Глава вторая - Дорога
Денег было три красных червонца, да малиновая, замусоленная двадцатипятирублёвка. Не ахти какая сумма, но что-то. Их он нашёл у себя в квартире, в серванте - ключи оставили родители. Рюкзак, малолитражный, детский, купленный в этом году на день рождения, оказался очень кстати: туда компактно вошли дождевик, свитер, сменные кеды, бельё, кое-что из мелочи. Он складировал первой необходимости вещи в набедренный бардачок - спички, фонарик, нож. Начертал незамысловатую записку - "Не беспокойтесь, две недели проведу у тёти Вали в Саянах". Такую же оставил у Клима. И отправился на автовокзал.
Записка была последней точкой - объяснился как смог, попрощался, обратной дороги нет. Пока докричатся, пока дознаются, что в маленькой деревеньке на спуске с перевала он не появился, глядишь, и вернётся обратно. А пока - простите. И надейтесь. И спасибо за всё. Без вашего понимания, без этого совершенно необъяснимого - "Пусть останется" - у него ничего бы не получилось. А первый шаг - это уже полдела. Не поминайте лихом.
Вечером на вокзале он купил билет до Абакана. Дождался посадки, погрузился. Автобус тронулся.
Глядя на огоньки убегающего города, Денису казалось, что он покидает сладкий и, одновременно, дурной сон. Который раз защипало в глазах - отрывание от этой кожи было болезненным. Здесь оставались родители, расставание с которыми оказалось столь невнятным. Дед Клим, которого он, конечно, подвёл, но другого выбора не имел. Друзья, с которыми не успел даже познакомиться. Светка, чьё имя узнал только вчера. Гора со сверкающими каменными плитами, ещё не поруганная, великолепная, переливающаяся алым светом под огнём зарева. И степь, во-он она, величавая, скрывается за каменистыми сопками, прощается с ним, да перекатывается драгоценными камешками в карманах шорт.
"А я богатый, - поймал он себя на мысли. - Мой 1990-й... Как же легко всё это потерять".
Ближе к полуночи подобрались к перевалу. Пышное море леса стало редеть. На полысевших склонах замелькали палёные макушки. И вдруг открылось поле, на котором сплошным кривым частоколом стоял горелый лес. Водитель сбавил скорость. Пассажиры приникли к стеклу. Изуродованные огнём деревья, будто съеденные страшным лишаём, покрывали склоны, расселины, далёкие косогоры. Где-то сваленные стволы переплелись в корявые воспалённые узлы. Где-то из земли подрубленными лапами выглядывали обугленные коренья. Иногда среди пеньков торчал одинокий могучий уголь, бывший, должно быть, вчера вековым великаном.
Люди ёжились, вздыхали, вглядывались в гиблое поле, не в силах оторваться от влекущего мёртвого пейзажа. Автобус тяжело тащился под гору, газовал, перебирал колёсами, оставлял за собой копчёные клубы сажи. Казалось, они не двигаются, а забуксовали, и мёртвое поле закрутило их, взяло в плен, и нет ему ни конца, ни края.
На вершине перевала тяжёлая машина сбавила тяги, кашлянула и покатилась вниз, набирая обороты, сбрасывая с металлических плеч невидимую ношу.
Пепелище замелькало, завертелось, стало сходить на нет. И только когда последние огарки остались позади, а по обочинам вновь заколыхалась привычная зелень, люди выдохнули хором, зашевелились и вышли из странного оцепенения...
На остановке, где жила саянская тётушка, Денис вышел размять тело и подышать горным воздухом. Мужчины курили. Женщины присматривались к товарам припозднившихся промысловиков: пихтовому маслу, чабрецу, средству от всех болезней - мумию.
Увидев тувинский рейс, торговцы оживились.
- Оттуда? - махнули вопросительно на юг.
- Оттуда, - устало отозвался кто-то.
- Страсти у вас творятся! - жалостливо протянула какая-то женщина, ожидая ответа.
Туран-ханцы ёжились от прохлады, молчали.
- Вот, неделю тому назад, три "Камаза" проезжали, - добавил кто-то басом, - Сами ноги уносили и хозяйство увозили! Что молчите, земляки? Или вправду боязно говорить?
- Нормально всё, земляки! - ответил кто-то из мужчин, - не так страшен чёрт, как его малюют. Терпимо! Как-нибудь проживём.
- Неужто к себе, туда, обратно вернётесь?
В толпе пассажиров раздался смех.
- И вас позовём в гости!
- Говорят, в районах-то пожгли у вас несколько семей, - боязливо протянула та же женщина, - что за напасть такая приключилась! Ведь никогда от них, - она кивнула в сторону юга, - не ждали беды. И на вот тебе, нож в спину!
- Не ждали - дождались, - буркнул кто-то в толпе пассажиров.
- Заканчивай перекур, - хмуро сплюнул окурок водитель, - поехали!
Как только автобус тронулся, соседка-пенсионерка, до того долго выспрашивающая у Дениса - кто он, да откуда, заговорила о себе.
- Правда, боязно теперь возвращаться, - прошептала она. - Шалить начали. Вот, месяц тому назад, из школы внук, твой ровесник, возвращался. И, - она вздохнула, - подкараулили эти, местные! Такие же мальчишки, малолетки, пакостники. И, не поверишь, что выдумали. Кто же их науськал на такое? Взрослые? Или сами до такой мерзости додумались? Глаза вьетнамским бальзамом "Звёздочкой" мазать! Сбились в стаю, человек шесть, на выходе из школы. И всех, кто по одиночке, да по двое, малышей, окружать, и в глаза этой мазью тыкать! Вернулся мой, глаза режет, плачет. Матери не было, я схватила ложку, деревянную, столовую, чтобы лбы отбить, и на улицу! Смотрю, а рядом со мной, две такие же родительницы бегут, все к школе. Многих мальчишек, значит, они так попачкали! Прибежали мы к школьным воротам, там ещё один парнишка стоит, слёзы растирает. А эти удирают, смеются, слова гадкие выкрикивают. Вот тебе и дом родной. Чужими мы на тувинской земле стали.
Женщина всхлипнула.
- Приехала сюда к сестре в 65-м я, - продолжила она. - Устроилась на швейную фабрику. Сестра потом в Аксы на комбинат перебралась. Мы с мужем в Туран-хане остались. Всё нормально было. Жили, не тужили. И не было раздоров. И не знали, что национальные распри какие-то быть могут! Все смирные были. И вдруг зашевелилось. Выходит, они злость, обиду какую-то всё это время копили? Не поверю!
Она надолго замолчала, глядя на ночную дорогу, думая о своём.
- А в Аксы, когда вся эта каша заварилась, русские затаились, - очнулась от мыслей рассказчица. - А погромщики по домам пошли. Стёкла били. Угрожали. И вот один из наших крикнул - вставай, ребята, поехали, разберёмся! Собрались мужики - человек двадцать, в том числе и муж сестры моей. Жён и ребятишек в подполы попрятали. На "Камазы" сели, двустволки зарядили, и вниз посёлка, где очаг этот полыхал, отправились. Четыре машины. Раз, другой залп в воздух дали. В толпу газанули, чтобы шабаш этот разогнать. И, что ты думаешь - только пятки сверкали у этих зачинщиков!.. Не сказать, чтобы слабые мы. Ан только что-то надламывается. Вышибают из колеи нас. Корень какой-то, патрон, из нутра выбивают. Обезоруживают. Глянь-ка кругом! Издевательства, унижения. Да не только в Туве. По всем окраинам! А центр попустительствует! Оттуда ведь вся зараза течёт. С лёгкой руки перестройщиков эти мальчишки несмышлёные злым огнём загораются. На корню это давить надо, чтобы духу не осталось от этого яда! Ан нет, яда-то всё больше и больше. Стравливают нас. Не случайно стравливают. Что-то ещё будет...