Из жизни молодоженов и стариков

Елена Кировская
Инга вновь возвратилась с юга, из столицы поднадоевшей за долгие годы жизни банановой республики, в которую нет-нет  да приходилось летать по жесткой необходимости.

- И что мне  так не по-детски прёт? - в отчаянии думала она, сама себе отвечая: - Время собирать камни...

Хронология печальных событий была таковой: уже проживая в столице другого государства, осенью позапрошлого года пришлось ей участвовать в похоронах бывшего мужа, с которым уже лет двадцать состояла в разводе. А незадолго до этого тяжело уходила из жизни свекруха-гусыня. Но и с нею по совести попрощалась, прикладываясь губами к холодному лбу.

- Банальная штука, видимо рядовая для свекрух всего мира, -  рассуждала безучастно Инга, - как дала маменька в молодости разрешение "на баловство", так, собственно, и развела  по своей же прихоти с безропотным любимцем, единственным приемным сыном Сашкой.

Третьим, спустя  два года после ухода сына, аккурат в день рождения Сашки, помер, перебрав лишнего, и 80-летний свекор. Доотмечался: старое сердчишко не выдержало изобилия аперитива, и спиртной перевес увел в долину печали последнего из родственников единственной своей дочери Аксиньи.

…Жил свекор-полковник, как любила говаривать его жена, "без пяти минут ...енерал", длинный сухопарый Иван Петрович  после похорон  жены и сына в затяжной депрессии. Аксинья, единственная дедова наследница,  и та с трудом  выдерживала Петровича, хоть с детства была воспитана в традициях почтительности: старика с детства слушала и любила. С соседями, вояками-отставниками, такими же коптильщиками неба, дед Аксиньи из-за несостыковки в политике переругался в пух и прах. Дружеских отношений ни с кем не сохранил. Да и не пытался: уж слишком амбициозный и нетерпимый был "енералишко", не признавал и слова такого "толерантность".

Единственным человеком, с которым он общался хоть и урывками,  оставалась одинокая соседка, любительница высокой поэзии, Галина Андроновна, жившая за соседней стеной при совместной тамбурной двери.

Больше всего от неуживчивости свекора страдали многочисленные сашкины сожительницы, а так как дольше всех (и главное - в юридическом браке) с Саней прожила Инга, то и досталось сполна именно ей.  Женой Шуры Инга стала явно по  неведению или даже горькой случайности:  она не догадывалась, что четверых предыдущих невесток, которых сынуля-вечный романтик  приводил для знакомства, гусыня со свёкором нещадно отвергали. Скорей всего маленькая, аккуратная Инга покорила великосветскую "енеральскую чету" шустростью и пробивным характером: вальяжному  Ивану Петровичу, ездившему по тем временам на крутой государственной белой "Волге", не пришлось брать на себя даже свадебных хлопот. Он лишь отстегнул с подобающим чину размахом увесистую пачку - на обручалки брачующимся и единственный подарок невесте: малю-ю-сенькие  серёжки, со сколками бриллиантов.

Сейчас уж, с течением времени, уж и непонятно почему предсвадебная беготня легла бременем на хрупкие плечи Инги: она подыскала  и дефицитные по тем временам ювелирные изделия, предварительно замерив на женихе и себе; заказала отличный ресторан недалеко от дома, следуя пожеланию гусыни сэкономить на лимузинах; под контролем свекрухи утвердила на кухне ресторана разносолы и меню,  разослала красочные открытки гостям, разыскала недорогого, со спросом фотографа. Только одно с печалью утаила: когда ездила выкупать кольца с сережками, то из приоткрытой сумочки выкрали у нее кошелек в общественном транспорте. Золотые затраты Инга безропотно  взяла на себя, ни словом не обмолвившись с будущей родней.

Горькая получилась для нее свадьба: сама себе  сшила свадебный костюмчик, пополам вложилась в ресторан, да еще обручалки с серьгами полным бременем легли на ее заметно сдувшийся кошелек. Родителей своих Инга беспокоить не стала:  она давно работала и, честно зарабатывая свою краюху хлеба, сумела отложить деньги что на светлый, что на черный день... 

Несмотря на видимость радостных приготовлений, веселой свадьбы у Инги с Шурой не получилось: не с легкой руки отдавали Сашку в свободное плавание  гусыня с "енералом".  Не успели отзвучать марши Мендельсона и "Славянки", как проводка кухни в большом городском ресторанном комплексе "Русь" задымилась и  приглашенных гостей - из всех четырёх банкетных залов! -  оперативно прибывшие пожарные вывели на улицу, произведя, так сказать, эвакуацию.

И надо ж было тому случиться! Только Инга с парочкой товарищей жениха оставалась на крыше комплекса:  по условиям свадебного сценария невесту спрятали на плоской крыше ресторана для выкупа. А Шуре в тот момент, судя по всему, было  уже все по фигу: как и предполагает холостяцкий романтизм, он первым погрузился в состояние подшофэ и ничего кроме закадычных друзей и аперитива на столе уже давно не замечал. Ингина фата  бессмысленно развевалась на прохладном октябрьском ветру, как в это время из отверстия трубы повалил густой дым, задымилась проводка "Русь"-матушки.

Не на шутку испугавшись, хрупкая невеста неслась вниз по черной лестнице, сооруженной из металлических разрозненных прутьев. От удушливого дыма и градом катившихся слез спасала матерчатая салфетка, в которую друг  жениха и тезка, Шура Петков, предусмотрительно плеснул немного  минералки. Каблуки новых кожаных туфелек  нещадно были порваны  в клочья:  шаг за шагом они застревали в ржавых прутьях винтовой лестницы. Сетчатые белые колготки на колене порвались,  и некогда нарядная невеста уже выглядела как боевая подруга, выведенная из фронтового окружения.

Тогда-то, в торжественный день,  и произошел первый конфликт Инги с гусыней и генералом. Поступок "молодой" был расценен как вызов семье, ибо уже нес на себе статус семейного конфликта: молодежь требовала продолжения толком не начавшейся свадьбы, а Иван Петрович, по старинке, рявкнув уже не на сына, а в сторону молодоженов, "по-енеральски" приказал: мол, а ну давай, эвакуированные, расходись по домам! Инга не растерялась, и, махнув фатой в сторону проезжавших машин, загрузила - под веселый свист и гогот - в два такси целую дюжину гостей-студентов. А после новобрачные гуляли до утра  на съемной холостяцкой квартире их совместного друга.

...Так она и жила все годы,-  сначала ветрам наперекор, потом, после развода  - наперекор гусыне и генералу. После ухода гусыни, а еще более -  после смерти сына Петрович впал в депрессию и в явное безумство: год от года маразм его крепчал и «танки в нем дрожали». Отметив с лихвою вторую годовщину усопшего сына,  он тихо  преставился прошедшей осенью. И хоть старик превратился в последние годы  мизантропа и тирана одновременно, Инга с Аксиньей мигом слетали на организацию похорон, достойно схоронив одинокого старика.

Ради дочери Инга пошла на немыслимые затраты - как денежные, так и моральные, а после надолго слегла с недомоганиями. То мигрень ее  стала навещать, то тройничный нерв не на шутку разнуздался, то вдруг потребовались дорогущие зубные импланты: на нервной почве сначала расшалились десны, а после, как следствие, вышли из строя давно не новые зубные коронки. Караул. Дело дошло до плачевно-смешного - решила поколоться  профилактическими инъекциями,  и в самую стужу, под Новый год, заработала опасный инфильтрат на том самом месте, где спина утрачивает свое благородное название. Хочешь – плачь, хочешь – смейся.

После развода Инга часто с грустью вспоминала студенческую свадьбу. Она не питала ненависти к Шуре, безропотно следовавшему прихотям матери. Теперь, после всех траурных церемоний, она почему-то вспоминала только два события: их неудавшуюся церемонию бракосочетания и ...дедовы похороны.  20 лет она мысленно представляла себе это, как бы верно сформулировать, полное освобождение от присутствия "енеральской удавки". Уход в мир иной ее эгоистических родственников казался ей тогда решением ее всех психологических проблем. Тяжкий груз одиночества давил на психику, 20 лет страданий в одиночку, мокрые подушки по ночам, кошмарные сны и переживания по поводу развода грозили перерасти в невроз. Спасала только дочь, бытовые проблемы, как накормить,одеть-обуть и вырастить - заглушали каждодневную душевную боль.

Провожая  в последний путь Петровича, хрупкая маленькая женщина вдруг вновь ощутила себя тем мощным двигателем, взявшим на себя инициативу, от начала до конца организовавшим безукоризненное исполнение ритуала, в эти дни Инга так не прочувствовала ни радости, ни облегчения. Привкус горечи - от незаслуженной обиды, от трудно прожитого. И до конца, наконец, пройденного.

Усопший свекор мог бы гордиться исключительной торжественностью момента: церемония прощания вплоть до первой горсти кладбищенской земли выглядела достойно,  это признали все пришедшие проводить Петровича в последний путь. Особо довольными выглядели  отставники-соседи: гремели два оркестра – полковой и  от  военной городской комендатуры. Сослуживцы деда несли три огромных заказанных Ингой венка. На четвертый скинулись вояки-коптильщики из подъезда. Два погранца бережно держали большой портрет вальяжно сидящего в военной форме Петровича, с вклеенной траурной лентой, еще один солдатик нес вишневую замшевую подушку с медалями, сшитую Ингой в утренней предрассветной тишине.

Четверо солдатов замерли в почетном карауле по разным сторонам гроба, обитого шелковой сине-белой дорогой тканью. Поп причитал, размахивая золоченым кадилом, над телом атеиста-Петровича.  Денег Инга ни на что не пожалела. Троекратный салют на кладбище и два огромных стола со снедью и дорогим аперитивом стали апофеозом траурного прощания.

Все удовольствие вылилось в копеечку, но Инга была  довольна, ведь несмотря на расстояние, разделяющее их,  деда схоронили вовремя и без волокиты. Спасибо соседке, Галине Андроновне: бабуля  оказалась бдительной, как только заподозрила неладное - тут же  вызвала милицию и балконную дверь, десятилетиями соединявшую их лоджии, легко, без надрыва, выломали...

Инга с Аксиньей даже не успели удивиться, отчего  так скоро обнаружился уход старика. Подробности всплыли чуть позже: оказалось, что  в холодильнике у деда Андроновна хранила продукты, а еще раньше пришла к отставному полковнику с другой бытовой хитростью - уступить бесплатно тв-услугу. Чтобы не платить за пакет телепередач,  старший сын Андроновны с разрешения деда через просверленную дыру отвел провод в бабкину квартиру. И попросил не брать с матери денег.  К слову сказать, Петрович, полностью погрязнув в депресняке и одиночестве,  впоследствии  предложил Галине Андроновне зарегистрироваться, мол, хочешь - будешь иметь после моей смерти пенсию  вдовы военнослужащего... Но бабуля загадочно  отказалась.

- А ведь и я в самом деле могла иметь половину его офицерской пенсии, - горделиво хвасталась Инге Андроновна. Инга молчала: пенсия у грубого вояки в самом деле была достойной, ведь служил свекор крупным начальником в элитных войсках.

Только ей, сильной женщине, с дочерью Аксиньей из денежных доходов "генералиссимуса" ни в какие годы ничего не доставалось: молодой Петрович любил себя пуще всех, растрачивал довольствие на друзей и частые представительские расходы, например, рыбалку и охоту. Постаревший, он уже более тратился на медикаменты для жены, баловал ее, заболевшую сахарным диабетом, золотишком и бриллиантами. А после ее ухода - на беспробудно пившего разведенного сына.
Потом - на безработную сожительницу сына, делал  многочисленные денежные вливания, пытаясь отремонтировать их совместную запущенную конуру, и в завершение чуть не разорился, растрачиваясь на вечно коптившую небо старуху-мать гражданской жены. Две классические, с многолетним стажем курильщицы-выпивохи - мать и дочь -   вместо Шуры ухитрились лихо прикрутить в качестве спонсора состоятельного старика...

Немало уходило у Петровича на бытовые и непредвиденные расходы: ни гвоздя в стенку забить, ни к ремонту сантехники он был непригоден. А тут - вдруг лжеоперация. За месяц до ухода огромную сумму ухитрился дед отдать окулистам за то, что чего не стоило делать. Катаракта была неоперабельной, и, чтобы отвязаться от старика, местный гиппократишко  сорвал куш и больше на контакт с дедом не вышел.

Так и ушел глупый, горделивый  и упертый Петрович из жизни - полуслепым, полузабытым, неухоженным. Доживал он свой век в огромной запущенной квартире с протертыми коврами, огромной библиотекой, собранной в свое время для сына-полиглота, и с пылью на полках размером в полпальца. Не любил он никого, ненавидел всех вокруг, особенно баб, с которыми жил его неразборчивый в любовных утехах сынуля.  С последней,  Бляховой, дед разругался так, что та даже на его похороны не явилась.

А дело было так. Решил упертый старикан  помириться с гражданской вдовой сына, купил ей на день рождения золоченую табличку с номером квартиры. Пришел, постучал в дверь, а та взяла и не открыла. Час сидел Петрович, два прошло, грустно ему стало на скамье у подъезда. Попросил у соседей молоток, чтоб прибить табличку на замызганную дверь невестки. И - побыстрей уйти. Добрый сосед дал ему инструмент. А Бляхова к тому времени уж и забыла о визите старика. Лупанул дед со всей дури по двери, лупанул второй. С шумом открылась дверь, за ней - Бляхова с глазами кота Шрэка из знаменитого мультика. "Хорошо хоть без милиции обошлось", - жаловался Инге старик, сокрушаясь.

Однако вернемся к пассии старика - Андроновне. После похорон стала клянчить старушка у Инги то холодильник, то книжки из огромной  библиотеки, вроде себе, но оказалось, что на продажу. Недалеко от дома расположился блошиный рынок, на который соседка успешно таскала полезные издания про лечебные травы,  грибы и рецепты быстрых закусок. Терпение Инги лопнуло, когда старушка безапеляционно потребовала 10-метровый шнур с клеммами от телевизора, под таким "соусом": дескать, вы   ведь уедете, а я буду продолжать  добром пользоваться… И добрым словом вас вспоминать. Инга только развела руками.

Перед отъездом Инга постучала к Андроновне. Глуховатая бабуля без промедления открыла дверь в весьма странном наряде – в черной комбинашке с кружевами, поверх кружевной комбинации – нарядная юбка, на шее – ярко-красные бусы, а глаза, как у клоуна,  густо подкрашены черным карандашом.

- Это в семь-то утра? Такой цирк? – подумала Инга.  Свидетелем хохмы стала и 20-летняя Аксинья: увидев утреннюю картину, она хитро улыбнулась, но промолчала.
Весь день Инга пребывала задумчиво-удрученной. А уже после обеда, подметая перед отъездом в аэропорт совместный коридор, отчетливо услыхала из-за двери соседки старческий мужской голос: речь шла о том, на кого из сыновей Андроновна отпишет свое благосостояние. Судя по доносившимся обрывкам речи, старушка подробно отчитывалась перед бойфрендом о  намерениях,  никак не подозревая о том, каким чудесным образом  развеяла  мрачные мысли бесхитростной соседки!

- Любви все возрасты покорны…, - прощала Инга всем обиды и самой себе - личные  заблуждения.