Однажды на небе образовалась дырка. Небольшая. И быстро заделали. Но самый маленький ангел успел провалиться. Упал на Землю. Разбиться не разбился, а так — чуть жив.
Маме на руки положили, она домой принесла. Положила в кроватку, из которой старшая дочка выросла — а кроватка велика. Ангелочек маленький, от холода дрожит, как в забытьи все время, глазки редко открывает. А уж когда откроет — другим небом оттуда манит.
Мама с папой разводиться собирались, но тут уж не до того. Не знают как согреть, как выходить. В корзинку положили, в вату завернули, снизу лампа — для тепла. Питание особое, усиленное, соки всякие — папа на работе попросил полторы ставки. Оба с мамой спят в вполглаза — к слабому дыханию прислушиваются. Но когда взглянет дитя тихим и робким взглядом, или чуть улыбнется кроткой улыбкой — все становится другим. Невозможно сказать, что именно менялось. Более того, кажется, все оставалось на своих местах, но словно бы другим светом освещалось, будто бы какой-то другой смысл просвечивал. И забыть это ощущение было невозможно. И теперь, много лет спустя, совсем посторонние люди, перебирая фотографии того времени, где есть много и других детей, останавливаются только на этой малышке. Спрашивают, кто она. Говорят, какой у нее необычный взгляд.
Плакала девочка редко и тихо. Была маленькой, удивительно белокожей и худенькой, послушной, ласковой и разумной. «Чистый ангел!» — говорили все. С незнакомыми людьми робко опускала глаза. Но если взглядывала на кого украдкой, словно боясь выдать свою нездешность, — тот никогда не забывал этого взгляда.
Папа,высокий, рано поседевший, ссутулившийся, усталый приходил с работы и, не раздеваясь, прислонялся к двери — перевести дух, утишить сердца. Маленький ангел выбегал навстречу с таким нетерпением, что казалось, она весь день была сосредоточена только на ожидании его возвращения. Обычно робко опущенные, ее глаза распахивались и тихий, живительный свет заливал все. Уходила сердечная боль, находилось разрешение всех рабочих проблем, смешной казалась утренняя ссора со тещей. Как от живой воды отец наполнялся силой и... впрочем, тогда он не задумывался, что значит этот взгляд. Задуматься пришлось уже очень скоро, а тогда усталость исчезала, и они становились чем-то единым, бесконечно сильным, разумным, вечным, счастливым...
Но земной воздух вреден для ангелов. И, как ни оберегали ее здоровье мама с папой, она заболела и собралась вернуться к себе на небо.
Ее положили в больницу. Потом перевели в другую. Череда операций, переливаний, искусственных дыханий. Ненадолго домой и снова больницы, консультации, санатории, больницы. Поначалу пребывание дома было коротким, а в больницах и санаториях длинным. Но постепенно она стала большую часть года проводить дома, а меньшую — в больницах. В холодную и ветреную погоду гулять было нельзя, а в теплую — можно. Но нельзя было бегать, кричать — а значит нельзя было играть с другими детьми. Мама одевала ее потеплее и велела сидеть на скамейке около подъезда. Дитя по-прежнему была послушной и никогда не уходила со скамейки, даже если дети звали ее играть в мяч или в казаки-разбойники. Кстати, скоро они перестали ее звать.
Да, она по-прежнему была и послушной, и робкой. И по-прежнему худенькой и белокожей. И как всегда она была хрупкой и болезненной. И мама, и бабушка очень оберегали ее и всем говорили, какая она ласковая и болезненная. Папа никому ничего не говорил. Папа и вообще у них был малоразговорчивым.
Он возвращался с работы усталый, не раздеваясь прислонялся к двери — перевести дух, утишить сердца. Светло-русый ангел выбегал навстречу с таким нетерпением, что казалось она весь день была сосредоточена только на ожидании его возвращения. Она щебетала, обнимала его ноги, заглядывала ему в глаза. Его сердце переставало биться от боли и жалости. А тот нездешний источник любви и силы, который изливался из ее глаз — иссяк. Почему? Вредны ли для ангелов переливания крови? Или самый воздух земной для них губителен? Отец вглядывался в ее худенькое личико и голубые глазки и не находил в них ничего кроме пустоты и испуга. Он быстро старел, седел и плохо одевался. Он не хотел тратить деньги на одежду, так как зарплата была маленькая, а дочке нужно было хорошее питание и врачи рекомендовали ездить на Юг.
В 7 лет Аня пошла в первый класс. В детский садик она не ходила, и школа напугала ее так сильно, что она снова заболела и перешла на домашнее обучение. К ней домой приходили учителя, но в основном она занималась с папой. Учеба давалась ей с трудом, и отец терпеливо объяснял все предметы от ботаники до физики, математики, русского. После уроков они гуляли. Иногда с мамой, чаще с папой. И вели долгие разговоры обо всем. Когда папа был на работе, она рисовала или читала. Домашними делами ее не загружали, в шумные игры во дворе играть, по-прежнему, было нельзя — да это и не привлекало ее. Ее миром был дом с заботливой мамой и любящей бабушкой. И — главное — отец, который знал ответы на все вопросы, умел играть во все игры и вполне заменял собой весь окружающий мир.
В старших классах Аню сняли с домашнего обучения и ей пришлось ходить в школу. Это было нелегкое дело. Одноклассники говорили словно на другом языке. Будто знали какой-то код, которого не знала она. Смеялись над шутками, которые она не всегда понимала; умели на грубость ответить грубостью, а она могла только растеряться. На переменах учили друг друга модным танцам, бегали в спортзал играть в волейбол, знали в каком институте какой проходной балл и где надо покупать платье на выпускной. После школы, объединяясь в группы, шли, кто покурить, кто вместе что-то учить. Аня торопилась домой.
На уроках она ничего не понимала и дома все заново учила с папой. Он терпеливо объяснял, молча удивляясь ее непонятливости, плохой памяти, незаинтересованности ни в чем. Он помнил, как рано она начала говорить, как быстро запоминала тексты детских книжек, какой силой и радостью питал его ее взгляд. Источник иссяк. Когда Аня перешла в последний класс, отец умер.
Анна закончила школу. Мамиными стараниями поступила в институт;окончила его и уехала в другой город. Все это время странная, выматывающая тоска не оставляла ее. Ее ничего не увлекало и ничего не интересовало. Не интересовала ни учеба, ни работа. Иногда за компанию с друзьями она ходила в театр или в кафе, или к кому-то на день рождения. Но все это никогда не радовало ее. Впрочем, и друзей у нее почти не было, и книги перестали быть интересны. И приятельницы, которые увлеченно рассказывали о шумной премьере или о новом рецепте, — все казались ей притворщицами. Все вокруг было и чужим, и чуждым. Непонятным и враждебным. Иногда ей хотелось спрятаться от всего и от всех. Иногда, наоборот, хотелось куда-то ехать, чего-то искать; то ли какие-то новые смыслы и содержания, то ли что-то давно потерянное.
Неожиданно все разрешилось. Во всяком случае, так показалось. Аня вышла замуж и родила прелестную рыжую Тонечку. Появилась куча новых забот, радостей и тревог. Одиночество забылось.
Но муж исчез так же внезапно, как и появился. А Тонечка мало кушала, плохо спала, часто болела. Ее нельзя было отдать в садик. Анна устала от постоянных тревог за здоровье малышки, от проблем с деньгами, с работой. Анне стал часто сниться сон: у нее слабеют руки и Тонечка выпадает и падает, падает... От сна оставалось ощущение глухой тревоги и безысходности.
С бытом Анна совершенно не справлялась. Ангел и быт — вещи несовместимые. А вся ее любовь, которая могла бы быть направлена на большую семью, сосредоточилась на Тонечке. Единственное родное существо, которое постоянно было в опасности. А мир, с его розовощекими и бойкими детьми, счастливыми семьями, борщами, дачами и сникерсами был отвратителен своим благополучием и безразличием к ней. Одиночество вернулось еще более остро и мучительно.
И только где-то в дальнем уголке сознания хранилась неотчетливая память о чем-то родном. То ли о родном доме, то ли о родной планете, то ли о родном отце. То ли об Отце, который был и родной планетой, и родным домом.
Однажды Анна зашла в церковь. Довольно много народа. Сосредоточены. Крестятся. Иногда хором поют, иногда одновременно встают на колени. Слова священника неразборчивы и непонятны. Иконы смотрят строго. У свечного ящика слышится: «это — на проскомидию... это — на молебен...». Женщина сзади протянула свечу: «Передайте на канун». Анна не знала, что такое канун, не знала слов молитв. И здесь все были словно бы вместе, а она опять одна. Анна поторопилась уйти.
У церкви к ней подошел незнакомый, но чем-то вызывающий доверие мужчина.
–Вы не нашли там того, что искали?
–?
–Бога там нет. Ему не нужны пышные храмы. Бог видит, как ты страдаешь и Он любит тебя. У Бога есть особенный план для тебя.
Незнакомец раскрывал библию и читал. Говорил: « Иисус даст тебе любовь и новую жизнь. Открой свое сердце Иисусу, и Он исцелит твои раны и положит конец всякому злу.»
Снова раскрывал библию и читал.
Добрый незнакомец оставил Анне визитку-приглашение на собрание. Анне хотелось бы пойти, но она не решилась ехать на другой конец города с малышкой. Как же она обрадовалась, когда вскоре незнакомец постучал в ее дверь. С ним была пожилая женщина.
–Это — сестра Ирина. Не откажитесь принять от нас скромные гостинцы.
Тонечка обрадовалась новой игрушке, а Анна — скромному продуктовому набору. Ирина предложила погулять с Тоней во дворе, пока Анна могла бы отдохнуть. И Анна впервые за последние годы спокойно заснула и выспалась.
Она подружилась с сестрой Ириной, с братом Андреем, который приходил и помогал с мелкими мужскими делами в квартире. А вскоре Анна с Тонечкой поехали и на общее собрание.
В просторном доме не было строгих икон, только плакаты со словами «Бог тебя любит». Все сидели, а пастор энергично и радостно говорил. Анна не запомнила всего, что он говорил, но все было понятно. Потом выступал брат. Он рассказал, что был пьяницей и наркоманом, но однажды услышал тихий голос внутри себя: «Что в твоей жизни хорошего? Как ты ее прожил?» И все в зале зашелестели: «Аллилуйя! Аллилуйя!» А брат продолжал, как он заплакал от этих тихих слов. И многие в зале тоже заплакали. Потом пастор сказал:
–Давайте помолимся за нашу новую сестру.
И все с улыбками обернулись к Анне. И все вместе с пастором молились. И пастор восклицал:
–Войди в ее сердце! Войди в ее сердце!
Больше Анна с Тонечкой не пропускали ни одного собрания. Правда Тонечка первое время не хотела рано вставать и иногда просила оставить ее во дворе — поиграть с подружками, но она была послушной девочкой и скоро привыкла.
На собраниях Анне объяснили, что читать нужно только библию, а в остальных книгах никакой нужды нет. Объяснили, что не стоит тратить время на пустое общение с неверующими. И Анна с легкостью рассталась с немногими подругами, выбросила все книги, кроме детских. Ей не хотелось и в школу отправлять Тоню — чему она там может научиться? Но все-таки на такой кардинальный шаг она не решилась. Тоня пошла в первый класс, Анна устроилась на работу, а воскресенья они проводили в молитвенном доме. Там были близкие и родные люди, а то, что весь остальной мир по-прежнему чужой и непонятный — больше не мучило ее. Когда она первый раз услышала от пастора: «Ты дитя Божие» — все стало на свои места. Вот почему мир пугал ее: он весь — грех, а она и ее новая семья — дети Божии.
Анна с нетерпением ждала каждого собрания. Там она вместе со всеми пела простые и радостные песни, слушала энергичные речи пастора. Особенно вдохновляли Анну пророчества, которые произносились на «иных» языках. Это случалось не на каждом собрании. Но иногда некоторые сестры (всегда из первых рядов) начинали воздевать руки, кружиться и кричать что-то непонятное, завораживающее, важное. Когда Анна услышала это впервые, она спросила пастора, что означают эти слова. И пастор попросил специального толкователя перевести. И это были прекрасные слова о мучениях и метаниях ее прежней жизни и о счастье ее новой жизни.
Так и было. Ушло чувство одиночества и ушли ночные кошмары. Если на работе обсуждали телевизионные новости — крушения, пожары, аварии, маньяки — она не удивлялась: что еще можно ждать от этого греховного мира? И если какие-то сомнения и посещали ее, то она советовалась с пастором, и он открывал нужную страницу в библии, зачитывал отрывок, который все объяснял. А вскоре она и сама научилась находить в библии ответы на все вопросы.
А Тоня уже знала все Евангелие наизусть. И однажды на собрании, уже в конце, после того, как пастор долго и вдохновенно говорил, Тоня задумчиво поднялась и медленно вышла вперед. Встала на колени. Гибкая, худенькая. Прогнулась почти до пола, описала круг, потом еще, еще.
–Амина!...Супитер!...Аллилуйя!...Амана!...
Анна была счастлива. Наконец-то счастлива.