Лунин и польский вопрос
(цитаты, наброски + «эскизы» очерка)
Великий русский поэт Пушкин считал, что Лунин – поистине замечательный человек. И не мог обойтись без упоминания об этом декабристе, революционере и дворянине, в поэме «Евгений Онегин». Если сомневаетесь – откройте, скажем, десятую главу и прочитайте строки о друге «Марса, Вакха и Венеры».
Герцен – тот самый, которого «разбудили» декабристы и который затем с Чернышевским «будил Россию» – первым напечатав многое из литературного наследия Лунина, охарактеризовал его так:
«…Один из тончайших умов и деликатнейших».
Достоевского Лунин интересовал прежде всего как бесстрашный человек, пренебрегавший опасностью.
Думается, что своевременная отмена крепостничества в России – которая случилась раньше подобной отмены американского «крепостничества» – произошла не без влияния декабристов, и Лунина в первую очередь!
Между прочим, отмена рабства на территориях столь «демократичных и свободолюбивых» Объединённых Штатов Америки случилась на год позже! А геноцид в отношении коренного населения продолжался и после этого законотворческого мероприятия.
Здесь позволим себе небольшое отступление в «параллели Истории».
Наверное, сейчас ни для кого не секрет, что история Америки – это прежде всего история истребления индейцев, и вряд ли кто-то будет сомневаться в данном факте (разве что люди, которым нравится подобные факты игнорировать – например, «жонглёры от политики»).
Латинскую Америку до появления пришельцев из Европы населяло по различным оценкам от 70 до 100 миллионов инков, ацтеков, майя. Но уже через полтора столетия после начала завоевания (срок, ничтожный для Истории) их осталось всего лишь три с половиной миллиона. Подобный же геноцид проводился «бледнолицыми» в отношении «краснокожих» и в Северной Америке, где их, коренных американцев, загоняли варварскими способами в пустынные и скалистые резервации. На коренных жителей континента устраивались облавы, настоящая охота – и не только бандами «гражданских» пришельцев, но и регулярными войсками с применением артиллерии – против женщин и детей, против людей, вооружённых луком и стрелами, реже примитивными ружьями…
Индейцев «одаривали» отравленным зерном, заражёнными одеялами (доставленными из районов, где свирепствовала оспа и другие привезенные из «цивилизованной» Европы болезни, против которых индейцы не имели иммунитета и вымирали целыми селениями). Геноцид продолжается и по сей день – лишь методы его стали завуалированными, более многообразными и коварными.
Это к слову о «демократичности» той, давней, и современной Америки. Америки, стыдливо замалчивающей позорные страницы своей, весьма конкретной, истории. Америки, отменившей своё «крепостничество», своё рабство (с виселицами для чернокожих по всем штатам) позже России.
Теперь пора напомнить уважаемому Читателю исторический, так сказать, антураж, ближайшее закулисье, обстановку Российской империи.
В 1-й трети века 19-го до многочисленного русского офицерства стали «доходить слухи» о намерении Александра отдать белорусские и украинские земли Польше – которая, впрочем, уже являлась частью империи, хотя и самой свободной её частью по сравнению с остальными частями. А поляки, соответственно, были самым свободным народом среди народов Российской империи.
Но тут в скобках заметим, что сами они особой свободы не чувствовали, поскольку сам факт пребывания в составе «чужой» империи внушал им глубокое возмущение. Польша сама хотела быть империей «от моря и до моря», т.е. от Балтийского моря до моря Чёрного.
Естественно, что русских офицеров особо возмущало совсем иное – желание императора отдать исконно русские земли своей западной провинции, пусть и славянской, где-то братской. И у значительной части офицеров, дворян, само собой, начинали циркулировать закулисные разговоры о дворцовом перевороте, и даже о физическом устранении вредного для интересов России российского императора.
Польша, в которой рабство, крепостничество, можно сказать, только что отменили, культивировало иные, национально-освободительные мотивы – но русский царь не устраивал и её. Поэтому, при кажущейся противоположности предпосылок, интересов – стремления у русских и польских вольнодумцев сливались в единое русло.
И тут Лунин оказал большую пользу делу объединения русско-польского революционного движения. Кстати, оба восстания – декабристов на Сенатской площади в Петербурге и поляков – по меркам историческим произошли почти одновременно, с интервалом всего в несколько лет.
Безусловно, при всём при этом желание убрать с арены России столь постыдное явление как крепостничество, являлось парадной и самой весомой частью программы декабристов.
И особого пиетета перед «помазанником божьим» декабристы не испытывали. Их можно понять, поскольку не слишком благопристойный (и это ещё мягко сказано!) облик царской семейки многим дворянам был хорошо известен, несмотря на усиленное замалчивание.
Об алкоголизме мужской части Романовых, которые, «наводя мосты» с европейскими соседями (и Германией в первую очередь), сами стали наполовину немцами (и в прямом и в переносном смысле), «набирая» себе в царственные подруги немецких принцесс (которые рожали своим не всегда любимым императорам наследников-«полунемцев»), современники наслышаны. Достаточно раскрыть исторические романы о Порт-Артуре, вообще о русской истории (например, книги известного проекта «Этногенез») и многие документы, чтобы в этом убедиться. Так что миф о пьянстве русских можно с тем же правом дополнить умозрительными рассуждениями о «генетической» склонности немцев к алкоголизму – но мы этого делать не будем! А взамен разместим в эпилоге данной статьи цитату о немецко-русских «благородных царских нравах» – страничку из исторического романа О. Форш «Одеты камнем».
Теперь же вернёмся к «нашим баранам», а вернее, к братьям покойного императора.
Надо сказать, Константин, будучи фактически наместником Польши, вскоре замечтался – как только его шансы получить царский трон (после одного «тайного», семейного письма – но об этом позже) стали таять, у него вызрела «идея фикс» получить польскую корону. Надо полагать, польские дворяне, дабы отсоединиться от Российской империи, с превеликим удовольствием пошли бы на такой рискованный шаг ради независимости, но История распорядилась по-своему...
Великий князь Константин, вероятно, знал, что ещё в 1789 году его, десятилетнего мальчишку, прочили на польский престол.
Восстание декабристов застало Лунина в Польше. Варшава была новым местом его службы. Именно здесь он налаживал связи Тайного общества русских декабристов с Польским обществом.
Вскоре высказывания родного брата царственного императора и переписка между Варшавой и Санкт-Петербургом стали проявлять одну интересную тенденцию: Константин как бы защищал – пусть и завуалировано – своего офицера, одного из лучших – то есть Михаила Сергеевича Лунина.
Почему же великий князь стремился выгораживать одного из декабристов, пусть и не присутствовавшего в тот знаменательный день 14 декабря 1825 года на Сенатской площади? Человека, фактически, причастного к попытке физического устранения царственного братца? Это сегодня, в начале 21-го века (после богатейшего военного опыта века ХХ-го!) вооружённые перевороты военных на севере Африки или где-то в Латинской Америке уже никого не удивляют – впрочем, и тогда, в прошедшие века, явление сие и для Европы, и для Азии не являлось чем-то сугубо экзотическим и редким.
Мотивы столь странного поведения Константина (вот взял бы, да арестовал бунтовщика!) занимали не только современников, но и последующих исследователей. Попытаемся разобраться в этом.
Для «затравки» возьмём цитату из письма великого князя Опочинину. Константин пишет ему, что, мол, в Литовском корпусе «…всё в порядке и благополучно, и хотя на Лунина, как вы знаете, и говорили, но по сие время ни малейшего ничего не оказывается, а при том ежели бы он и осмелился что предпринимать, то я уверен, что не имел бы здесь успеху, не нашёл бы себе товарищей». Начертаны эти строки были 19 февраля (3 марта по старому стилю) 1826 года и впервые опубликованы в журнале «Русская старина» (1873, № 9, стр.396).
Неужели не нашёл бы?! – позволим себе усомниться в искренности высказываний великого князя – и продолжим детективно-историческое расследование.
В будущем различные исследователи неоднократно высказывали достаточно аргументированное мнение, что главная забота цесаревича Константина заключалась в простом желании уверить царственного брата, заглянувшего в лицо смерти, убедить его в полной непричастности к заговору вверенных цесаревичу войск – польских и русских, находившихся вблизи Варшавы.
Но, представляется нам, не это являлось лейтмотивом эпистолярных упражнений великого князя после вооружённого выступления декабристов. Есть основания утверждать, что главным было иное – а именно борьба за власть, которая развернулась в России после смерти Александра, борьба между братьями – Николаем и Константином – и привела не к двоевластию в России, но к не менее странному, «подвешенному» состоянию междуцарствия.
Имелось одно письмо «семейного типа», датированное 1822-м годом (т.е. за несколько лет до восстания), в котором Константин опрометчиво «просил» об освобождении его от бремени власти. Есть основания утверждать, что письмо брату написано было Константином под нажимом не только самогО брата-царя, но и матери. Вероятно, у них имелись далеко идущие планы – со временем «передать бразды правления» не среднему, как должно бы по российскому закону, а любимому младшему чаду Коле.
Александр же, превентивно добившись отречения брата «на будущее», скорее всего утаил от Константина тут же, сходу сочинённый манифест о передаче престола Николаю!
Ну и нравы в семейке, не правда ли? Сильно похоже на сериал «Богатые тоже плачут».
Идём дальше.
Скрыв сей манифест от как бы «добровольно» отрёкшегося, Александр не без оснований подозревал, что Константин «для себя» не считает вопрос о престолонаследовании решённым окончательно. Великий князь планировал, вероятнее всего, некие «подпольные» закулисные действия – интересы цесаревича не настолько противоречили планам декабристов, как может показаться на первый взгляд. И, возможно, Константин слегка опасался, что родственнички могут обвинить его в подстрекательстве восстания.
Александр также имел основания подозревать брата в том, что тот вынашивает вполне конкретные планы «в плане» овладеть польской короной. Манифест об отречении Константина, будучи обнародованным несвоевременно, мог вызвать ответные меры вплоть до открытых вооружённых выступлений.
А поскольку цесаревич занимал особое положение в Польше, где в его руках сконцентрировалась реальная власть и реальная военная сила, опасения царя имели под собою веские основания!
Да, многое в поведении Константина косвенно свидетельствовало о подготовке серьёзных действий против брата – например, постоянная (и теперь совершенно понятная!) забота о польской армии, которой предназначалась более чем конкретная роль, и, судя по всему, возможность использования её за пределами Польши грозила свержением царю. Итак, Александр должен был или «обезвредить» брата, удалив его из Варшавы (так сказать, «лишив армейских корней»), или же …ликвидировать польскую армию! Как ни странно, последнее осуществить было куда легче, и Александр уже начал предпринимать кое-какие шаги в этом направлении. И начал он «шагать» в направлении ликвидации польской армии уже в 1821 году, после докладной записки Новосильцева. Тот предлагал ( записка датирована 1820-м годом), преобразовав польские войска, влить их в состав русской армии. Здесь надо бы отметить, что законодательные основания (не позволяющие полякам в будущем упрекнуть царское правительство в беззаконии), разумеется, имелись. По конституции 1815 года численность польской армии не фиксировалась точными цифрами и давала простор для «лавирования». Численность польских войск определялась в зависимости от принимаемого государственного бюджета. Состояние же польского бюджета (у Польши был свой бюджет!) формально развязывало руки царскому правительству для максимального сокращения вооружённых сил Польши. Новосильцев представил в своей записке расчёты, которые свидетельствовали: подобные мероприятия уменьшат расходы на 10 миллионов (!!!) золотых рублей и покроют растущий дефицит в бюджете Польши. Меж строк заметим, что манера «жить в долг» характерна, как видим. Не только для современных США и некоторых стран «цивилизованной Эвропы». ;)
Внезапная смерть царя создала для Николая сложную ситуацию. Сокращение польских войск пока существует лишь на бумаге – а реальная сила, реальная польская армия по-прежнему остаётся в руках у более старшего брата – у Константина. Секретный манифест покойного царя (с «обещанием» вопреки обычаю передать престол самому младшему брату) ещё не опубликован. И если даже Константин воздержится от притязаний на власть в России, которая принадлежит ему по закону, то… польская корона фактически уже у него в руках – пусть не формально, без всенародного объявления, но всё же. Да и при таком короле у поляков куда больше шансов осуществить стародавние планы в стиле «дранг нах остен», чем с выдвижением Лжедмитрия и тем, канувшим в глубине веков, походом на Москву…
К тому же Константин упорно не желает покидать Варшаву! И выманить его из Польши не представляется возможным.
Что же дальше?..
Получив 25 ноября 1825 года, вечером, известие о смерти старшего брата, Константин продолжает колебаться, он сомневается, стОит ли предпринимать решительный шаг и объявлять себя императором.
Через день младший брат – Николай – присягнул Константину, тем самым формально соблюдая обычаи. Но в то же время совершенно НЕ ПРЕПЯТСТВОВАЛ открытому оглашению в Государственном совете манифеста, где ИМЕННО он, Николай, провозглашался российским императором!
Вероятно, ближайшее окружение Константина прекрасно знало о его планах заполучить законную власть. По крайней мере, в журнале «Русская старина» (1870, № 5, стр.496) имеется интересное сообщение Колзакова: «…Цесаревич по получении с фельдъегерем первого известия о кончине императора Александра І действительно созвал на другой день своих приближённых, но не всех, и объявил им об этом горестном событии, НИЧЕГО не сказав им при том о своём отречении».
Далее, мы вправе доверять иному сообщению, со слов самого Лунина, о чём поведал в своё время М. Фонвизин. Когда цесаревич заявил наконец о своём отречении «в узком кругу», на квартире у генерала Альбрехта собрался весь генералитет Литовского корпуса, где и «…приняли единогласно решительное намерение заставить ВСЕ полки, вместо Николая, присягнуть Константину»!!!
(см. М. А. Фонвизин «Обозрение проявлений политической жизни в России», в книге «Общественные движения в России в первую половину ХІХ века», СПб., 1905, том 1, стр.192).
Между прочим, данному сообщению можно верить, поскольку, прежде всего, Лунин лично присутствовал на этом совещании.
Ещё есть один прелюбопытнейший факт: оказывается, генерал-майор Александр Иванович Альбрехт являлся в родстве с В. Кюхельбекером, который «ударился в бега» после событий 14 декабря (того самого восстания на Сенатской площади). Декабрист Кюхельбекер, безо всяких сомнений, мог рассчитывать на помощь родственника.
Впрочем, Константин то ли трезво оценивал свои силы – то ли, напротив, их недооценивал – короче говоря, цесаревич, имевший ВСЕ законные права на престол в Российской империи, в самом начале междуцарствия принял ряд мер по предотвращению открытых выступлений армии «в свою защиту». Вероятно, Константин осознавал сложность обстановки и не был уверен в своей победе. Как в том анекдоте: да, закон на вашей стороне, но на нашей - деньги. ;)
Тот факт, что Лунин являлся не только участником совещания у генерал-майора, но и входил в число активных участников Тайного общества декабристов, мог показать Константина перед его царственной семейкой в совсем ином цвете. Разумеется, если бы сей эпизод сразу же обнаружился.
Вот почему Константин как бы защищал Михаила Сергеевича Лунина.
Но, повторимся, существовала ещё одна причина – притязания Константина на польский престол.
Двусмысленность поведения цесаревича в те дни вызвала многочисленные слухи, усиленно циркулировавшие по Варшаве. И в свете этого представляют интерес некие записи офицера Н. Веригина, который служил там как раз в это время.
«…глухо молва и на разные лады начала шептать, что цесаревич Константин Павлович не принимает короны Российской империи, а, уступая своё наследие своему брату Николаю, желает быть королём Польши. Болтали втихомолку поляки, что когда получено было в Варшаве горестное известие о кончине императора Александра, то один из представлявшихся цесаревичу генералов и, кажется, начальник жандармов… Рожнецкий, титуловал великого князя «ваше императорское величество», и будто цесаревич на этот титул рассердился, но когда Рожнецкий вслед за своей неуместной угодливостью сказал «ваше королевское величество», то цесаревич не изъявил негодования на этот титул». («Записки Н. В. Веригина» в журнале «Русская старина», 1893, № 3, стр. 608).
Вообще, здесь прослеживаются определённые параллели Истории: как в 1825-м, так и в 1917-м году Россия находилась на грани кризиса, если не сказать катастрофы, и в обоих случаях отречение от престола рассматривалось как возможный выход из кризисной ситуации.
Впрочем, уж очень много внимания мы с Вами уделили дрязгам коварной царской семейки, пора вернуться к Лунину.
Итак, во время решительного выступления декабристов Лунин был далеко от Петербурга – Варшава оставалась его местом службы в течение ближайших месяцев. Поскольку аресту он подвергнут не был – хотя на допросах некоторых декабристов уже прозвучала его фамилия. Особенно «разговорчивым» оказался, как ни странно, Пестель, но мы сейчас не станем обсуждать эти «детали».
Одно время циркулировали слухи, будто Константин пытался организовать побег Лунина и даже якобы подготовил Михаилу заграничный паспорт. Нам думается, что эти слухи – полнейшая чушь, и, скорее, относятся они к тем легендам, что «носились» в то время вокруг имени Лунина.
Двойственное отношение великого князя к «вопросу о бегстве» Лунина (если таковое имело место) можно объяснить так: для цесаревича бегство Лунина было бы удобным, поскольку помогло бы скрыть всё, что происходило в пределах Варшавы на протяжение краткого периода междуцарствия. Но то, что Константин взял Михаила Сергеевича под свою опеку (разумеется, не из «благородных побуждений», а ради «себя любимого»), с течением времени делало побег Лунина крайне нежелательным.
Вместо ареста и допросов к Лунину применялись т.н. «вопросные пункты», на которые он отвечал письменно с изрядной доли сарказма, иронии, да к тому же избегая называть конкретные фамилии – в отличие от Пестеля! Показания (от 1 апреля 1826 года) арестованного Пестеля вскрывали факт участия Лунина не просто в делах Тайного общества, но конкретно в подготовке цареубийства – и это уже не шуточки. Эти показания Константин получил примерно через неделю (7 или 8 апреля), после чего понял, что ради собственного оправдания он должен теперь не спасать своего офицера, а «сдать» его, и как можно скорее.
Разумеется, цесаревич, прежде чем отправить в Петербург «вопросные пункты» с ответами Лунина, сам ознакомился с ними. И хотя их содержание могло убедить кого угодно, что Лунин о варшавских делах распространяться вовсе не собирался, неуверенность в себе и уверенность в стойкости Лунина привели «нереализованного царя и царского брата» к паскудной мысли арестовать офицера и этапировать его в распоряжение Следственного комитета и царя – в Петербург.
Теперь Лунин сидел в Петропавловской крепости. И если раньше, когда Михаил Сергеевич пребывал в Варшаве, цесаревича незамедлительно информировали обо всём, что хоть как-то относилось к его бывшему адъютанту, то теперь, заполучив обвиняемого, царские следователи уже не спешили. Например, о том, что Лунин доставлен в столицу, Татищев сообщил Константину лишь через неделю после «доставки государственного преступника» в Санкт-Петербург.
Важно хотя бы слегка ознакомиться с ответами Лунина, чтобы понять благородство декабриста и его ум. Михаил Сергеевич не только «смазывал» антиправительственную деятельность первых организаций, но и сажал на скамью подсудимых тень былого императора (!!!):
«…Я обольщён мыслью, что сие тайное политическое общество ограничит свои действия нравственным влиянием на умы и принесёт пользу постепенным приготовлением народа к принятию законно-свободных учреждений, дарованных щедростью покойного императора Александра… полякам, и нам им приготовляемых…»
Неплохо, правда? Мол, царь даровал всевозможные свободы полякам – значит, и для нас хотел такого же! А значит, первые общества декабристов – пусть и тайно – действовали «в русле идей» помазанника божьего! Так сказать, «блюли интересы правительства» и России.
То, что декабристы защищали интересы России – интересы многомиллионного народа, которые не совпадали с интересами немногочисленных паразитов, зажравшейся властной верхушки – теперь, полагаю, не вызывает сомнений!
***
2-е письмо «Запрещённой тетради»:
«…Моё прозвище изменилось во время тюремного заключения и в ссылке, и при каждой перемене становится длиннее. Теперь меня называют в государственных бумагах: государственный преступник, находящийся на поселении. Целая фраза при моём имени. В Англии сказали бы: Лунин – член оппозиции. Ведь таково, в сущности, моё политическое значение».
Оппозиция оппозиции рознь…
(из письма сестре)
«…Оппозиция свойственна всякому политическому устройству. И при теперешнем порядке вещей в России есть своя оппозиция; но она выражается поездками за границу или жительством в Москве и состоит из людей, обнаруживших свою неспособность или НАВОРОВАВШИХ по службе. Надеюсь, что ты не смешиваешь меня с этими господами…»
Отмежёвываясь от сановной оппозиции, Лунин подчеркнул особо, что никогда «не участвовал в мятежах, свойственных толпе, ни в заговорах, приличных рабам». Речь идёт о придворных «рабах», то есть об участниках дворцовых переворотов. И те, и другие (стихийная толпа), по мнению Лунина, не являются подлинной оппозицией – а, скорее, подлой. Да и не оппозиция они вообще.
Настоящий оппозиционер не станет глушить императора увесистой золотой табакеркой или размахивать топором. Оружие истинного патриота и оппозиционера – мысль! «Моё оружие – мысль, то согласная, то в разладе с правительственным ходом, смотря по тому, как находит она созвучия, ей отвечающие».
(М. Лунин «Сочинения и письма»)
Оппозиционер выступает носителем политической мысли, это понятно. И в конкретных исторических условиях к тому же является носителем идеи революционного преобразования. Так считал декабрист, один из героев Отечественной войны 1812 года!
Специфика писем Лунина, которые составили «Запрещённую тетрадь», связаны с тем, что проходили эти письма через официальные каналы – а вся их сущность, как правило, заключалась в одной-единственной фразе, лаконичной и разившей наповал – куда мощнее, сильнее многословных трактатов!
Лунин легко показывает читателю тупость и скудоумие Почтового департамента, «начиная с головы» – князя Голицина, который занимал пост министра духовных дел и народного просвещения. Ироничные слова Лунина вряд ли кого-либо могут оставить безучастным:
«…Нарушение общественного доверия происходит оттого, что эта важнейшая отрасль управления превращена в синекуру и отдана на кормление царедворцу старой школы, который при нескольких государях занимал с большим или меньшим успехом должность шута»!..
ЭПИЛОГ
«…Вдруг из другой комнаты, тоже запертой изнутри, мы услышали голосА: женский плачущий и утешающий мужской. Говорили по-французски.
- Однако я с таким трудом вырвался от почтенной начальницы совсем не для того, чтобы сейчас утонуть в ваших слезах, прелестная Земфира. Что же касается вашего отца, то, поверьте, мои нежные к вам чувства уже давно заручились его родительской санкцией, а его радость видеть вас фрейлиной…
Мы не могли не узнать этого голоса, так же своеобразно грассирующего в любовном лепете, как мы привыкли это слышать в публичных приветствиях и на парадах.
- Итак, не правда ли, до очень скорой и решительной встречи? Я не враг мифологии и, подобно проказнику Зевсу…
Тут послышался малоискренний смех и поцелуи. Мы вскочили, испугавшись своей невольной нескромности, и кинулись к выходу. Но Михаил с искажённым лицом поднялся и шагнул к дверям.
- Ты себя погубишь… государь сейчас может выйти отсюда.
- Я ему не позволю губить…
Глаза Михаила горели таким бешенством, что, казалось, способны были одной своей силой причинить зло человеку.
Я выбежал в коридор, где уже не было ни правоведа, ни Китти. Одна Вера, белея лицом, как призрак, стояла в глубокой нише. Я стал рядом и тихо взял её руку в свою.
Я не постигал, как могла дверь итальянки остаться без стражи, но две фигуры в дали коридора мне объяснили загадку: молодая воспитательница и адъютант, увлечённые собственным флиртом, не заметили, как покинули свой ответственный пост.
Государь, очевидно, выходя от начальницы, чтобы ещё раз подняться в зал, зашёл в комнату, соседнюю с «озером Комо», где его по уговору уже ожидала Земфира, для каких-то окончательных решений.
Минуты тянулись часами. Вдруг дверь запертой комнаты отворилась, и кто-то вышел. В ту же минуту, задыхаясь от волнения, глухой голос Михаила сказал:
- Это… низость!
Мы не дышали. Я почему-то ждал выстрела. Но выстрела не последовало.
Государь торопливым, убегающим шагом, не свойственно своему обычаю втянув голову в плечи, как бы не желая быть узнанным, вышел из комнаты. Он в один миг свернул за угол. Испуганные адъютант и итальянка подбежали к нему.
- Там был её брат? – гневно спросил государь, должно быть вспомнив неприятную историю с Шевичем.
- Ваше величество, у неё нет брата – сказала смертельно бледная итальянка.
- Там не должно было быть НИКОГО...
И, не появляясь более на балу, раздражённый государь уехал в сопровождении своего адъютанта…»
(из исторического романа О. Форш «Одеты камнем»)
***