Фидельман для Лепеля – что Шагал для Витебска. Банальное сравнение? Пока что – да. Ну, кто знает, кто такой Фидельман? Даже на его родине - в старинном белорусском райцентре Лепеле не каждый скажет, кто такой Фидельман. Да, он не был художником – художником в прямом смысле этого слова - он был фотографом, художником снимка. Параллель с Шагалом в том, что фотограф Борис Лазаревич Фидельман оставил уникальные исторические работы. По ним сегодня можно «прочитать» не только жизнь районного городишка конца XIX-го и начала XX-го столетия, но и сравнить свои черты с лицами далеких предков.
В Лепельском краеведческом музее собрана небольшая коллекция работ Фидельмана – к сожалению, мало что сохранилось до наших дней. Они уже опубликованы в различных современных изданиях и наглядно демонстрируют, какова была жизнь в Лепеле примерно сто лет назад .
Трепетные ощущения возникают, когда всматриваешься в запечатленные очертания бывшего дворянского училища, здания клуба и полиции, земской управы, педучилища. А сколько эмоций вызывает деревянная православная церквушка, с алтаря которой читались священные проповеди, в том числе и моим родным! Радует неизменный вид церкви. И горечь испытываешь при виде Спасо-Преображенского собора, разрушенного впоследствии. Зачем?
А неброские детали, сопутствующие городским видам, заставляют глубже вникнуть в «интерьер» давнего мира. Радует наличие на улицах зеленых насаждений вдоль мостовых, о благоустройстве которых заботилась местная власть. Так, вековые деревья на Озерной улице бережно укутаны в деревянные короба из досок.
Интересна «муравьиной» жизнью рыночная площадь 1910 года. Сразу же возникают ассоциации с нынешним временем. Что изменилось? Так же многолюдно, только антураж иной. Вместо конских грив, впряженных в скрипучие телеги, территория заставлена малолитражками и микроавтобусами, а в облике покупателей не фабричные фуражки и мещанские сюртуки, а разнородная смесь цветных платьев и рубашек.
По кадрам, выхваченным фотографом на улицах, можно определить некоторые наклонности горожан. Сам вид улиц не везде опрятный и благородный, однако в их названиях ощущается стремление к интеллигентному будущему. О чем говорят, например, Пушкинская и Гоголевская улицы? Что Лепель входил в состав Российской империи? Не только. Например, Дворянская улица подписана по-старинке – «Ul. Szlachecka». «Пушкинская» и «Гоголевская», видимо, отражают суть быта жителей, их читательский интерес, которым жило тогдашнее поколение, проводя свободное время за книгами. А может, причина этих названий в другом? Вполне возможно, что знаменитые поэт и писатель были когда-то в Лепеле. Вывод не столь безосновательный, если ознакомиться с историей края. Существует на дороге Борисов – Лепель озеро Гоголь. А Пушкин, хорошо известно, посещал Могилев, Оршу, Витебск и Полоцк, делал остановку в деревне Колпино Витебской губернии, где общался с крестьянами. И в произведениях Александра Сергеевича встречаются белорусские топонимические названия и словечки. К тому же, прототипом известного героя Дубровского из одноименной повести считается обедневший белорусский дворянин Павел Островский, живший на Минщине. Об этом рассказала на страницах «СБ» Галина Братко в номере за 11 сентября 2009 года. Так почему не представить вояж великого поэта из Орши в Полоцк через уездный Лепель, чтобы взглянуть на грандиозное сооружение императора Павла – канал, соединивший Юг с Севером?
Сегодня только по снимкам, запечатлевшим историю, можно увидеть, какими были шлюзы и плотины на Березинской водной системе.
Не менее интересны портреты. Лепельчане позировали с доверием, приходя на дом, фронтон которого украшала броская шильда «Фотографія Фидельмана”. Надо сказать, что белорусы очень быстро впитали новшество – ведь первые фотоаппараты появились в Российской империи в 1840 году. В статистическом отчете "Витебская губерния, 1901 год" читаю, сколько и каких мастеров своего дела было в Лепельском уезде. Плотников - 369, портных и рыболовов - соответственно 153 и 96. А фотограф - один. Единственным был он, "наш Фидельман".
Конечно, не каждый мог позволить себе роскошь. Фотография стоила в то время немалые деньги. Тем весомее сегодня лицезреть запечатленные образы. Когда я смотрю на портреты, сделанные лепельским фотографом, меня охватывает волнение. А вдруг я узнаю в незнакомых лицах своих далеких предков! Тех, о ком наслышан от бабушек и дедушек, но никогда не видел вживую.
Я очень горжусь, что по наследству от бабушки мне достались некоторые работы Фидельмана. Три фотографии, я знаю точно, его. Почему я уверен, что это его снимки? Потому что мастер оставлял свою подпись, которая органично вплеталась в образ и стояла внизу снимка. Фидельман подходил к делу очень творчески. Его работа была выполнена на толстой, плотной бумаге, а обратную сторону фото украшали разнообразные рекламные «приложения». Такую фотографию приятно держать в руках. На ней есть фрагменты красот южных морей, а о том, что работа сравнима с художественным творчеством, свидетельствуют палитра с набором масляных красок и картина на подставочке. В центре сюжета, словно в зрачке человеческого глаза, обведен полукругом старинный фотоаппарат, и в нескольких местах сделаны необходимые пояснения: «Пріемъ заказовъ и всякого рода увеличеніе” и «Негативы хранятся». Такие фото, конечно, уникальны.
К сожалению, я обнаружил их в семейном архиве уже после смерти бабушки. Они для меня имеют двойную ценность, потому что касаются жизни дорогих мне людей - родственников. Обидно, что их поколение не было столь щепетильно в сохранении генеалогического наследия, а потому не оставляло подробных комментариев. И теперь очень трудно воспроизвести историю родных корней.
Определенно точно: все три снимка принадлежат роду бабушки Лидии. Она родилась под Бочейково, в фольварке Голландия, в начале 20-го века, в семье эконома Филиппа Тараткевича. А в 1924 году вышла замуж за Луку Шушкевича и поселилась в Веребках, под Лепелем (хотя местность относилась к Борисовскому уезду).
Поначалу я считал, что все три фотографии сделаны в фольварке Голландия, принадлежавшем известному магнатскому роду Цехановецких, а в Веребки попали с приданым бабушки. У нее был старинный деревянный сундучок, который выкрал недавно деревенский скупщик. Бабушка приехала в Веребки, ничего другого с собой не имея. Дело в том, что в начале 20-х годов ее отца Филиппа арестовали – к тому времени он был назначен управляющим совхоза «Бочейково», который создавался на базе дворянского имения, - и сгинул в тюрьме. А дом в Голландии обыскивали чекисты – искали Золотое Георгиевское оружие, которым был награжден сын Филиппа и родной брат бабушки – Владимир, доблестно сражавшийся в армии Брусилова на фронтах Первой мировой войны. Нашли они оружие или нет, - неизвестно, однако фольварк был разграблен, и семейству Тараткевичей пришлось бежать оттуда.
Бабушка хранила фотографии на дне сундука и мало их показывала детям и внукам. А меня они не интересовали. Мы были настолько пропитаны советской пропагандой, что все, что имело отношение к дореволюционному периоду, попросту не воспринималось - казалось абсолютно неинтересным, ясным и ненужным. Только теперь становится понятным, насколько ущербным было наше представление.
На первом фото (на снимке) стоят два человека: один с усиками, с добрым лицом, одетый во фрак, лет тридцати, и держит в правой руке небольшой поднос с кофейником и стеклянным стаканом. Другая рука снисходительно опущена, и в ней зажата неброская кепка. Весь вид молодого человека свидетельствует, что ему не в новинку позировать.
А рядом стоит бравый повар в белом колпаке и таком же белом чистом одеянии. В руке повара большой кухонный нож. И он в некоторой растерянности: видимо, не ожидал, что его оторвут от работы и поставят под объектив. Понятно, что деятельность обоих связана с кухней, со службой в некоем харчевном заведении. Кто же эти люди?
На обороте сделана более поздняя надпись, авторучкой: «Дед Янка (слева)». Пояснял один из сыновей бабушки, мой дядя, уже в советское время. Ему было понятно родство, а мне не совсем.
Я поначалу считал, что Янка – это отец Филиппа Ивановича, мой прапрадед. Иван – по-белорусски Янка. Фон фотографии – богатая растительность с кустами – идеально вписывался в адрес проживания Тараткевичей. Фольварк Голландия – место их обитания до внезапной беды - был расположен в урочище между Бочейково и Высокой горой, и окружен садами. Однако две других фотографии повернули предположения в другую плоскость. К тому же стало ясно, что отец Филиппа в возрасте молодого человека, изображенного на фото, мог жить в 1880-е годы, никак не позже, а деятельность Б.Фидельмана, по имеющимся на сегодня сведениям, не охватывала тот период. Некоторую ясность внесли другие снимки.
На одном из них были засняты муж и жена – немолодые по возрасту люди, одетые опрятно и интеллигентно, с достоинством смотрящие в камеру. Они явно готовились к фотосъемке как к торжественному обряду. Мундир старика аккуратно застегнут на все пуговицы, а левая рука прижата к груди, что выдает волнительный момент в его жизни. А натруженные руки характеризуют его как человека мудрого, старательного и работящего. Супруга, судя по наряду, больше внимания уделяла семейному очагу, заботе о доме и процветании. На коленях у нее томик Тургенева, а голова повязана черным платочком – одеянием, характерным для набожных женщин. Эта съемка производилась в помещении – скорее всего, в ателье. Пояснение, сделанное на обороте фото, раскрыло суть содержания. Это «Евгения и Адам», родители Феодоры, матери моей бабушки. Это Вустины.
Мать бабушки звали Феодора (Феодосия) Адамовна. Когда она вынужденно покинула фольварк, то поселилась с двумя малолетними детьми у своей родной сестры Екатерины, в Гущином Прудке. Она была родом оттуда. Гущин Прудок находился за Лепельским озером, на его северной оконечности. Наверное, Адам и Евгения испокон веков жили в Прудке. Горько осознавать, что Гущина Прудка, как и фольварка Голландия, больше не существует, в период коллективизации они были до основания снесены, и сегодня на тех землях ничего нет, кроме густой травы. Из ручья, который омывал Прудок, торчат зазубринами прогнившие черные сваи...
Версию происхождения фотографий подтверждает третий снимок Фидельмана. Он, судя по всему, из более поздней коллекции, так как, в отличие от предыдущих, меньших размеров. И подпись фотографа – своеобразный, размашистый автограф – выполнен не в латинской транскрипции: «Fidelmann», а в русско-славянском правописании: «Б.Фидельманъ». Позируют на снимке три человека. Нарядная женщина слева – это та самая Екатерина, сестра Феодоры из Гущина Прудка, а мужчина, которого она держит под руку, - ее жених. Их сопровождает подруга Екатерины.
Екатерина приютила у себя Феодору, и она жила у нее, пока малолетние сыновья Феодоры не вышли в жизнь – встали на собственные ноги и отправились в другие края в поисках счастья. Чтобы не утруждать более сестру своим присутствием, Феодора перебралась к дочерям в Веребки.
Старшая дочь Тараткевичей – Мария была в Веребках замужем за смотрителем шлюзов на Березинском канале, за Иваном Шкирандо, и первые дети, появившиеся у них, взрослели и годовались в сторожке, которая и поныне стоит на левом берегу канала в центре деревни. А знакомы они были еще до революции, в период оживленного судоходства по каналу. Каким образом канал мог связать их судьбы? Можно предположить, что способствовала их женитьбе пани Цехоновецкая. Дело в том, что Волова Гора, где проходил существенный отрезок канала, принадлежал их роду, а их усадьба – дворец, выстроенный в европейском стиле, располагался, как известно, в оконечности Березинской системы, на реке Улла при Бочейкове. Возможно, Цехановецкие планировали при благоприятном политическом раскладе стать арендаторами всей водной магистрали и контролировать всю ее протяженность.
Возможно, «дед Янка», заснятый Фидельманом в сюртуке и с гостевым подносом, - Иван Шкирандо, так как большая часть его работ связана с Березинской системой. Судя по снимку, Фидельман «щелкнул» будущего деда на выезде, «в рабочей обстановке». И возникает вопрос: где?
Собирая материалы в Национальном историческом архиве Беларуси, я обнаружил справку за 1848 год о том, что в застенке Веребки (так в то время называлась одноименная деревня) была корчма. Это естественно при судоходном в то время пути из Днепра в Западную Двину, по системе проплывали десятки пароходов с людьми торгового сословия, а обслуживающий персонал получал приличные зарплаты. Перекусить в ближайшем заведении было настоятельной необходимостью, и эта услуга была распространена в виде прибрежных питейных заведений. Веребскую корчму, судя по архивным данным, обслуживало семейство Сушкевичей (Шушкевичей), в состав которого входили: сам хозяин Павел Сушкевич, его жена Агафья, мать Аксиния, дочери Хадора и Кристина. А помогали им батраки Йозка, Агафья Полюбшова и Анна. За аренду корчмы вносился ежегодный налог в сумме 35 рублей серебром.
Один из старожилов деревни Василий Романович Мисник вспоминает:
- Корчма стояла при впадении Веребского канала в Эссу – там, где две водных артерии образуют своеобразный мыс: покрытый богатой зеленью уголок. Уровень воды поддерживался шлюзами и плотиной. Там сходились два водных направления – южный, со стороны Берещи, и восточный, со стороны Свяды и Замошья. Сегодня на месте корчмы можно обнаружить следы склепов, которые были оборудованы в земле для хранения вина и продуктов. Я хорошо помню, как мои отец и дед вспоминали: в корчму ходили и выменивали у торговцев домотканые спадницы (женские юбки) на разнообразные принадлежности и вино.
Что в устье канала была корчма, наверное, достоверно. Однако она ли называлась Веребской? Дело в том, что в архивных документах отмечена еще одна корчма – Видлянская в застенке Видлы. Так назывались, судя по всему, современные Вилы. А это всего в паре километров от того места, где Эсса принимает воды Веребского канала. Неужели на столь близком расстоянии были сразу два питейных заведения? Что ж, вполне объяснимо, если учесть, что в те времена путь к Лепелю был весьма оживленным.
И естественно предположить, что Фидельман не раз выезжал за пределы своего ателье, гостил в пригородных заведениях, и мог навещать корчму, которую арендовали ранее Сушкевичи (Шушкевичи). Но, так как мои фотографии – все из коллекции Феодоры Адамовны, то молодой человек с подносом в руке, скорее всего, из плеяды ее окружения. Возможно, в более поздний срок в корчме работал кто-то из них.
По мнению лепельского краеведа И. Януша, Борис Фидельман делал фотографии в начале 20-го столетия, в первые десять лет. Позже этим занимался его сын Рафаил. Сколько всего работ сделали отец и сын, неизвестно, многие из них, наверняка, расплылись, растеклись по всему миру вместе с вывезенными вещами при переездах и переселениях. Потому я и рассказал эту историю – в надежде, что кто-то добавит к моим фотографиям свои, и мы приумножим историческое достояние Фидельманов.
Итак, я рассказал о трех имеющихся у меня снимках Фидельманов. Но есть еще один. Он выполнен на такой же плотной и толстой основе, но без орнамента на обратной стороне и без росписи фотографа. Внизу выдавлены печатным способом два латинских слова «CABINET» и «PORTRAIT». Я думаю, он тоже относится к работам Фидельмана, но к периоду, когда у фотографа закончились исходные материалы. На нем нет художественной обработки обратной стороны и выходных данных основы фотокарточки: «Лит. Т. Покорнаго, Москва». Известно, что Фидельманы не раз выезжали в главные города Российской империи, чтобы заказать там все необходимое для съемок. Видимо, снимок делался безотлагательно, чтобы утешить людей в постигшем их горе. На фото в белом убранстве, при свечах у изголовья, лежит умершая девушка, а над ней склонились опечаленные родители – невыносимая горечь читается в их глазах...
Волнительна коллекция работ, сделанная почти сто лет назад и дошедшая до наших дней.
На снимке: одна из работ Фидельмана (примерно 1912 год).
18.07/13