В очередной раз, спасаясь от бомбежки, мы оказались в лесу на каком - то островке, окруженном со всех сторон болотом. Стояла поздняя осень, было прохладно, комары нас не беспокоили, но от болотной воды шел такой запах, что взрослые прикрывали нос и рот детям, чтобы они не задохнулись. Дети просили пить и есть - плакали. От холода спасались, прижимаясь спинами друг к другу и каждый раз вздрагивали, когда слышали ухающие взрывы бомб. А я, уткнувшись в колени совершенно чужой женщины, которая подобрала нас у дороги и которую я сразу назвала мамой, плача шептала: "Ой, мамочка, сейчас меня убьют..."
Наступила короткая тишина и слышно было, как сокрушаются взрослые: "Изверги, кого уничтожаете..."
Откуда - то потянуло каким - то странным дымом: черным, густым, едким и жирным...
- Наверное, снова деревни вместе с людьми жгут, - послышался глухой голос.
- Какие деревни, если рядом город, - ответил кто - то.
- Может, горит лес и гибнут животные?
- Все может быть, когда совершается варварство, - вздохнув, тихо произнесла пожилая женщина.
Самолеты улетели, бомбежка прекратилась, но вдруг заговорили пушки. Снаряды взрывались так близко, что казалось, что мы и были их мишенью - той мишенью, которую фашисты намеревались уничтожить...
Но вскоре пушки замолчали, люди потихоньку стали вставать и по одному с малышами на руках, осторожно наступая на кочки, перебирались на сушу. Казалось, пришло спасение, но не тут - то было: затрещали автоматы, зацокали оружейные затворы, засвистели над головами пули...Я снова прижалась к маме, причитая: "Ой, мамочка, меня сейчас убьют..."
Все побежали, побежали и мы. И как часто бывает, дорогу бегущей толпе преградило какое - то строение. Это был сарай - видимо, в нем до войны хранили зерно. Забежав туда, люди падали на земляной пол...
- Дети, ложитесь на животики, лицом вниз - на пол, - прокричала какая - то женщина.
Мы так и сделали - от страха рухнули на пол... но пули продолжали свистеть, прошибая дощатые стены сарая. Когда стрельба стихла, я не знаю, потому что от страха и усталости мы - дети, которым было всего - то 3-4 года - уснули...
Когда проснулись, сквозь пулевые отверстия пробивался утренний свет и людей в сарае было мало...ушли искать пристанище, и мы тоже пошли вслед за ними...
Мы, маленькие дети, не понимали, что это было - страшный сон или явь...Как оказалось, это была облава на партизан.
Мы вышли из леса, пошли по дороге и очутились в небольшом городке - вернее, это было то, что осталось от него: печные трубы напоминали нам кладбищенские памятники - стелы, казалось, дымились не дома, а улицы...Единственное, что сохранилось в этом городе - кладбище - церковь.
По этому городу - кладбищу бродил старичок, иногда останавливался, прижимаясь к одной из стел, тело его вздрагивало - наверное, он плакал...в этой бомбежке он потерял всех родных...Было только слышно: "Люди добрые, что же это?...Люди добрые, как же это?...Господи, за что?"
Церковь стояла над мертвым городом, не тронутая ни пожаром, ни бомбами, обнесенная живым зеленым забором, сверкая белизной стен и золотым куполом...Она молчала, лишь позже, гораздо позже скорбно и торжественно над восстановленным городом стал разноситься звон колоколов, а мне вспоминаются слова, услышанные там, в болоте: "Все может быть, когда совершается варварство..."
Обновилась и восстала из тепла белорусская земля. И, проезжая по ней сегодня, забываешь, что когда то здесь проходили жестокие сражения, во время которых фашистами было разрушено 209 городов и поселков, сожжено 9200 деревень, из которых 433 деревни сожжены вместе с жителями. И как памятник этим злодениям стоит деревня Хатынь, только из камня и бетона. О ней знает весь мир.
И вечным напоминанием о суровом времени плывет над окруженной перелесками деревней печальный звон.
И, как завещание погибших, остаются в сердцах слова: "Люди добрые, помните: мы любили жизнь, и Родину, и вас дорогие. Мы сгорели живыми в огне. Наша просьба ко всем: пусть скорбь и печаль обратятся в мужество и силу, чтоб смогли увековечить Вы мир и покой на нашей земле, чтоб нигде и никогда в вихре пожаров не умирала жизнь."
Скорбно и торжественно бьют хатынские колокола и как не вспомнить слова, услышанные в детстве, сидя на болоте: "Все может быть, когда совершается варварство".