). А инженеры, неисправимые? – вдруг стали протестовать. Конечно, их обвинили. Делом занялся главный комиссар труда, лично. Чем же провинились виноватые, раз уж они виноваты? Указывали на «необходимость обязательной работы хотя бы в течение шести часов» (Там же, с.273). Указатели, забыли, кому указывать взялись. Разве инженеры не правы?
Без указателей наш мир невозможен.
Действие третье.
Ситуация резко меняется, на сцене возвышается сам вождь мирового пролетариата. Он интересуется, сколько работают на деле, по два часа, не каждый день. Следует твердое: диктатура пролетариата для того, чтобы растоптать буржуазию или «любую другую враждебную нам часть общества» (Там же). Рабочие тут же согласились. А раз так работать будем столько, сколько надо. Немой вопрос? «десять, четырнадцать или двадцать четыре часа работы!» (Там же, с.274). Закричали рабочие, ох, как сорвались, ну что дети. И Вождь погладил детишек, улыбнулся, но его «пухлые губы искривлялись и дрожали». Закончил на высокой ноте: восстановить производительность. Иначе саботаж, суд. «Пролетариату не знакома лень и пощада» (Там же). Кому это сообщает вождь? Рабочим, работающим два часа, а где же тот пролетариат?
Без улыбок наш мир невозможен.
Картина разочарования, знающая рука, прекрасное описание, я воспользовался.
Не озарение, не прозрение, но именно разочарование. Ее автор – поляк, хорошо знавший Ленина. Что же он здесь описал? Конечно, принуждение, да еще в самой грубой, неприкрытой форме. Но принуждение, осуществленное конкретным человеком, это личное принуждение? В том-то и дело, ничего личного, как говорят иногда. Поэтому оно осуществляется не только силой, которую Вождь уже обрел, впереди силы еще возвышается и Дух! Тот самый дух, по поводу которого вождь просветил американца: «Человек долларов осмеливается рассуждать о духе!» (Там же, с.183). И вот дети смотрят в глаза этому духу. Ты нас освободил, но тогда почему же ты не позволяешь нам отдохнуть «после тяжкого труда в капиталистическом ярме». Чем закончилось? Рабочие начали разбегаться, благо возможности есть. Кто-то записался в Красную Армию. Кто-то спешно начал делать карьеру, приобщаться к тому самому пролетариату, который не знает пощады. А кто-то просто сбежал в деревню. Фабрика остановилась, закрылась, открылись ворота, куда?
Принуждение не состоялось, хотя рабочие и почувствовали «грозную руку».
Почему? еще не было машины принуждения.
2. Действие человека
История скрывается, за лицами.
И завершается вопросами. Скажем, какая это история = 3Е + 2А? понятно, это Россия, 18-й век. Надо же, у него, Века просвещения, в России оказалось женского лицо. Мы радовались, мы гордились, а если чуть серьезнее, что такое МЫ? Это когда нет лишних, не нужных, чужих, а есть только полезные, правильные, еще преданные. Но даже наше МЫ, казалось, не могло отменить женские и мужские лица. В 19-м веке маятник качнулся, история обрела мужское лицо = 2Н + 3А. Что можно было ожидать в веке 20-м? Понятно, снова МЫ, но какое? Тут-то и показала себя знаменитая ирония, не женское, не мужское, просто варварское. Долго мы шли к этому МЫ, везде динамика, и значит, везде ритм. Ритм? Это мы можем, найдем нужный ритм. Динамика? И это нам по силам, ускоримся, пусть мир посторонится, на обочину его. Но даже для нас, народа отмеченного высшей благодатью, как разделаться с проклятой преемственностью?
Каждый, старше 25-ти, должен взять пистолет и застрелиться.
Каждый, старый? Просто убивать, черепа на пепельницы, пусть послужат.
Два автора. Первый мечтал о революции, о новом обществе. Второй, сначала мечтал, а потом принял участие, горячее, в строительстве, предлагал радикальные рецепты. Какой век? Век не укладывается в эти предложения, это лицо поколения. Вернее, лица двух поколений. А где же третье? Нашлось и третье, как раз началась Перестройка. Здесь очередной борец за права восходящего поколения предложил взять пистолет и застрелиться всем, кто старше 30-ти лет. Чтобы открыть путь в будущее, самый короткий, надо закрыть это же самое будущее, кому? Кому не важно, главное возможность закрыть, перекрыть, задвинуть. Ах, ты все-таки хочешь иметь будущее, действительно хочешь? Поработай, и я открою тебе твое будущее.
Как звучит. Каждый. Должен взять. Но уже здесь надо себя заставить.
Заставить, иначе не взять. Или уговорить. И не вспоминать, о джинсах, о племяннике, о коммунизме. Был бы повод вернуться, тут же воспользуется. А если кто-то все же решается, единицы, к счастью. Но даже среди этих единиц молодых больше, кому больше отпущено, тот щедрее, по наивности.
Революция = апогей принуждения? мы бросаемся ей навстречу, кто нас принуждает.
Молодой человек в переполненном зале, слушает поэта, как читает! «Это было так страшно», почему? Ибо «…впервые до нас дошла, безусловно, самая страшная, беспощадная, кровавая строчка во всей мировой революционной поэзии » (Катаев, с.370). Молодой человек испытывает самый настоящий ужас, с чего бы? Действительно, Революция поработала топором. Впрочем, то была Французская. Октябрьская, та работала наганом. Топор, наган, но если на тебя падает «взорванная стена». Нужно ли Революции принуждать? Да эта дама только и делает, что принуждает! Но представлять ее машиной принуждения? В лучшем случае, шкала принуждения, к чему она принуждает? Судорожно лезть наверх, выше, еще выше, когда еще такой случай представится. А нужно ли к этому принуждать, достаточно освободить лестницу, свобода, полезут. Видимо, не случайно возникает метафора судороги, что-то непроизвольное, что заставляет карабкаться наверх.
Чем дальше Революция, тем прочнее правила жизни, тем больше ступенек.
Революция = насилие.
Но если насилие организовать, оно начинает приобретать признаки машины.
Куда людей? На стороне Революции – потребности. Наверное, здесь можно согласиться. Революция – машина потребностей, буквально обнаженных. Захотел, удовлетворяй, самой дерзкое, самое наглое, самое хамское. Я – царица, может быть, кому-то не нравится? «Если бы я мог, приказал бы поставить их к стенке» (Оссендовский, с.236). Это Антонов, «покоритель Зимнего дворца», взять бы кольт и «в лоб»! Так возьми. И он берет, потребность приказывает, принуждает. Начинается расстрел «святых образов». Гнев переходит в отчаяние, приказал бы, но приказать некому. Именно потому, что сама Революция питается потребностями, она не способна быть внешней машиной. Иначе говоря, вожаки еще не могут отделиться от толпы, стать для нее внешней силой, толпа сметет их самих. Революция, это еще не организованное принуждение, но скорее понуждение к деструктивности, к отмене старой организации. Подразумевается, даже не организовать, лишь наладить удовлетворение потребностей самым быстрым способом, то есть прямым действием. Еще лучше, заполучить источник удовлетворения, подходи и пей. Революция и предстает таким источником. Если и не сама по себе, то, как средство, позволяющее получить такой вечный источник, короче, «пир победителей».
Какой же источник открывает Революция? Тот же самый, который и упраздняет – Государство.
Голое принуждение от Революции переходит в столь же голое принуждение от Государства. Начинает работать машина Государства. Ты хочешь работать в такой машине? Что ж, тебе нужна особая потребность. Потребность принуждать ближних, именно в принуждении других находить свое удовлетворение. Ах, да ты рвешься в бой? Да ты просто должен возглавить эту машину, налаживай, запускай. А что тут особенного? В основе использования машин всегда лежат потребности. Но здесь особая потребность, расти за счет других. Или иначе, рост внутренний заменить внешним ростом, за счет внешне данных вещей и людей. Почему так привлекает подобный рост? Здесь возможен очень быстрый рост, головокружительно быстрый переход от скромной фигурки никому не известного эмигранта – к большому человеку, повелителю, вершителю.
3. Папа Карло
3.1.
иглы, при желании, можно найти где угодно и воткнуть куда угодно.
Иглы травы, иглы глаз, иглы в легких или в пятках. Если иглы, то всегда обязательно длинные. А если нежность, то обязательно короткая. Вернее, запоздалая. Чем-то это напоминает прозрение. И в самом деле, когда может состояться прозрение? До начала времен, это только озарение, доступное немногим, требуются избранные. В ходе времен, это только освобождение, состояние масс, избранных можно пинать. И только по завершении времен, в сумерках, прозрение напоминает о себе. Так что же приковывает человечка к земле? «…странное чувство освобождения, от которого мучительно больно захватывало дух, которое не только не давало желанной свободы, но, наоборот, приковывало к земле страшной силой» (Катаев, с.335). Какое оно, это жгучее наслаждение свободой, бросайся, ныряй, пловец. Наконец-то, ты сможешь выйти, и выйдешь за пределы самого себя. Куда войдешь неизвестно, может случиться, никуда, но выйдешь, это точно. Там тебе и торчать, пока не придет запоздалое прозрение. Отвернись, ничего интересного, тебе нужна школа?
Тогда начинай, рисуй фикции, фантомы, химеры, короче, пузырь.
Так может лучше не выныривать, лопнет еще.
Теперь можно заглянуть в 50-е, революционные иглы забыты, вернее, забиты.
Все-таки, тридцать лет. Уцелевшие революционеры давно стали обычными чиновниками, служба, со всех сторон государственный быт. Заводы, фабрики, кухни, театры, школы. Куда ни глянь, везде служба. И все на службе, у родного государства. Даже если ты работаешь в самом дальнем, самом захудалом колхозе, ты числишься государственной рабочей силой. Не веришь, попробуй уехать в город, разрешение есть? нет, заворачивай оглобли, и не смей высовываться из своего колхоза, где он там. Но если никуда не тянет, куда катится жизнь? утром на работу, вечером домой. День на заводе, вечер + выходной – в семье. Жизнь, как и везде, между работой и семьей. На работе и в семье. Не мудрено и забыть о государстве, забыться, если есть своя группа. Группа = место, где можно удовлетворить свои потребности. А сколько групп нужно человеку? Ровно столько, «чтобы удовлетворить свои потребности» (Литвак, с.32). Если все свои потребности человек удовлетворит в семье, «больше ему групп не нужно» (Там же). Таких семей, во всяком случае, в городе, уже не было. Значит, человек должен входить «в состав минимум двух групп» (Там же). Эти две группы = семья + производство. Коллектив родственников + родной коллектив, из одного уйти, в другой войти, как это нам сделать, уходить, как по иглам идти? Средства есть, не всегда надежные, не всегда доступные, но есть.
За счет внешних вещей и людей.
Это значит, путем использования денег и непосредственного принуждения.
А что такое непосредственное принуждение? Мы по-прежнему в начале 50-х. Позади университет, на руках диплом, пора начинать самостоятельную жизнь. Выпускница приходит к месту работы, это школа. В школе директор, преподаватели, ученики. Одно смущает, мечтала о школе детской, работать с детьми, а тут вечерняя школа. Молодые люди, не совсем молодые (= 40 лет?!), старше учителя. Работают, зарабатывают, взрослые. Зачем взрослые люди ходят в семилетку, чему-то учиться, что-то обрести. Вот типичный случай. «У него была квадратная голова и мрачные глаза» (Долинина, с.40). Работает на большом заводе, в школе бывает раз-два в неделю, почему ж так? «Учиться не хотел ни в какую, но завод поставил условие: кончить семилетку» (Там же). Нужна корочка, справка, аттестат, короче, документ. Что касается прочего, он и так успешный производственник, но, увы, без аттестата карьеры не сделать. Чем все закончилось? Однажды он нагрубил, поперло вдруг из него. «Я выгнала его из класса» (Там же, с.41). Ах, так, получи еще пару горячих словечек. «Я бросилась к директору» (Там же), ну куда ей бросаться. И тот исключил грубияна. Выслушал, решил исключить, и выполнил свое же решение. Такой вот решительный директор оказался.
Предприятие давит, за ним и над ним государство, куда деваться, ходят.
Заодно отдыхают, дремлют. А сама молодая учительница? Ей предстоит личное самоопределение. То есть надо ответить на вопрос, как преподавать и как стать профессионалом. Именно ей. Значит, нужно войти в школьную среду, пока еще незнакомую. Проблема № 1 – директор школы. Он эстонец, здесь же работает его жена, тогда на это не обращали внимания. Весь день, с утра до вечера, он в школе. Никогда не улыбался. «В гневе он был страшен» (Там же, с.41). Кто-то провинился, тут же в голову полетел графин. А как орал, «вся школа слышала». Невелика школа, но стены все же есть. А что он любил? Дает задание, что-то клеить. Наша учительница отказывается: «Мы орали друг на друга минут пять» (Там же, с.42). На доске появился выговор, это «он любил – вывешивать выговора». Личные дела вел лично, выговор, характеристика, снова выговор, снова характеристика. Сам писал, сам удалял, личное дело вновь сияет первозданной чистотой. Но и учительница не подкачала. Как-то предложили накатать компромат, на директора. Вы напишите, а мы вам место в детской школе, отказалась. Конечно, директор узнал об этом в тот же день. Битый, поэтому «любил стеклянные двери», любил порядок, ажур, блеск. На выходе? А на выходе его единственная любовь, вернее всепоглощающая страсть: «Папа Карло любил быть первым» (Там же, с.44). Как же этого добиться? Иметь «больше всех медалей и меньше всех двоек». Остальное – индивидуальный подход к каждому инспектору, постоянно подталкивать, в нужное место, и шептать нужное, «нашептывал что-то, нашептывал», умелец.
3.2.
«Нам был дан Сталин» (Ольшанский, с.77).
Но до Вождя далеко, всей жизни не хватит, чтобы дойти. Не требуется, есть директор, и он выполнит волю Вождя, заодно побеспокоится и о себе, может быть, и о тебе. Так что замри, рядовой, перед тобою не просто директор захудалой школы, а кто же? Нет, на Носителя он не потянет. Он всего лишь Держатель, ему доверен крохотный участок державы, и здесь он держит ее интересы. Но может побеспокоиться и о рядовом учителе, иногда, если это поддерживает его личную безопасность. Заботится?! Да он герой, разумеется, это шутка. Тем не менее, директор должен совершать подвиги, трудовые подвиги. Он их и совершает, но его главный подвиг – реставрация. Восстановление единоличного режима власти. Давно восстановлен? Теперь упрочение этого режима, склонись, еще лучше подставь плечи, еще лучше плечи других, начинай. Ах, да и тебе нужен кусок, хотя бы кусочек. Что ж, и ты можешь встать на плечи рядовых, вставай. Единовластие тем и хорошо, что позволяет топтаться, топчись. Топчи, но держи. Или хотя бы, бросай бокалы.
Первым может быть только один.
Сама заведующая РОНО сказала, да еще при директоре, вы хорошая учительница, «она верит в меня». Сказала, ушла, наверное, пошла в другую школу. Ушла и молодая учительница, походкой отличницы. А в понедельник ее ждал новый выговор, за что? Ведь это был успех, придираетесь? Да нет, просто поставил на место, запомни отличница, есть только один первый. А что дал отличную характеристику в МГБ? Потому я и первый, что у меня самые лучшие работники, других у меня просто не может быть. И «что-то похожее на улыбку» появилось на его лице.
Чем интересна такая система?
Машиной принуждения, а вернее, ее конструкцией. Есть только одна машина, государственная. И она находится в руках Вождя, полностью. Вождь = лицо машины + мотор принуждения. И вот, ты приходишь на производство, даже если это вечерняя школа? Все та же машина, склонись и делай свою работу. Машина не может работать без результата? Машина равнодушна к результатам, ее работа и есть ее единственное дело. Результат нужен Вождю, для того он и запустил машину, поддерживает ее ход. Но там где есть результаты, там будут и отходы. Будут и здесь, в виде вещей, в виде людей. Но есть же семья? Увы, и семья – часть все той же машины, государственного механизма. В отходы уйдет и семья. Молодой выпускнице повезло, она не ушла в отходы. Повезло в школе, повезло в семье. Повезло школе, повезло семье. Два лика государства, этих личин более чем достаточно, чтобы никогда не забывать о родном государстве.
На чем же сошлись старый директор и молодая учительница?
«как он смеет не пускать МЕНЯ в МОЙ класс, на МОЙ урок!» (Долинина, с.44; выделено автором – В.Л.). Высокого же она мнения о своих учительских возможностях. Но если перейти на административный язык? Ты можешь влепить мне выговор, отстранить, испортить характеристику, но ты не можешь лишить меня моего личного учительского пространства. Там я руковожу, там я главная, там решаю я, и только я.
игры, при желании, можно устраивать и проигрывать где угодно.
4. Треугольник принуждения
4.1.
Как рождаются искажения, вернее, как и где?
Примерно вот так и рождаются. Литературовед пишет о своем друге, писателе: через полтора месяца ему бы исполнилось 49, всего. Другой критик пишет о том же самом писателе: через полторы недели ему бы исполнилось 49, всего. Полтора месяца или полторы недели, так ли уж это важно. На мой взгляд, человек без искажений невозможен. Чтобы жить, просто жить, ему нужно искажать, пространство, мысли, цели. Но, прежде всего, дистанции, расстояния, шаг. Рукой подать, так неужели мы откажемся этой рукой потянуться, дотянуться. Нет, шалишь, брат, начинай поднимать свою ручонку, начинай. Ты ведь конечно, "за", умница.
В этом смысле, человек разумный есть человек искажающий.
Чем же завершилась история молодой учительницы.
Времена начали меняться, в какую сторону? Однажды, зазвенел телефон, да еще ночью. Учительница в ярости, сколько раз говорили домработнице, чтобы ночью ей не звонили. Вдруг муж останавливает: что-то случилось. Услышали, Вождь «сильно заболел». Далее события пошли "по нарастающей". Освобождают врачей-отравителей, они уже зачислены в отходы. И вдруг освободили, почему? Какие-т незаконные методы следствия. Разве могут быть в такой стране, как СССР, незаконные методы следствия, да это же абсурд. Именно так отреагировали некоторые ученики, вернее, ученицы, с которыми работала наша учительница. Причины? Были. Их отцы, будучи винтики системы, как раз занимались переводом отдельных граждан в массовые отходы. Разумеется, они были крайне возмущены. И вот наша учительница, утром, входит в класс, ей предстоит привычное занятие. Вот она вошла: «Каменкова стояла на парте и держала речь» (Долинина, с.63). Ученица, ее отец – большой чин в МГБ. Великовозрастная ученица искренне возмущена, как же так, не виноваты? То отравляли, теперь не отравляли. Они же признались, кто же «их заставлял признаваться?» (Там же). Кто-то пискнул: методы. Какие такие методы? «Ну, кто мне может объяснить?» (Там же). Держит удар, держит свою державу в одном, отдельно взятом классе. И что-то вдруг нахлынуло на учительницу, она проходит к столу, к своему учительскому столу.
Центр занят, никто уже не остановит, никакая сила.
«Сядь. Насчет недозволенных методов ты спроси у своего отца» (Там же). Впечатляющая сцена, что это с ней, так внезапно? Хмель освобождения, так она сама определила перелом, который совершился с ней в тот тихий день и в том взбудораженном классе. Видимо, тогда и состоялось ее личное самоопределение. Порыв, сквозняк, действительно, хмель. Потом выветрился, незаметно, но что-то осталось.
4.2.
Что совершила молодая учительница, набравшаяся некоторого опыта?
Понятно, действие. Но! какое именно? Данное действие называется администрированием, его суть – принуждение. Какие достоинства, «быстрота выполнения, отсутствие возражений и ощущение собственной силы» (Литвак, с.13). Даже слова не нужны. Здесь главная примета машины принуждения 50-х: отсутствие возражений, даже в мыслях, даже во сне, я слушаюсь, я повинуюсь. Что же случилось с этой машиной после 1953-го? Началось разделение, вернее, отделение частей от монолитной государственной машины. Понятно, приоритет остался за Государством, но выглянуло Предприятие, заявила о себе Семья. Возник треугольник, углы которого образовали три машины принуждения.
Государство – Предприятие – Семья.
Его контуры вполне очертились чуть позднее, уже в 60-е. Свидетельством тому – реформа 1965-го, ее проведение связывается с Косыгиным, ее затухание – с Брежневым. Постепенно наше родное государство стало приближаться к тому, чем оно и должно быть на деле – к административной машине. Предприятие, в свою очередь, столь же постепенно обретало признаки деловой машины. Семья – воспитательной машины, ведущей воспроизводство семейных ценностей. Таковой она является и в том случае, когда мы, папы-мамы, не занимаемся воспитанием. За каждой машиной свои группы, со своими потребностями.
Помечтать можно, а если вернуться на грешную землю?
Семья – место, институт для воспроизводства рабочей силы. Если чем и озабочено Предприятие, так это работниками. Если чем и волнуется Государство, так это солдатами и полицейскими. Зачем им столько рабочей силы, зачем эти горы пушечного мяса? Для собственного воспроизводства. Было, до середины 50-х, налажено воспроизводство единственной машины – государственной. С 50-х, началось становление других машин = Предприятие + Семья. Ну, а за ними уже копошился отдельно взятый индивид, возжелавший стать гражданином. Разве у него нет потребностей? Да, ценой собственной жизни он воспроизводит Государство и Предприятие, он уйдет, они останутся. Да, он готов поработать на этих монстров, взамен?
пожить для себя.
На поверхность вышла машина потребностей.
Из-под однородной советской массы резво выглянули индивидуальные потребности. Где им место? Конечно, в центре треугольника принуждения. И каждая машина тянет эти потребности в свою сторону. Зовет, здесь будут удовлетворены твои потребности, самые разнообразные, если будешь работать на меня, вкалывай. А что еще может нас принуждать.
вообще, возможны ли мы без принуждения?
Состоимся ли мы как люди, если нас ничто не принуждает.
Покажется странным, но принуждать нас может и отсутствие самих потребностей. Если я не спешу в вожди? Придется за кем-то идти, за тем, кто успел занять место вождя. Или голосовать, кто-то ведь пойдет на выборы. Иначе говоря, когда у нас нет (не даны) своих потребностей, мы вынуждены подчиняться чужим потребностям, потребностям других людей. Трудно быть Богом, после Стругацких это стало чем-то вроде аксиомы. На другом полюсе – игра, удовольствие. Но тогда, трудно ли быть игрушкой?
«Они играли в дежурства по школе, как я играла в уроки» (Долинина, с.53).
Старательный игрок, между прочим. И вдруг едва знакомая женщина, три дня и знакомы-то всего, предлагает этому игроку, что? Она «предложила купить у меня сына» (Там же, с.51). Продайте, купим. Здесь работают деньги, почему сюда направились деньги? Ее приняли за нищую, все одно не поднимете двух, вон даже платьице «всегда одно и то же», соглашайтесь. Реакция? «Я не отдам ни сына, ни дочку, пускай хоть убивают» (Там же). Мысленно она уже отстреливалась, с чего бы это дело пошло к "стрельбе"? Возможно: в предложении фигурировала другая семья, некая дама и ее муж-полковник. Одна семья обращается к другой семье, решение на договорной основе, договор, никто ведь не принуждает. И каждая сторона удовлетворит свои потребности, не просто семейные, но именно личные потребности, соглашайтесь.
Рефлексия по поводу предложения?
Это жестокая игра
То есть, учительница расценила сделанное предложение именно как принуждение. Меня принуждают, и мне уже все равно. Она приняла условия, просто приняла, «придется драться». Муж на военных сборах, бросай, возвращайся, будем спасать своего сына, но ведь ему ничего не грозит? Ему, напротив, предлагают счастливое, обеспеченное детство. Тогда мое материнство. Нищее? Какое бы ни было!
К счастью, то были страхи, принуждение собственным страхом.
Достаточно разбудить в себе страх, разве страх потребность? Надо же с чем-то бороться.
Молодая учительница к урнам не ходила, бывало, приходилось посещать предприятия, боролась за нерадивых учеников. Так, где же она прошла, через что? Видимо, лучшее определение – через лабораторию. Это была определенная культурная лаборатория (или лаборатория культуры?), после которой она не только почувствовала себя хорошим преподавателем (страх, паника прошли), но и включила машину собственных потребностей. Заработали? Для начала, прорезались. Приятное это принуждение, почти как пробуждение, весенним днем, идти навстречу своим же нуждам. Совсем неплохо, только один вопрос: идти навстречу или за ними? Догонять свои нужды или подгонять их, или даже опережать?
Здесь сохраняется неопределенность, можно ли обогнать собственные потребности?
Если преследует страх, постарайся… избавиться? Нет, просто спрятаться. И вдруг в голове заметался, закружился хмель освобождения, миг освобождения, она раздавила свой страх. Мои потребности – это МОЕ дело, я буду сама решать, что мне удовлетворять, как удовлетворять, когда удовлетворять. Сюда же: где работать, кем работать. Золотые слова, приступайте, начинайте. Ваши дети – это ваше дело. Государство и Предприятие дружно аплодируют, мы передаем в ваши надежные руки дело воспроизводства солдат и рабочей силы. Семья отозвалась очень быстро, в те же 60-е, на смену многодетной семьи пришла семья из трех человек, папа + мама + ребенок. Не предел, из двух человек = мама + ее ребенок.
Лучший способ обогнать собственные потребности.
Перекладывать обязанности, захватывать источники, что делать? купаться в источниках. В пределе? вечные источники, сады Эдема.
Вместо заключения
1.
«...Ленин превратился в нового мессию, божество для этих голодных, притесненных, невежественных, слепых толпищ» (Оссендовский, с.233). Грабь награбленное, кулаком в морду, коленом в грудь. Это знамя + война + месть. Знаменосец выходит к народу, махорка + семечки + вино. Я обещаю вам, товарищи братья! У вас будет новое государство. Оно будет «машиной уничтожения всех ваших врагов» (Там же, с.232).
«Он стал лозунгом» (Там же, с.465), был Знаменосцем – стал Знаменем.
50-е высоко подняли это знамя, 60-е подхватили.
Под этим знаменем, дружно размахивая им, двинулись плотные ряды номенклатуры.
Почему именно Номенклатура? Она осознала себя, точнее свою роль – роль субъекта, который делает историю. Не историю вообще, но свою, собственную историю. Хотя бы потому, что она управляет страной, она определяет лик, личину страны. Случилось такое именно в 60-е, определилось настоящее лицо страны – номенклатурное лицо. Что касается места этого лица в долгой истории страны? Вернее, в долгой истории державы, разве не утвердил еще сам Петр свою державную роль. А заодно и место для номенклатуры, скромное, подле себя. Они жаждут стать исполнителями моей державной воли, пусть потешатся, игрок-то я, я один играю и выигрываю только я один.
2.
Каких-то двести лет, все двести лет = «траектория одной революции», пришло осознание.
А как же насчет машины уничтожения? «Мне нужна бумага!» (Там же, с.414). Писатель моделирует ситуацию: к Ленину входит Дзержинский, кладет перед ним бумагу, что это? декрет, я становлюсь главой польского правительства, подписывай, товарищ. В чем смысл этой гипотетической ситуации? Сам же Ленин и проясняет: покушение, это первое покушение на мою свободу. Ничего личного, речь идет о диктаторе, о вожде, единственная социальная фигура, свободная лишать свободы всех прочих граждан страны. Хрущев первым отважился на подобное покушение, сверг святого. Создал прецедент, следующим стало покушение на него самого, просто отправили на пенсию, хилый старик, кому он страшен этот безумец. Пока в качестве организующего принципа был возможен «принцип бреда, безумия» (Страда, с.74), столь же нормальным было и явление безумцев на троне. Как только обстановка нормализовалась, началась нормальная жизнь, так на первый план выдвинулся принцип власти. Миссия номенклатуры – это сохранение, удержание власти в стране, даже ценой отказа от коммунистических лозунгов, от любых лозунгов, под любыми лозунгами.
3.
Номенклатура осознала себя в качестве решающей силы.
Смысл номенклатурного бытия? На то и государство номенклатуры, чтобы каждое номенклатурное лицо могло создать собственное государство, "государство в государстве". Пошагали секретари, министры, генеральные директоры, генеральные конструкторы, просто директора, озаботились строительством. Внизу, суетились товароведы, завхозы, кладовщики, старшины. В кладовых, в каптерках, даже тумбочках. Ирония истории, кладовщик – символ того, что историческая задача номенклатуры решена. Переустройство мира завершено. Теперь мир поделен на номенклатурные места (должности), остается только благоустроить этот справедливо поделенный мир. Каждому на отведенном месте, что определяет место, возможности?
Размер потребления.
Машина уничтожения –; машина принуждения.
Принцип лагеря –; принцип ограничения, кто бы спорил. Но что подлежит ограничению?
Машина уничтожения не способна удовлетворять потребности. Куда деваться, пришлось заменить ее машиной принуждения. Оправдание? Старо как этот мир, это все та же капризная человеческая природа.
«За редкими исключениями каждый человек в Советском Союзе стремится к тому, чтобы увеличить свои доходы» (Варга, с.177). Какое время? Начало 60-х. Старый коммунист и экономист, делится горькими наблюдениями. Почему бы и нет, если жизнь подошла к последней черте, истекает его 84-й год. Основа этих наблюдений? Сопоставления. Заработки рядовых рабочих: «Рабочий совхоза в месяц зарабатывает 30 – 50 рублей» (Там же). Академики? В «…20, а то и в 30 раз больше». Но каковы доходы тех, кто принадлежит к верхушке? Применено изящное выражение: «сколько платит государство в месяц самому себе?» (Там же). Никто не знает, данных нет, Варге остаются оценки. Имущество, дачи, квартиры. Сюда же, поезда, яхты, автомобили. Сюда же, обслуживающий персонал. Далее, продукты питания, предметы потребления, для них все бесплатно. Но не для государства, оно оплачивает содержание, правители, члены их семей, сколько?
«Я знаю, что для обеспечения такого уровня жизни в Америке надо быть мультимиллионером».
4.
Что же ограничивается, размер потребления?
Вовсе нет. Место, рост на шкале иерархии, или иначе движение по иерархической лестнице. Вот твоя предельная ступенька, если все сложится удачно, дойдешь. Но выше! Даже и не мечтай. Ты лишен права на некоторые самостоятельные действия, нельзя повышать свое потребление? Вовсе нет, личное потребление может быть большим, очень большим. Но при одном обязательном условии: тот, кто на ступеньке выше, его потребление должно быть больше, чем у тебя. Хочешь потреблять еще больше? сначала нужно увеличить потребление вышестоящего лица, потом себе. Иначе говоря, прежде чем позаботиться о себе, позаботься о номенклатуре в целом. Номенклатурная машина движется общим интересом, проще говоря, жадностью.
Но возможно ли ограничить жадность.
Иначе говоря, машина принуждения вынуждена действовать и внутри самого правящего слоя. К чему это приводит? Первое, очевидно. Степень принуждения резко повышается за пределами правящего слоя. Степень, если угодно, сила принуждения. Иначе в правящий слой никого не заманишь. Искусство политики, политика – в правильном распределении тяжести принуждения. Что там нищий рабочий класс, когда может взбунтоваться номенклатура. Второе, размеры самого правящего слоя приходится ограничивать. Например, время от времени, приходится проводить чистки, еще создавать барьеры, применять фильтры. Иногда кого-то сбрасывать, а кого-то переводить на нижестоящие места, непрестижные должности, лишать привилегий, льгот, компенсаций, пакетов.
Возможно ли самопринуждение, для правящего слоя?
Странный вопрос? Вполне естественный. Кто-то должен планировать, предписывать, контролировать. Принуждая самих себя, пусть даже и в такой форме, правящий слой раскручивает маховик принуждения для всей страны, для всего населения, для каждого человека. Конечно, нужно подхлестывать ход производства, деятельность ученых, творчество художников. Поэтому планы растут, как выйти из поля принуждения?
Правящий слой, понятно, начать с самих себя, переложить его, перенести на широкие массы.
Достигается это с помощью машины принуждения, но ведь ее тоже нужно обслуживать. Подбирать особо преданные шестеренки, ремонтировать механизмы, менять «живые колесики». Вот бы превратить машину принуждения в автомат! Жми да жми, себе, на кнопки. А как же Эдем? Да разве Адам не управлял всеми живыми тварями в том саду. Началось, Адам, да ведь это призрак! Ну и что, что вас смущает. Было ли иначе. Совсем недавно, менее четверти века: «Ленинская фигура похожа на призрак: пытаешься ухватить черты реального человека – и вечно утыкаешься в вечные вопросы» (Криворотов/Чернышев, с.3). Отчислить на счет вечности? что-то можем, не более. Прочее, конечно, шутка, сколько нам осталось перечислять.
Что есть история?
распределение ролей, предлагается чудесное распределение.
Мы – двигатели истории, поэтому превращаем мировую историю в историю собственную.
Они, рядовые исполнители наших указаний, становятся шестеренками истории, нашей? Ну, конечно, нашей. Ведь мы обеспечим эти шестеренки хорошей смазкой, вращайся да вращайся, история превращается в работу управляемой машины. Миссия номенклатуры, выше я об этом я уже говорил. Здесь же проявляется заветная мечта номенклатуры: придать (или надеть личину?) номенклатурное лицо всей мировой истории. Восторженные добровольцы лезут со всех сторон, наденем, постараемся, за нами не заржавеет.
Но ведь кто-то должен первым «выпрыгнуть из окопа» (Там же).
Литература:
1. Аннинский Л. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники… // Литературное обозрение, 1991, № 4.
2. Варга Е.С. «Вскрыть через 25 лет» // Политические исследования, 1991, № 2.
3. Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. – М.: ОЛМА-ПРЕСС Экслибрис, 2006.
4. Голанд Ю. Шестеренкам истории вновь требуется смазка? // Российская научная газета, 2003, № 25, 09.07.
5. Криворотов В., Чернышев С. Загадка Ленина // Литературная газета, 1991, № 15, 17.04.
6. Липатов В., Сальников А. При отсутствии блаженного идиотизма // Юность, 1988, № 12.
7. Литвак М.Е. Командовать или подчиняться? Изд.8-е. – Ростов н/Д: Феникс, 2005.
8. Почта «Юности». «Правда остается правдой…» // Юность, 1988, № 12.
9. Горбачев М. Главное теперь – практическое осуществление задач перестройки. – М.: Политиздат, 1987.
10. Катаев В. Трава забвенья. – М.: Вагриус, 2007.
11. Ольшанский Д. Густав Лебон // Литературное обозрение, 1991, № 6.
12. Оссендовский Ф. Ленин. Шокирующая история. – М.: Партизан, 2006.
13. Страда В. Ленин: траектория одной революции // Человек, 1992, № 1.