Это было сразу после очередной бомбежки. Мы вышли из леса и оказались в небольшой белорусской деревне, окруженной со всех сторон молодым лесом, показавшейся нам совсем нежилой. Вдруг двери изб стали открываться и навстречу нам вышли люди. Сначала появились пожилые женщины, потом к ним присоединились помоложе, а за ними прибежали дети.
Мужчин не было - они воевали. Подойдя к нам поближе и увидев молодую женщину с маленькими детьми, спросили:
- Твои?
- Да.
- Семья?
- Семья.
- Беженцы?
Мы все закивали головой. Женщины сразу повернулись к нам спиной, о чем - то посоветовались, потом от толпы отделилась одна и сказала:
- Ходьте за мной.
И вот мы оказались в сенях крестьянской избы, прошли дальше и увидели кухню, на три четверти занятую русской печкой.
- Гэта кухня. На печке спать буду я, а там комната - будзете жить вы.
Не прошло и получаса, как нашу избу стали заполнять знакомые нам уже женщины. Каждая из пришедших подходила к нашей хозяйке и высыпала в тазик, который стоял на скамейке, что - то из бумажного кулечка или из полотняного мешочка, а кто - то просто из фартука. Это была мука. Она была разная: гречневая, серовато - темная, желтая - это гороховая, почти белая - ржаная. Последняя из посетительниц вытянула перед собой руку, на ладошки которой была соль. Она лежала на донышке некогда торговой бумажной пачки, крупная, почти черная,на вес золота довоенная драгоценность.
- У меня все, - тихо сказала она.
Когда все ушли, хозяйка сказала:
- Раницай будем пекти хлеб. Не проспите.
Слово "хлеб" так глубоко засело в наших головах, что спать уже не хотелось. Но измученные гулом самолетов и визгом падающих бомб, мы все - таки уснули. Проснулись рано - и на кухню. Сели на лавку, которая стояла у окна, и стали ждать.
Вошла хозяйка, подошла к дежне, сдернула покрывало, и мы увидели тесто, которое тяжело пыхтело, дышало, выползая из дежни, перетекаясь и обволакивая ее. Женщина ловила его, запихивая на место. Потом зажатыми в кулачки узловатыми суставами пальцев рук месила, месила, месила...Хорошо вымесив и немного подождав, лепила из него колобки, прихлопывая сверху ладонью, громко шлепала на деревянную лопату - и в печь.
Затаив дыхание, мы наблюдали за происходящим и ждали. И вот он, долгожданный, на столе. Смачивая руки водой, хозяйка словно умывала его, ласкала, затем накрыла льняным полотенцем и сказала, глядя на нас:
- Идите, погуляйце. Скоро будем есьци.
Гулять не хотелось, поэтому сидели смирно и ждали. Выйдя из хаты, наша кормилица вернулась с подойником, полным молока. Оказывается, у нее была корова, чудом уцелевшая, которая паслась в ельнике и поила молоком детей всей деревни.
Налив нам по полной кружке, прижав к груди еще не остывшую буханку хлеба, она отрезала ломоть за ломтем и клала возле нас.
Хлеб был замечательный: пышный, черный, дышал теплом и кое - где сверкал золотинками. Эти золотинки соломы мы выковыривали и обещали друг - другу долго хранить их. Но время шло, и золотинки потерялись, но сохранился на всю жизнь вкус теплого, домашнего, согретого людским теплом хлеба...хлеба военного времени.