...Они вновь и вновь приходили. Они снова начинали бить её. Сначала тот, Толстый, в каком-то старом оранжевом свитере, сжимавший своими бесцветными губами вонючий окурок, шепеляво и требовательно что-то выкрикивал. Она не могла понять, что именно он требовал. И тогда он с размаху бил её по щеке, и звонкое эхо пощечины отражалось от ободранных стен давно покинутой людьми комнаты в старом доме. Двое других довольно ржали, стоя у неё за спиной, и с наслаждением комментировали происходящее, записывая всё на телефон. А Толстый опять что-то требовал и, не дождавшись желаемого, снова наносил удар, теперь уже по другой щеке. Её голова дёргалась вбок от удара, увлекая за собой всё её тело, но чья-то рука, а порой и нога, не давала девушке упасть на пол.
Она уже не чувствовала наружней боли. Эта боль словно растворилась в ужасах последнего прожитого ею часа, в боли душевной и боли внутренней, выворачивающей всё её нутро наизнанку. Полуголая, она стояла на коленях на грязном бетонном полу, крепкие и острые осколки бетона впивались в её кожу, а изорванная насильниками одежда девушки была разбросана по углам. Она изо всех сил пыталась понять, что от неё хочет Толстый, выкрикивая её имя и тряся перед её лицом свой член... но все слова, кроме её собственного имени, тонули в крови на внутренних поверхностях бёдер и нарастающем чувстве мести...
...Толстый вплотную приблизил свой член к лицу девушки и стучал тыкать им в её губы. Но она лишь сильнее сжимала челюсти, как будто от этого зависело, перемотается ли плёнка этого ужасного фильма то ли в самое начало, чтобы больше не повториться, то ли в самый конец, чтобы быстрее закончиться. Тошнотворный запах немытого потного тела стал совершенно невыносим, и она, сама того не ожидая, выблевала содержимое своего желудка прямо на голубую ткань джинсов Толстого.
"Ты ох...ела, сука! - истошно заорал толстяк, отскочив от девушки. - Ну, пи...дец тебе, бл...дина!"
Удары посыпались вдруг со всех сторон, и больше никем не поддерживаемое тело девушки свалилось на пол. Прикрывая руками голову, она скорчилась в клубок, поджав инстинктивно ноги к груди. До её слуха, как в тумане, долетали слова и отрывки фраз: "коза драная", "навек запомнишь", "шлюха"... а также и что-то как будто постороннее: "так и не кончил", "на клык хотел навалять"... Затем грязно-серый туман застил её взгляд, и пучина неизвестности поглотила девушку...
...Этот сон приходил к ней каждую ночь на протяжении полутора лет, с того самого первого дня, когда её организм переборол саму смерть, и она вышла из комы. Ночные кошмары сменялись кошмаром дневным, когда к ней почти ежедневно приходил следователь из местного отдела полиции и спрашивал, спрашивал, спрашивал. Запомнила ли она кого-нибудь из насильников? Может быть, назывались какие-нибудь имена? Может быть, она смогла бы кого-нибудь из них описать? И очень удивлялся, что она отвечала твердо "нет". Возможно, она смогла бы дать положительный ответ хотя бы на один вопрос, а может, и на большее их количество, если бы она почувствовала, что в этом есть смысл; что виновных найдут и осудят... Но следователь сразу оговорился, что дело, похоже - висяк, нет свидетелей, а насильниками могли быть кто угодно, даже гастарбайтеры из Средней Азии. К тому же с самого первого дня своей новой, вновь обретённой жизни в ней крепло новое, до той поры неизвестное ей чувство. Чувство мести.
...Они перестали приходить к ней только тогда, когда она сполна удовлетворила это чувство; вряд ли кто ещё на всей планете Земля мог бы похвастаться чувством настолько сильным, крепким, всеобъемлющим. Приговор врачей, осмотревших её напоследок перед выпиской, лишь подлил масла в огонь: она не сможет иметь детей... Зато она сможет отомстить, и она знала, как и что надо для этого сделать. Её отец, офицер-собровец, перед своей смертью в госпитале Ростова-на-Дону три года назад, оставшись с единственной своей дочерью наедине, рассказал о своём "чеченском" трофее: пистолете Макарова и патронах к нему, спрятанных за фальш-панелью дверцы холодильника. При этом он сказал ей нечто важное, и оттого дорогое: оружие - не способ борьбы за смерть, но способ борьбы за честь. Зная одного из своих обидчиков, найти остальных было делом плёвым; сложнее было в нужный момент нажать на спусковой крючок пистолета - но и здесь спасибо отцу...
...Её явку с повинной многие расценили по-своему: мол, совесть замочила. И невдомёк им было, что она сама для себя перестала существовать именно тогда, когда стояла на коленях на грязном бетонном полу давно покинутой людьми комнаты... И три этих смерти были не ради её жизни, а ради её Чести.
Мосгорсуд не поддержал версию адвоката о совершении преступления в состоянии аффекта; да и не могло быть иначе - слишком много времени прошло между событиями. Приговор - 12 лет колонии...