ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ!
То, о чём я собираюсь поведать в этой главе, стало для меня поистине удивительным открытием.
А суть вот в чём. Описывая события уже очень далёкого 1968 года, я открыл свой курсантский блокнот, нашёл стихи, посвящённые разрыву с Любой и вдруг неожиданно обратил внимание на одно обстоятельство – почти каждое стихотворение завершалось твёрдой уверенностью, что разрыв наш временный, что мы ещё будем вместе, хотя никаких даже самых незначительных надежд на подобный исход событий в то время не было. Ведь она достаточно твёрдо объявила, что будет встречаться с Андреем Коноревым, и просила более не звонить ей.
Да и в стихах моих поначалу довольно твёрдо прозвучало: «Я вырываю из блокнота свои разбитые мечты…»
И вдруг: «Ужель всё кончено? Не верю… Тебя люблю. Секрет ведь в том…» А далее ещё твёрже: «Но не обманет свет предчувствий –
он ярок, радугой манит. Я не ищу твоих сочувствий: в него лишь верю как в гранит, что не рассыпать грозной бурей, палящим не смести огнём…
Сама узнаешь это вскоре… Уж через год осенним днём!»
Откуда же такая уверенность? Почему я писал: «Что ж, до свиданья, дорогая, не говорю тебе «прощай». Измена не навечно, злая нас разлучила. Так и знай!»
Если бы одно-два стихотворения, куда ни шло, а то ведь все, написанные стихи после того, как уже осознал, что Люба встречается с другим, а значит, должна считаться потерянной для меня, были полны уверенностью, что мы с ней будем вместе. И я писал: «Отход – не значит пораженья, он вовсе даже не разгром, а вестник контрнаступленья, как лета вестник первый гром!»
И даже мистическое: «Не лжёт предчувствие поэта…»… «И ты вернёшься – нет сомненья…»
И вот минул год. Я встречался с Танечкой Хоптяной, и наши отношения были безоблачны, хотя и остановились лишь на поцелуях и ласках.
Что подтолкнуло однажды осенью, где-то в октябре, набрать номер телефон той самой красавицы блондинки с голубыми глазами и ногами, которые, как говорили о ней, от ушей растут? Причём, номер телефона набрал в самое неурочное время, днём, когда она должны была быть на работе, а мне предстояло собираться на службу для встречи своего взвода из караула.
И надо же было такому случиться – она буквально, тут же сама подошла к телефону, словно ждала моего звонка. Я представился. Она обрадовалась и проговорила что-то наподобие «шикарно» и «ужасно» одновременно, тем самым на все лады выражая восторг.
Я сразу быка за рога:
– Давай повидаемся. Есть о чём поговорить!
– Шикарно! Только я иду сейчас на работу.
– Прекрасно! Я тебя провожу!
И назначил место встречи, поскольку ещё было немного времени до службы.
Зачем я ей позвонил? Ведь о тех «пророческих» строчках, что привёл выше, я давно забыл. Позвонил, быть может, оправдывая звонок желанием вернуть её, а потом бросить… Словом, взять реванш. Но ведь, возвращая Татьяну и встречаясь с ней, я вовсе не думал о таком повороте событий. Наверное, не думал так и относительно Любы. Не был я мстительным.
Мы встретились у станции метро «Пролетарская», встретились для того лишь, чтобы посмотреть друг на друга. Времени было в обрез – не более получаса. От «Пролетарки» до проходной её Первого часового завода всего несколько минут ходьбы. Но за эти несколько минут снова всё перевернулось во мне, снова всё загорелось огнём. Да и она, видимо, осталась далеко не равнодушной.
Я пришёл в своей новенькой лейтенантской форме, уже в шинели, которая сидела на мне ладно, придавая фигуре стройность, в фуражке, сшитой на заказ. Одним словом, как тогда говорили – «душка-военный».
Посмотрел я на неё, и дух перехватило… Нет, наряд её описать теперь не могу. Но лицо – яркое, волосы – пшеничного цвета… И стройные, красивые ноги, которые не скрывало, а напротив, оттеняло короткое пальто.
Она опять восхищённо повторяла набор слов из «шикарно», «ужасно», из чего я вывел, что ко мне относится определение – «шикарен». Ну, шикарен, так шикарен.
Хотелось поинтересоваться судьбою её отношений с Андреем Коноревым, но что-то сдержало – отложил на потом. Чувствовалось, что она очень довольна встречей и всем видом показывает своё желание возобновить отношения.
Разумеется, тогда я ещё совсем не задумывался о целях своего знакомства, ну там, о женитьбе или даже просто о попытке добиться близости.
Да, она была красива, очень красива…
Пройдут годы и жена отца, которая всегда живо интересовалась увлечениями моей юности, станет беззлобно и необидно передразнивать, напоминая мои слова: «Люба!? Люба – красавица!»
Я ещё встречался с Танечкой, я ещё не отошёл от неё, но что-то надломилось в тот миг, когда увидел эту классическую блондинку с голубыми глазами…
На службу летел, как на крыльях, ведь была обещана новая встреча. Мы даже поцеловались на прощанье на аллейке близ проходной, причём поцеловались в губы…
Я спешил встретить караул, провести разбор службы и прочее, что полагалось по распорядку, ну а потом… Потом ждала встреча с Танечкой. Встреча опять-таки в её дворе, на лавочке… А где было ещё встречаться? Не могу понять, почему мы не ходили в кино, не ходили в театр? Ведь ещё сравнительно недавно я был большим театралом. Приезжая в Москву на каникулы из Калининского суворовского военного училища, я почти ежедневно ходил в какой-то театр. В первый же день каникул подходил к одной билетной кассе – были такие будочки в Москве. Так вот подходил к этакой будочке на Никитских воротах, и кассирша предлагала мне билеты, которые, как говорила, специально приберегала, как постоянному покупателю.
Дефицита билетного в шестидесятые годы не было, билеты стоили совсем не дорого, и я набирал практически на все дни своего отпуска.
Впрочем, не буду окунаться в столь глубокое детство… Теперь удивляюсь, почему не приглашал Танечку ни в театр, ни в кино? Была какая-то причина. Может, ей просто нравилось вот так гулять по Москве, а потом понравилось обниматься и целоваться. Она ведь с тех пор как мы провели с ней две ночи вместе, не препятствовала моим ласкам.
Я даже сейчас не припомню, сколько раз дарил ей цветы? И дарил ли что-то ещё. Отношения были немного странными. Но продлись они ещё некоторое время, быть может месяц, быть может, чуть больше, и могли перейти совершенно в другой ранг… Но об этом в своё время.
До сих пор не могу понять, почему всё-таки позвонил Любе? Ведь она же, по сути, предала меня год назад, а такое не стирается окончательно, такое где-то в дальних уголках души хранится. Причём, хранится, хранится и при иных обстоятельствах, может и выстрелить, вполне может, если сложится соответствующая обстановка. К тому же, среди стихотворений с пророческим настроем на новую встречу, которая соединит нас, было и иного, резкого характера: «Возврата не бывать к былому, не воротить былое вспять. Ушла однажды ты к другому – в грядущем можешь вновь предать!»
Нет, о стихах годичной давности я и не вспоминал. Это сейчас пишу и думаю, пишу и вспоминаю, пишу и размышляю…
Самое удивительное, что более таких вот пророческих выкладок в стихах я не делал, хотя стихи посвящал многим представительницам прекрасного пола. А тогда ведь сбылось и первое поэтическое пророчество, да и второе, в конце концов, тоже – это относительно предательства. Впрочем, это тема последующих глав…
А нужно ли с такой откровенностью раскрывать свою душу? Я вспоминаю переписку со своей знакомой, Ольгой Водолеевой, весьма и весьма продвинутой в том новом, что входит теперь в жизнь, что уже висит в воздухе, что окутывает каждого мыслящего человека чем-то особенным, необходимым, важным. Она писала, отвечая на какие-то мои вопросы:
«На Исповедь не каждый способен. Я бы никогда не написала. И это уже бессмысленно, так как после Перехода все смогут узнать обо всех всё, что захотят. Вот почему надо учиться контролировать мысли».
Это предмет для диалога, даже для спора. Кому-то теперь кажется, что о любви уже писать поздно. Впереди ждут такие события! Я же полагал, что поздно писать не о любви вообще, а о любви, характерной для третьего измерения. А уж если писать, то оценивать её и объяснять поступки с точки зрения того, чему нас учат «Откровения людям Нового Века».
Я включил компьютер, вышел на электронную почту, задал вопрос:
«Вы однажды писали, что возможно, всё уже создано, и мы только подключаемся к уже написанному. А если не всё?
Ответ был следующим:
«Вероятно, получаем какой-то импульс, образ и развиваем их, добавляя своё. В поэзии – ритм. Я, например, никакого ритма никогда сознательно не выбираю. Он приходит с первой строчкой. Но сколько даётся, а сколько вносится своего не известно. Ахматова как-то на похвалу: «И как Вам это удаётся»? – ответила: «Что ж не писать, если диктуют».
Я добивался прямого ответа:
И всё же: книги о любви нужны?
И получил его:
«Наша любовь только в третьем измерении в таком виде ценится. Эта любовь корыстная, условная. Я тебя люблю, значит и ты должен (должна) меня любить. А если нет, сами знаете, что дальше происходит. Вариантов немного. Начиная с пятого измерения любовь другая, без страсти, ревности. Нам её трудно пока осознать. А высшая Божественная Любовь – это любовь ко всему сущему. Мы до неё ещё не доросли. Поэтому всё, что написано в нашем мире о любви, будет восприниматься, как проявление незрелого сознания. Это будет интересно исследователям-психологам, историкам, изучающим нашу эпоху. А как опыт для сравнения со своим – только для других миров с третьей плотностью».
Я не сдавался:
«Да если бы ничего не нужно было, разве бы Создатель попустил траты стольких сил на Творчество? Нет, всё, всё, всё, что создано силами Света – есть достояние Вселенной».
И снова ответ весьма уклончивый:
«Творчеством приобщаешься к Богу. Это, кто-то из великих русских философов сказал. А ещё известно, что Творчество нам оставили тёмные, отняв ВСЁ остальное, т.е. возможности Богов».
Я парировал:
«Но ведь Творчество – редкость. Значит тем, кому не оставили Творчества, не оставили ничего? Тёмные, вероятно, «своих» опекают, то есть тех, кто всё извращает и запутывает».
И всё же мне постепенно удалось в чём-то убедить словами:
«Значит, именно о такой любви надо писать, которая без слабых мест – без ревности, без эгоизма. Встречается ведь такая любовь!»
Мне ответили:
«Пока мы живём в третьем измерении, писать надо о том, что происходит именно в нём. Конечно, и у нас встречается Любовь без корысти, и эгоизм многие победили в себе. Раз есть такие случаи, то и писать о них надо. Самое ценное для иных миров – это то, что мы напишем о своём мире, находясь в нём. Ну, и, конечно, это нужно для современников. Вашу книгу ещё успеют прочитать до 2012. И каждый как-то её в себя впитает, и снова пойдёт цепочка причин и следствий, которые проследить невозможно».
Эта переписка была в 2011 году. Тогда многим казалось, что после 21.12.12 всё резко изменится. Так казалось не случайно, ведь даже те люди, которые верили тому, что говорится в «Откровениях людям Нового века», читали эти Откровения более чем невнимательно, упуская совершенно ясные пояснения, как будет осуществляться Квантовый переход и в чём его суть. Впрочем, я опять отвлёкся, хотя, быть может, и оправдано, ведь всякие размышления о необходимости Творчества могли привести к вредным результатам, заставить бросить работу и ждать светлого будущего. А ведь это будущее людям заповедано творить самим!..
Наверное, настала пора обратиться к размышлениям о Подсказке Создателя, о поиске своей Второй Половины, хотя об этом уже не раз вели дискуссии.
Но почему у меня не сложилось в любви всё раз и навсегда? Этот вопрос волнует до сих пор. Он волнует настолько, что я назвал первую главу исповеди «Подсказкой Создателя».
А потом было знакомство с любой, которую «стащили» у меня мои же однокашники в свою компанию. Кстати, один из участников «утаскивания», Миша Сомов, когда встретились уже фактически в новом веке, даже извиняться стал за те фокусы. Его другу, Андрею Конореву, которому вроде как её предназначали, и который был из дипломатической семьи, она не подходила.
Он просто так немного с ней пообщался, даже без поцелуев. Теперь уж ни Конорева, ни Сомова нет... Ушли. Странно, что так вот история и окончилась.
Осталось ещё раз задуматься, а что же было бы, если бы не помешал муж Татьяниной подруги, которая дала нам ключи от своей квартиры? Я почти уверен, что непременно в тот вечер с Танечкой у нас было бы всё… И я бы женился на Танечке. Но тогда бы и служебный, и жизненный мой путь мог оказаться иным.
А встречи с Танечкой и после того продолжались, хотя погода всё менее благоприятствовала им. Мы так и не научились проводить время иначе, как за любовными утехами, нам нравилось это взаимное истязание, хотя оба ещё и не слишком ощущали этого истязания, ибо страсть рождается только после непосредственного знакомства с нею… Ни я, ни Танечка знакомы с нею не были.
Я постепенно врастал в службу, хотя было это и не слишком просто. Бригада охраны – соединение особое, и порядки в нём отличны от порядков в линейных частях, которых, впрочем, к тому времени я изучить не успел, поскольку в линейных частях был лишь однажды – на месячной стажировке в 18-й гвардейской Инстербургской мотострелковой дивизии, которая дислоцировалась в Черняховске, в Прибалтике.
Первые месяцы службы вновь прибывших офицеров в караулы не ставили – готовили к ним со всею тщательностью. Но вот эти месяцы прошли, и теперь предстояло нести службу начальником караула по установленному графику, а, следовательно, и времени оставалось для встреч поменьше.
Встречи с Татьяной достигли кульминации в своём развитии. Осень вступала в свои права. Заметно холодало, и посиделки во дворе становились всё более проблематичными.
А что ещё мог предпринять тогда я – лейтенант, совсем ещё молодой человек с неизжитой «робостью юного осла»?
Впрочем… Удивительно то, что Провидение словно отводило меня от этой милой девочки, скромной, благочестивой, доверчивой… Словом, обладающей всеми достоинствами, кроме одного – от неё независящего… Да, со здоровьем у неё не ладилось, и, женись я на ней, быть может прошёл бы в жизни испытания, совершенно отличные от тех, которые прошёл. Но я так и не решился на этот шаг, так и не сделал предложения.
Я не ощущал состояния раздвоенности, возобновив отношения с Любой и не прекратив их с Танечкой. Наверное, это было потому, что всё же относился и к той, и к другой несколько настороженно. Так уж получилось, что и Люба в своё время, почти год назад, и Танечка, совсем недавно, летом, нанесли мне душевные травмы, которые хоть, казалось бы, и забылись, но не выветрились полностью.
Как там в письме Ольги Водолеевой?
«Наша любовь только в третьем измерении в таком виде ценится. Эта любовь корыстная, условная. Я тебя люблю, значит, и ты должен (должна) меня любить. А если нет, сами знаете, что дальше происходит. Вариантов немного. Начиная с пятого измерения любовь другая, без страсти, ревности. Нам её трудно пока осознать. А высшая Божественная Любовь, любовь ко всему сущему. Мы до неё ещё не доросли».
Теперь не доросли, а тогда, в конце шестидесятых, и подавно. Но только, в чём корысть? В чём корысть любви к Танечке?
Я задумался над этим, и к стыду своему понял: корысть есть. Обыкновенная, самая обыкновенная… Я хотел добиться от Танечки близости. Это желание с одной стороны достойно порицания, особенно в то время казалось, что достойно. Но не в курсантской и не в офицерской среде. Что там ещё мне писали об этом: «…а если нет, сами знаете, что дальше будет…» А что будет? Разрыв? Он был предрешён? Но он был предрешён не мною, ведь едва стал встречаться с Любой, как появились все возможности для близости…
Почти месяц я был фактически один дома на Покровском бульваре, потому что бабушку положили в больницу. И ведь ещё не расстался в то время с Танечкой. Но наступал кульминационный момент. Однажды перед завершением рабочего дня я сидел в канцелярии роты вместе с Сашкой Новиковым, готовясь к свиданию: на одной проходной ждала Любу, на другую внезапно пришла Таня. Не специально, просто сначала позвонила Люба и сказала, что встретит меня после службы на первой проходной. А через некоторое время мне передали, что звонила Танечка и сообщила, что приедет на тыльную проходную. И вот в тот вечер сидел и думал, в какую идти сторону? Сашка помогал советами. В тот вечер я ещё был совершенно свободен в выборе, ведь он был ещё до ноябрьских праздников, которые определили всё…
Наконец, я принял решение… Пошёл к Любе. Танечку же отправился предупредить мой приятель о том, что меня, якобы, срочно отправили подменять кого-то в карауле. Вскоре после того случая мне позвонила Танечка. Я был на Покровке один. Она спросила:
– Колька, скажи честно, ты больше не любишь меня?
Да, я был один. Мне было достаточно придумать, почему долго не звонил, да и пригласить её… Она бы приехала, безусловно, приехала. Ну и…
Однако я уже не мог так поступить. Это было бесчестно. И я сказал:
– Ты понимаешь, ты извини, как бы тебе объяснить…
– Нет, нет, ничего не надо, – скороговоркой прошептала она, видимо, сдерживая слёзы. – Извини.
И продолжились встречи с Любой…
Совсем недолго мы встречались просто так. Однажды засиделся я у неё допоздна. Кажется, это было в праздник 7 ноября. Отметили с её родителями чин по чину, а потом удалились в её комнатку. Она была сразу за проходной комнатой старшей Любиной сестры, в которой та, уже разведённая, жила с ребёнком. Отец у них был строгих правил – коли развелась, живи в проходной. Родители же жили в отдельной и отдалённой коридором комнате. Квартира большая, благоустроенная не хуже, чем в высотке у моей бабушки.
Помню, в углу комнаты стоял, наискосок журнальный столик с радиолой. По бокам – два кресла. В одном из этих кресел год назад Люба просидела у меня на руках до самого утра. И теперь сидела, и теперь целовались, а потому вдруг я решился задать вопрос, волновавший меня. Почему решился? Бродили всякие мысли, даже загадал – если девица она, женюсь, ну а уж ко ли нет, то хотя бы решу, наконец, свою насущную задачу… Ведь, если не девица, что ей терять?! Но уже никаких женитьб, ведь год назад она была ещё девушкой… Но что принёс год?
Осторожно подбирая слова, смущаясь, я спросил, были ли у неё близкие отношения с кем либо… Завуалированном спросил, но всё же понятно. Побуждало задать такой вопрос её поведение. Она вела себя более расковано, чем год назад, томно принимала ласки, ну, словом, как опытная соблазнительница.
Спросил. Она потупилась. Процедила сквозь зубы с большим трудом что-то не совсем членораздельное. Потом заговорила яснее:
– Помнишь, я тебе рассказывала, что встречалась с одним парнем…
Да, она упоминала, что был у неё ухажёр, причём, даже кто-то из её родителей не удержался и сказал, что, познакомившись с ней – она была роста высокого – набил на ботинки не только каблуки, но и подошвы, чтоб выше казаться.
Я слушал молча. Она снова что-то пролепетала, хотя уже было ясно, какой ответ можно ждать…
– Однажды мы остались у его тётки, ну и она нас положила вместе…
Вот она корысть, о которой говорила в письме Ольга Водолеева. Нет, я не ушёл, красиво хлопнув дверью. Появилось какое-то ожесточение. Я сказал полушёпотом, но твёрдым полушёпотом:
– Тогда давай! – и потянул её к небольшой тахте.
Она нисколько не сопротивлялась. Напротив, проговорила:
– Мне, наверное, надо немного раздеться.
Я промолчал, а она стала освобождаться от каких-то своих многочисленных одежд, которые не успела ещё снять после прогулки. Причём, освобождалась только ниже пояса. Она не сняла ни блузки, ни кофточки и села на край тахты. Я последовал её примеру. То есть тоже не трогал ничего выше пояса. Китель был снят заранее.
Я приблизился к ней, неумело навалился на неё, и всё получилось как-то само собой – мой истомлённый орган сам нашёл предназначенный для него путь. «Робость юного осла» пропала, но умения не появилось. Я решительно рванулся вперёд, и услышал, как она приглушённо воскликнула: «Ой, больно! Больно!»
На это я не обратил внимания. Я сделал своё дело столь неожиданно для себя – ещё полчаса назад и не предполагал, что это может случиться. Но случилось… И случилось как-то обыденно, неосознанно… Разумеется, лишь одно я учёл – постарался сделать так, чтобы не было известных последствий.
Я встал, она быстро надела то, что было спущено к щиколоткам ног. Мы были смущены и не знали как вести себя. Время было уже очень позднее, а если точнее, то раннее – в квартире все спали, иначе бы мы вряд ли решились на такое действо.
Осторожно пробрались к выходу, я оделся, и мы долго целовались в прихожей. Я постепенно осознавал, что произошло. Что же касается Любы, не знаю. Тогда об этом не думал, да и о чём было думать, если она, как сама сказала, уже бывала в таких ситуациях.
А между тем, поздний час уже перешёл в ранний, и я мог рассчитывать на первый автобус, на котором доехать либо до метро «Щербаковская», либо до Сретенки, откуда до дома совсем близко.
Только на улице я вдруг осознал и ощутил необыкновенную радость. Свершилось. Наконец-то я познал то, о чём ежедневно слышал от товарищей в училище, а теперь – в офицерском кругу в бригаде. Не нужно строго судить ни курсантов, ни офицеров за такие разговоры. Молодость – это первое. Желание испытать то, о чём говорят, как о высшем наслаждении. Ну и, конечно, этот шаг превращает юношу в мужчину. А я уж два с лишним месяца командовал взводом, а был, по сути, юнцом. Многие солдаты мои давно прошли всё это – служили в то время ещё три года. Правда уже было подготовлено положение, и переход на двухлетний срок службы свершился как раз в те годы.
Я не шёл, а, казалось, парил по воздуху. И одно желание было: повторить, повторить всё то, что случилось с Любой, хотя по сути вся прелесть случившегося ещё не полностью отложилась в сознании. В те минуты я совсем не думал о том деликатном моменте, который не мог не взволновать позднее. Я ещё не улавливал понимание того, что пришло позднее: она у меня – первая, я у неё – нет…
Много загадочного было в том моём первом опыте – в её признании, что всё у неё уже было, в её поведении… Но тогда я не обратил внимания на многие детали, поскольку она прямо и честно сказала о себе такое, в чём стараются не признаваться, что стараются скрыть.
Когда мы встретились второй раз?
Кажется, очень скоро. Мой сослуживец Сашка Новиков уже получил квартиру, поскольку был назначен в бригаду из Ленинградского ВОКУ и в Москве площади не имел. В бригаду же по традиции брали только кремлёвцев и выпускников Ленинградского ВОКУ.
Мы пришли к нему, он оставил нас одних, ну и мы совершили всё уже в более нормальной обстановке. А через несколько дней она зашла ко мне перед работой. Я доделывал ротную стенгазету – вот такие бывали поручения командиру взвода. Она зашла на минутку, была в синем пальто с воротником, в сапожках и белых плетёных чулках. Она не раздевалась, потому что одеться в шинель должен был я, чтобы идти провожать. Но я смеясь и играя, повалил её на кровать, распахнул пальто, слегка поднял юбку и… теперь-то уж знал, как вести себя, когда передо мной не колготки, а чулки… Всё получилось весело и быстро… Она не сопротивлялась, но и не проявляла особой страсти. Скорее, ей всё это было и ново, и интересно, и даже чуточку забавно. На это указывало то, что она была в отличном настроении, немножечко возбуждена, улыбалась и даже иногда смеялась радостным грудным смехом.
Мы перешли рубикон. Преград не оставалось. Почему бы и нет…
Она ещё не понимала всей прелести близости, но нельзя сказать, что это ей не нравилось.
Надо же… пока встречался с Танечкой, никаких возможностей не представлялось. Вполне понятно, что если бы не с Танечкой, а с Любой мы попали в квартиру в Высотке на двое суток, там бы сложилось всё по-иному.
Но весь сентябрь, часть октября, пока мы встречались с Танечкой, мне и в голову не приходило попросить ключ у Сашки Новикова, с которым мы сдружились сразу. Он уже отслужил в бригаде год, а потому помогал мне осваиваться.
Мало того, мою бабушку, у которой я жил на Покровке, где собственно и родился, точнее, куда был доставлен из Таганского роддома, так вот мою бабушку положили в больницу старых большевиков, когда я уже сделал выбор в пользу Любы. Если бы не начал встречаться с Любой, конечно, мы бы рано или поздно оказались там с Танечкой.
С Любой же сразу началось то, что не могло не привести к женитьбе. Теперь мы выходные проводили на Покровке.
Постепенно мы стали осознавать близость и искали какие-то свои приёмы способы… Учились ласкам. Учились сами – никаких учителей не было. Ни книг, ни телевизионных передач. Разве только болтовня в офицерской среде.
Это теперь кажется, что всё знаем, и всё умеем. А в ту пору приходили домой на Покровку, бросались друг другу в объятия, раздевались и…
Однажды в субботу нам очень не хотелось расставаться, поскольку в воскресенье у меня был выходной. Мы увлеклись. Выходили только в магазин, чтобы купить что-то. Купили, помнится, рыбные палочки и шутили по этому поводу.
Но время шло, перевалило за полночь, и тут зазвонил телефон… Звонил её отец. Она сказала, что у меня в гостях. Он требовал, чтобы немедленно ехала домой. Она положила трубку. Телефон звонил непрерывно, а раньше отключить его, вынув из розетки, было нельзя. Предстояло раскрутить шурупы и отсоединить провода. Телефон звонил так долго, что пришлось снова его взять. Я шепнул: «Скажи, что не можешь так больше, что остаёшься у меня». Понимал, что таким советом беру на себя ответственность.
Она повторила дословно. До сих пор помню её голос, её интонацию… С надрывом так сказала…
– Я не могу, не могу так больше… Я остаюсь.
После этого мы накрыли телефон всем, чем могли, чтоб не раздражал, и продолжили свои упражнения.
Настало утро. Мы не прекращали своих утех. Перевалило за полдень… Дело шло к вечеру. Вполне понятно, что одной ей идти домой было уже нельзя. Трудно предположить, чем всё могло окончиться.
Делал ли я ей предложение? Даже не помню этого момента. Помню другой момент. Мы пришли под вечер, и я с порога сказал, что прошу уделить время для серьёзного разговора.
Сели на кухне у большого стола. Кухня в метростроевских квартирах, была необъятной по тем меркам.
Какие слова я употреблял? Чопорные? Официальные? Пожалуй, нет. Просто сказал:
– Мы с Любой решили пожениться…
Родители ждали этого. Не возражали, не говорили всяких глупых слов, а сразу одобрили наше решение – как же иначе, ведь им всё было понятно. Понятно, что между нами уже существуют отношения, которые в то время до свадьбы всё-таки порицались. И если не везде, то, во всяком случае, в таких семьях порицались точно.
А потом мы подали заявление в том самом Дворце Бракосочетания, его звали «Грибоедовским», где на третьем курсе я подавал заявление с Лидой.
Никто этого не вспомнил, а пометка дворца осталась на военном билете – теперь же у меня было удостоверение личности офицера.
Нельзя сказать, что после этого Любе дали полную волю, но всё же контролировали не так. Я как-то оставался ночевать у неё. Положили меня в её комнатке, и она обещала ночью прийти. Но я ждал, ждал, а её нет. Когда квартира затихла, я почти ползком добрался до широкой тахты, на которой она спала с сестрой… И вот незадача – она оказалась у стенки. Долго я примерялся, прежде чем дотянулся до неё и разбудил… И сразу назад, в маленькую крепость. Она пришла и… Не будем уточнять.
Оставались мы и на Покровке даже после возвращения бабушки из больницы. Я случайно услышал, как она говорила кому-то по телефону:
– Да я их кладу уже как мужа с женой…
Итак, почти месяц я был фактически один на Покровке…
Я служил, набирался опыта в командовании. Но то было само по себе, а личная жизнь – сама по себе.
Но сейчас речь не о службе.
Ольга Водолеева отметила, что все, «что написано в нашем мире о любви, будет восприниматься, как проявление незрелого сознания. Это будет интересно исследователям-психологам, историкам, изучающим нашу эпоху. А как опыт для сравнения со своим – только для других миров с третьей плотностью».
Если это так, то писать необходимо с полным откровением, иначе какое уж там изучение эпохи? Вот сейчас делают фильмы о советском времени. Для чего? Фильмов о том времени достаточно. И они вполне отражают действительность, хотя, конечно, какие-то острые края и сглаживают, но сглаживают именно то, что и не нужно показывать. Фильмы, которые о советском времени делают сегодня, безобразны, лживы и омерзительны. Там выпячено то, что не было характерным, то, что, если и не показывалось, то лишь потому, что не являлось отражением того периода.
Теперь же пишут с нынешних позиций и ничего не получается, поскольку невозможно в злобе писать правду. В своей ненависти к советскому прошлому писаки демократического толка забывают, что сами до сих пор ещё пользуются очень многими достижениями советского периода – электростанциями, железными дорогами, самолётами… Всего и не перечислишь. Поругивают советскую власть. За что? Наверное, за то, что не построила вечные здания, и те постепенно стали разрушаться, что не построила вечные суда, и те периодически стали тонуть, что не построила вечные самолёты… А человеческие отношения?! Разве они стали лучше и чище в массе своей?!
Что можно сказать о воспоминаниях, которые я пишу? Только одно – нельзя ничего лакировать. Необходимо быть предельно правдивым, о чём и говорил Константин Паустовский в «Повести о жизни». Не получается, значит, брось, не пиши. Займись другими темами – вон их сколько. А исповедь требует многого, очень многого. В известной степени, она требует и мужества!
Каждому в воспоминаниях хочется выглядеть чистеньким, беленьким, незапятнанным. Все вокруг ошибались, их ошибки приводили к тому, что приходилось и автору воспоминаний иногда совершать неверные действия. Но разве это так?
Вот и я думаю… Правильно ли поступил с Танечкой? Да, безусловно, можно вспомнить июль, когда метался, сгорая от любви и ревности, когда хотел всеми силами вернуть её, увлёкшуюся другим…
Стоп. А что было несколько раньше с подругой детства? Приехал… Вклинился в её отношения с её одноклассником – отношения ещё непорочные и чистые. Влюбился и добился ответных чувств. Переписывался два месяца, причём письма шли потоком, ибо не получив ещё ответа на первое, я посылал второе, третье… И она также делала… И в письмах такие слова: «Твоя, пойми же, твоя Наташа!»
А потом сам же и разорвал отношения. Забегая вперёд, скажу: она снова стала встречаться с тем своим одноклассником, и вышла, в конце концов, за него замуж. Вышла, родила дочку, а через некоторое время развелась. Не привели ли к разводу воспоминания её одноклассника, ставшего мужем, о том моём приезде, о том, как она довольно резко и твёрдо объявила ему, что прекращает с ним отношения, потому что полюбила друга своего детства Колюшу – так называла она меня.
Мне это неведомо, но я не могу этого исключить. Ведь со мной такое в жизни случалось, и об этом речь впереди…
Да, конечно, Танечка оступилась, отступаясь от меня. Но на это можно взглянуть по-разному. Она ведь никаких действий, невозвратных, подобно Любе, не совершала. Она сохранила свою чистоту, которой дорожила. Конечно, мне было обидно, что она меня вроде как бы предала. Но, с другой стороны, разве предала? Ведь я ж сам хотел разорвать с ней отношения и встретился, чтобы объявить об этом. Ведь ничего уж такого особенного нас с нею не сближало… Можно рассудить так. Но можно и иначе. Встречались, говорили о любви, даже письма сохранились – тёплые, нежные письма. А потому вдруг такой удар! Полюбила другого… Так ведь даже не полюбила она его, потому и быстро вернулась в мои объятия.
Молодость, молодость! Сколько раз молодость принимала за любовь влюблённость!
И вот настал час расстаться со свободой. Всё происходило как во сне, причём сон этот подчинялся какому-то словно бы заранее продуманному сценарию. Шла подготовка к свадьбе, но она меня не занимала – всё это осуществляли родители, причём, в большей степени родители невесты, поскольку мой отец был совершенно равнодушен к тому, женюсь я или не женюсь. В данном случае заинтересованной стороной выступали родители Любы.
Отец не был против, но и не был за. Он сетовал на то, что я не пожелал думать о будущем, о карьере, а погнался за красотой, только ведь за красотой… Сам же я, погнавшись за красотой, окунулся в удивительный неведомый прежде мир удовольствий и теперь не мог оторваться от этого мира. Да, прав философ, заявивший, что зачастую брак является продолжением «холостых удовольствий». Именно этим для некоторых он и привлекателен.
Ну что же, близость к женщине – дело весьма и весьма привлекательное. Я утонул в этой близости по уши, и меня уже мало интересовало что-либо иное. Ещё недавно я был весьма перспективным женихом, и отец надеялся, что распоряжусь своей свободой более рационально. Конечно, можно за это осуждать, но совсем ли правильно это будет? Люди старшего поколения, прошедшие горнила жизни и, порой, так и не встретившие истинной любви, начинают с годами думать, что и нет её – этой любви. А раз так, то зачем же при женитьбе бросаться в омут головой? Можно прикинуть, что это даст?
Как-то вскоре после выпуска, ещё до возобновления отношений с Любой, но в разгар отношений с Танечкой, отец взял меня с собой в гости к одному высокопоставленному генералу. Пояснил коротко, что тот генерал-лейтенант занимает высокую должность в Военной академии имени Фрунзе. А эта академия как раз по моему профилю. Если думать о продвижении по службе, её нужно оканчивать обязательно.
В гости же генерал пригласил моего отца для разговора по весьма деликатному делу. Ему нужна была помощь в устройстве племянницы в пединститут. А как раз в том институте проректором был друг моего отца. Может показаться удивительным… Неужели сам генерал, работавший в высшей школе, правда военной, не мог найти контакт с гражданским вузом? В том то и дело, что в конце шестидесятых ещё не мог. Далеко не всё решалось по блату, впоследствии принятому, кое-что легче было решить просто по дружбе.
Я поехал, конечно же, в военной форме, что произвело доброе впечатление на генерала и его супругу. Девушка тоже присутствовала при сём мероприятии, представлявшем собою ужин. Сидела напротив меня, но впечатления не произвела.
За разговором выяснилось, что не только дядя этой девушки в высоком чине состоит. Отец её, тоже генерал-лейтенант, командует армией в Группе Советских Войск в Германии, то есть в ГСВГ.
Всё как будто было решено положительно. Отец позвонил своему приятелю и договорился о встрече. Генерал, генеральша и племянница вышли провожать, долго ещё разговаривали возле машины, которая в то время поражала всех. Не так уж много иномарок было во владении советских граждан. Познакомились генерал и писатель, как оказалось, именно почве машин – через мастера, у которого и тот и другой ремонтировали свои автомобили – мастерских, подобных нынешним и почему-то названных на западный лад сервисами, не было. Хороших мастеров тоже было совсем немного.
Я понравился всем – и генералу, и генеральше, которая намекнула, что вот, мол, какая ответственность легла на их плечи, молодая девушка, а даже в кино не с кем ей сходить или там в театр. Отец сразу кивнул на меня – вот и кавалер. Я промолчал. Стоял в сторонке и разговаривал с девушкой – так, ни о чём. Я и ей, видимо, понравился, поскольку через некоторое время последовало приглашение на её день рождения.
Отец настаивал, чтобы я пошёл, но я ни в какую.
Конечно, шли вход обычные убеждения о том, что «с лица не воду пить» и так далее. Сказал и о том, что генерал намекнул: если всё сложится, лейтенант недолго будет в лейтенантах ходить… Взвод, рота, батальон, а затем академия, после которой полк и так далее. Всё это в осуществимо… Недаром тогда ходил анекдот: «Может ли стать генералом сын полковника?» Ответ: «Нет, потому что у генерала есть свой сын (прибавим – зять)».
Пойти на день рождения, значит сделать шаг, за который надо отвечать. Ведь всё это будет воспринято определённым образом. В этаких ситуациях всё может произойти достаточно быстро. Не успеешь оглянуться, а вот он уж хомут-то на шее… Мне не то чтобы уж очень хотелось, чтобы жена была обязательно очень красивой… Но всё же приятно, когда рядом общепризнанная красавица.
Пройдут годы, вспомню я не раз тот эпизод и подумаю: ну и что я выбрал? Женитьба на красавице Любе закончилась разводом. А тут ведь могло всё сложиться иначе – карьерный взлёт, генеральские погоны… Пожалел ли о том своём отказе от карьерной женитьбы? Нет, не пожалел… Такая женитьба, безусловно, далеко увела бы от литературного творчества – поставила бы меня на первый порог лестницы, по которой обычно карабкаются, обивая ноги и сдирая пальцы на руках, пока сил хватает. Ну выше, ещё выше, ну ещё капельку… Ещё бы одну звезду на погоны, потом ещё… А тут помощь необыкновенная – целых два генерала, да не каких то!..
Очень немногим доводится достичь тех высот и тех звёзд, которые незыблемо поднимают на недосягаемые высоты и держат там пожизненно. Большинство же в определённое время становятся всеми забытыми генералами в отставке, не сильно отличающими от полковников в отставке. И все потуги напрасны…
Другое дело Творчество. Да, кажется, и звёзд с неба не нахватал, и на погонах звёзды не генеральские, да ведь писатели в запас не уходят, не уходят и в отставку… Книги же держат их на определённых высотах, порою, крепче, чем погоны с большими звёздами. Ну а если уж что-то серьёзное за плечами, то и потомки отдадут должное. Многих ли мы знаем генералов минувших веков? Только самых-самых! А писателей! Писателей знаем всех. Имеются в виду, конечно, читатели культурного слоя общества. Есть и такие особи, что ни военных деятелей, ни писателей, да и вообще никого не знают. Недавно показали по телевизору двух соискателей не то аспирантуры, не то учёных званий, которые демонстрировали знания литературы на уровне дошколят, а то и ясельного возраста. Вопросы были простейшими. Некий молодой человек «угадал», что Пушкин убит на дуэли Дантесом. А когда спросили о дуэли Лермонтова, он заявил, что, мол, разыгрываете меня – Лермонтова не убивали на дуэли!!!
Но я снова отвлёкся…
Девушка, с которой меня познакомили в генеральской семье, была очень начитана и грамотна – недаром собиралась в пединститут. По крайней мере, в этом она превосходила мою невесту, да превосходила ещё и своею чистотой. И если я и сожалел немного о том своём шаге, то именно по этой причине.
Может возникнуть вопрос, а как же Тюри, как же объяснения, как же предложение руки и сердца?
Да никак. Контакты невозможны… Никаких известий нет. А я оказался в непростой части, на меня даже был оформлен допуск к секретным делам и документам! Какие же теперь контакты с иностранкой? Слава Богу, я был избавлен от необходимости докладывать о летнем знакомстве, и в графе соответствующей написал «не был знаком», «контактов не имел».
В середине января отгремела, отшумела свадьба. Нужны ли подробности? Да уж какие там подробности. Впервые задумался я о том, что делаю, когда ожидал в Грибоедовском дворце вызова «на ковёр» в соответствующий зал. В зале «ожидания» было открыто окно, потому что день 15 января 1970 годы выдался очень тёплым. И тогда мелькнула шальная мысль – прыгнуть в окно, благо не так уж и высоко, и убежать!
Не прыгнул, не убежал. Жизнь шла по протоколу. Как можно отклониться? Нет, не из опасений каких-то. Я даже не задумывался о реакции на подобный шаг со стороны определённых инстанций – да и не надо было думать, ибо нормы поведения были в крови у каждого. Как это сбежать?
Но почему же мелькнула такая мысль? Или невеста разонравилась? Нет, не разонравилась… Спустя полчаса я на руках выхватил её из машины и донёс до квартиры, благо была она на втором этаже. Как знать, может и выше бы сил хватило донести – тогда я был парень, хоть куда.
У меня тогда в шутку спрашивали, мол, а если бы этаж был пятый или, скажем, десятый! Я тоже в шутку отвечал, что и туда бы донёс.
Ну а дальше – дальше застолье, поцелуи под дружное «горько», танцы… И ночь… Э-эх… Сломались традиции, давно сломались… Всё реже были случаи, когда ночи после свадьбы действительно были первыми. А тут уж четыре недели беременности у невесты. Конечно, ещё нет особых ограничений в «продолжении холостых удовольствий», даже спокойнее – уже не надо предпринимать всякие предосторожности. Но что изменилось? Где новизна? Где прелесть первого прикосновения? Где, наконец, «робость юного осла»? Отдавал ли я себе отчёт во всём этом? В полной мере нет, а может, и вовсе не задумывался, поскольку впервые нам не только не нужно было искать место, где предаться удовольствиям, а напротив, всё было создано для того, чтобы никто не мешал этому.
И всё-таки запомнилась та ночь – запомнилось хотя бы одною новизной… В порыве страсти, я позволил себе такое, что не позволял прежде, и восторженный шёпот молодой жены был наградою… «Об этом даже… не может мечтать!» Воскликнула она, произнося имя женщины, которой всегда восхищалась.
Гуляли, как и принято было в то время, не несколько часов в ресторане, а два или три дня дома, при полном стечение гостей, которые приходили и на следующий, и через следующий день.
А дальше? Что дальше?
Не пора ли вспомнить Константина Симонова:
«Все романы на свадьбах кончают недаром,
Потому что не знают, что делать с героем потом…»
А что делать? Жизнь текла, текла и служба. «На дворе январь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный!» Точное определение… Правда меня выпихнули в отпуск не в январе, а в феврале.
В первый день отпуска отправился гулять по району. Жена была на работе – до декретного отпуска ещё далеко. Прошёл вдоль полотна железной дороги, потом по улице, которая была знакома не только поездками к Любе. Когда-то я проезжал по ней и дальше. Тогда ещё суворовцем встречался с Инной Комаровой… Той самой, которой в начале 1969 года писал акростихи.
Дошёл до автобусного круга, где когда-то расставался с нею, поскольку дом её был совсем рядом. Может, встретить случайно хотел? Да, нет – поздно встречать. Я, конечно, вспомнил те свои походы…
Во времена учебы в суворовском училище не так уж часты приятные встречи с особами прекрасного пола. Мы были с Инной в Музыкальном театре Немировича-Данченко. Возвращались пешком по Кузнецкому мосту до остановки автобуса, который прямым маршрутом доставлял к её дому. Был тёплый вечер, лёгкий, мягкий снег падал на тротуары, на дороги, на которых оставляли следы редкие в ту пору машины. И так было хорошо идти с этой миленькой девочкой, что хотелось, чтобы никогда не заканчивался путь до остановки.
Но всё это было эпизодом, может одним, может двумя-тремя. Ведь я учился в Калининском суворовском училище, а она – в обычной школе, где достаточно было ребят, достаточно поклонников.
Я часто задумывался, а не казарма ли наложила такой отпечаток – ведь не было одноклассниц, не успевал заводить отношения и с соседками, кроме одной, которая чуть не сделалась женой.
Да, всё было позади, и хотя мне едва исполнился 21 год, я вдруг почувствовал, что и жизнь позади. Не то чтобы разочаровался в жене – «продолжение холостых удовольствий» всё ещё имело определяющее значение, но было жалко чего-то не прожитого и не пережитого, чего-то такого, в чём меня словно обделили.
Да, наслаждение телом красивой жены всё ещё не наскучило. Да и не может этакое наскучить быстро. Однако, чуточку обидно было, что так вот всё вышло – она у меня первая, а я у неё – второй…
Не будем ёрничать по поводу слова «второй», вспоминая песню Алегровой. Прошедшие годы и приобретённый опыт, в конце концов, позволили усомниться в том, что я не был первым. Ведь в тот самый первый вечер нашей близости мы ещё не могли разглагольствовать на эти темы со всею откровенностью. Она поведала о той ночи, когда её положили спать с парнем, но лишь много позже призналась, что ничего тогда особенного не почувствовала. Только он хотел что-то сделать, как она, ощутив боль, резко оттолкнула его…
Но это признание было сделано уже тогда, когда ничего поправить в наших отношениях, стремительно разрушавшихся, было невозможно.
А ведь если разобраться, то безгласные, мысленные мои упрёки (вслух я никогда их не заявлял) оказались не совсем справедливыми. Если положить на весы те наши маленькие, безгрешные грехи, то неизвестно ещё, которая бы чаша перетянула – та, на которой были две наших жарких ночи с Танечкой, или что-то там неясное, что случилось у Любы?!
Но мы были слишком молоды и застенчивы, чтобы мусолить эти скользкие темы. Так и запало мне в душу: она у меня первая, а я у неё нет…
Тогда я и понятие не имел о Законах РИТА – Законах чистоты Расы и крови. Они были открыты ещё в девятнадцатом веке и тут же строго засекречены, ибо при широкой огласке могли нанести сильнейший удар по развратному бизнесу, стремительно разраставшемуся на Западе.
В ту пору я не вспоминал о том, что писал год назад… Но ведь как всё вышло!!! Я повторю строки лишь из одного стихотворения: «Но не обманет свет предчувствий…» И далее: «Сама узнаешь это вскоре… Уж через год осенним днём!» Случайность? Можно и так сказать… Мало ли что писал?! Но ведь не в одном, а полутора или двух десятках стихотворений я с уверенностью писал, что мы будем с нею вместе, а в этом даже время указал. И действительно, наши отношения возродились именно осенним днём, причём, солнечным и ясным осенним октябрьским днём.