Когда мы в средине декабря приехали во Франкфурт на Одере, на распределительном пункте нас разбросали по армиям, дислоцировавшимся в Германской Демократической Республике. Наша группа в количестве человек 12 попала во 2 танковую армию (2 ТА), нас передали представителям дивизий, и мы убыли к местам нашей службы. Пятеро, в их числе я, попали в 12 танковую дивизию (12 тд), которая располагалась в городе Ной-Руппин, находившемся севернее Берлина. Трое, я, Сергей Перминов и Гера Оленев, были назначены в 353 танковый полк (тп), а остальные, один в соседний 48 тп, а второй в 15 мотострелковый полк (мсп), который располагался отдельно от всей дивизии в городе Ной-Штрелец, и был предназначен для охраны и обороны стоящего там штаба Армии. Мы трое 15 декабря были назначены во 2 танковый батальон, только в разные роты, я во вторую под номером 5, они в первую, 4 танковую роту. Во всех частях СА нумерация рот шла по порядку от первой до девятой, в первом батальоне были 1, 2, 3 роты, во втором - 4, 5 и 6, в третьем ¬- 7, 8, 9 роты, это исключало путаницу при постановке задач ротам в масштабе полка. Почти вся наша дивизия: три танковых полка, ракетный, реактивный, артиллерийский дивизионы и отдельные батальоны обеспечения и обслуживания дивизии располагались в одном военном городке, который до разгрома фашисткой Германии принадлежал Гудериановскому танковому училищу, где обучались офицеры-танкисты Вермахта. Городок располагался между Ной - Руппином и Альт-Руппином, ближе к второму, они соединялись между собой асфальтированной дорогой, идущей по лесной посадке. Вдоль дороги шла велосипедная дорожка, по которой большинство офицеров на велосипедах, и просто пешком, добирались на работу из офицерского городка, где жили семейные офицеры. Он располагался ближе к Ной-Руппину, недалеко от него, примыкая к городу, находился Дом офицеров и ресторан для русских. В военном городке, для боевой техники имелись специальные хранилища, в зимнее время обогревавшиеся водяным отоплением, которое по русской безалаберности, в своем большинстве, пришло в негодность. Но в остальном хранилища поддерживались в хорошем состоянии. Парки, где размещалась техника, были заасфальтированы, а дороги забетонированы и оборудованы ливневой канализацией. Немцы строили с умом и на века. Казармы для размещения личного состава были трехэтажные, кирпичные и вместительные, на каждом этаже мог свободно разместиться батальон или несколько отдельных подразделений. В этих казармах в каждом полку имелись свои медпункты, столовые, отдельно для солдат и офицеров. Для обучения практическим действиям танкистов при оружии, были построены полигон и танкодром, располагавшиеся в трех километрах от городка.
Командиром нашей роты был капитан Бригунец, грамотный волевой командир. Он застал последние месяцы войны, воюя солдатом, после войны окончил танковое училище, дослужился в Союзе, как тогда именовалось наше государство, до командира роты, и уже три года служил в Германии. Мне достался первый взвод, вторым командовал Гера Кузнецов, худощавый и какой-то легкомысленный лейтенант, окончивший училище в прошлом году. Его окрутила и женила на себе одна из девушек, работавших по найму в ГДР, в воинских частях, медсестрами, поварами и официантами в офицерских столовых. Она была старше Геры на несколько лет и довольно невзрачная. Эти девушки, отчаявшись найти в Союзе мужа, ехали за границу работать в воинских частях, здесь они хорошо зарабатывали, и, главное, могли найти мужа-офицера, выбор был большой, холостяков было - «море». Третьим взводным был Леша Жигиреев, старший лейтенант, служивший в нашей роте третий год. Это был плотный, небольшого роста, прижимистый, и несколько медлительный офицер, как говорят «себе на уме». Он был женат, имел одного ребенка. Кроме нас взводных, в роте был заместитель командира роты по технической части, лейтенант Володя Шкуратов, второй год, служивший зампотехом в роте. Он напоминал мне Остапа Бендера, смуглый, с горбинкой на носу, такой же находчивый, шустрый, деловой, умеющий находить подход к людям и довольно хозяйственный. Зампотех любил по-командовать нами взводными, что нам не всегда нравилось, особенно Леше Жигирееву, который был опытнее и старше его на два года. Но Володю это не смущало, а ротный во всем поддерживал зампотеха. В технической каптерке, которую он оборудовал в подвале, на стеллажах, занавешенных простынями, лежали запчасти для танков под номенклатурными ярлыками, как на техническом складе, Эти запчасти и все остальное, он доставал у кладовщиков, используя свой веселый, общительный характер и удачно подвешенный язык, у него везде были хорошие друзья и знакомые. Построив роту, командир представил меня личному составу, и я пошел знакомиться с моими солдатами в класс технической подготовки, который был здесь же, на этаже нашей казармы. В обед мы пошли в офицерскую столовую, где впервые я встал на продовольственное довольствие. Офицерский паек, положенный всем по аттестату, куда входили мясо, рыба, овощи и другие продукты переводился в столовую, с нас высчитывали деньги за дополнительное питание, приготовление пищи и обслуживание официантов. Семейные офицеры получали паек на руки. Пищу в столовой готовили неплохо, кроме того в буфете можно было купить за немецкие марки, выдавшиеся нам ежемесячно, сигареты, пиво и некоторые продукты, даже продавалась водка на разлив, но, за неумением пить водку некоторыми офицерами, ее вскоре изъяли из продажи. В Германии денежное довольствие каждого офицера состояло из двух окладов, один, в рублях, шел на книжку, мы получали его по прибытии в Союз, второй в немецких марках, выдавался на руки. После обеда рота, под руководством старшины, занималась чисткой оружия и наведением порядка, а мы собрались в канцелярии на совещание, обсуждали текущие дела и ротный ввел меня в курс моих непосредственных обязанностей. В конце совещания он, многозначительно посмотрев на офицеров, сказал: «Ну что, на танковую колонну?» Я, не поняв значения этих слов, увидел, что все полезли в карманы и достают немецкие марки, нам, во Франкфурте на Одере, выдали по 150 марок, я тоже полез в карман, но командир остановил меня, сказав, что они мне еще пригодятся. Он передал деньги зампотеху и тот вышел. Я со временем узнал, откуда пошла поговорка «сброситься на танковую колонну». Один веселый фронтовик офицер - танкист, чтобы жена не приставала к нему, куда он девает по пол получки ежемесячно, придумал сказку, что во время войны в бою его танк подорвался на мине, экипаж выскочил, танк сгорел, его признали виновным, и теперь у него высчитывают деньги за этот танк. Жена поверила, и теперь он спокойно пропивал их с друзьями, не боясь, что жена будет его «пилить» за недостающие деньги. Его почин быстро разошелся по всей Советской Армии и сотни офицеров стали «платить» не только за сожженные и подбитые на вой-не, но и за поломанные и вышедшие из строя, уже в мирное время, танки и другую технику, за ремонт которых у них «высчитывали» деньги. Из этих танков можно было составить огромную танковую колонну, что и послужило поводом для этой юморной поговорки. Перед ужином в канцелярию зашел зампотех и доложил ротному: «Все готово!». Командир скомандовал: «За мной». Мы спустились в подвал, и зашли в каптерку зампотеха, это было небольшое помещение, по стенам которого стояли стеллажи, завешанные простынями, слева от входа стояли стол и один стул, над столом висел самодельный шкафчик с дверкой. Стол был застелен простынею, на нем стоял графин воды на тарелке, а рядом тонкий 250 граммовый стакан. Володя достал из шкафчика кусок толстого соленого сала, пару головок репчатого лука, черный хлеб и из-под стола большую 700 граммовую бутылку немецкой водки. Он нарезал хлеб, сало и лук, а ротный налил полный стакан водки и подвинул его мне: «Пей». Водку я один или два раза пробовал, но всего лишь по рюмочке, про чемергес я рассказывал выше. В училище, однажды на третьем курсе, ребята купили вина, и мы выпили по стакану портвейна, так у меня на следующий день голова была, как чугунный котел, а тут стакан водки! Я взял стакан, все выжидающе смотрели на меня, отступать было нельзя, это–позор, и я стал пить. Последние глотки я сделал с трудом, пересилив себя, чтоб не вырвало, и поставил на стол пустой стакан. Володя плеснул туда воды, я запил и вцепился зубами в половинку луковицы, с облегчением ощущая, что противный вкус водки начинает ослабевать. Командир роты, хлопнув меня по плечу, изрек:
- Хороший будет взводный! - налив себе полстакана, пожелал мне успешной службы и, выдохнув, выпил. Под тосты моих новых друзей сослуживцев, с которыми мне предстояло работать, я с таким наслаждением ел мягкое сало с черным хлебом и луком, что казалось ничего вкуснее, не было на белом свете. Обмыв мое вступление в должность, мы разошлись, ротный, Леша и Гера поехали домой в городок, где жили семьи офицерского состава, а мы с Володей, пошли на ужин в офицерскую столовую. Володя негласно взял надо мной шефство и стал постоянно обучать премудростям холостяцкой, офицерской жизни в Германии.
Со следующего дня начались суровые будни моей армейской службы командиром танкового взвода. Стрельбы, вождение танков, танкострелковые тренировки (ТСТ), политзанятия, а занятия с солдатами по специальностям, мы с взводными проводили по группам, с командирами танков занимался Леша, с наводчиками и механиками-водителями я, с заряжающими Гера. Наряды на службу, караулы, обслуживание танков, стоящих в парке на хранении, все это требовало большого напряжения, но я был молод и полон сил и желаний. Через полгода мой взвод стал отличным, я не жалел ни времени, ни сил, научился сам отлично стрелять из танка, пистолета и автомата. Хорошая спортивная подготовка давала мне возможность выполнять все упражнения по физподготовке на «отлично», и вести солдат за собой личным примером. На проверке за полугодие на меня обратил внимание начальник физподготовки дивизии, и стал привлекать меня на дивизионные и армейские соревнования по офицерскому троеборью. В него входило: стрельба из личного оружия, полоса препятствий и вождение автомобиля (ГАЗ-69). Я выполнил 3-й разряд по стрельбе, завоевал 1-е место в дивизии по полосе препятствий, и научился неплохо водить автомобиль. На дивизионных соревнованиях занял 1-е место, затем хорошо показал себя на армейских соревнованиях, и через некоторое время, меня взяли на сборы в город Фюрстенберг, где располагался штаб Группы Советских Войск в Германии (ГСВГ). Там при подготовке к соревнованиям мы сдали на новые права вождения автомобиля, по которым я мог ездить, не только у нас, в СССР, но и в Германии. На соревнованиях я показал не-плохой результат и через месяц вернулся в полк. Мои достижения не очень обрадовали моих коллег по службе, потому, что часть моей работы им приходилось делать за меня, хотя у меня был хороший сержант, командир танка - заместитель командира взвода, но офицер есть офицер. Они только обрадовались, особенно ротный, что я вернулся. Наш батальон, первым в ГСВГ, стал осваивать подводное вождение танков через водные преграды. Мы изучали порядок герметизации танков, установку на них дополнительного оборудования, позволявшему танку преодолевать водные преграды глубиной до четырех метров. Изучали новый изолирующий противогаз ИП-46, дающий возможность экипажу, в случае затопления танка, дышать под водой и покинуть его, всплыв на поверхность. В полку был построен класс для подготовки экипажей к подводному вождению. В нем был сделан бассейн длиной метров десять, глубиной четыре и шириной около пяти метров, установлены два макета боевого отделения танка. В бассейне экипажи обучались нахождению под водой в противогазе. Опускаясь туда по трапу, они находились там до 10 минут, а затем, получив условный сигнал по фалу, которым их страховали под водой, выходили по трапу наверх. Некоторым солдатам так нравилось находиться под водой, что они не хотели выходить из бассейна, и их силой приходилось вытаскивать за страховочный фал. Дело в том, что время нахождения в противогазе ограничивалось емкостью регенеративного патрона, и составляло в спокойном состоянии до 60 минут. С одним патроном, мы старались пропустить под водой, как можно больше обучаемых, поэтому трата воздушной смеси, вырабатываемой патроном, на уже изучившего это упражнение солдата, в ущерб другим обучаемым, не входило в наши планы. Макеты танков предназначались для обучения экипажей действиям при затоплении танка, в случае остановки двигателя при движении танка по дну водной преграды. Обитаемость экипажа в танке зависит от поступления воздуха снаружи в боевое отделение танка. Воздух, необходимый для работы двигателя, засасывается из боевого отделения, куда он поступает через неплотности соединений башни, корпуса и открытые люки и тем самым постоянно обновляется. Под водой, когда корпус и башня загерметизированы, воздух в танк поступает через воздухопитающую трубу, установленную на люке прибора наблюдения заряжающего и, если двигатель глох, поступление свежего воздуха по трубе прекращалось. Заводить танк под водой запрещалось, во избежание попадания воды в двигатель через неплотности клапанов, установленных на выхлопной трубе. Макеты, стоящие в классе, представляли собой, сваренные из металла, герметические корпуса боевого отделения танка с люками командира и заряжающего. На башне макета, на лючке прибора наблюдения командира, была установлена труба, по ней в макет поступала вода, как и при реальном затоплении танка, когда командир вынимал из гнезда прибор и затапливал танк. На боковой стенке макетов было вставлено стекло, дающее возможность наблюдать за действиями экипажа при заполнении макета водой. Кроме этого у макета имелся аварийный люк слива воды. Тренировка на макетах проводилась в составе штатного экипажа, включая всех офицеров, от командира взвода до командира полка. Экипаж, с противогазами в походном положении, занимал свои места в макете и докладывал о готовности. Руководитель занятия подавал команду: «Надеть противогазы!». Экипаж включал регенеративные патроны и, убедившись, что через соедини-тельную трубку в маску стала поступать воздушная смесь из патрона, каждый самостоятельно надевал маску, и поднятием руки символизировал о готовности. Получив последний доклад, командир танка двумя ударами по корпусу макета давал сигнал руководителю, что экипаж го-тов к затоплению. По команде руководителя занятия открывалась заслонка и в макет поступала вода, заполняя макет до крыши башни. Через стекла на корпусе было видно, как экипаж вел себя и, если что-то шло не так, или командир танка подавал сигнал тревоги, немедленно открывался аварийный люк, и вода мгновенно сливалась в бассейн. После заполнения макета водой, экипаж самостоятельно покидал его через башенные люки. В классе, при всех тренировках, обязательно присутствовал полковой врач.
Когда программа всех тренировок была отработана, наш батальон, погрузив учебные танки на железнодорожные платформы, поездом убыл на реку Эльба, для обучения экипажей преодолению водной преграды на танках по дну реки. Обучение проводилось на одном из рукавов Эльбы шириной 80-100 м. Сама Эльба была рекой судоходной, по ней, днем и ночью, шли под флагами почти всех стран Европы, грузовые суда, самоходные баржи, буксиры с караванами барж, а также пассажирские теплоходы, прогулочные суда и катера. В свободное время мы иногда ходили посмотреть на эту водную артерию Европы, кишащую судами, как муравьиная тропа муравьями, ведущая к муравейнику. Обучение вождению танков под водой, проводилось с повышенными мерами безопасности. На каждом берегу водной преграды стояли танковые тягачи, с установленной на люке командира тягача «трубой-лаз», высотой 4 м. и диаметром равным диаметру люка тягача. Через нее можно было выйти из тягача, находящегося под водой, оказать помощь остановившемуся в воде танку, или сесть в спасательные лодки, которые были предназначены для спасения членов экипажей, покидающих остановившуюся в воде технику. С этих лодок оборудовалась водная трасса, по дну которой шли танки. Трасса представляла собой проверенный по глубине маршрут движения танков по дну , обозначенный по поверхности водной преграды буями с двух сторон. На входе и выходе трассы справа и слева ставились направляющие вехи, хорошо видимые руководителю занятия, находившемуся на берегу в танке. Он руководил движением танка, подавая команды непосредственно механику - водителю, с которым держал связь по радиостанции, ориентируясь по трубе танка, направляя его по центру обозначенной буями трассы. Первые тренировки экипажей проводились на танках с трубой-лаз, по ней можно было, при необходимости покинуть танк, остановившийся под водой. Это позволяло выработать уверенность у обучаемых в надежности этого способа преодоления водной преграды. Движение по дну с воздухопитающей трубой было намного сложнее и опаснее, так как в случае остановки двигателя, экипаж не смог бы выйти из танка, как с трубой-лаз. Экипажу для этого пришлось бы затапливать танк, чтобы сравнять давление воды на танк сверху с давлением воды, которая заполняет танк, ибо в воде люк, на глубине 4 м, не открыть. На тренировках этот способ спасения экипажа, путем затопления танка, не предусматривался, ввиду его опасности и дороговизны, ибо все электрооборудование повреждалось водой, заполнившей танк. Для спасения экипажа, в этом случае, имелся стальной трос, такой же, как буксирный трос танка, но длиной чуть больше ширины волной преграды. Этот трос, на первых тренировках, обычно цеплялся за задний крюк танка и волочился за ним через всю преграду. Когда танк выходил на противоположный берег, трос отцепляли, и, тягачом вытаскивали его на всю длину, чтоб прицепить за танк, идущий назад, но уже с другим экипажем. Но затем от этого отказались, и к танку, остановившемуся в воде, подходил тягач с трубой-лаз, за который был прицеплен длинный трос. С тягача по трубе спускался обученный спасатель в противогазе, зацеплял трос тягача за крюк остановившегося танка, и его вытаскивали двумя тягачами, один из них был в воде рядом с танком, второй на берегу. Естественно, что все новое и неизведанное, таит в себе опасность, и многие солдаты, да и офицеры испытывали страх перед первым входом на танке в воду, особенно с воздухопитающей трубой. Я видел, как дрожали руки у моего ротного, когда он застегивал спасательный жилет, готовясь первым идти под воду. Я предложил ему:
- Давайте я пойду вместо Вас, у меня, если что, детей нет. Он как-то отрешенно посмотрел на меня и, шутливо погрозив кулаком, произнес: - Не терзай душу! - и полез в танк.
Я видел, как бледнели лица солдат моего и других экипажей, с которыми мне доводилось идти вместо их командиров, когда танк уходил под воду. Становилось темно, свет не проникал в танк через приборы наблюдения, тускло светили лампочки освещения. Они с опаской смотрели на капающие сверху, через неплотности люков, капли воды, отодвигаясь от них, и обращали свой взгляд на меня, как бы ища подтверждение своей тревоги, но я был спокоен и улыбался, глядя на них. Танк, негромко урча в воде, двигался вперед, и их лица светлели, а какими они были счастливыми, когда выходили из танка на том берегу, радостно обсуждая свой подводный вояж, позабыв про свои страхи. Мы, без происшествий, закончили обучение батальона вождению танков под водой. Потом, используя опыт нашего батальона, прошел обучение весь полк. Возвратившись в часть, мы продолжали боевую подготовку. Свободного времени у нас, офицеров было мало, тогда был всего один выходной, да и то, иногда в этот день выпадал наряд на дежурство, или караул, а то тебя назначат в роте ответственным, следить с утра до отбоя за порядком. Но все равно я находил время для отдыха и стал увлекаться рыбалкой, благо озеро было рядом. Привезя из отпуска ружье, я находил время и для охоты. Я подружился с зампотехом Володей, и мы с ним ходили в Дом офицеров, по вечерам в субботу и в воскресенье на танцы. Поужинать заходили в наш, русский ресторан, но иногда выбирались в город и посещали немецкий «Штатгартен», там был большой зал, стояли столики, играл оркестр, было место для танцев. Немцы приходили сюда попить пива, выпить рюмочку, закусить и, главное, потанцевать, там всегда было людно, шумно и весело. Когда были места за столиками, мы заходили, заказывали выпить, закусить и, если немки, сидящие в зале, не отказывали, танцевали, но языковой барьер не давал возможности завязать знакомство. Большинство немцев относилось к нам, русским, как к завоевателям, пожилые швабы, даже если в зале не было свободных мест, ни за что не садились за наш столик. Но молодежь, благодаря работе немецкого демократического правительства, и лояльного отношения русских к немцам, по вине которых погибло огромное количество родственников тех, кто служил сейчас в ГДР, относилась к нам совсем не плохо. Володя изучал в школе и в училище немецкий язык, и за год пополнил запас обиходных слов. Он мог заказать в немецком ресторане еду и выпивку, мог сказать приятный комплимент девушке, ему помогал его веселый нрав, и немки охотно шли на контакт. Я не мог применить свои ограниченные знания английского языка, немцы его не знали, поэтому мне было очень трудно общаться с ними. Мне приходилось запоминать то, что мне помогал пере-вести Володя, учебников не было, серьезно заниматься немецким, не было времени, да и особой необходимости, мы редко выходили в город, тем более, контакты с немцами не поощрялись. За связь с немцами можно было «вылететь» из Германии за 24 часа. В то время, офицеры не имели права надевать гражданский костюм при выходе в город, мы постоянно носили военную форму и четко выделялись на фоне гражданского люда. Обычно походы в «Штатгартен» заканчивались для нас, да и для всех наших офицеров, заходивших сюда, по определенному сценарию, заходил патруль, вежливо просил расплатиться и выйти на улицу. Эта унизительная процедура под взглядами немцев наносила большой вред авторитету советских офицеров. На выходе, в зависимости от поведения и степени опьянения, можно было отправиться домой, или в комендатуру, последнее грозило разбирательством на командном или партийном уровне, а то и на том и на другом. Потом мы узнали, что в большинстве случаев, патрулей вызывали немцы, которым не нравилось поведение подвыпивших победителей, или просто хотели избавиться от русских, но иногда патрули заходили туда, по предписанию, указанному в маршрут-ном листе. В ресторане немец, как правило, не шиковал, за вечер он выпивал не более одной-двух рюмок по 20 или 40 гр. коньяка или водки, один, от силы, два бокала пива. Наши офицеры заказывали по 100, а некоторые 150 и даже 200 грамм водки, закусывали сосисками с горчицей, вложенными в разрез булочек, (традиционное немецкое блюдо), все это запивая пивом, заказы, как правило, повторялись. Надо отдать должное немцам, у них сосиски, по форме, как наши сардельки, были очень вкусные. Выпить такое количество водки в один прием, для немцев, было невероятным делом, они весь вечер смаковали свои 20 грамм малюсенькими глоточками, а тут такие дозы! Они приходили в восторг, аплодисментами и возгласами приветствуя пьющего воина, правда «на халяву», немцы могли выпить много. На вечерах, приглашенные немцы напивались «вдрызг», пытаясь пить нашими дозами, в отличие от русских, они быстро пьянели, вероятно, сказывалось отсутствие постоянных тренировок. В городе, кроме «Штатгартена», было много частных небольших, уютных ресторанчиков, в которых вкусно готовили, и можно было посидеть в тишине и спокойствии. Но поведение отдельных подвыпивших русских «завоевателей», сказывалось на негативном отношении немцев и хозяев ресторанов, ко всем офицерам СА. Зачастую, они, любезно встретив наших, усадив и приняв заказ, обслуживали их, а сами тайком звонили в Комендатуру. Не успев, как следует покушать, офицеры попадали в лапы патруля, а затем в комендатуру, ибо по немецким ресторанам ходить запрещалось. Для этого, рядом с Домом офицеров, имелся ресторан только для русских, где можно было, придя на танцы, поужинать вечером в субботу и воскресенье, чтоб не тащиться за 1,5 км, в часть в столовую. В ресторане работали немцы, готовили хорошо, но здесь всегда было много начальства и можно было нарваться на неприятности. Кроме того, было противно видеть наглую рожу хозяина, или его помощника, находящегося постоянно в зале, худощавого, высокого, «недобитого фашиста», как мы его, промеж собой называли, бывшего летчика фашистского «Люфт Ваффе». Он хвастался нам, как сбивал наших летчиков в небе над Россией, слушали его, и хотелось врезать по этой самодовольной морде, фашистского ублюдка, да не один раз, и припомнить ему горе и муки людей, замученных фашистами. И кто ему только разрешил здесь работать??? Существовала негласная традиция, по которой все приезжающие в часть офицеры, «вводились в строй», путем сдачи экзамена на выдержку при употреблении спиртных напитков. Было два круга посещения питейных заведений, малый и большой. Малый круг начинался с ресторана Дома офицеров, и шел по ресторанчикам города Ной-Руппин, с возвращением в начальную точку, всего было восемь ресторанов. В каждом ресторане нужно было выпить немецкую дозу, 20 грамм спиртного, без закуски, а возвратившись в ресторан Дома офицеров, хорошо покушать. Большой круг включал в себя первый круг, только не заходя в Дом офицеров, и продолжался далее по дороге, соединяющей Ной-Руппин и Альт-Руппин, с посещением трех ресторанов последнего. Завершался он также как и первый, в нашем ресторане. Володя, про-жив год в Германии, не терял времени даром, он завязал дружеские отношения с владельцем одного частного ресторанчика, находящегося в стороне от центральной части города, и посещал его один, а иногда со своей подругой Нелей, официанткой соседнего 48 тп. Когда мы с ним подружились, он решил познакомить меня с этим ресторанчиком, как он назвал его «У глухого». Когда мы пришли туда, хозяин, приветливо встретив нас, усадил за столик, стоящий отдельно, у самых окон, и с почтением внимательно выслушал Володин заказ. Вот тогда я понял, почему Володя так назвал ресторан, у хозяина в ухе торчал слуховой аппарат. Через несколько минут он принес запечатанную сургучом бутылку красного французского вина и три больших фужера, открыв бутылку штопором, он налил немного вина в Володин бокал и подождал, пока тот пробовал его. Володя одобрил вкус вина, после чего хозяин наполнил все бокалы, подняв свой фужер, он сказал: «Прозит!», что означало: «На здоровье!», сделал небольшой глоток, и с поклоном удалился. Мы чокнулись, я намеревался сразу осушить бокал, но мой друг дал понять мне, что у немцев так не принято пить, надо пить постепенно глотками, смакуя вино. Сидящие поодаль немцы, с завистью наблюдали за нами и процедурой угощения хозяина, вино было дорогое, и даже он не мог позволить себе пить его по большим праздникам, немцы, по своей натуре, были большими скупердяями. Володя сказал, что «глухой» пошел к себе на кухню наслаждаться халявным вином, и будет смаковать его весь вечер. Через некоторое время принесли шницель с жареным картофелем и красной нашинкованной капустой (тоже традиционное немецкое блюдо). Тарелки были большие, огромный шницель занимал больше их половины, гарнир аппетитно располагался, занимая остальное пространство. Вкус блюда был восхитительный, в нашей столовой, такого не попробуешь, да и порции, не в пример военторговским, намного больше! Наслаждаясь едой, мы обсуждали ротные дела, когда встревожено, подошел хозяин и произнес по-немецки, понятное нам слово «комендатур». Он быстро раздвинул, гармошкой сложенную часть стены, отгородив меньшую часть помещения, где стоял наш столик, от основного зала. Приложив палец к губам, дал понять, чтоб не говорили, и вышел в дверь, ведущую на кухню. Через минуту мы услышали, как он за стеной кому-то говорил:
- Русиш найн. Русиш ком нах хаузе. Мы с Володей по достоинству оценили благородство хозяина, заказав еще вина, пригласили его и его супругу, они с благодарностью приняли угощение, провозгласив:
- Фройндшафт! - дружба. Пока я служил в этом полку, мы еще несколько раз заходили в этот уютный ресторанчик, и хозяин, посадив нас за наш столик, сразу раздвигал стенку, скрывая от посторонних глаз.
С моими бывшими однокурсниками, служившими в соседней роте, я также поддерживал дружеские отношения. Серега Перминов нашел себе подругу, из числа официанток соседнего 332 тп, вскоре они поженились, и он покинул нашу холостяцкую компанию, жена, забеременев, оставила должность официантки, и только иногда, Сергей участвовал в некоторых наших «мероприятиях», как говорят, попал «под каблук жены». Гера Оленев, здоровый, рыжий увалень, как все крупные люди, был добродушен, не обижался на шутки в его адрес, вообщем, хороший парень. Но стоило ему немного выпить, он становился неуправляемым, успокоить его было очень трудно, его тянуло «на подвиги», остановить его было невозможно, он отбрасывал нас, как котят и только Серега Перминов мог остановить и успокоить его. Гера так и не нашел себе подругу жизни ни здесь, ни в отпуске в своей Мордовии, откуда был родом, и через три года (столько в то время служили холостяки, семейные офицеры служили пять лет) по замене убыл в Союз. Из-за этой «пресловутой» замены, офицеры, показавшие себя с лучшей стороны, не имели возможности продвинуться по службе, на какую должность ты приехал в Германию, заменив убывающего офицера, с этой же должности и уедешь обратно. Это положение имело негативные последствия, офицеры, особенно молодые, полные сил и энергии, на первых порах работавшие с полной отдачей, потом убеждались, что получить повышение по службе здесь невозможно, непроизвольно меняли свое отношение к службе, как бы «катясь» по инерции. Это все понимали, но завести иной порядок похождения службы офицерами за границей, мог только Генеральный штаб, но все оставалось без изменений и даже тогда, когда я, в восьмидесятых годах, служил на Кубе. Но обычно мы с друзьями ходили в Дом офицеров на танцы, нас молодых, конечно, привлекал женский пол, хотелось чего–то нового не изведанного. Но я, по натуре своей, в молодости был застенчив, как писал выше, и, придя на танцы, обычно нерешительно стоял у стены, где располагались стулья, для отдыха танцующих, выбирая себе пару. Молодых девчат было не так уж много, были и женщины постарше, видимо жены офицеров, но они были, как правило, с мужьями. Еще мой выбор был ограничен моим небольшим ростом, мне надо было найти партнершу несколько ниже меня, ибо, оценив меня взглядом, девушка отказывалась танцевать с невысоким партнером. Они были очень разборчивы эти молодые «красотки», их было намного меньше, чем нас, и нам ничего не оставалось делать, как довольствоваться тем, что есть. В Союзе при встрече, я бы даже не посмотрел в ее сторону, а на танцы она бы сама не пошла, уж больно страшная, а тут она корчит из себя «королеву», перебирая партнеров. Более – менее, симпатичные, девчонки, давно повыскакивали замуж, или имели постоянного партнера, с которым жили в гражданском браке. У Володи была подруга Неля, преданная ему, как собачонка. Она ему стирала, рубашки, белье, готовила еду, когда мы с ним приходили к ней в женское общежитие. Она была по настоящему счастлива, влюблено заглядывала ему в глаза, не зная, куда его посадить, что сделать, чтоб угодить своему любимому. Володя, как мне казалось, тоже ее любил, но пообщавшись с ней почти два года, в отпуске женился и, в скором времени, привез красивую белотелую, дородную красавицу Валентину. Нелька была в шоке, она не вынесла предательства, и уехала в Союз раньше срока, Володя навсегда потерял надежного и любящего друга. Такие случаи в Германии были не редки. Еще одна знакомая мне девушка, медсестра, работавшая в нашем дивизионном госпитале, как ее звали, я не помню, рыдала у меня на плече, узнав, что ее парень, офицер из нашего полка, привез из отпуска молодую жену. Мы стояли поздно вечером, рядом с ее общежитием, стоявшим в лесной посадке, недалеко от нашей части. Я утешал ее, как мог, целуя мокрые от слез щеки и губы. Она призналась, что я тоже нравлюсь ей, но моя робость не позволила сделать мне решающий шаг и предложить ей руку и сердце. Проводив ее домой, я направился по дороге, соединяющей два городка Ной-Руппин и Альт-Руппин к себе в часть, в холостяцкое общежитие. Я хотел продолжить наши отношения, но на следующий день узнал, что она перевелась в другой город, в армейский госпиталь. Знать не судьба! В первый свой отпуск я поехал, имея «в карма-не» двенадцать тысяч, рублей, и две четыреста отпускных я получил в Бресте, при пересечении границы. Ожидая свой поезд Брест–Львов, я зашел в привокзальный ресторан пообедать. Заказав грамм 100-150 водки, черной икры, рыбное ассорти, салатик, и, пока несли солянку, налил рюмочку из запотевшего графинчика, и выпил за пересечение Государственной границы. Это негласная традиция, так меня напутствовали товарищи по оружию, кстати, меню они тоже под-сказали, чтоб не подрывать авторитет «оккупантов», как тогда называли военнослужащих, служивших за границей. В ресторане играла радиола, пластинки были новые, эти мелодии я еще не слышал, вот что значит быть вдали от родины. У меня появилось благодушное настроение, я с удовольствием слушал музыку. Симпатичная официантка Марина, как к ней обращались, вероятно, завсегдатаи этого заведения, между делом меняла пластинки. Поставив очередную пластинку, грациозно проплыла мимо меня на кухню, ведь перед ней сидел молодой, красивый лейтенант, сверкая «золотом» парадной формы. Заиграла мелодия, которая сразу запала мне в душу, это была песня «Марина, Марина. . .», я получил от нее такое огромное наслаждение, что попросил Марину поставить ее еще раз. Кокетливо улыбнувшись, Марина исполнила мою просьбу, я слушал и восхищался этой незатейливой песенкой. Подошло время моего поезда, я решил купить эту пластинку и увезти домой. Марина долго не соглашалась, пока я не сказал, что это память о ней, и на обратном пути к ней заеду. Заплатив двойную цену, увез пластинку в Мукачево. В Львове я пересел на московский поезд, идущий через Мукачево, и через шесть часов, преодолев изумительную по красоте природу предгорий Карпат, наш поезд подошел к станции. Мне нравилось ездить на поездах, эта любовь к железной дороге возникла еще с детских лет, когда мы после войны очень долго ехали на Дальний восток, чтоб потом доплыть до Камчатки. Я мог часами смотреть в окно на проплывающие мимо города, деревеньки, с утопающими в грязи, неухоженными и кое – где брошенными домами в России, и с беленькими хатками, обрамленными садами и фруктовыми деревьями в Украине. Меня завораживала смена обстановки, окружающий пейзаж, дикая красота Карпат, крутые повороты железно-дорожного пути, когда видно из окна и голову, и хвост поезда, ажурные мосты над кажущимися бездонными пропастями. Особенно тревожно-радостное чувство у меня возникало при под-ходе поезда к окраинам Мукачева, я с волнением смотрел на знакомые места, улицы, где бывал с друзьями, где гонял на своем велосипеде. Радостное предвкушение встречи с родными и самыми дорогими мне мамой и папой, переполняло душу, быстрей собирать вещи, чтоб не за-быть ничего, и вот уже поезд тормозит у вокзала, быстрей на выход, последний взгляд в окно, и вот я дома! На перроне меня встречали мама с папой, были наши друзья Поляшовы, кто – то еще, я уже не помню. Мама, как всегда, плача и целуя, обнимала меня, не давая ни кому приблизиться ко мне, трогательные объятия с отцом, и, дружеские, с остальными. Быстрей домой, чтоб снять напряжение, расслабиться после ванны, забыть свои армейские заботы. Своего транспорта у нас еще не было, взяли такси, или кто-то привез из знакомых. У дома все простились, тактично оставив нас одних. Так начался мой первый офицерский отпуск. Мама, кормила меня исключительно деликатесами, сама ходила на рынок, там можно было купить, хорошее мясо овощи, фрукты и зелень. Во дворе у мамы был огородик, где летом что-то росло, в сарайчике несли яички куры. Вообщем, родители старались за отпуск откормить, будто я приехал из голодного края. Я, в военной форме, тогда это было престижно, военных уважали, сходил в школу, зашел к директору, в учительскую видел не всех своих педагогов, но услышал о себе много лестных слов, каких раньше не слышал от них. Почти все деньги я отдал родителям, а себе купил большой приемник «Люкс» с проигрывателем, по тем временам он стоил громадных денег, почти 200 рублей. Но зато это была современная техника, он принимал огромное количество наших и, особенно, зарубежных станций, Мукачево находился на границе с Европой. Он ловил даже «Голос Америки» и «Би Би Си, но «вражеские» голоса советским людям слушать запрещалось. Эти станции глушили мощными передатчиками, но многие, я знаю, слушали тайком, в основном, по ночам, приглушив звук, а потом делились услышанным с близкими друзьями. Я был воспитан в духе непримиримости к врагам Отечества, и, как коммунисту, мне была чужда вражеская идеология и пропаганда, я эти голоса не слушал. Зато я слушал хорошую музыку, встречался с оставшимися в городе друзьями, а в субботу и в воскресенье. по вечерам ходил на танцы в городской Дом культуры и иногда в Дом офицеров. Там я встретил и поближе познакомился с Людкой Бабковой, которая училась в нашей школе на два года позже меня. Она была смазлива, кокетлива и многие мальчишки, постарше, ухаживали за ней. Мне она тоже нравилась, но я в школе, да и потом, когда приезжал в отпуск из училища, встречая, стеснялся предложить ей свою дружбу, боясь отказа. А тут на танцах, она обрадовалась, увидев меня, мне показалось даже искренне, мы танцевали, и мне было понастоящему хорошо. Она где–то работала, я не помню где, и мы встретились только в следующую субботу, на танцах. На следующий день мы пришли ко мне домой послушать музыку моего нового «Люкса». Мама ревниво встретила мою подругу, но ничего не сказала, мы уединились в моей комнате, нам ни-кто не мешал, я поцеловал ее, она не сопротивлялась, а умело ответила на мой неумелый «детский» поцелуй. Тихо звучала музыка, я пригласил ее на танец, она томно прильнула ко мне, наше дыхание слилось воедино, от этой близости ее податливого тела, я почувствовал такую нежную слабость, что пришлось прервать танец и сесть на диван. Я ни разу в жизни, ни раньше, ни потом, не испытывал такого нежного чувства, к женщине, что не могу забыть до сих пор. Она участливо поинтересовалась, что случилось со мной, и я, по ее интонации, понял, что она ничего такого не испытала, что произошло со мной. Вечером мы пошли на танцы в ДК и танцевали почти весь вечер только вдвоем. Мне было с ней легко и весело, я чувствовал себя уверенно, моя робость исчезла сама собой. На последнем перерыве, когда я вышел покурить, ко мне по-дошел парень, по виду цыган, и завел разговор о Людмиле. Он огорошил меня, сказав, что она его девушка, что они с встречаются уже давно, и собирались расписаться. Он сказал, не отдаст ее, и чтоб я отстал от Людмилы по-хорошему. Я вернулся в зал, нашел Людмилу, и хотел спросить про цыгана, но в это время он подошел сам. Приблизившись к ней вплотную, со злобой стал выговаривать ей, что она путается с приезжим офицером, и он не допустит этого. Людмила, красная от стыда, стала просить его отстать от нее, говоря, что он ей надоел, и она не хочет его видеть, но цыган, схватив ее за руку, поволок из зала. Я не стал вмешиваться в их личные дела, потому, что по поведению обеих, понял, их отношения зашли довольно далеко и мне здесь делать нечего. На этом мое очередное любовное приключение завершилось таким необычным образом. Мама обрадовалась такому повороту событий, ибо ей кто-то об этой Бабковой рассказал не очень лестные истории, о которых она не стала говорить, раз все закончилось. Я встречался еще с одной девушкой, дай бог, вспомнить ее фамилию, она тоже училась в нашей школе, не помню только в этом, или в следующем отпуске, это было мимолетное увлечение. Про нее мама мне сказала, что она не чистоплотная, и не следит за собой, хотя с виду этого не скажешь, она была в меру надушена, накрашена, красиво причесана, но мамин аргумент сыграл свое решающее значение, мы расстались.
Вскоре я вернулся в часть, а через некоторое время меня вызвали в штаб дивизии. Со мной беседовал начальник штаба, с ним сидели еще два офицера, как я потом узнал, начальник разведки и кадровик дивизии. Мне предложили должность командира отдельного разведывательного взвода в соседнем 332 гвардейском танковом полку. Я пытался отговориться, ведь я лишался своих друзей сослуживцев, солдат с которыми сработался, а главное я лишался поддержки командира роты, там я буду работать один и это меня немного пугало. Начальник штаба, тоном, не терпящем возражений, заявил, что я должен работать по специальности. Раз я окончил училище по профилю плавающих танков, то и служить должен в разведвзводе, где как раз, находятся эти танки. Кроме того, он сказал, что мои успехи в подготовке танкового взвода, отмечены командованием батальона и полка, они рекомендуют меня на эту более высокую должность. Командир отдельного взвода приравнивается к должности командира роты, по-этому для меня эта должность является повышением по службе, а это надо уметь заработать. Последний довод, который он привел, так как я коммунист, то должен служить, там, где партия считает нужным. Тут уж я не смог ничего возразить, так как полгода назад, меня приняли в члены КПСС. Итак, я стал командиром отдельного разведвзвода 332 тп, начальником разведки и моим непосредственным начальником был Герой Советского Союза, майор Саенко Василий Тарасович. Еще были два лица, которым я был подчинен по службе, это начальник штаба под-полковник Зосимов, и командир полка полковник Воднев. Я принял взвод, в котором было 32 человека, три плавающих танка ПТ-76, три бронетранспортера БТР-40, пять мотоциклов К-750 и два гусеничных бронетранспортера БТР-50 ПК, командира и начальника штаба полка, итого 13 единиц боевой техники. По сравнению с моим бывшим танковым взводом, где у меня было со мной 12 человек, три танка Т-55, плюс экипаж 3 человека и танк командира роты, всего 15 человек и 4 танка. Я тогда особо не задумывался над тем, как мне будет трудно работать с таким количеством людей в моем новом взводе, особенно по специальностям. Во взводе были танкисты, разведчики, водители колесных БТР и мотоциклов, танкисты делились на командиров танков, механиков-водителей и заряжающих, разведчики на командиров отделений и рядовых, у мотоциклистов, водитель и стрелок. С каждыми специалистами в отдельности, в одно и тоже время, я должен был проводить, присущие только для этих специальностей, занятия по огневой, технической, тактической, инженерной подготовкам, вождению и стрельбам. Разорваться я не мог, пришлось готовить, сержантов, как помощников руководителя занятия, чтобы они проводили занятия со своими починенными солдатами. Потом, когда появилась возможность, я оставил на сверхсрочную службу одного командира отделения и одного хорошего механика-водителя. Они стали моими ближайшими помощниками в подготовке личного состава взвода. Вначале мои отношения с начальником разведки не сложились, у меня не было опыта, хотя я стремился все делать так, как умел, но охватить, особенно проведение большого объема занятий, не мог, пока не понял, что один не справлюсь. Кроме того меня снова привлекли на сборы по офицерскому многоборью, было уже лето и взвод готовился выезжать на лагерный сбор разведвзводов армии на озеро Шпек. Там был оборудован полигон для стрельбы из танков на плаву и водный танкодром. На моего начальника свалилась обуза по подготовке взвода к выезду в лагерь. Хотя для него это было не в первый раз, он знал, что надо брать с собой из имущества, какую технику грузить на ж\д платформы, и многое другое, что приходится делать в та-ких случаях. Естественно, он высказал свое недовольство по поводу моего уезда, что я там, на соревнованиях, буду, «дурака валять», а он будет «бултыхаться» с моим взводом, но отменить приказ командира дивизии не мог никто, ни я, ни Саенко. Я уехал на ссоры, а взвод в лагеря. На первой же тренировке я стал стрелять в «молоко», не войдя в зачет, полосу препятствий пробежал хуже всех, хотя делал вид, что бегу в меру своих возможностей, я не попал в зачет, на второй день результат был еще хуже. Начальник физподготовки армии накинулся на нашего дивизионного физрука, что тот привез на сборы неподготовленного офицера и меня турнули обратно в часть, что мне и было нужно. Правда, уезжая, я признался нашему физруку, что мне мой взвод и моя работа мне дороже, а посему, пусть не держит на меня зла. Я приехал в лагерь, чем удивил и обрадовал начальника и сразу включился в ритм армейской лагерной жизни. Обустройство лагеря закончилось, палаточный городок располагался на берегу огромного живописного озера, по берегам которого росли, вперемешку с кустами, небольшие сосновые рощицы, а у воды заросли камыша. На небольшом удалении от палаток и берега, на пологой возвышенности, среди деревьев, располагался парк боевых машин, огороженный колючей проволокой. Там стояли учебные танки, по одному от каждого взвода, а также техника, дивизионных и армейского, разведбатов. Мы обучались вождению танков на плаву, по специально оборудованной буями трассе, где были обозначены различные препятствия, повороты, дворики, где надо было развернуться и выплыть передом, тупики, зайдя в которые, надо притормозить, и сдать назад, не задев буи. Здесь играл свою роль глазомер и умение во время переключить рычаги водометов, чтоб не воткнуться в буи, все это достигалось систематическими тренировками. Самое сложное упражнение, это вход в воду и выход из воды без остановки, здесь надо было своевременно переключиться с гусеничного движетеля, на водометный, и наоборот, что также не у каждого получалось с первого раза. Мне это вождение давалось легко и после нескольких тренировок, выполнял все упражнения, почти без замечаний, этому я учил своих механиков-водителей личным примером и тренировками. Стрелять из танка на плаву было не сложно, все равно, что с места, только переставляй прицел, так, как дальность постоянно меняется. Вначале мы тренировались стрелять винтпатроном, а потом отстреляли штатным снарядом из пушки и пулемета. Жить на озере и не рыбачить, это было бы преступлением, но немногие офицеры в свободное от занятий время сидели на берегу с удочкой, большинство проводило свободное время за игрой в карты. Озеро было богато рыбой. клевала красноперка, плотва, окунь, лини, но я предпочитал ловить спиннингом щук, они, то там, то здесь гоняли, мелочь, которая брызгами разлеталась во все стороны. Обычно, встав часа за два до подъема, я с берега, и с мостиков для умывания личного состава, ухитрялся поймать одну, две, а иногда больше щучек. Повара, если успевали, жарили их на завтрак, а так в обед на нашем столе стояла тарелка жареной рыбы, с аппетитной румяной корочкой. Офицеры питались отдельно от солдат, в летней столовой, представлявшей собой большую каркасную палатку, где стояли столики на четверых человек. Мы, командиры взводов нашей дивизии, сидели за одним столом, рядом сидели наши начальники, и я всех угощал рыбой. Остальные офицеры сидели также по дивизиям и разведбатам, питались все из общего котла, пищу готовили солдаты-повара в походных, полевых кухнях, стоящих на пригорке за нашей столовой. Через некоторое время солдаты, де-журившие в наряде по кухне, стали рассказывать, что ночью у ямы для отходов пищи, выкопан-ной метрах в десяти от кухонь, слышно хрюканье диких кабанов. Я начинающий охотник, имевший ружье, пытался подкараулить их в засаде у кухонь, но свет лампочки на столбе, освещающий площадку, где они стояли, мешал видеть, что творилось за полосой света. Моя затея не удалась. Как-то раз вечером, когда еще не совсем стемнело, к нам в палатку прибежал мой солдат, дежуривший на кухне, белый, как стена, глаза выпученные, заикаясь, он хрипло про-кричал:
- Кабаны! Я был дежурным по лагерю и сразу, схватив ружье, выскочил за ним, за мной побежали, два наших офицера, конечно, кабанов и «след простыл». Но их следы на песке, осталось, много следов! Они приходили полакомиться отбросами пищи у ямы, и забрели к кухням. Солдат рассказал, что охраняя кухни, он сидел на ящике, привалившись к колесу одной из них, и незаметно вздремнул. Услышав хрюканье, он открыл глаза и похолодел, перед ним стоял огромный, черный кабан с загнутыми клыками и смотрел на него, позади секача, у кустов, шевелились темные тени остальных сородичей. Икнув от страха, солдат дернулся, кабан, хрюкнув, отбежал к кустам, а солдат рванул к нам. Мои солдаты предложили, выкопать ловчую яму на кабаньей тропе, ведущей к кухням. Вечером следующего дня яма была готова, в песке копать было не очень трудно, и девять молодых парней справились с ней играючи, тем более, что им тоже было интересно, кто туда попадет. Яма получилась по верху, приблизительно метр с небольшим, на метр пятьдесят, и в глубину около двух метров, сверху ее заложили тонкими ветками, засыпали травой, вокруг и маскировку ямы набросали отходов пищи. Осталось ждать результата, и он вскоре последовал. Буквально перед отбоем прибежал дневальный с кухни и доложил, что в районе нашей ямы, слышна возня кабанов, хрюканье и визг. Я помчался туда, солдаты за мной, у ямы сверху небольшая дыра и слышно повизгивание. посветив в яму фонариком, я увидел двух небольших полосатых кабанят, бегающих по дну ямы. Кабанят достали, до утра они сидели в ящике с приоткрытой крышкой в палатке, и некоторые мои солдаты почти не спали, боясь, что кабаны придут за своими детьми. Мой пример оказался заразительным и вокруг лагеря к концу дня, как по мановению волшебной палочки, появилось несколько ловчих ям. Днем мы были на занятиях, в обед сбросились с взводными на «Гросс фляшен», большую бутылку водки, а мой механик-водитель, сибиряк, охотившийся с отцом в тайге, к ужину приготовил по охот-ничьему рецепту, два солдатских бачка нежной аппетитно пахнувшей свинины. Один бачек я отдал своим солдатам, копавшим яму, а второй под водочку, мы, наслаждаясь ароматом нежной свинины, умяли ее на живописной поляне, недалеко от столовой. Когда мы шли сюда, чуть не попали в замаскированную яму, которую отрыли солдаты Толика Бородавка, взводного 353 тп. Под конец нашей трапезы на Сашу Мароко, взводного 15 мсп, нашел пьяный кураж. Круглолицый, розовощекий с маленьким курносым носиком, он напоминал поросеночка, которого мы только съели:
- Ребята, хотите, я покажу, как поросятки попали в яму? – приставал он к нам. Мы пытались отговорить его: - Кончай, пойдем в столовую попьем чайку. Но он разбежался, подпрыгнул над ямой и рухнул вниз, яма оказалась глубиной более двух метров, на него посыпалась вся маскировка, обильно посыпанная макаронами, кашей и объедками со столовой. От неудержимого хохота мы повалились на землю, не имея сил остановиться передохнуть, и помочь Сашке, который весь облепленный кашей и макаронами, стараясь зацепиться за края ямы, подпрыгивал, и, срываясь вниз, жалобно просил:
- Ребята, помогите, спасите меня! Минут через пять, продолжая хохотать, мы втроем, с хозяином ямы и Жорой Перемотом, взводным 48 тп, еле вытащили Сашку и стали приводить его в порядок, отряхивая от объедков. Толик Бородавка, плотный крепыш, чуть повыше меня ростом, недовольно ворчал на Сашку, за разрушение маскировки, когда мы шли на ужин в столовую. Но больше, ни у кого, ни одна яма не сработала на кабанов. А когда через день, ночью, возвращающийся из самоволки, солдат армейского разведбата, попал в яму, повредил ногу, и просидел там, пока его не нашли, ямы приказали зарыть. Некоторые начальники разведок тоже увлекались рыбалкой. В одно воскресенье, майор Ращеня с 48тп, взяв с собой еще двух любителей рыбалки, на танке, что естественно запрещалось, отплыл к противоположному берегу и встал носом в камыши. Расположившись с комфортом на просторной корме танка, рыбаки раскинули веером удочки. Погода была чудесная, солнце пригревало, ни ветерка, ни облаков, и располагала к отдыху. Личный состав лагеря, кто загорал, кто стирал белье, многие купались и мылись прямо в озере, некоторые офицеры коротали время за картами в офицерской палатке, я наблюдал за солдатами сидя у мостиков. Часам к двенадцати в лагерь приехал зам. начальника штаба армии, якобы с целью проверки, а на самом деле за рыбой. Это был штабник, выслужившийся во время войны в тылу, окончивший там какие-то стрелковые курсы, дубоватый, во всех отношениях офицер. Он имел отдаленное понятие о танках вообще, а о плавающих, тем более. Майор Саенко доложил, что в лагере без происшествий, тот довольно хмыкнув, поинтересовался, как идут занятия, и ловится ли рыбка. Мой начальник, ответил, что все идет по расписанию, и, смекнув, что чиновнику нужна рыба, вызвал двух сверхсрочников. Те, на саперной лодке, поплыли в протоку, соединяющую два озера, где стояли сети и вентеря. Ожидая, пока вернется лодка, чиновник пошел по берегу, в сопровождении Саенко, и подошел к мостикам, где солдаты, приводили себя в по-рядок. Отсюда открывался вид на все озеро, где были оборудованы водные полигон и танкодром, а в камышах, у того берега, торчал корпус танка, что там делалось, не разглядеть, было далековато.
- Саенко, в чем дело? Почему танк на воде? Саенко, шутя, выдал:
- Сели на мель, товарищ полковник, хотели послать второй танк, чтобы сдернуть, но тут вы приехали.
- Немедленно пошлите, второй танк, что вы всегда ждете указаний сверху! Сами не можете принять решение. Солдаты стоящие рядом, еле сдерживали смех, готовый вырваться наружу. Саенко, оглянувшись, увидел меня и гаркнул: - Ты еще здесь? Бегом с механиком в парк, вытащить застрявший танк.
Я, взяв механика-водителя, направился в сторону парка, а довольный полковник пошел проверять порядок в палатках, это был его любимый «конек», здесь напрягать мозги не нужно, смотри, что и как лежит в тумбочках, и как заправлены матрасы, и давай указания устранить обнаруженный беспорядок. Когда привезли рыбу, он быстренько собрался и «был таков». Его уже не интересовало, сняли танк с мели, или нет. Еще один нелепый случай произошел в нашем лагере. Начальник разведки армии, боевой офицер, в прошлом командовал батальоном плавающих танков, приехал на воскресенье отдохнуть и порыбачить. Как всякий танкист, он, соскучившись по любимому делу - вождению, а тем более на плаву, решил прокатиться на танке. Наши танки в парке, после окончания вождения, ставились кормой под уклон, чтобы брызги воды, набравшейся внутрь при движении по воде танка, собрались в конце кормы на днище, и через небольшие лючки, откручивающиеся снаружи танка, вода за ночь самостоятельно сливалась и корпус танка проветривался. Перед вождением лючки заворачивались, и готовность танков проверялась офицером. Заслушав доклад дежурного по лагерю, он обратился к командиру своего батальона:
- Ну, что, комбат, какой танк дашь прокатиться? Тот показал на свои танки, стоящие на косогоре отдельно от всех:
- Берите любой, товарищ полковник. Мы с любопытством смотрели, как тот лихо вошел в воду, умело переключился, и танк, взревев мотором, пошел вперед, подняв бурун перед собой. Вдруг корма стала оседать, двигатель заглох, и танк, подняв нос, вертикально встал в воде. Глубина у берега была небольшая, танк, опершись кормой на дно, торчал, как поплавок, из воды виднелась только часть башни, у основания пушки, и нос танка, с открытым люком механика-водителя. Из люка, весь мокрый, выбрался наш лихой водитель, и, держась за ствол пушки, встал на нос танка, что-то, крича. Ничего не понимая, комбат, с перепугу, срочно посылает второй танк, на помощь первому, на ходу вскочив на него. Немного не дойдя до первого, второй танк также заглох, и, задрав нос, встал рядом с первым. Когда комбат вынырнул из воды, спрыгнув с башни тонущего танка, и ухватился за нос своего танка, он понял, что виной всему случившемуся, явились открученные задние лючки в днище танков. На берегу, офицеры тоже поняли причину, и побежали за саперной лодкой, причаленной у мостиков для умывания. Эта лодка была сделана из светло-коричневого текстолита, борта ее соединялись с днищем толстой прорезиненной тканью, дающей возможность складывать ее при транспортировке. Она состояла из двух автономных частей, при необходимости, соединяемых друг с другом, тем самым ее грузоподъемность увеличивалась вдвое. Лодка находилась на вооружении в инженерных частях и подразделениях, и использовалась при оборудовании переправ и других видов работ на воде, а также для спасения тонущих людей. Матерящегося начальника разведки, комбата и его водителя спасли, и перевезли на берег, где комбат получил задачу, за два дня привести в порядок оба танка и доложить по телефону. Еще раз, чертыхнувшись и переодевшись в машине, главный разведчик уехал, не простившись и, даже не взял, приготовленную для него, вяленую рыбу. Кроме вождения на плаву, наши механики-водители, водили танки по пересеченной местности по замкнутому маршруту длиной 6 км. Когда стал водить разведбат, на отдельных участках стали появляться случаи возгорания местности, погода стояла сухая и ветреная, огонь быстро перекидывался с одной поляны на другую, зажигая кусты и деревья. Мы несколько раз почти всем лагерем выезжали на тушение возгораний, тушили ветками, забрасывали землей и песком лопатами. Теперь я знаю, что такое пожар в лесу, когда лицо и руки нестерпимо жжет огонь, все в дыму и нечем дышать, а ты хлещешь веткой по горящей траве, и разлетающиеся от ветки искры, снова поджигают рядом сухую траву, и не видно конца этой адовой работы. Мы пытались выяснить причину возгораний, то ли загоралась трава от окурков, то ли от выхлопных труб танков, но была и такая версия, что поджигали немцы, жившие недалеко в небольшом хуторе, видимо не желавшие, чтоб мы тут катались. После возгорания, в этом районе, проезжающие танкисты иногда видели немца на велосипеде, но доказать, что это он поджигал, не смогли. Так и осталась причина возгораний не решенной загадкой.
Вернувшись из лагерей, все разведвзвода полков стали готовить к сдаче старенькие БТР-40. К нам на вооружение должны были поступить новые бронированные, раздывательно-дозорные машины (БРДМ). Основное их отличие от БТР-40 было в том, что они могли плавать по воде, как наши танки, имея водометный движитель, кроме того у них, между передними и задними колесами, на каждом борту, располагались по два небольших колеса, увеличивающих их проходимость при преодолении окопов и траншей. Я получил три такие машины, единственным недостатком которых, было отсутствие обогрева боевого отделения, зимой внутри БРДМа было также холодно, как на улице. Теперь мой взвод почти в полном составе, за исключением мотоциклов, мог сходу преодолевать водные преграды. Я поселился в общежитии холостяков 332 тп, оно располагалось в трехэтажной казарме на втором этаже, на первом этаже размещались подразделения обслуживания полка, а на третьем, кинозал и библиотека. У меня появились новые друзья Боря Волков, Володя Калистратов, по кличке «Пацан», Иван Чумак и много других, фамилии, которых сейчас и не вспомнишь. Но я не забывал и старых друзей, мы часто встречались, то в Доме офицеров на танцах, а иногда на ужине в ресторане. Однажды Володя Шкуратов пригласил меня отметить большое событие, он сообщил, что купил аккордеон. Его жена Валентина недавно уехала в Союз, у нее заболел, кто-то из родных. Женившись, Володя получил небольшую комнатку, где стояли только стол, полуторная кровать и шифанер, а в средине пятачок, где могли поместиться два-три человека. Когда я пришел, стол был накрыт, чего, только там не было! Банка красной икры, салат из огурцов и помидор, красная рыба, шпроты, сайра, маринованные огурчики в банке, сало с кружочками лука, немецкие сосиски, буженина, и многое из того, что сейчас не вспомнишь. Как, говорится, достойной покупке достойная обмывка. Перед тем, как выпить первую за аккордеон, я сказал:
- Ну, не томи, покажи покупку.
Тогда Володя достает из нагрудного кармана рубашки губную гармошку на семь ладов, длиной сантиметров пять и дает мне:
- На, может, сам сыграешь?
Я вначале офонарел, а потом смеялся так, что не смог сразу выпить за покупку. Такие гармошки продавались в магазинах по цене 1 марка за штуку, зато обмывка ее обошлась около ста марок. По вечерам, когда не был занят по службе, я или читал, либо смотрел, как ребята играют в азартную игру «вист». Я не люблю играть в карты, но смотреть, как они играют, как разыгрывают взятки, как ловятся на «мизере», было забавно. Меня приглашали за стол, но я отказывался, но однажды, одному из игроков срочно пришлось уйти, и меня чуть не силой заставили доиграть партию. На «мизере» я нестандартно снес две карты, которые нормальный игрок, никогда бы, не сбросил. Игроки разложили свои карты, стали вычислять, что я снес, определив карты, которые, обычно, при этом раскладе сбрасываются, сделали ход, потирая руки от предвкушения посадить меня на крупный проигрыш. От моего нестандартного хода они впали в ступор, стали спорить, как им пойти дальше, переругались, и пошли так, что я снес карту, которая мне мешала, «мизер» оказался не ловленный. Ребята стали на меня кричать, что я понятия не имею в этой игре, что мне рано играть, и чтоб больше не садился, пока не научусь. А я только улыбался, глядя на них. Но иногда находила такая хандра, что не хотелось, ни читать, ни смотреть на друзей, играющих в карты, ни участвовать в «застольных мероприятиях», хотелось иметь рядом родного, задушевного друга, с которым можно было делить все радости и горести жизни. Я все чаще задумывался над семейной жизнью, что пора жениться, а то в такой обстановке можно и спиться. Как-то раз, перед получкой, было воскресенье, тоскливо моросил мелкий дождик, перед обедом, устав от игры в карты, ребята нашей комнаты и еще двое с соседней, решили, сброситься «на танковую колонну». Мы едва наскребли на «Гросс фляшен» (семисотграммовую бутылку) собрав все, что у кого было, выбор пал на Ваню Чумака, ехать в магазин за водкой. Магазин стоял через дорогу, в лесу, напротив нашего городка, езды, на велосипеде от общежития туда и обратно, минут 15-20. Надев плащ-накидку, взяв двухколесный транспорт, Ваня умчался. Надо сказать, что большинство семейных офицеров, живших в военном городке, удаленном от нашей части до полутора километров, имели велосипеды, ибо добираться на работу на велосипеде, было сподручнее, чем пешком. Приезжающий по замене офицер мог купить велосипед у своего сменщика, или получал его бесплатно. Некоторые офицеры, чтобы не тратить немецкие марки, привозили велосипеды из отпуска. Купить недорогой велосипед в магазине, также не являлось проблемой, кроме того их качество, по сравнению, с нашими было намного лучше. Итак, мы в предвкушении небольшого застолья, в окошко смотрим, когда покажется наш Ваня с бутылкой. Наконец, прибыл наш гонец, мы вы-шли не лестничную площадку и смотрим, как Ваня в накидке, мокрой от дождя, взвалив велосипед на плечо, бодро поднимается по ступенькам. Услышав наши голоса, он поднимает голову, улыбаясь, машет свободной рукой и в это время, наступив на полу накидки, плашмя падает на лестницу. Мы кинулись к нему помочь, а он с таким виноватым видом, сбросив с плеча велосипед, достает из кармана брюк горлышко от разбитой бутылки, и жалобно лепечет:
- Ребята, простите.
Под ним образовалась лужа водки, стекая по штанам. Такая трагедия была написана у него на лице, что, несмотря на то, что наши планы распить перед обедом по сто грамм в момент раз-рушились, мы со смехом простили его, а Ваня дал слово, что с получки возместит утрату.
Осенью 1959 года я поехал в очередной отпуск. Сев в поезд во Франкфурте на Одере, я досконально проверил свои чемоданы. Были случаи, что едущим в отпуск холостякам, провожающие друзья, во время «выноса тела», так тогда называлась застолье по поводу отъезда отпускника на Родину, потому, что некоторые из них напивались так, что их в прямом смысле выносили на руках и грузили в машину, везущую до вокзала, им подкладывали в чемодан сюрпризы. Летом, как правило, это были кирпичи, деревянные бруски, а иногда траки от гусениц плавающих танков, зимой ложили брикеты угля. Немцы народ экономный, они, чтоб не пропадала угольная пыль, при добыче угля, прессовали из нее брикеты размером 5 на 5 и длиной 20 см., этими брикетами топили котельни домов. Зимой кучи угля в брикетах лежали около домов нашего городка, где жили офицеры. Эти сюрпризы аккуратно заворачивались в бумагу, или клались в коробки из-под обуви, некоторые красиво перевязывались ленточками, и ложились на дно чемодана отъезжающего, сверху прикрывались вещами. Можно представить удивление самого отпускника и его домочадцев, когда они, распаковывая чемоданы, находили кирпичи, траки, уголь и прочее. Но когда все это находил таможенный контроль, отпускника могли снять с по-езда для проведения экспертизы данного груза, а сколько сил тратил он, таская лишние тяжести! Эти сюрпризы подкладывались особенно тем, кто проявлял высокомерие к друзьям, или совершал непристойные поступки, по отношению к товарищам. Но, к счастью, я не нашел ничего, такого, что указало бы мне на то, что кто-то не доволен был мною. Приехав в Брест, я получил две с лишним тысячи рублей, купил билет до Мукачево и поехал домой с предстоящей пересадкой в Львове. Приехав во Львов, я узнал, что мой поезд будет только через четыре с лишним часа, и тащиться до станции Мукачево, он будет почти шесть часов. Я вышел на привокзальную площадь, размышляя куда направиться, чтобы убить время. Подъехало такси, пассажиры, выйдя из машины с вещами, направились в вокзал. И тут мне в голову пришла шальная мысль, а не махнуть ли мне на такси в Мукачево. Подойдя к водителю, я спросил:
-За сколько часов можно доехать на машине до Мукачево?
Он ответил:
-Часа за четыре.
-А сколько возьмешь?
Он запросил сумму, где-то 100-150 рублей, я согласился и заскочив в гараж, взяли две канистры с бензином, заправились, и тронулись в путь. Скоро мы подъехали к отрогам Карпатских гор и дорога, петляя, стала подниматься вверх по лесистым склонам. Добравшись до перевала, мы остановились на небольшой «перекур». Выйдя из машины, я залюбовался открывшейся панорамой, осень уже позолотила листву деревьев, и они яркими багряными пятнами выделялись на темно-зеленом фоне могучих сосен и елей, покрывающих склоны гор. Внизу в долине виднелась гуцульская деревенька, с разбросанными по склонам домиками, с торчащими остроконечными стогами сена на побуревших полянах. Поблескивала на солнце речка, петляя между гор, и в легкие вливался, пьянящий своей чистотой и свежестью, горный воздух, которым невозможно было надышаться. Мы спустились с перевала, по извилистой дороге, в долину гор-ной речки, которая несколько раз пересекала наш путь. Она была в это время не широкая и не глубокая, но размытые ее берега свидетельствовали о том, что при случае, она может показать свой крутой характер. Показалась окраина моего города и скоро я был у дома, расплатившись, вошел в дом. Мама была на кухне, сидя что-то готовила, вероятно, к моему приезду, они с па-пой знали, что я сегодня вечером должен приехать. Мама запричитала, обливая меня слезами, папа тоже крутился вокруг нас, пытаясь прорваться через мамины объятия. Они не могли понять, как я оказался дома, ведь поезд придет только вечером, не допуская мысли, что можно приехать другим способом. Но я был дома, так начался мой второй отпуск из Германии продолжительностью 45 суток. Проболтавшись недели две дома, накатавшись на мотоцикле, папа после моего первого отпуска купил К-750, добавив мои деньги, которые я не успел растранжирить, я надумал съездить, посмотреть город Ленинград. В то время там училась в Литературном институте моя двоюродная сестра Алевтина, дочка маминой сестры Надежды. Она снимала комнату почти в центре города, и я поселился у нее на диванчике. Ежедневно, уходя на учебу, она намечала мне маршрут посещения памятников старины, искусства и зодчества, а их в Ленинграде было предостаточно, вечером, дотошно расспрашивала, где был и что я увидел. Рассказывая, что посетил, я не мог запомнить названия улиц, где находились те или иные достопримечательности, но рестораны, где обедал, я помнил, и от них отталкивался, объясняя, где был. Алевтина смеялась, что по моим рассказам, как она поняла, все достопримечательности Ленинграда расположены невдалеке от ресторанов города. Осматривая Эрмитаж, я присоединялся к некоторым экскурсиям, ходившим по залам, и узнавал для себя много такого, что не узнаешь, просто обозревая картины. В одном из залов я обратил внимание на миловидную девушку, которая переходила из зала, в зал, внимательно осматривая картины, чувствовалось, что она это делает целеустремленно, со знанием дела. Я стал ходить за ней на небольшом удалении, не решаясь подойти, делая вид, что меня очень интересуют творения великих художников. Она, как мне показалось, тоже обратила на меня внимание, ожидая, что я подойду, но моя робость опять победила, может это была она, моя судьба, ведь почему-то я помню ее до сих пор. Но все повернулось совсем по-другому, все это осталось в прошлом, это просто предположение не больше. Вернувшись, домой я не знал, чем заняться, осень была в разгаре, не искупаться, не позагорать на речке. Мы с папой несколько раз, на мотоцикле, ездили на рыбалку на Латорицу, ловить подуста на мамалыгу (тесто из кукурузной муки) и на гарнизонное озеро, где можно было ловить только членам общества военных рыболовов Закарпатского военного округа. В озере ловились карпы, которых разводили в небольших рыборазводных чеках, рядом с озером, и потом выпускали в него. Папа рассказывал, как-то летом он поехал на озеро с ночевкой. Приехав на озеро часам к одиннадцати, прикормил место и забросил удочки, клев был отличный, к вечеру у него было пол садка хороших карпов. Поужинав, он устроился вздремнуть тут же на берегу, оставив рыбу в садке, в воде у мостика. Встав, как только забрезжил рассвет, продолжил ловить, кидая пойманных карпов в садок, к обеду решил собираться домой, так как по его расчетам рыбы хватит ему, и всем соседям. Собравшись, он почему-то легко, как ему по-казалось, поднял садок, в садке зияла огромная дыра, и на его дне шевелился один единственный карп, готовый выскочить в эту дыру. Весь его улов был выпущен и уничтожен нутриями, которые в изобилии водились в озере. Огорчение папы не передать словами, он сказал, что чуть не плакал, рассказывая маме об этом дома, приехав со злополучной рыбалки. Кроме рыбалки, было еще одно развлечение, танцы в Доме культуры и в Доме офицеров. После случая с Людой Бабковой на танцах в Доме культуры, мне почему-то не хотелось его посещать, там на первом этаже был ресторан, и я чаще стал ходить в Дом офицеров, там было больше порядка и меньше пьяной гражданской молодежи. Здесь бывало много офицеров, в Мукачево стояла мотострелковая дивизия и авиационный полк. Кого только здесь не встретишь, мотострелков и танкистов, артиллеристов и инженеров, связистов и летчиков. Военная форма носилась с гордостью, и девчата стремились выйти замуж за офицера, чья профессия, не смотря на тяготы и лишения, с которыми постоянно сталкивался офицер, являлась престижной. Когда до конца моего отпуска оставалось чуть больше двух недель, я на танцах приметил симпатичную, скромную девчонку, которая выделялась среди своих подружек румяными щеками, и чем-то еще таким, что привлекло мое внимание. Помня, как в Германии на танцах, девчата высокомерно относились к нам, набравшись смелости, и все же смущаясь, я подошел к ней, и пригласил на танец. На удивление, она без жеманства, согласилась, танцевала она неплохо, но разговора у меня с ней во время танца не получилось, я не знал с чего начать, и о чем говорить. Следующий танец был тоже мой, я танцевал и чувствовал, что во мне возрастает уверенность и появляется, какое-то новое чувство, о котором, я давно мечтал. Мы танцевали еще и еще, пока не объявили последний танец. Я попросил ее номерок от одежды в гардеробе, сказав, что пойду провожать ее домой. Она, отдав номерок, ничего не сказала и, оглянувшись, отошла к подружкам. Я выбрался из толчеи у гардероба, помог ей одеться и мы вышли на улицу. Мы шли по вечерним улицам, о чем-то болтая, я узнал, что ее зовут Галина, она работает телефонисткой в летной части, и завтра у нее выходной. Тогда я сказал, что в двенадцать часов я приду к ней домой. Я обратил внимание на то, что как-то странно мы идем, она, будто нарочно, выбирает темные улицы, потом возвращаясь назад, снова идем там, где уже шли, словно старается запутать меня. Потом она призналась, что приняла меня за одного из офицеров, прибывших служить в Мукачево. Стесняясь меня и страшась перед родителями, что к ней придет совершенно незнакомый парень, она вела меня так, чтобы завтра, не зная хорошо город, я не смог найти ее дом. Святая простота, она не знала, что мы жили в городе с 1949 года, что учились с ней в одной школе, что все эти улицы я исколесил на своем велике, что ее летная часть, где она работала, стояла в конце моей улицы. На завтра, это был понедельник, минут за десять до полудня, я был у ее дома, у кого-то играло радио. И, с первым сигналом точного времени, в 12.00 я нажал на кнопку звонка. Дверь открыла миловидная женщина, я поздоровался и спросил Галю, но та, красная от смущения, уже вышла из комнаты. Она познакомила, меня с мамой и мы пошли на первую нашу прогулку. Пройдя через центр города, вышли на набережную к парку, а затем по мосту, на ту сторону Латорицы, и подошли к горе, чуть повыше, на ее склоне стоял женский монастырь. По тропинкам мы вышли к вершине горы поросшей лесом, отсюда открывался вид на изогнутое русло Латорицы с деревянным мостом, на набережную и городской парк, на дома частного сектора под горой. Ярко светило солнце, деревья стояли в золотом убранстве. Мне было радостно, я ощущал, что меня переполнят нежное чувство, к этому милому созданию, беззаботно резвящемуся рядом со мной. Ее счастливые глаза открыто говорили мне, что она чувствует то же, что и я. Догнав ее, после очередной попытки спрятаться за деревьями, я поцеловал ее, и всем своим существом ощутил, что вот она – моя судьба. Это был наш первый поцелуй, поцелуй зарождения нежных чувств и любви, друг к другу. Все вокруг перестало существовать для нас, мы были одни в целом мире! Держась за руки, мы гуляли, наслаждаясь ощущением возникшего чувства любви. Возвращаясь, домой мы шли мимо Загса, мне пришла в голову шальная мысль:
- Зайдем? Она не возражала. В приемной мы написали заявление, и зашли в кабинет заведующего. Заве-дующий невозмутимо прочитал наше заявление и сказал:
- Приходите через месяц.
- Какой месяц!- возмутился я.
- Я через полторы недели уезжаю, приеду только через год. Распишите нас сегодня. Я не могу столько ждать.
Но, заведующий Загсом, мадьяр по национальности, сухо ответил:
- Ничего не могу поделать, это не я придумал, так что приходите через месяц. Обескураженные отказом, мы забрали заявление, и в растерянности вышли на улицу, не зная, что делать. Проводив Галку, домой, я заверил ее, что мой папа поможет нам, и записал городской номер ее коммутатора. Папа, будучи на пенсии, работал председателем товарищеского суда при Горкоме КПСС. На этом суде разбирали проступки коммунистов и конфликтные ситуации между ними, дабы не привлекать их к уголовной ответственности за незначительные преступления. Придя домой, я положил на стол перед родителями заявление. Мама, прочитав, ах-нула, растерянно глядя на папу, папа удивленно посмотрел на меня, а я с возмущением рассказал им, что нас не расписывают, потому, что от подачи заявления, до регистрации брака, надо ждать месяц. Это положение было введено совсем недавно, из-за большого количества браков, расторгавшихся в первый месяц после росписи в Загсе. Оглушенные моей решимостью вступить в брак с незнакомой им девушкой, папа и мама сидели на кухне, в растерянности, не зная, что сказать. Я поведал им, что мою невесту зовут Галя, что ее отец офицер, служит в летной части, а мать не работает, это было все, что я успел узнать от нее, за сегодняшний день. Папа пообещал, что завтра мы пойдем к первому секретарю горкома партии, и постараемся решить этот вопрос. Я ушел к себе в комнату, в расстроенных чувствах, в подробностях вспоминая нашу прогулку, счастливые глаза моей Галки, ее беззаботный смех, наш первый поцелуй и могучая волна, переполняющих меня, неизведанных чувств, разливалась в моей груди. Родители на кухне о чем-то разговаривали, и я возвращался к суровой действительности, неопределенности моего положения с Загсом. Наутро, я, для убедительности, надел военную форму, и мы с папой отправились в Горком. В девять, с небольшим, часов, мы прошли в кабинет первого секретаря. Любезно поздоровавшись с папой, секретарь высказался обо мне, как о достойном продолжателе дела моего отца, и поинтересовался, что привело нас к нему. Выслушав нашу проблему, он с улыбкой, своего превосходства над простыми смертными, сказал, что это дело поправимо. Тут же при нас, секретарь позвонил в Загс и тоном, не терпящим возражений, поговорил с заведующим о моем заявлении и, как исключение, просил его, нас расписать. Положив трубку, сказал, что завтра нас распишут. Я, как на крыльях, выскочил на улицу и бросился к телефону-автомату, услышав в трубке ее нежный, такой родной голосок, я, еле сдерживая себя от радости, прокричал:
- Галка, нас завтра распишут! Все улажено. Она обрадовалась, не меньше, чем я. Я не мог дождаться завтрашнего дня, время, как будто, остановилось. Мама с папой, тоже не знали, с чего начать, и пошли знакомиться с родителями Галки. На следующий день, мы с Галкой вдвоем, пришли в Загс. Заведующего Загсом, после разговора с первым секретарем, было не узнать, от его высокомерного, сухого тона ничего не осталось, он был сама любезность. Подобострастно улыбаясь, заискивающе смотрел на нас и произносил высокопарные речи в наш адрес, поздравляя нас. До сих пор помню его потную, мягкую ладонь, цепко державшую мою руку, когда он произносил свою длинную речь, и нестерпимое желание вырвать ее из его липких пальцев. Я с отвращением смотрел, как он похотливым взглядом поглядывал на мою Галку, поздравляя ее, обхватив девичью ладонь двумя руками. Выйдя из Загса, мы облегченно вздохнули, наши муки с распиской кончились, впереди предстояла неизвестная жизнь, но мы об этом не думали, отныне мы вместе и мы счастливы! Зайдя в фотографию, сделали снимок в память о нашем первом дне совместной жизни. Наши родители вовсю готовились к свадьбе, назначенной на воскресенье, так как на следующей неделе мой отпуск заканчивался, и я должен был уехать к месту службы. До свадьбы мы ночевали в своих домах, Галка, по-моему, еще работала, я бегал в город звонить ей, так как телефона-автомата поблизости не было, мы встречались в свободные от ее дежурств дни и были вместе с утра до вечера. Свадьба состоялась у нас дома, в большой комнате составили несколько сто-лов, взяв на время у соседей, и все поместились. Стол ломился от всевозможных угощений, салатов, мясных и рыбных и грибных блюд, деликатесов из украинской и венгерской кухни и вин-но-водочных изделий. Гостей было человек тридцать, в основном, военные пенсионеры, папины друзья, бывшие сослуживцы, и офицеры с летной части, хорошие знакомые наших сватов, все пришли со своими женами. По воинским званиям, были все категории от лейтенанта, виновника торжества, до генерала Зубарева, бывшего папиного начальника. Несколько раз застолье прерывалось, народ выходил в наш двор, и Галкин отец, Алексей Иванович, фотографировал нас и гостей в разных ракурсах, запечетляя всех для истории. Устав от бесконечных тостов, и криков «Горько», нацеловавшись и наевшись, мы, попросив разрешения у гостей, уединились в мою комнату. Нацеловавшись здесь уже без посторонних глаз, мы решили прогуляться по городу. Окна моей комнаты выходили на улицу, я помог Галке спуститься с окна и мы, довольные, что вырвались на свободу, пошли на прогулку. Вернувшись, где-то, через час, мы зашли домой уже через дверь. Гости, хоть были уже пьяные, недоуменно уставились на нас:
- Вы откуда? Мы думаем, что они влюбляются, закрывшись вдвоем. Мы их не беспокоим, а их и дома нет! Ну-ка, за стол и «ГОРЬКО»! Свадьба продолжалась до позднего вечера, а мы, уйдя снова в мою комнату, остались вдвоем. Проводив последнего гостя, мои усталые родители и мы легли спать. Не знаю почему, но Галка слезно попросила, не трогать ее, а подождать до того времени, когда она приедет ко мне в Германию. Хоть просьба ее была настолько необычна, и не понятна мне до приезда в ГДР, но в ее словах было столько мольбы, что я почему-то согласился, хотя сгорал от негасимой любви. Она была прекрасна, ее обворожительное лицо, стройная фигура, красивые ноги, все это притягивало меня к ней с необычайной силой, я понимал, что она моя, и не мог обладать ею по-настоящему. Потом все встало на свои места, у моей Галки еще не зарос к этому времени шов после операции аппендицита. Через несколько дней я уехал в часть, и началась наша первая, самая длинная, как нам казалось разлука, какой, помнится, не было никогда, хотя мы расставались на более длительные сроки.
Приехав в часть, я представил документы о бракосочетании в штаб, и написал рапорт, о вызове моей жены к месту моей службы. Чтобы приехать в Германию, жена должна получить дома пропуск, по высланному запросу из дивизии, где служил муж. Отдав рапорт, я написал Галке и стал ждать, когда придет в Мукачево вызов. Обычно оформление документов по времени занимало около месяца, или чуть больше. Я писал почти каждую неделю, тоскуя о своей любимой, время шло, а вызова все не было. Вот подходит к концу второй месяц нашей разлуки, Галка пишет, что сомневается, что приедет ко мне. Я понимаю ее, уехал и не хочет забирать, а я тоже, весь измучился ожиданием. Несколько раз узнавал в штабе ушли мои документы или нет, зам. начальника штаба (ЗНШ) убедительно заверял меня, что все отправлено. На строевом смотре, который проводил штаб дивизии, я задал вопрос, о втором месяце ожидания вызова моей жены. Тут же был вызван начальник отдела кадров дивизии, он сказал, что никаких документов из полка не было. И тут досталось от начальства полковому ЗНШ, оказалось, что это он забыл про мои документы, положив их в какую-то другую папку. От того, что нерадивый штабник получил «втык», мне легче не стало, документы пошли на оформление с опозданием более чем в два месяца. Вообщем, когда измученная ожиданием Галка получила на руки вызов, прошло более трех месяцев. Я стал забывать лицо моей любимой, и только ее фотография, которую я носил в кармане, помогала сохранять в моей памяти ее милые черты. Получив телеграмму от Галочки о дне выезда, я, рассчитав день ее приезда, приехал из Ной-Руппина на поезде в пограничный город Франкфурт на Одере, сняв номер, переночевал в гостинице. Утром, перед приходом поезда, зашел в немецкий привокзальный ресторан - «гасштедт» и заказал традиционное немецкое блюдо «боквурст» с гарниром (сосиска с горчицей и холодная картошка с майонезом) и бутылку пива. Пока я завтракал, за мой столик никто из немцев не садился, хотя мест в ресторане почти не было. Допивая пиво, я увидел, что к моему столику подошел немецкий офицер-летчик, попросив разрешения, сел за стол и сделал заказ. Официантка принесла две рюмки водки по 20 гр., и два пива. Одну рюмку и пиво, поставила передо мной, я тут же сделал ответный заказ-два по 100 гр. Пока мы пили водку и пиво за дружбу, оба, не зная языка собеседника, пытались завязать разговор. Из его объяснения я понял, что он летает на МИГах, выпив по сто грамм, немец заказал еще два по 40, а я два по сто. Мне было легче, я перед этим застольем покушал, а немец, видать, был голоден и быстро опьянел. После приема этих двух доз, летчик полез обниматься и подарил мне на память небольшую фотографию, где они стоят рядом с женой. Не знаю, чем бы кончилось наше застолье, но в это время объявили о приходе поезда, на котором должна приехать моя Галка. Расплатившись, я кое-как объяснил немцу, что приезжает моя «фрау», и еле вырвался из его объятий. Он пытался пойти со мной, но был так пьян, что, не устояв, плюхнулся на стул, помахав мне рукой. Я помчался на перрон, подошел поезд, никого из вагонов не выпускали, началась пограничная проверка документов. Номера вагона, где ехала моя любимая я не знал, так как до Бреста, где она села на поезд, идущий до Франкфурта, пришлось сделать пересадку в Львове, а телеграмму она давала перед выездом из Мукачево. Я достал фотографию, чтоб освежить в памяти черты лица моей жены, и стал ходить вдоль состава, заглядывая в окна вагонов, надеясь ее отыскать поскорей. И вот в одном окне я увидел глаза прильнувшей к окну девушки, которая с напряженным вниманием вглядывалась в сновавших по перрону встречающих. Сердце мое, часто забившись, подсказало, это она! Я улыбнулся, глядя на нее, и в ответ она улыбнулась, той забытой, и теперь уже знакомой, родной улыбкой. Я смотрел на нее, не имея сил оторваться, боясь, что это видение может исчезнуть, она, улыбаясь, что-то отвечала попутчикам, тоже смотревшим через окно на меня. Открылись двери, и я вскочил в вагон, она в нерешительности стояла в проходе у своего купе, глядя на меня, ее соседи, легонько подтолкнули ее ко мне, мы неловко обнялись, а они весело рассмеялись. Наконец мы снова вместе! Соседи по купе, как потом рассказывала Галка, принимали активное участие в отыскании ее мужа, среди встречающих, хотя вначале не верили, что такая молоденькая девочка, она выглядела моложе своих 19 лет, едет к мужу. Они помогли вытащить ее вещи, и мы простились. Привокзальная гостиница стала местом нашей первой брачной ночи, все произошло, как-то сумбурно, не принеся никакого удовлетворения ни мне, и, как я понял, ни Галке. В части мы поселились в маленькой комнате, в офицерском общежитии, на нашем втором этаже жило шесть семей, было две кухни, одна ванная комната с душем и туалет на две кабины. Офицеры на этаже жили дружно, две кухни делили их, как бы, на две группы, но все праздники мы отмечали вместе, обычно на нашей, она была чуть попросторнее той, второй кухни. Мы подружились с семьей Орловых, Виктор, старший лейтенант, служил командиром танкового взвода в нашем полку, а его жена, Неля Алексеевна, работала учительницей в нашей русской школе, которая находилась в городе рядом со штабом дивизии. Они были старше нас на несколько лет, и жили в Германии четвертый год. У них был сын-школьник, который жил с бабушкой в Союзе. Они помогали нам постигать, жизненные проблемы семейной жизни. Офицерский городок, где мы стали жить, стоял, как я уже говорил, в 1,5 км от части, ближе к городу. Он был обнесен забором, охранялся солдатами, дежурившими на проходной КПП, в городке стояло два дома, один большой трехэтажный, как казармы в городке и наш, небольшой трех этажный, с одним подъездом, дом. В большом дворе нашего городка, стояли спортивные сна-ряды, и было две волейбольные площадки, на которых летом по вечерам и по воскресеньям, проходили спортивные баталии «на вылет». Проигравшая команда садилась на скамейку болельщиков, и ждала своей очереди поиграть снова, игры собирали игроков и болельщиков с обоих домов. Эти игры объединяли людей, было весело, люди дружили меж собой, не было зависти, шумных ссор и семейных разборок. Вот так началась наша совместная жизнь, полная забот, размолвок, недолгих расставаний (сборы, ученья, лагеря), встреч и радостных событий. Холостяков в дивизии было много, и моя Галка, молодая красивая, являлась для них большим соблазном, а для меня мукой ревности. Я противился ее участию в самодеятельности, в раз-личных соревнованиях с выездом в другие гарнизоны. Это вызывало ссоры, и если бы не жизнь за границей, откуда уехать, без оформления документов, что занимало по времени до месяца, Галка бы несколько раз уже уехала домой, из-за своего вспыльчивого характера, я тоже был не «сахар», но был отходчив. Постепенно мы притирались, ведь мы любили друг друга, жизнь по-степенно налаживалась, и вскоре мы стали ждать нашего первенца. Я купил велосипед полу-спортивного типа, марки «Диамант», эта марка была популярна не только в Германии, но и у нас в Союзе, правда купить там такой велик, было очень сложно. Наши отношения с немцами строились на основе дружбы и взаимопомощи, некоторые праздники даже отмечались совместно, но любые попытки отдельных военнослужащих, завязать личные контакты, тем более любовные, или интимные отношения, пресекались. Контрразведка в войсках работала скрупулезно, не допуская проникновения вражеской идеологии в наши ряды, на нее «работали», снабжая сведениями, многие офицеры и солдаты. Считалось, что рождение ребенка в Германии, лишало его Родины, поэтому почти всех жен, находящихся в положении, перед родами, старались отправить домой в Союз. Моя Галочка, тоже отправилась рожать к маме в город Орел. Я отдавался целиком службе, стали потихоньку налаживаться отношения с начальником разведки, Василием Тарасовичем. Сменилось руководство полка, полковника Воднева сменил под-полковник Лелюшенко Владимир Ильич, племянник Героя Советского Союза, генерала армии Лелюшенко Д. Д., а начальником штаба стал майор Акимкин Владимир Иванович, с ними мне пришлось служить почти до конца моей службы в Германии. Однажды, утром на разводе на занятия, Лелюшенко В.И. приказал вывести перед строем полка, солдата, который постоянно работал на свинарнике, накануне вечером, тот ушел в самоволку к немке легкого поведения, жившей недалеко от части, и там был задержан гарнизонным патрулем. Из строя роты обслуживания медленно, еле поднимая ноги, вышел высокий, худощавый солдат, сутуло согнув плечи и смущенно опустив голову. Командир презрительно изрек:
- Вот, посмотрите на него, избегался, как кобель, еле ходит, видать постоянно лазит к этой грязной немке, у нас на свинарнике свиньи чище, чем она, не дай бог еще какую заразу там подхватит. Ротный, посади его на гауптвахту, суток на десять, чтоб подумал. Ротный жалобно из строя:
- Товарищ подполковник, он у меня один знает, как со свиньями обращаться, без него свиньи сдохнут!
- Тогда выгоните его к хренам из комсомола! В те времена, лишиться принадлежности к партии или комсомолу, означало конец, перспективному карьерному росту. Это считалось самым строгим наказанием для человека, особенно военного.
- А он не комсомолец, товарищ подполковник! И Лелюшенко В.И., после короткой паузы дал сногсшибающий совет:
- А вы соберите собрание, примите его в комсомол, и на этом же собрании, к чертям собачьим выгоните!
Весь полк от такого поворота событий грохнул таким смехом, что с деревьев, сорвались вороны и, каркая, закружились над плацем. Он был большим шутником, наш командир полка, его любили за природный, народный юмор, бывать на совещаниях, которые он проводил, было одно удовольствие. Он так тонко, с подначкой, мог оттянуть провинившегося, что тот запоминал, это юморное нравоучение лучше, чем, если бы его ругали грубыми словами.
Пока моя Галочка жила в Орле у мамы, готовясь к родам, я скучал, писал письма и ждал, кого же принесет мне моя женушка. Служба моя шла своим чередом, занятия, стрельбы вождения, лагеря, особо скучать не давала. Однажды вечером, я со своими разведчиками на БРДМе поехал на ночные стрельбы, которые проводились на полигоне, расположенном, как я уже писал, в трех километрах от полка. Дорога шла по редкому лесу, преимущественно порос-шему кустарником. Отъехав от части километра полтора, мы увидели сбоку от дороги, в свете прожектора, установленного на крыше БРДМ, зайца. Ослепленный сильным светом, он сидел, не зная, что делать, и хотя до зайца было далеко, я достал ружье и, под одобрительные возгласы солдат, выстрелил. По пыли, поднятой дробью вокруг зайца, было видно, что прицел был точен, но заяц, очумев, от страха, вместо того, чтобы убегать в сторону, помчался прямо на нас, на свет прожектора. Я торопливо делаю второй выстрел, но заяц, все равно, бежит на нас, впопыхах, перезаряжаю, и, почти в упор, под самым БРДМом, стреляю в него третий раз. Заяц за-крутился на месте и водитель Зайченко, выскочив из машины, сорвал с головы тяжелый шлемофон, и сильным ударом добил косого. Положив зайца в свободный вещмешок, мы поехали дальше по лесной дороге. Буквально через несколько сотен метров, в свете фар увидели выводок куропаток, бегущих по пыльной дороге, они бежали, не пытаясь взлетать. БРДМ остановился, я прицелился в центр выводка и выстрелил, одна куропатка упала, а вторая, затрепыхалась в пыли, выскочивший из машины солдат-разведчик, подобрал птиц, которых также поло-жили в мешок с зайцем. Отстреляв без приключений ночную стрельбу, поехали домой, сделав кружок, вначале завезли меня с мешком дичи, затем БРДМ, под командой сержанта, моего зама, поехал в часть. Время было уже позднее, где-то половина первого, все конечно спали. Так как я сам не мог приготовить зайца и куропаток, то решил отдать дичь Орловым, чтобы они вечером, а это было уже воскресенье, сделали жаркое. Я осторожно постучал в дверь Виктора, офицеры, привыкшие к внезапным вызовам в часть, просыпались быстро, открыв дверь, он, еще не проснувшись до конца, спросил:
- Тебе чего? Я протянул мешок с дичью:
- Возьми, пусть Неля Алексеевна приготовит на ужин, вечером возьмем бутылочку и закусим. Что-то, проворчав в ответ, Виктор закрыл дверь, а я пошел в ванную комнату помыться. Не успел еще я снять верхнюю одежду, как дверь ванной распахнулась, и ворвался Виктор:
- Идем скорей, посмотри, что ты натворил! Ничего не понимая, я кинулся за ним. Моим глазам предстала неописуемая картина, по его комнате, прыгая огромными скачками, носился совершенно живой заяц, он перевернул все стулья и сбросил со стола и с тумбочек, все, что там было, в комнате на полу валялись, настольная лампа, ученические тетради, учебники, стулья, оконные шторы были порваны. Неля Алексеевна, в ночной рубашке, с ужасом глядя на этот кавардак, стояла не кровати, стараясь попасть подушкой по носившемуся по комнате зайцу, а под потолком, вокруг люстры кружила куропатка. Мы с Виктором стали ловить зайца, и, конечно, разбудили соседей, за стенкой справа и слева проснулись и вышли в коридор, и, заглянув к нам, они с возмущением стали выговаривать нам, но увидев, что творится в в комнате, быстро включились в ловлю дичи, вскоре проснулся весь этаж. Общими усилиями заяц и куропатка были пойманы и осмотрены, ни на зайце, ни на куропатке не было ни царапины от дроби, вероятно, заяц, оглушенный выстрелом, лишился чувств от удара водительского шлемофона, а куропатка отошла от попадания в нее, по-моему, войлочного пыжа. Вечером на нашей кухне состоялся веселый ужин, приготовленный совместными усилиями соседей, где между тостами, со смехом вспоминали подробности ночной «охоты».
Вначале лета полк был поднят по тревоге, прибывшей московской комиссией во главе с Министром обороны маршалом Советского Союза Гречко А.А.. Весь полк вышел в район сосредоточения по тревоге, на Витштокский полигон, который был в тридцати километрах от нашего городка. Я со своим взводом в составе трех танков, трех БРДМ и пяти мотоциклов, расположился в лесной посадке недалеко от штаба. В штабе я получил задачу отправить в расположение части учебные машины и мотоциклы. Так как они должны были возвращаться самостоятельно, я решил показать дорогу сверхсрочнику, механику-водителю учебного танка, как выехать на маршрут движения танковой колонны полка, по которому они без труда доберутся до части. Я посадил в люльку мотоцикла сверхсрочника, сзади устроился водитель мотоцикла и я покатил по проселочной дороге к танковому маршруту. Когда возвращались назад, я ехал со скоростью, где-то 40-45 км в час, дорога была пыльная, с небольшими буграми и ямами, быстрее не поедешь. Впереди показался небольшой бугорок, я решил объехать его справа и вильнул рулем, за бугром был глубокий песок, мое колесо, уткнувшись в него, встало поперек движения. Я по-чувствовал, что вылетаю вперед из седла, и перевернувшийся мотоцикл всей массой бьет меня сзади по ногам, по правому бедру и ягодице, придав мне дополнительное ускорение полета. Я пролетел метра три и плюхнулся в дорожную пыль. Первая мысль, как люди? Я оглянулся назад, мотоцикл. заглохнув, лежит вверх колесами, они вращаются, а людей нет! Повернувшись, я увидел, что они, пролетев дальше меня, встают, отплевываясь и отряхиваясь от песка, слава Богу, они живы! Перевернув мотоцикл, мы приехали в расположение взвода в серой от пыли одежде. Отправив учебные машины, я устроился под тентом, сделанным моими солдатами для меня, из солдатской палатки, стояла жара, нестерпимо жгли ссадины сзади на сгибах ног. Я спустил штаны, чтоб посмотреть, что с моими ногами, ссадины сзади ног под коленками кровоточили, на заднице образовался огромный синяк. Пока солдат смазывал йодом раны, я, скрипя зубами, чтоб не стонать, просил его дуть на болячки, а он, поливая их йодом, не обращал внимания на мои мольбы, делая вид, что дует. После этой процедуры, солдаты принесли обед, я налил немного спирта из фляжки, и выпил. В магазинах у немцев, питьевой спирт, 96 градусов, продавался свободно, получалось дешевле водки, если разводить пополам с водой, мы его брали только когда выезжали на учения. Пообедав, я улегся на левый бок, правая ягодица нестерпимо напоминала о себе при любом шевелении. Лежа на заботливо постеленных солдатами накидках под тентом, я забылся тяжелым, душным сном. Вечером пришлось идти на ужин в полевую офицерскую столовую, рядом со штабом, чтобы узнать обстановку и показаться начальству. Ссадины, подсыхая, отзывались болью на любое неосторожное движение и начинали кровоточить, подходя к столовой, встретил начальника разведки. Несмотря на сумерки, он заметил, что я передвигаюсь, как-то боком, и. прихрамывая, с беспокойством спросил меня в чем дело, на что я ответил, что неудачно оступился, что все нормально. Внимательно посмотрев на меня, он поинтересовался, смогу ли я вести реально разведку, ибо после ужина мне надлежало прибыть в штаб за получением задачи. Ответив, что пусть не волнуется, я буду готов сразу после ужина. Полк получил задачу сосредоточиться в заданном районе на Магдебургском полигоне, совершив туда марш всей бронетанковой техникой по железной дороге, а колесной своим ходом. Получив приказ вести разведку по маршруту полка и выйти на Магдебургский полигон, а там реально найти тяжелый танковый полк 25 ттд, против которой, на этих ученьях «воевала» наша дивизия. Противника я должен был найти в квадрате, занимающем по площади несколько десятков квадратных километров. Я сыграл взводу «тревогу», два танка моего взвода вместе с БТР-60 ПБ командира и начштаба полка, пошли на погрузку, на железнодорожную станцию, а я на одном БРДМ, второй забрал для себя начальник разведки, через несколько минут вышел в разведку. Водитель Зайченко из телогреек соорудил на верхней части спинки сиденья, мягкую сидушку, чтоб я мог, сидя на ней видеть окружающую местность и дорогу из от-крытого люка БРДМ. Обзор местности с сиденья командира ограничивался спереди небольшим лобовым стеклом, и сбоку узкой прорезью бокового триплекса, что было, не совсем удобно при движении по маршруту, тем более на незнакомой местности и особенно ночью. Было приятно сознавать, что солдаты заботились о своем командире, на сидушке мне было удобнее сидеть, не так отдавалась болью ягодица. К утру я вышел в район поиска и начал прочесывать указанный квадрат. Магдебургский полигон был намного больше Витштокского на нем проводились все крупные учения, не только наших войск, но и войск стран участников Варшавского договора. наезженных танками дорог было столько, что найти ту по которой недавно прошли танки было очень сложно. Наша дивизия действовала за противника и на всей технике, еще в расположении части были нанесены белой известью вертикальные полосы, чтобы руководство учениями и сами участники, могли отличить, кто находится перед ними. К обеду, я, наконец, на лесной дороге нашел свежий танковый след, большого количества танков, определив по нему направление движения танковой колонны, я дал команду стереть белые полосы со своих БРДМ и осторожно двинулся по танковому следу. Через некоторое время, впереди меж деревьев, мы увидели шлагбаум и солдат, его охраняющих. Подъехав, разглядели большую поляну, по краям, которой стояли, замаскированные ветками и маскировочными сетями, тяжелые танки. Шел обед, вдоль танков сновали танкисты с котелками, я спросил, где мне можно найти старшего лейтенанта Павленко, с Валерой мы учились в училище, но в разных взводах, играли в волейбол за роту, кроме того он увлекался боксом и делал определенные успехи на этом поприще. Он попал в дивизию тяжелых танков, так, как на последнем курсе изучал их устройство. Солдат, вначале настороженно смотревший на нас, услышав фамилию Павленко, смягчился и сказал, что вон его рота, показав, на стоящие справа танки. Заехав на поляну к танковой роте, которую недавно, как мне стало известно от друзей, получил Валера, я спросил у танкиста, где его командир. Из соседнего танка показалась голова Валеры и, увидев меня, он, приветливо махнув рукой, крикнул:
- Здорово, Славик! Ты откуда? Давай ко мне в башню. Я взобрался на танк, пожав руку Валере, спросил, не накормит ли он моих солдат горячим, а то уже третьи сутки мы на сухом пайке. Тот дал команду старшине накормить моих четверых солдат, а я спустился в люк танка Т-10. Это был новый, модернизированный, со стабилизатором вооружения танк, не идущий ни в какое сравнение с тяжелыми танками ИС-3,поступившими на вооружение в войска сразу после окончания войны. Внутри танка, кроме Валеры, были двое его офицеров, взводный и зампотех роты, они потеснились, на казеннике пушки стоял котелок с гречневой кашей, открытая банка тушенки, сало, колбаса, лук и кружки. Выпили за встречу, чтобы не мешать нам поговорить, офицеры, закусив, пошли к людям. Я поздравил Валеру с новой должностью и спросил, куда их полк планируют выдвинуть, они пока еще не получали за-дачу, но, как предполагал Валера, ориентировочно, в район «Пивной кружки». Так на карте назывался район, образованный несколькими дорогами, напоминающий рисунок пивной кружки. Поблагодарив Валеру за гостеприимство, я простился, мои солдаты, поев горячей пищи, повеселели, и мы выехали за шлагбаум. Отъехав с полкилометра, я остановился, определил по кар-те место, где расположился тяжелый танковый полк, и, закодировав радиограмму, передал в штаб, что в таком-то районе находится ттп, личный состав принимает пищу. Через несколько минут я получил команду от начальника разведки «срочно покинуть данный район». Я понял, что по ттп, будет нанесен «ядерный удар», в те года было модно наносить ядерные удары по войскам, появилось тактическое ядерное оружие, во все дивизии поступили на вооружение по четыре ракетные установки типа «Луна». Я вернулся в расположение полка и узнал, что ттп, обнаруженный мной, был «уничтожен», так и не вступив в бой. Я сказал, начальнику разведки, что я, скорей всего, в реальных условиях тоже погиб бы от нашего ядерного удара. На что тот согласился, и ответил, что в лучшем случае, меня бы наградили «посмертно», а ему бы дали орден, и прислали нового взводного, я подумал про себя, вот утешил, но ничего не сказал. Сообщаю заранее, что на разборе учений, наш полк был отмечен Министром обороны, командиру, начальникам штаба и разведки вручили его письменные благодарности, а я получил ценный подарок, «часы». На заключительном этапе наш полк в составе дивизии должен был форсировать реку Эльба. На время форсирования река была перекрыта и движение судов по ней прервалось, они скопились в километре справа и слева от переправы и смиренно ждали, когда по дну реки, один за другим , пройдут почти триста танков, обычно переправа занимала 10-12 часов. На высотке, у переправы, была оборудована смотровая площадка. С нее за форсированием, наблюдало руководство стран Варшавского договора, во главе с нашим Министром обороны Гречко А.А. Я, на двух танках, и на одном БРДМ, второй остался у начальника разведки, форсировал Эльбу и расположился слева от подводной трассы. В прибрежной зоне, поросшей кустарником, выполнял задачу по разведке и охране переправы. При мне находился посредник, майор, который на этом этапе оценивал мои действия. Полк начал переправу, один за другим в воду пошли танки с воздухопитающей трубой. Впереди, вдоль всего берега возвышалась заградительная дамба, защищающая лежащую за ней местность от разлива паводковых вод. Дамба в разрезе напоминала трапецию и была высотой более трех метров с крутыми боками, поросшими травой. Въехать на дамбу, по верху которой шла узкая дорога, можно было только по специально оборудованным съездам, один из них был недалеко от нас, и вел, по-видимому, в деревню, стоящую за дамбой. Мои солдаты, уставшие за пятые сутки учений, пыльные, неумытые упросили меня, и пока еще не началась переправа танков, я разрешил им помыться, благо меж кустов, просматривалось много небольших проток и ериков с чистой водой. Я тоже решил помыться, и, сняв гимнастерку, пошел к воде. В это время наблюдатель окликнул меня и указал на легковую темно-зеленого цвета иностранную машину, которая выехала на дамбу со стороны деревни, из нее вышел иностранный офицер с фотоаппаратом, и стал снимать пере-праву полка. Одеваясь на ходу, я крикнул:
- Взвод, по местам! К бою! Водитель Зайченко, в трусах и сапогах на босую ногу, с охапкой одежды вскочил быстрее меня в БРДМ и завел двигатель. Я дал команду взводу ждать меня, а мы помчались на дамбу. Увидев нас, иностранец вскочил в машину, и она рванула по дамбе к следующему съезду. Прикинув, что догнать ее по дамбе не успею, она спустится и уйдет через деревню на асфальт, там я ее не достану. Увидев проулок между домами, я дал команду водителю свернуть резко влево, БРДМ при повороте на крутом склоне, наклонился влево так, что правые колеса поднялись над землей. Я быстро нырнул вниз на сиденье, опасаясь, что ляжем на бок, но мой Зайченко сумел во время крутануть рулем, и пятитонная машина грузно присев, встала на все колеса. Мы помчались на перехват иностранцу, который вот, вот выскочит на поворот, но Зайченко выжал из своего «коня» все, что мог, и мы успели повернуть раньше. Теперь мы мчались навстречу машине, до нее оставалось метров десять, она встала, двери открылись, военный водитель и офицер выскочили из машины в стороны. Я нажал на плечо водителя и тот резко тормознул, почти в метре от капота «Форда», на котором справа трепетал американский флажок. Я спрыгнул с брони, и кинулся к машине, пытаясь изъять фотоаппарат. Но американец, прикрыв дверку, по-русски, без акцента, вежливо предупредил:
- Извините, старший лейтенант, в машине территория Соединенных Штатов, вам туда нельзя. Майор Морган, представитель миссии США,- козырнув, представился он. Его водитель быстро занял свое место в машине.
- Здорово, майор, ты чего крутишься тут, здесь тебе нечего делать, в этом районе идут учения,- не очень учтиво ответил я. Нас инструктировали, что при встрече и задержании представителей иностранных миссий, аккредитованных в Восточной Германии надо вести себя с ними дипломатично. Не применять силу при задержании, быть корректными в разговоре, и немедленно сообщать командованию. Существовало негласное правило, что если в Восточной Германии, задерживается представитель какой-либо миссии (американской, английской или французской) и составляется Акт за-держания, то немедленно, в ответ на это, в Западной Германии в соответствующих зонах ответственности, задерживается представитель Советской миссии. Переговорив с посредником, я открытым текстом передал командиру полка радиограмму:
- Задержал иностранную миссию, проводившую фотосъемку переправы.
Ответ последовал незамедлительно:
- Ждите, к вам сейчас подъедут. Пока ехал наш представитель, я пытался урезонить, и «перевоспитать» американца.
- Почему ты нагло выехал на дамбу, и стал фотографировать, ведь ты прекрасно знаешь, что это запрещается.
- Старший лейтенант, ты бы посмотрел, как ведут себя ваши офицеры, когда мы проводим учения в Западной Германии, они не только издалека, наблюдают за нашими войсками, они, не стесняясь, ездят прямо с нашими колоннами, пока не кончатся учения, и всегда провожают их до КПП частей.
- Вы своими военными базами окружили нашу страну со всех сторон. Мы не хотим войны, а вы усиливаете гонку вооружений.
- А у вас, что мало баз, особенно на Дальнем Востоке, а сколько войск, в одной только в Восточной Европе, а новые виды вооружения, только у тебя вот новые БРДМ, а сколько новых танков, самолетов, ракетных установок? А ты, говоришь, не хотите воевать. Вообщем, перевоспитать американца мне не удалось, и я прекратил разговор о политике. Он с сожалением сказал, что из-за того, что я его задержал, он может не попасть в отпуск.
А сколько суток у ваших офицеров отпуск, и куда ты поедешь, в Штаты?
- Отпуск у нас 30 суток, лететь в Штаты, опасно, из-за погоды, можно просидеть на побережье Франции и потерять несколько суток отпуска, тоже самое, может случиться и при возвращении из штатов. Я поеду на юг Италии, покупаюсь, позагораю, люблю итальянок и, обильно сдобренную специями, их национальную кухню. Я с гордостью объявил, что у нас отпуск, для офицеров, служащих за границей, 45 суток, правда ездим мы к себе домой, но иногда офицеры отдыхают по путевкам в санаториях, или домах отдыха. В это время с дамбы спустился мой второй БРДМ, и направился в нашу сторону. Морган поинтересовался у меня, что за начальник приехал по моему вызову, я ответил, что это капитан, начальник особого отдела. Он разочарованно произнес капитан? как будто бы к нему, по его мнению, должен был приехать, как минимум, подполковник. Особист неловко спрыгнув на землю, пошел к нам.
- Майор Морган, военная миссия Соединенных Штатов Америки, - козырнув, представился он особисту, намереваясь протянуть руку. Но тот, не обращая внимания на руку американца, на-пористо произнес:
- Ну, что, майор, шпионим? Морган возмущенно произнес:
- Простите, я не понял?
- Все ты понимаешь, - сказал капитан, - наши посты дважды засекли тебя в районе учений, и наконец, ты попался. Если ты, - он посмотрел на часы, - во столько-то (назвал время) не пройдешь, наш контрольный пункт в районе городка, (название не помню), то мы составим Акт задержания, и тебе придется расстаться с Германией. А теперь не теряй времени и «Гуд бай»! Майор, отдав нам честь, открыл дверку машины, и, садясь на сиденье, что-то, по английски, резко сказал водителю. Тот, втянул в плечи голову, и, сжав губы, потихоньку тронулся вперед, объезжая бронетранспортеры. Я подумал, что водителю, как и его начальнику, грозят большие неприятности. Вернувшись на свое место, где стояли мои танки, танкисты сидели на броне, в готовности к движению, я дал «отбой» готовности и разрешил солдатам продолжить приведение себя и вооружения в порядок. Посредник предложил сходить на берег Эльбы и посмотреть, как идет переправа танков под водой. Мы сели на берегу, в тени кустарника и стали смотреть, как танки один за другим входят в воду и пройдя по дну подходят к нашему берегу. Воздухопитающая труба на глазах растет, поднимаясь из воды, показывается пушка с высоко поднятым стволом, выходит башня. Появляется корпус, с которого потоками стекает вода, и вот уже весь танк, ревя мотором, который заглушала вода, вырывается на берег. Включив скорость, он рез-во уходит от берега, покачивая четырехметровой трубой, освободив трассу для следующего, который на том берегу уже подходит к урезу воды. И вдруг эта гармония движения нарушается, идущий, по трассе танк, на средине реки замирает, это видно по его трубе, беспомощно торчащей из воды. Спасательные команды на двух сдвоенных саперных лодках с подвесными моторами подошли к трубе, на каждой из них, кроме спасателей сидело по генералу. Сильное течение сносит лодки, они, мешая друг другу, не могут подойти к трубе, и переговорить с экипажем, опасаясь сбить трубу. С одной лодки пытался спуститься спасатель, вероятно, для того, чтобы зацепить веревку за танк, но не удержался на нем, и его снесло течением, спасателя самого пришлось вылавливать из воды. Наконец одной лодке удалось, что-то выяснить и она понеслась к берегу. Время неумолимо шло экипаж, лишился возможности дышать свежим воздухом, поступавшем, через трубу, при работе двигателя, так как он не работал, и люди стали задыхаться. Вернулась с кислородным баллоном лодка, спасатели пыталась спустить его по трубе в танк, после нескольких попыток им все же удалось это сделать, но положение оставалось критическим. Все это происходило на глазах у руководства стран Варшавского договора и крутящиеся на лодках генералы, вероятно, были из свиты Министра обороны, и только мешали спасению экипажа. Это видно поняли в руководстве учений, по тому, как быстро лодки убрались восвояси, нам с посредником стало ясно, что спасение экипажа предоставили командиру полка. Экипаж получил команду «затопить танк», с берега, волоча за собой, длинный трос, на-встречу танку пошел тягач с трубой-лаз, наверху которой, сидел спасатель, старшина сверхсрочник с ремроты соседнего, в котором до этого я служил, полка. В это время в танке случилось непредвиденное, получив команду, танкисты, прежде, чем затопить танк, должны были запустить регенеративные патроны, убедиться, что в маску стала поступать воздушная смесь, после чего одеть противогазы. Командир танка, младший сержант, недавно прибывший из учебного подразделения, растерялся, забыв как надо правильно действовать, надел противогаз и включил регенеративный патрон, но тот еще не начал давать смесь, и сержант стал задыхаться, это увидел заряжающий, опытный солдат третьего года службы. Он попытался снять с командира маску, но тот, вцепившись в нее руками, не дался, и у него от страха случился разрыв сердца, он мгновенно умер. Убедившись, что командиру ничем нельзя помочь, заряжающий затопил танк, выпустил первыми наводчика и механика-водителя, потом стал вытаскивать командира, но не сумел удержаться на башне, его снесло течением. Одетые в спасательные жилеты, они всплыли в нескольких метрах от торчащей трубы, и мы видели, как спасатели вытаскивали их из воды, поймав далеко внизу по течению. В это время тягач с трубой-лаз, направляемый старшиной, который сидел сверху в трубе, медленно подошел к танку. Надев противогаз, старшина перебрался через край трубы и по ней спустился на корпус тягача. Под водой, он, на ощупь, вода в Эльбе мутная, одел буксирные троса тягача на крюки затопленного танка, и по трубе вернулся в тягач. Длинный трос, который был прицеплен к тягачу, подцепили за еще один тягач, стоявший на берегу, и двумя тягачами стали тащить танк из воды. Танк медленно, но уверенно пошел за тягачами, и вдруг на поверхности воды показался человек, как оказалось потом, всплыл труп командира, вынесенный течением воды из танка. Спасатели, догнав его на лодке, привезли на берег. Потом, после учений, я знаю, приезжали, родители и забрали погибшего сына к себе на родину. Это была единственная смерть солдата, за мою службу, которую я видел почти воочию. После этих учений отношение ко мне со стороны начальника разведки и командования полка в корне изменилось. Мой взвод получил на этой проверке отличную оценку, и мне стало, как-то легче работать, начальники меня стали лучше понимать и уважать. Однажды мы выехали на полковом автобусе, на базе Газ-51, на рекогносцировку в город Берлин. Поездка была организована с целью изучения маршрута движения полка в столицу Германии, в случае начала боевых действий, командованием полка, командирами батальонов и взвода разведки. В Подсдаме мы должны были пересесть на большой автобус ЛАЗ Берлинской комендатуры, но тот, по техническим причинам, не прибыл. Мы поехали в Берлин на нашем, темно-зеленом, обшарпанным, видавшим виды, автобусе на базе ГАЗ-51. К этому времени в Берлине была возведена стена, делившая город на две зоны, Восточную, где стояли наши войска, и Западную, где располагались Американские, Английские и Французские войска. Надо сказать, что на стене, протяженностью несколько километров, высотой и шириной по два мет-ра, по верху было установлено заграждение из колючей проволоки, натянутой на У-образных металлических столбах, высотой 1 метр. Это было грандиозное сооружение, делившее не толь-ко город, но улицы, и даже дома на две половины, если они попадались на пути стены. Когда было принято решение о перекрытии границы, его реализация проводилась в два этапа. Первый этап состоял в том, чтобы подготовить материалы для перекрытия границы путем установки на линии, разделяющей город на восточную и западную зоны, проволочного заграждения на бетонных столбах. Реализация этого плана перекрытия границы проводилась в условиях строгой секретности. Заводы Германии, изготавливающие строительные материалы, бросили все силы на изготовление бетонных столбов, и колючей проволоки, помог в этом и Советский Союз, было завезено на склады в Берлине столбы и проволока. За одну ночь были подвезены столбы и проволока к границе. На всем ее протяжении, с рассветом стали устанавливаться столбы и натягиваться проволока. Работы охраняли немецкие полицейские и военнослужащие, таким образом, граница была перекрыта. В некоторых местах, жители, жившие в Восточном Берлине, а работавшие в Западном, а также те, которым нужно было попасть к своим родным, жившим в другом секторе, пытались прорваться, через устанавливаемое заграждение, но были встречены немецкими войсками и полицией. Советские войска, находящиеся в составе ГСВГ были приведены в состояние повышенной боевой готовности. Жители Берлина отныне не могли свободно переходить из зоны в зону. В это утро наш представитель Советского командования в Берлине пригласил к себе представителей командования союзных войск и объявил им, что Берлин разделен на две зоны Восточную и Западную. Надо было видеть их недоумевающие лица, когда они услышали эту новость. Второй этап начался, как бы, не прерывая первого, на отдельных участках стали строиться кирпичные и бетонные части стены, из которых, в последствии, была построена вся стена. Если на пути стены стоял дом, то он перегораживался внутренней стеной на две части. На готовых участках стены, поверху установили металлические, У-образные стол-бы и натянули колючую проволоку. Вдоль всей стены, с восточной стороны, было уложено спиральное проволочное заграждение, диаметром почти метр, исключающее подход вплотную к стене. Для прохода и проезда из зоны в зону, в стене оставили проемы, на которых оборудовали КПП. На них дежурили с восточной стороны, полицейские ГДР и наши военнослужащие, а с западной, полиция ФРГ и, в своих секторах, американские, английские и французские военные. Вот к одному из этих проемов подъехал наш, обшарпанный автобус. Сопровождавший нас, офицер Берлинской комендатуры, предъявил документы на въезд в зону, вошедшему в автобус немецкому полицейскому и он, сделав в них пометку, поднял шлагбаум, мы медленно тронулись в проем. На дороге, в шахматном порядке были уложены бетонные блоки, не дающие напрямую проехать на большой скорости автомобилю из зоны в зону. Наш водитель, зигзагообразно двигаясь, показал свое мастерство, умело объезжая препятствия, и подъехал к шлагбауму, Западного, американского сектора. Вошедший в автобус, американский, темнокожий сержант, взяв документы, пересчитал нас по головам и, осмотрев автобус, пройдя по нему, разрешил въезд. Двигаясь по улицам Берлина, мы отмечали на карте города наш маршрут движения, на случай военных действий. Нам показали тюрьму, где сидел военный преступник Гесс, ближайший соратник Гитлера, осужденный Нюрбегским трибуналом на пожизненное заключение. Мы посмотрели смену караула у Бранденбургских ворот, где несли службу в это время англичане. Они смешно топали на одном месте друг перед другом, прежде, чем поменяться местами на посту. Караулы от четырех союзных войск, находящихся в Берлине, несли службу поочередно, по месяцу, охраняя ворота и тюрьму. Мы медленно проехали мимо парка расквартированной в Берлине танковой роты американских войск, напугав темнокожего солдата, сидевшего на КПП, который увидев наш автобус, схватил телефон и стал куда-то звонить. Танки М-48 стояли на открытой площадке, возле них возились танкисты, я впервые воочию увидел боевую технику нашего вероятного противника. Эта поездка запомнилась мне на всю жизнь, но не пригодилась на практике. Из-за происходивших ДТП на дорогах Германии с участием наших колесных бронетранспортеров, на которых в то время на заводах не предусматривалось устанавливать указатели поворотов, поступило «сверху» распоряжение закупить, у немцев в магазинах, продающих автозапчасти, опредеделенного типа указатели, и установить их на БРДМы своими силами в частях. Пока наши полковые начальники решали, как это практически осуществить, Жора Перемот, разведчик с 48 тп, выписал путевку на вождение по маршруту Ной-Руппин г, Дрезден, чтоб его по дороге не задержала ВАИ, и поехал туда за указателями. В этом городе располагался огромный магазин,по продаже автомобилей и запчастей, обслуживавший всю Восточную Германию. Зайдя в магазин, как потом рассказывал его сержант, Жора пытался объясниться с продавцом по немецки, из которого он хорошо знал, два выражения, как заказать 100 грамм водки и сосиску. Он обратился к продавцу со словами, произнеся два слова по немецки:
- Камрад, у вас «ист»,- далее он, исчерпав свой словарный запас, пытался жестами и русскими словами, коверкая их на иностранный манер, объяснить, что ему было нужно. Не зная, как сказать слово указатели, он начал:
– Ну, вот, когда подъезжаешь к повороту,- Жора, согнув правую раку в локте, приложил кулак к глазу, закрыл его, а затем помахав, согнутой рукой вправо и влево, еще раз спросил продавца,- Ист? Тот несколько секунд удивленно смотрел на Жору, а потом на чистейшем русском языке спросил его:
- Вам, что нужны указатели поворота? Мы от души смеялись, слушая рассказ сержанта, а я иногда, чтобы подзавести Жору, прикладывал кулак к своему глазу, потом помахав рукой вправо и влево, спрашивал:
- Жора, «ист»? После этого надо было спешно удирать, потому, что рассвирепевший хохол мог, ненароком, зашибить. Бывали случаи с разговорами на «немецком» языке и по-хлеще. Вначале сверхсрочникам, остававшимся на сверхсрочную службу, не разрешали привозить жен из Союза, но потом разрешили, так как они служили по три года и более. Многие их жены, были из деревень, малообразованные, а некоторые и нечисты на руку. Большинство этих жен, плохо зная немецкий язык, тоже применяли жесты, слова, иногда непонятные ни немцам, ни самим покупателям. Подруги одной из них рассказывали, как пытаясь купить дамские трусы, женщина спросила продавщицу:
- Фрау, у вас бабель трусель ист? Немка недоуменно оглядывалась на лежащий сзади нее на стеллажах товар, пытаясь понять и с готовностью предоставить русской женщине то, что она хочет. Она стала переходить от одного стеллажа к другому, показывая рукой, стараясь угадать, куда указывала пальцем русская женщина. Та стала подсказывать:
- Ноу, ноу,- и когда немка указала рукой на трусы, обрадовано закивала головой, - Дизе, дизе. Продавщица положила перед ней несколько штук. Покупательница, перебрав товар, обратилась к немке:
- Фрау, дизе гут, а гутее у вас ничего нету? Посещая немецкие городские магазины некоторые из них, увидев большое количество красивых, качественных товаров, разложенных прямо на прилавках, чего в то время не было в наших советских магазинах, не могли удержаться и занимались воровством, нанося огромный ущерб советско-германским отношениям. Моя Галочка в Орле родила мне сына, назвали Александром, я его сумел увидеть, только через три месяца, пока выпросился в отпуск. Пожив немного в Орле, мы поехали показать Сашку моим родителям и, потом вернувшись в Орел, оставив сына у родителей Галки, приехали в Германию. Через месяц сердце матери, истосковавшись, по оставленному сыну не выдержало, и она уехала за ним, вскоре мы стали жить вместе, Галка нянчилась с дитем, постигая науку материнства и воспитания, а я пропадал на службе, появляясь дома, как ясный месяц. Единственным развлечением для нас были танцы, мы, уложив Сашку спать, бежали в Дом офицеров и танцевали, в душе волнуясь, не случилось бы с ним чего. Изредка ходили в кино, в свободные от службы выходные гуляли по лесу, в котором стоял наш городок. Недалеко от нас был вольер, где содержались олени, козы, дикие кабаны, мы водили туда Сашку посмотреть животных. Летом катались на велосипеде, собирали грибы в лесу, немцы собирали только лисички, остальные виды доставались русским. В Германии уважительно относились, и, вероятно, относятся и сейчас, к велосипедистам. Для них проложены асфальтированные дорожки, параллельно или обозначены разметкой на основной дороге или улице. Мы удивлялись, что в городе у магазинов, и домов, на металлических стоянках, стояли не за-крытые велосипеды, их никто не трогал. Мы ездили по этим дорожкам с Галкой, а когда Сашка подрос, на ее велосипеде я сделал сиденье для него. Однажды под вечер мы ехали вдвоем с Галкой на велосипедах, я впереди, она за мной. Навстречу нам тоже на велосипеде ехал пожилой немец, когда он проехал мимо меня, я услышал, как Галка ойкнула, я оглянулся, она, правда не упав, стояла на ногах, держа велосипед за руль. Галя рассказала, что немец, специально вильнув, зацепил ее руль и она, не удержавшись, слетела с седла на ноги. Немец быстро удалялся по дорожке от Дома офицеров. Я, привстав на педалях, разогнал свой, полуспортивный велик, и бросился вдогонку. Догнав фашиста, а я не сомневался, что это недобитый фашистский завоеватель, схватив его за грудки, я сунул кулак немцу под нос, так, что нос задрался вверх:
- Ты почему, фашистская морда, стукнул мою фрау? Прибью, как собаку! Тот залепетал:
- Нихт форштейн, нихт форштейн. И тут меня взорвало, я сунул ему еще раз кулак под нос и прорычал:
- А Сталинград форштейн? Он в ужасе захлопал глазами бормоча:
- Яволь, Сталинград, форштейн. Оттолкнув его, я с омерзением вытер об свою одежду кулак, и вернулся к Галке. Мы поехали домой, в свою, но теперь уже другую комнату, которая располагалась рядом с бывшей. Она была чуть побольше той, в которой начиналась наша совместная жизнь в Германии, в ней уже можно было поставить детскую кроватку, и самое главное, был довольно просторный балкон, где можно было сушить пеленки нашего малыша. Как-то вечером, отмечая день рожденья, или какой-то праздник, скорей всего был Новый год. Мы сидели за столом, гостей было много, еле поместились, и я решил сделать «салют». Вдвоем вышли на балкон, у меня, на такой случай, были припрятаны взрывпакеты и реактивные ракеты. На дворе темно, я даю другу взрывпакет, тот поджигает его и бросает со второго этажа к деревянному забору, огораживающему наш городок, а я, выдержав паузу, в момент взрыва запускаю ракету. На первый раз у нас синхронности не получилось, зато второй раз, как только раздался взрыв, вверх, шипя, ушла ракета, осветив зеленым светом округу. Довольные, мы вернулись к гостям, впустив в комнату дым и гарь от ракеты и горящего фитиля взрывпакета, нас встретили аплодисментами и криками «ура». Не успели мы поднять рюмки, как в комнату ворвался взбешенный замполит полка. Он возвращался с женой из Дома офицеров по тропинке, вдоль забора, вдруг, за забором, рядом с ними раздался взрыв, затем второй. Не знаю, что случилось с его женой, но по виду ее мужа, можно было понять, что, нечто ужасное. С невинным выражением лица, мы предложили ему выпить с нами рюмку водки и клятвенно заверили товарища майора, что это не мы, что на верху тоже гуляют, но дым и гарь, ощущавшиеся в комнате, говорили о другом. Отказавшись выпить, замполит ушел, поняв, что правды здесь не добьется. В те годы в ГСГВ подготовке войск уделялось самое серьезное внимание, я, с взводом, постоянно участвовал в каких нибудь учениях. Частенько мы с начальником разведки выезжали в подвижные лагеря, брали с собой только разведчиков, танкисты оставались дома, и занимались в парке обслуживанием техники. Выезжали на учебном БРДМ и мотоцикле, в грузовую машину грузили переносную походную кухню, про-довольствие, палатки, холостые боеприпасы и там находился, личный состав, который не во-шел в боевой расчет БРДМ и мотоцикла. Приехав в назначенную точку, обычно, в стороне от населенных пунктов, преимущественно в лесу, ставили палатки, развертывали кухню, оставляли повару солдата, для помощи и охраны лагеря, а сами выезжали на занятия. Мы обучали солдат движению по азимуту и карте на незнакомой местности, ведению разведки и поиска противника. Саенко В.Т., ярый охотник брал всегда с собой ружье, заставляя меня, тоже вооружаться. Попутно, если подалась дичь: зайцы, козы и пр. стреляли, добавляя в пищевой рацион свежего мяса. Как-то, позанимавшись, целый день, начальник сказал, что завтра в три часа пойдем, на охоту на кабанов. Утро выдалось на славу, мы шли по раннему прохладному лесу, встающее солнце золотило макушки деревьев. Воздух, напоенный утренней свежестью, вливал в легкие бодрость, сапоги, мокрые от росы, блестели, будто их хорошо вымыли. Впереди показалась изгородь из жердей, огораживающую большую посадку молодых саженцев сосны. Нем-цы проявляли постоянную заботу о лесе, вырубки засаживались молодняком, и огораживались, от потрав крупными животными. Мы остановились у угла изгороди, впереди меж деревьев просматривался зеленый луг, Василий Тарасович приказал:
- Стой здесь, а я пойду, посмотрю, может на лугу есть кабаны, они обычно по утрам там копаются. Он осторожно пошел к опушке леса, в сторону луга, а я встал у огромной сосны, наблюдая за ним. Вскоре начальник скрылся из виду, и вдруг на опушке, куда он ушел, послышался какой-то шум, я, приподнявшись на цыпочках, вглядывался вдаль, надеясь увидеть источник шума. Внезапно сзади я услышал тихое «хрю-хрю», медленно повернувшись, я похолодел от неожиданности, метрах в десяти от меня шел выводок кабанов, спускаясь в большую яму. Впервые я видел живых диких кабанов и притом так близко. Слухи о слепой ярости, раненых самцов, бросающихся на охотников, и наносящих им смертельные раны, показались мне не мифом , реальностью, когда я обратил внимание на огромного секача, с загнутыми вверх, желтоватыми клыками. Мое ружье было заряжено картечью, от неожиданности я забыл, что у меня на ремне пистолет с шестнадцатью патронами. Мысль стрелять в него отпала сама собой, за ним шла, вероятно, матка, размером поменьше, далее три поросенка по ранжиру. Выводок спускался под уклон, надо стрелять, и я прицелился в хребет последнему, который был прямо передо мной. От выстрела, кабаны рванули, мгновенно скрывшись в лесу. Я подбежал к месту, где только, что шли кабаны, надеясь увидеть кровь, но тщетно, вероятно я, от волнения, промазал. Подбежал Саенко В.Т. с криком:
- В кого стрелял? Я подробно рассказал, и показал, где стоял я, а где шли кабаны, осмотрев внимательно траву, он обнаружил на ней каплю крови, мы помчались за ними по следу. След хорошо был виден в высокой траве, пробежав метров триста, остановились, осмотрели траву, но ничего не нашли. Начальник спросил меня, куда я целился, я сказал, что целился в холку. Тут он набросился на меня, что какой я охотник, если не знаю, что на таком расстоянии, дробь пойдет выше точки прицеливания на 10-15 сантиметров, что целиться надо было в живот. Потом у меня 16 патронов в пистолете, которые я мог всадить в секача, и их хватило бы на всех кабанов, которые, как на параде прошли мимо меня, он кричал, что больше не возьмет меня на охоту и чтоб я выбросил ружье на помойку. Так костеря меня на все лады, Василий Тарасович быстро шел в лагерь, я понуро и молча, шел за ним. Солдаты еще спали в своей палатке, до подъема было около часа, дневальный, возился у кухни, разжигая огонь. Начальник вскочил в нашу палатку, там, в деревянном ящике, лежали снаряженные магазины с холостыми патронами, взрывпакеты и другие имитационные средства, взятые для обеспечения тактических занятий. Открыл ящик и, взяв магазин, вставил его в автомат, выйдя из палатки, сделал очередь в воздух, крикнув:
- Нападение слева! Потом дает вторую: - Нападение справа!
Я подал команду:
- Взвод, подъем! Тревога! Солдаты, очумев от страха, ничего не понимая, схватив оружие, выскакивают из палатки, кто в чем. Саенко В.Т. дает еще очередь:
- Нападение сзади! Я кричу:
- Занять круговую оборону! Солдаты веером попадали на траву, подсоединяя магазины к автоматам. Начальник увидев, что взвод действует правильно, сплюнул, и, отсоединив, пустой магазин, бросил оружие в ящик. Затем, посмотрев на часы, четко произнес:
- Через десять минут выезжаем на новую точку. Время пошло!
- Взвод снять палатки, уложить имущество в машину, загасить костер. Солдаты, интуитивно уловив настроение начальника, работали, как одержимые, через девять минут я доложил, что взвод готов к движению. Ничего не сказав, он посмотрел на часы, по его виду я понял, что Саенко В.Т. постепенно отходит, настроение его улучшается. Сев в люльку мотоцикла, махнул мне рукой, что означало «За мной». По дороге на новую точку, он подстрелил двух зайцев, его настроение пришло в норму. Вечером у нас был совмещенный обед-ужин, сдобренный кусками зайчатины, после напряженных занятий по разведподготовке. Саенко В.Т. охотник, до мозга костей, от охоты и пострадал. В одно из воскресений, наш полковой охотколлектив, рано утром выезжал на охоту. Старшим, согласно приказу, должен был ехать зам. командира полка подполковник Сидорин. Утром он позвонил Саенко В.Т., который вместе с охотниками ждал его на КПП офицерского городка. Сославшись на недомогание, тот попросил Саенко, быть старшим на охоте вместо него. Василий Тарасович, по простоте своей души, согласился, это была его первая ошибка, он не фигурировал в приказе, как старший. Коллектив выехал почти во время, не считая время на переговоры Сидорина и Саенко. Вторая ошибка была в том, что делая загон дичи, загонщики стали самовольно стрелять, что категорически запрещалось. В результате этого, на первом загоне, был убит один офицер, стоявший на «номере», и ранен в ногу другой, шедший в загоне. В части состоялся суд, убийство признали - по неосторожности, офицер, отец двух малолетних детей, получил два года условно, отсидев два месяца на гауптвахте, пока шло следствие, второй, тоже получил условный срок, и оба были отправлены в Союз. Майор Саенко В.Т., Герой Советского Союза, за то, что нарушил приказ, поехав старшим, и допустил нарушения правил охоты, был уволен из рядов Вооруженных Сил, не-смотря на заслуги перед Родиной, зам. командира полка, отделался «выговором». Начальником разведки был назначен капитан Плуталов Владимир Иванович, служивший до этого в Союзе командиром разведроты. Он не вмешивался особенно в дела взвода, помогая иногда в про-ведении занятий. Как и Саенко В.Т., новый начальник, тоже был заядлым охотником. Мой взвод каждый год, постоянно, в летнем периоде обучения, привлекался на тактические учения, проводимые командованием полка на Витштокском полигоне с каждой ротой, а их было девять и три раза на батальонные. В основном мы действовали за противника, не давая спать танкистам, во время нахождения их в районах сосредоточения. Мои разведчики под покровом темноты пробирались в расположение «врага», если обнаруживали спящего часового, снимали с него оружие, отсоединяли магазин, штык-нож, автомат забирать запрещалось. Самого часового связывали, заткнув кляпом рот, и привязывали к дереву. Иногда забирали какое-нибудь имущество, противогазы, вещмешки, плащ-накидки, все это я привозил в штаб учений, как доказательство нерадивого отношения обучаемых к занятиям. Мои разведчики приобретали навыки действий в тылу «врага» по захвату пленных и имущества, они с огромным желанием участвовали в этих учениях день и ночь напролет, забывая об отдыхе. Однажды вечером на батальонных учениях, я с группой разведчиков, после отбоя, подъехал на БРДМ к району расположения батальона. Чтобы не выдавать своего присутствия, оставили машину метров за 500 от расположения батальона, и, пешком, соблюдая осторожность, пробрались в лагерь. Батальон, поротно, спал в трех палатках, оборудованных из танковых брезентов, натянутых на каркас. недалеко от палаток стояла штабная машина, на базе технической ремонтной летучки. Это был грузовик, с большой будкой, в которой в средине стоял стол, а вдоль бортов полумягкие, откидывающиеся скамейки, лежащие на ящиках для имущества, в таких машинах, на учениях, как правило, размещался штаб полка или батальона. За ней стояли две лагерные палатки, для отдыха офицеров, слева от машины стояла палатка, где питались офицеры, за ней просматривалась походная кухня. Над машиной горела лампочка, питающаяся от работающего движка, тарахтящего за кухней, освещая часового с автоматом за спиной. Через плохо зашторенные окна машины пробивался свет, в штабе работали. Рядом с машиной, на суку сосны, висело, что-то, что сразу не разберешь, вглядевшись, я увидел, что это свеже-ободранная коза, видно кто-то подстрелил ее на полигоне. Я шепнул разведчикам, и двое поползли к козе, находясь на месте, послал еще двух человек нейтрализовать часового. Из-за света, идущего от лампочки, часовому было трудно разглядеть, что творится в близлежащих кустах. Мои разведчики, появились перед ним, как из-под земли, солдат- первогодок, не успел открыть рот, как во рту у него торчал кляп, и он был связан. От неожиданности солдат, особо не сопротивлялся, а только мычал, двое других, в это время, снимали с сосны козу. Дверь будки открылась и по лесенке, стал спускаться Плуталов В.И.. Увидев, что один из его подчиненных, держа козу за ноги, закинул ее за плечи, и бросился бежать, он, вначале оторопел, а потом опомнился, что на его козу, (это он днем подстрелил ее недалеко от лагеря) кто-то мог покуситься. Окликнув часового, он увидел, что тот лежит связанный по рукам и ногам, что-то мыча, а разведчики убегали с его козой. Тогда он заорал во все горло:
- Батальон, Тревога! Ко мне!
Часовой у ротных палаток, продублировал команду, и побежал к Плуталову В.И., выбегавшие, из палаток танкисты бросились за ним,
- Догнать! Отобрать козу! – кричал мой начальник. Мы бежали, быстро, но сержант Слепнев, с козой на плечах, стал отставать и три танкиста, вот, вот настигнут его. Я крикнул, чтобы он бросал козу, тот остановился и швырнул в преследователей козу, они не ожидая этого, пытались ее поймать, но уронили, и остановились, поднимая тушу. Избавившись от тяжелой ноши, мы помчались так, что остальные преследователи отказались от погони, тем более, в лесу было темно. Добежав до БРДМа, поехали в часть, со смехом вспоминая, как Плуталов, метался, увидев, что мы уносим его козу. После подобных наших вылазок в тыл «противника», ученья танкистов проходили напряженно, интересно, и поучительно не только для них, но и для нас. Командование полка ценило нашу работу, командир полка называл меня никак не иначе, как «мой разведчик», а начальник штаба, поддерживал и помогал мне во всем. Когда приходило молодое пополнение, он вызывал меня, и я отбирал самых тол-ковых, крепких и рослых солдат. Мой взвод выделялся, на фоне остальных подразделений полка, своей выправкой, слаженностью и крепкими, подтянутыми ребятами. Частенько мой взвод назначали знаменным взводом, охранять, и сопровождать в торжественных случаях, знамя полка, а эту почетную воинскую честь надо было суметь заслужить! Постоянно работая на местности с картой, я стал уверенно ориентироваться на полигонах, используя ее только иногда, для уточнения местонахождения и передачи в штаб, координат, обнаруженных целей. Особенно интересно было участвовать в армейских учениях развдподразделений. Перед учениями со штаба армии пришло распоряжение, в каждом полку, для обеспечения проведения учений надо было изготовить по макету ракетной установки, вероятного противника. Нашему полку выпало задание изготовить американскую установку «Онест Джон» , которую можно будет перевозить в кузове автомобиля, и, к указанному сроку доставить ее в штаб армии. Командир и начальник штаба полка вызвали меня, к себе в кабинет и Лелюшенко В. И. почесав свою лысую голову, спросил:
- Ну, что скажешь, разведчик, какой материал нужен для этой штуки, и кто будет ее строить?
Я, почему-то, сразу вспомнил, что на Витштокском полигоне, стоит большое количество, различных макетов ракетных установок. По ним, почти ежедневно, когда на полигоне нет учений войск нашей армии, проводят бомбометание самолеты, базирующиеся не только в Германии, но и в Советском Союзе. Эти установки изготавливает полигонная команда, и потом на машинах развозит по всему полигону. Я высказал свою мысль позаимствовать на время учений на полигоне такую установку, и отвести ее по назначению. Переглянувшись, командир и начальник штаба, оценили, какую обузу с них я снимаю, предложив такой вариант. Но они предупредили, что если я попадусь при этом, они ничего не знали, я сам придумал так сделать. Я действительно решил, что так будет проще, чем строить эту установку, ведь все равно ее придется делать мне. Мне дали грузовую машину, взяв с собой самого сильного солдатика из взвода, я выехал на полигон. Пришлось поплутать по полигону, пока я нашел то, что нужно. Мы втроем еле погрузили эту «ракетную установку» в кузов машины, и рванули быстрей с полигона, так, как я услышал гул моторов и увидел, что несколько самолетов стали делать тренировочные заходы на цели, к счастью далеко от нас. Отъехав на безопасное расстояние от полигона, я остановился в лесу, там мы натянули танковый брезент на установку, закрепили его, чтоб не слетел, поев консервы из сухого пайка, устроились отдохнуть, и, как только стемнело, поехали в часть. Приехав ночью в полк, я поставил машину в парк, доложив начальнику разведки, что машина с установкой в парке. Утром в штаб полка пришел особист и сообщил командиру, что по его каналам поступило донесение, что в нашу часть прибыла неизвестная, зачехленная брезентом, по-видимому, ракетная установка, на автомобиле. Командир вначале изумился, и вызвал начальника штаба, тот тоже удивился, а потом, вспомнил, что ему, ночью звонил Плуталов, и сказал, что разведчик прибыл с установкой. Когда все прояснилось, командир весело смеялся, восклицая:
- Ну, разведчик, ну уморил! Нашу установку отправили в армейский разведбат, куда со всех полков также прибыли макеты установок, сделанные в частях. Через несколько дней начались армейские развед-учения, в которых принимали участие все полковые разведвзвода и разведроты армейского и дивизионных разведбатальонов. Каждый взвод представлял собой разведгруппу (РГ), действующую на БРДМе. Каждое разведгруппа получала задачу, в определенном квадрате, по площади не менее 30 квадратных километров, найти и «уничтожить» ракетную установку «противника». Получив задачу, я разбил его по карте на небольшие квадраты, и стал прочесывать его с учетом разевдпризнаков, присущих для размещения на местности данных объектов. Прошло несколько часов, пока в одном районе, в пяти километрах от населенного пункта, на опушке редкого леса, я обнаружил замаскированную установку «Лакросс». Обстреляв ее холостыми боеприпасами, они ответили мне тем же, я доложил в штаб руководства об уничтожении установки «Лакросс», в таком-то районе, после чего подъехал к противнику. Согласно правилам этих учений, РГ, обнаружившая установку, обязана отметиться у старшего установки. который записывает, время обнаружения, и номер РГ по учению. Я также обязан записать фамилию старшего и время обнаружения установки. После обмена данными, установка немедленно уходит в другой район. Оказалось, что старшим, здесь был мой друг Сашка Ванин, с которым мы три года в училище спали у одной тумбочки. Он служил в армейском разведбате, в танковой роте, командиром взвода. Мы обнялись, и пока его люди грузили установку на машину, я достал флягу со спиртом, и мы понемногу выпили за встречу. Потом Сашка, без особой охоты, но, все же, пока-зал, где стоит установка, на которой старшим был его ротный. Двух других установок, где старшими были командиры взводов его роты, он клятвенно заверил, что не знает, так, как они получали задачи индивидуально. Ведя поиски установки Сашкиного ротного, я встретил РГ нашего дивизионного разведбата. Он не обнаружил пока ничего, я сказал, что недалеко отсюда у деревни я обнаружил «Лакросс», но он, вероятно, уже ушел, так, как прошло уже десять минут, как я уехал. Он помчался туда, попробовать застать установку в районе. Минут через десять я прибыл в район, где стояла установка «Минитмен», в уменьшенном варианте, обстреляв и отметившись у ротного, я доложил в штаб, что уничтожил вторую установку. На разборе учений начальник штаба армии подводил итоги поиска ракетных средств. Он доложил, что армейский разведбат - 6-РГ, обнаружили три установки, дивизионные разведбаты, по три РГ нашли всего три установки на двоих, полковые РГ нашли четыре, из них две установки нашел полковой разведчик 332 тп. Вот, познакомьтесь комбаты, и он поднял меня в зале, потом, сказав, что я молодец, посадил на место. Мне было не совсем удобно, но я, все же, выполнил задачу, реально найдя одну установку, некоторые группы, вообще ничего не нашли. Мой взвод не только привлекался на учения, но однажды взводу пришлось сопровождать воинский эшелон с дембелями. Начальником эшелона был начальник разведки дивизии пьянчуга и тупарь, в лагерях, как выпьет, так у него начинается рабочий зуд, лезет наводить порядок в палатках и тумбочках солдат. Однажды в воскресенье, когда я был дежурным по лагерному сбору, он, придя «поддатым» из деревенского «гасштедта», стал переворачивать солдатские матрасы, пытаясь найти под ними что-нибудь неположенное: грязные носки, портянки и пр. не найдя ничего под матрасами, стал копаться в тумбочках, расшвыривая их содержимое. Я не выдержал и сказал, что пьяным нечего приходить в палатки для наведения порядка, и чтобы шел он отсюда, и не позорил перед солдатами звание офицера. Он заорал, что снимает меня с дежурства и потом накажет. Я снял повязку дежурного и, положив перед ним на тумбочку, ушел в свою палатку. Начальник штаба Акимкин В.И., когда я уезжал по замене, из Германии, сказал, что из-за него вернули мое представление на орден «Красной звезды», он на нем написал, что мне еще рано получать орден. Вот с этим противным типом мне пришлось ехать и на деле доказывать, что он ничего не смыслит в людях. Во Франкфурте на Одере сформировали эшелон из теплушек, начальник эшелона, его зам, с документами демобилизованных, офицеры, старшие вагонов, я и мой взвод, ехали в вагоне плацкартного типа. По Польше, ехали без особых приключений, на больших остановках, кормили людей, в поезде шла теплушка с двумя походными кухнями, пищу раздавали в термосах, которую получали представители от каждой теплушки и старший вагона, офицер. Я со своими людьми, на всех остановках, выходил на перрон и следил, чтоб демобилизованными соблюдался порядок, чтобы они не выходили за пределы станции, и вовремя садились в вагоны, чтоб никто не отстал. Почувствовав, свободу, что они уже не солдаты, а гражданские люди, некоторые пытались проявить неподчинение. Я решительно пресекал такое поведение, если в какой, либо теплушке, начинали бузить, я на остановке закрывал на задвижку дверь теплушки, проехав закрытыми несколько часов, солдаты своими силами приводили в чувство нарушителей. Через окно они просили меня, чтоб я открыл дверь, и заверяли меня, что не допустят никаких нарушений среди демобилизованных. В Бресте с раннего утра, дембелям на перроне выдали, месячное денежное довольствие, которое составляло от пяти до двадцати рублей. Мы перегрузились из теплушек в пассажирский состав, в котором был купейный вагон, где ехали начальник эшелона с замом, и я с взводом охраны, остальные вагоны были общими, в каждом были штатные проводники и офицер старший вагона. Из Бреста мы выехали под вечер и все спокойно улеглись спать. Утром часов в семь поезд остановился на какой-то станции, я выглянул в окно, небольшой вокзальчик, безлюдный перрон, вроде все спокойно, минут через десять в вагон вскочил старший одного вагона Ваня Чумак:
- Славик, - запыхавшись, выкрикнул он,- на вокзале в магазине торгуют водкой, пошли скорей, а то наши дембеля уже нахватали много бутылок, перепьются!
Я взял с собой троих разведчиков, и мы бросились к магазину. В те времена водку разрешалось продавать только с 10.00, а тут в 7.00 в магазине на прилавках, кроме нескольких пачек печенья ничего, а за ними гора ящиков водки. У прилавка толпа, бывшие солдаты, давя друг друга, тянут руки через головы, кидают деньги, продавщица сует бутылки, никто сдачу не требует, хватают водку и быстрей из магазина. Я, перекрывая шум торговли, кричу:
- Прекратить торговлю, всем выйти из магазина,- и обращаясь к продавщице:
- А вы, закрывайте магазин, водку продавать запрещено.
Мы с Иваном и моими солдатами стали отодвигать солдат от прилавка. Продавщица пыталась оправдаться, что у нее, кроме водки есть другой товар, на что я сказал, что если не закроет магазин сейчас, то завтра будет уволена с работы. Постепенно мы выдворили бывших солдат на улицу, и, не отходя от магазина, стали возвращать их в вагоны, они неохотно подчинились. Вскоре паровоз дал гудок, состав тронулся, мы покинули эту злополучную станцию. Часов в одиннадцать пришел старший одного вагона и сказал, что в его вагоне между пьяными дембелями произошла драка, и одного солдата пырнули ножом, правда не очень сильно, его перевязали, а виновник где-то прячется. Начальник эшелона дал команду найти этого солдата и привести его к нам в вагон, чтобы сдать его на большой станции в комендатуру. По инструкции, в случае задержания преступника, я имел право применять оружие, сам и своими подчиненными, я выдал патроны по тридцать штук ( по одному магазину) только трем сержантам, остальные семь человек пошли только с автоматами. Мы прошли в вагон, где случилось происшествие, нашли виновника и повели его к себе в вагон. Я шел впереди, за мной мой заместитель, далее нарушитель, два сержанта и два солдата, остальные четверо были в тамбуре вагона. Когда я подошел к тамбуру, пьяные собутыльники нарушителя в это время сзади меня, преградили путь моим солдатам и пытались освободить задержанного. Меня окликнул мой зам, и я увидел, что моих сержантов окружили дембеля и пытаются отобрать оружие. Я выхватил пистолет и крикнул:
- Освободить проход! Сесть на места!
В вагоне шум, гам, ни какой реакции. Тогда я делаю выстрел вверх, стоящие рядом, дембеля, сразу отпрянули, освобождая проход. Я кинулся вперед крикнув:
- Освободить проход! Взвод к бою!- и делаю второй выстрел вверх. После этого дембеля расступились, мои солдаты, сорвав с плеча автоматы, присоединили магазины. Пьяные дембеля, мгновенно отрезвев, сели по местам, мы нашли сбежавшего нарушителя в последнем купе, где его пытались спрятать на третьей полке, предназначенной для размещения свободных матрасов. Стащив его оттуда, повели по вагонам, в наш штабной вагон. Я сдал нарушителя начальнику эшелона, его посадили в свободное купе, приставив часового. Начальник подготовил документы для передачи его коменданту ближайшей большой станции. Вернувшись к себе в купе, я застал, моих трех сержантов взбудораженными. Они не очень охотно, но рассказали мне, что когда мы шли, за нарушителем, сержанту Слепневу, идущему сзади, один из дембелей перекрыл проход, закрыв дверь на защелку, в тамбуре вагона. Слепнев требовал открыть дверь, угрожая разбить стекло, но тот, когда мой сержант приблизил лицо к стеклу, пытаясь перекричать шум поезда, ударил кулаком по стеклу, разбив его. Слепнев, через образовавшуюся дыру открыл дверь, они подрались, и сержант побежал догонять меня. Когда мы шли с задержанным дембелем обратно, мои солдаты видели этого парня, сидевшим в купе вагона, с за-бинтованной рукой, вероятно, пораненной, о разбитое стекло. Слепнев хотел с друзьями с ним разобраться, но я сказал, что мы пойдем в тот вагон, заберем этого парня, и сдадим его в комендатуру за хулиганство. Взяв с собой Слепнева и трех рослых солдат, один из них рядовой Панин, был под два метра роста, с широкими плечами, чемпион полка по гирям. Еще в Бресте моим солдатам стало известно, что дембеля грозились разобраться со мной, за мою требовательность и нетерпимость к беспорядкам, когда мы ехали по Польше. Они ничего не сказали мне, но когда я выходил из вагона, за мной всегда шли два человека, один из них был всегда Панин. Осмотрев вагон, где ехал тот демобилизованный, мы его не обнаружили. Купе проводницы было закрыто, я постучал, никто не ответил. тогда я своим ключом открыл дверь. В купе на коленях у солдата сидела проводница, оба были вымазаны губной помадой. Она вскочила, и я увидел, что у парня правая рука забинтована.
– Слепнев,- позвал я, - он? - тот кивнул головой.
Я распорядился:
– Панин забирай.
Демобилизованный стал возмущаться, но Панин, взяв его за шиворот, как котенка, вытащил из купе, я пошел вперед, а он, подталкивая, демобилизованного в спину, повел его за мной в наш вагон. Тот всю дорогу возмущался, орал, что мы не имеем права, что виноват сержант, что ходит один по вагонам. Мы вошли в вагон, и Панин спросил:
- Разрешите, товарищ старший лейтенант.
Я посторонился, и он дал тому такой подзатыльник, что пролетев пол вагона, демобилизованный растянулся на полу. Сразу вопли прекратились, он встал, я открыл дверь свободного купе и Слепнев, втолкнув его, вошел за ним. Я закрыл дверь. За ней слышались удары, приглушенный мат и потом стоны, я понял, что хватит, и открыл дверь. Вытащив взъерошенного Слепнева, продолжавшего махать кулаками, я закрыл дверь, сказав, что снимем с поезда и сдадим в комендатуру. Через час, задержанный, поняв, что со мной шутки плохи, стал просить прощения. Он вымыл весь вагон, и протер все полки, отдраил туалеты, так, что проводница не могла нарадоваться, зайдя в них. Переговорив с солдатами, я отпустил, его, выдав документы, мы подъехали, как раз, к его станции. Постепенно вагоны освобождались, демобилизованные выходили на своих станциях, остальной путь до Омска, проехали без происшествий. В Омске, мы получили сухой паек, на пять суток, и поехали до Москвы, там погуляли по городу, фотографировались на Красной площади, а затем сели в поезд, без пересадок, до Франкфурта на Одере. В конце лета 1964 года, я сдавал конкурсные экзамены для поступления в Академию бронетанковых войск (БТВ), в городе Фюрстенберг. Экзамены я сдал, но не прошел по конкурсу, в Академию принимали офицеров с должностей командира роты, и им равным. Равным, как раз, был я, поступая с должности командира отдельного взвода, поэтому предпочтение было отдано командиру роты, имевшему, со мной одинаковый балл. Председатель приемной комиссии генерал-майор Крупченко, беседуя со мной на мандатной комиссии после экзаменов, с сожалением сказал, что как офицер, я ему очень понравился, и он взял бы меня, если бы я был командиром роты. А так он вынужден выполнять, установленные требования к абитуриентам. Прощаясь, он сказал, что все же надеется увидеть меня в Академии.
Калинин 1964-1966 г.
В декабре 1964 года я по замене убыл в город Калинин (ныне Тверь) на должность командира танкового взвода в танковый полк, 32 мотострелковой дивизии (мсд). Для меня, командира отдельного взвода, это было, как бы понижение, но кадровики меня убедили, что в танковом полку больше шансов получить роту, чем в разведке, и я согласился. Дивизия располагалась недалеко от поселка Мигалово, почти на берегу реки Волга, в самом ее начале, где она была неширокая и не полноводная. До Мигалово, из города ходил трамвай, в поселке стоял авиационный полк реактивных истребителей. Добраться на работу, на трамвае с города, можно было в пределах 30-40 минут. Галя отвезла Сашку к своим родным, в Орел, когда она вернулась, мы сняли частную квартиру, почти на окраине города, чтобы мне быть поближе к работе. Галя нашла работу в детском садике, медсестрой, но ее без прописки не брали, пришлось упрашивать хозяев частного дома, где мы жили, чтоб они ее прописали, хотя бы временно, естественно за деньги, те, назвав сумму, согласились. Дом, в котором мы нашли пристанище, был одноэтажным, имел зал, три небольших комнаты, и кухню. В одной комнатушке жили мы с Галей, спальню занимали хозяева. Он, был крепкий, куркулистого вида, мужик, немного прихрамывающий. Его жена, дородная женщина, где-то работавшая, третью комнату занимала дочка, грудастая, под стать матери, симпатичная школьница, учившаяся в восьмом или девятом классе. У них было свое небольшое хозяйство, то ли куры, то ли поросенок, а может и то и другое, не помню. Хозяин, тоже где-то подрабатывал, и по-моему, был уже на пенсии. Служба моя в Калинине, в должности командира взвода, продолжалась недолго, через два с небольшим, месяца, я получил роту. По сравнению с кипучей деятельностью в Германии, здесь была спокойная и моно-тонная работа с мобилизационными документами, обслуживание и содержание в исправном состоянии техники, находящейся на хранении, обучение личного состава стрельбам и вождению, и несение внутренней и караульной службы. В конце 1965 года мы перебрались в собственную квартиру, но прожили там совсем недолго. Полтора года в Калинине прошло почти не-заметно, за это время укрепилось желание поступить в академию, и я стал постепенно готовиться к экзаменам. В 1966 году в конце лета, я приехал на сборный пункт академии в город Сенеж.