Глава третья. Весь мир сквозь призму фотоаппарата
Фото "На старте"
Подошел юбилейный 1967 год. Всюду началась подготовка к встрече 50-летия Октябрьской революции. У нас в художественной мастерской работы скопилось! Хоть сутками не уходи домой. А тут еще образовалась одна проблема, которую обсуждали в управлении комбината: в Свердловске при институте Цветных Металлов организовали курсы художников по промышленной эстетике. Нужно было кого-то из нас посылать на учебу. Два Евгения – Исаев и Сергеев думали-думали и надумали послать меня.
– Вы решили, и я не против поездки, а как на это посмотрит жена и дети? – сказал я.
Вечером сказал о возможной поездке в Свердловск на учебу. Жена к этому отнеслась как-то спокойно, только тяжело вздохнула и спросила:
- Сам-то ты хочешь ехать?
-Согласен, чему-нибудь научат. Не так же просто организовали эти курсы,- ответил я ей.
Мои старшие сестры Нина и Тамара тоже посоветовали ехать. А моя мама и теща заверили, что, когда Валя будет работать в ночную смену, будут приходить к детям.
И вот я в огромном городе Свердловске, нынешнем Екатеринбурге.
Институт Цветных Металлов представлял собой большое здание с множеством кабинетов. Имелись в нем лаборатории для практических работ. На третьем этаже - зал для собраний и для просмотра фильмов. Имелась даже фотолаборатория, так что по желанию учащихся можно проявить пленку, напечатать снимки.
С утра нам читали лекции, а после обеда были практические занятия и экскурсии на промышленные предприятия. Постигать науку по эстетике прибыли со всего Союза и не только художники, приехали конструкторы, архитекторы различных национальностей: армяне, грузины, латыши, русские. Я – не казах, но приехал из Казахстана. С Костей Кицковязиным из Белоруссии мы жили в одном номере гостиницы «Большой Урал». Всего в группе учащихся нас набралось тридцать человек. Первые дни начались со знакомства с городом, с центральной его площади Парижской коммуны, на которой водружен памятник Я. М. Свердлову. В 1905 – 1906 годах Свердлов возглавлял большевистскую организацию на Урале. В честь его и был поставлен памятник. В окрестностях города – невысокие Уктусские горы и Шарташская возвышенность, покрытые сосновыми и смешанными лесами. Они представляли живописные местечки, куда мы с преподавателем ездили на этюды.
Уезжая на учебу в Свердловск, я с собой взял фотоаппарат «Искру», чтобы в основном поснимать виды города. Конечно же, начал с центральной площади с памятником Я. М. Свердлову. День был воскресный, тихий, солнечный. Людей на площади, просто отдыхающих, было заметно больше, чем в обычные дни. Молодые мамы и папы прогуливались с детьми. Некоторые пары и бабушки катали в колясках маленьких детей. Здесь же, стараясь кого-нибудь обмануть, шныряли цыганки. Увидев меня за съемкой, пристала ко мне молодая, ярко-наряженная, цыганка:
- Давай погадаю, по руке предскажу твою судьбу.
– Я не верю всяким гаданиям, ни по руке, ни по картам. Не нужно мне предсказание, а судьбу свою сам строю,- ответил я, разглядывая девушку-цыганку. Красавица: смуглая кожа лица, рук, глаза угольно-черные, длинные темно-коричневые волосы спадали на плечи и спину. В ушах – серьги, крупные, в виде полумесяца, может быть, с позолотой. На шее – бусы цветные. Красный сарафан с поблескивающими монетами по низу подола. На ногах аккуратные белые туфельки.
– Ну, чего ты молчишь? Тебе жалко самую малость из своего кошелька. – Дай, хоть, пятачок.
Я вынул десятик и спросил:
- Согласна, за десять копеек я тебя сфотографирую?
Она сразу же приняла позу, подбоченилась, подставив ладонь для монеты. Мне оставалось только пожалеть, что фотопленка не цветная, и, щелкнув пару раз, я отсюда отправился в магазин фототоваров.
«Свердловск – не Москва, но город огромный и, может быть, есть пленки цветные», - думал я. Так оно и оказалось. Фотопленка цветная негативная и позитивная имелась в продаже, но для узкопленочных фотоаппаратов. Была фотобумага для черно-белой фотографии разного формата. Имелась даже цветная чехословацкая фотобумага «Фотоколор». Имелись кое-какие фотоаппараты не высокого класса: «Любитель», «ФЭД», «Спутник» - двухобъективный, стерео. На витрине лежали сменные объективы: портретный «Юпитер-9», «Гелиос-44» и большой зеркальный объектив «МТО-500». Это же десятикратное приближение! – удивился я, - вот бы купить! Но он стоил немалых денег – 160 рублей. Здесь продавались комиссионные, уцененные товары. Мое внимание привлек старый немецкий фотоаппарат прошлого века. Он был наподобие фотоаппарата «Любитель», предназначался для широкой пленки с размером кадра 6 на 9 см. А устройство его до того простое! Корпус металлический, оклеенный коричневым дермантином, который, по-видимому, от долгой службы местами прошеркался, и в отверстиях видна была жесть, тронутая ржавчиной. Простенький объектив с потускневшими линзами, был снабжен центральным затвором – от нажатия рычажка прыгали две тоненькие черные пластиночки. Диафрагма и вовсе – «проще пареной репы»; из прорези объектива выступало тонкое плоское колесико с зубчиками по окружности. На самом колесике – три отверстия – маленькое, среднее и больше. Возле каждого отверстия - надписи готическим шрифтом: портрет, групповой портрет, ландшафт. Крутишь колесико, меняется диафрагма. «Этому бы фотоаппарату место в музее, а его кто-то выставил на продажу»,- отметил я про себя. Конечно, ради интереса можно было бы и его купить, но опять же, где взять денег? «Купить бы МТО-500!»- загорелся я таким желанием. А вечером мыслями на счет этого объектива я поделился с Костей.
Костя, выслушав меня, поморгал белесыми длинными ресницами, пошевелил толстыми губами, что-то обдумывая, и произнес:
- Надо заработать. Время после занятий и выходные дни у нас есть.
– Я бы с удовольствием занялся любой «шабашкой», но надо найти ее,- сказал я.
И вдруг нам неожиданно повезло, не мы ее, а «шабашка» сама нас нашла.
Через два дня, а именно в воскресенье вечером мы с Костей сложили в сумку блокноты, краски акварельные, бутылку с водой, кружку и направились на этюды городских видов. Ходили по улицам, присматривались – что бы нарисовать!? Центральные многолюдные, с движением различного транспорта нас не устраивали.
– Давай – подальше от центра, где переулки, закоулки,- сказал Костя.
Идем. Торопиться некуда. Шли, шли и... оказались на переулке Вознесенском.
– А вот, глянь,- указал Костя на отдельно стоявший двухэтажный дом с подвальным помещением. За домом – сарай, погреб и, похоже, баня. К ним примыкал сад.
– Неплохой вид,- отметил я. Дом, старый, живописный. От него под уклон тянулся тротуар из уложенных бетонных плит, швы которых проросли ярко-зеленой травой. Из-за изгороди деревья над тротуаром опустили ветки, создавая тень. Что за дом? Почему-то никто в него не входит, не выходит? Ни какой вывески у входа нет. На крыльце милиционер стоит.
– Наверное, это бывшее поместье какого-нибудь купца,- высказал я предположение. Но выяснять, подходить к милиционеру не решились.
– Будем рисовать,- пробубнил толстыми губами Костя и, кряхтя, опустился на траву у тротуара. Сел рядом и я. Разложили перед собой принадлежности, налили в кружку воды.
Костя неплохо владел рисунком, а вот акварелью рисовал неважно. Он, как и художники с Кавказа, армяне, грузины, краску наносил на лист ярко, густо. «Костя,- сколько раз я ему говорил, - пойми, акварель – это живопись нежная, прозрачная. Аква – вода по-гречески». Чтобы подучиться технике работы акварелью, Костя стал часто ходить со мной на этюды. А может быть, Костя еще и потому привязался ко мне, что при просмотре наших работ преподаватель, архитектор Цветов сказал: «Единственный, кто правильно работает акварелью – это Нетисов».
Сидим, рисуем и замечаем, что милиционер подозрительно поглядывает на нас.
– Видать, скучно ему стоять без дела, заинтересовался нами,- потихоньку сказал Костя.
Но вот милиционер, как бы раздвоился – вышел из дому второй, подошел к нам, хмуро глянул на наши неоконченные рисунки и сказал:
- Предупреждаю, чтобы через пару минут вас здесь не было,- и ушел.
«Что за секретный объект? Почему нельзя рисовать?», - рассуждали мы.
– Да ну его, дорисуем, уйдем,- рассердился Костя, бултыхая кисточку в кружке с водой.
– Им ничего не стоит потащить нас в отделение и, пока будут выяснять, морочить голову, опоздаем в столовую на ужин,- возразил я.
Сидим, продолжаем рисовать. Милиционер все так же поглядывал на нас, но больше ни он, ни второй, что выходил из дому, не подошел. Зато подошел кто-то, остановился за нашими спинами, постоял молча, потом присел сбоку возле, поинтересовался:
- Вы, должно быть художники? Где-нибудь работаете?
– Мы здесь, в Свердловске на учебе,- ответил Костя и тут же спросил,- а почему такой интерес?
– Для начала давайте познакомимся. Меня зовут Василием Дмитриевичем. Я - главный инженер завода Свердлесмаш.
Мы тоже назвались, кто такие и откуда приехали.
– Вы, конечно, знаете, что подходит знаменательная дата – 50-летие Октябрьской революции, и нам бы надо оформить наглядной агитацией здание управления завода,- сказал Василий Дмитриевич и спросил,- Не возьметесь ли вы за эту работу?
– Деньги в данный момент нам очень бы кстати, и мы не против того, чтоб подработать,- сказал я и глянул на Костю.
Он согласно кивнул.
– Вот и замечательно. Приходите завтра в управление, обо всем договоримся, определим фронт работ, - и, объяснив на каком автобусе доехать, удалился.
А вскоре и мы, спрятав блокноты и краски в сумку, заторопились в столовую, а то, чего доброго, милиционер отберет наши рисунки.
В понедельник после лекции мы с Костей не поехали со всеми на Исетское озеро на этюды, а сразу же устремились в Свердлесмаш. Автобусная остановка оказалась рядом с управлением завода. Подошли. Нашему взору предстало огромное светло-серое здание в четыре этажа и полторы сотни метров в длину. Вошли внутрь, нашли кабинет главного инженера. Выслушав нас, секретарша проворно шмыгнула в кабинет и, поспешно выйдя, пригласила войти. Василий Дмитриевич принял нас приветливо и, видя, что леняя жара порядком нас допекла, достал из холодильника пару бутылок нарзана, поставил стаканы. С большим удовольствием мы выпили по стакану, и Костя, вытерев платком толстые губы, спросил:
- А все же, какую, конкретно, хотите предложить работу, и каким будет расчет?
- Вы же видели фасад управления, так вот его и надо оформить, но прежде нужно выполнить эскизы. С эскизами поедем в Горсовет. Комиссия просмотрит, утвердит, после этого сможете рисовать плакаты,- растолковал Василий Дмитриевич. - А насчет оплаты не беспокойтесь, будет решено, - и он тут же снял трубку телефона, пригласил начальника отдела кадров.
Не прошло и минуты, как в дверях появился низенький, лысоватый мужчина с объемистой папкой под мышкой.
- Я вызвал вот по какому делу: этих товарищей, - не называя нас художниками, сказал Василий Дмитриевич, - временно нужно оформить: одного на должность инженера-конструктора, второго инженером-технологом.
Так, несколько удивившись, я стал инженером-технологом, а Костя – инженером-конструктором.
Костя сразу признался мне, что эскизы для него – темный лес.
– Какой лес? Ваша Беловежская пуща, где обитают зубры? – в шутку спросил я.
– Извини, но не соображу каким образом их разработать. Так что делай сам, а я потом львиную долю работы с плакатами возьму на себя, - сказал он.
– Хорошо,- согласился я,- только с тем условием, что эскизы защищать в Горсовете будешь сам. Говорить, убеждать ты - мастер, к тому же ты белорус, с акцентом. Комиссия с уважением отнесется, к тебе.
Всю неделю по вечерам я трудился над эскизами даже иногда на ужин в столовую не ходил, и Костя приносил мне пирожки и кефир. По фасаду здания мы определили двенадцать плакатов размером 2,5 на 3,0 м, поэтому-то мне и приходилось делать в масштабе такое же количество на картоне, обтянутом ватманом. Чтобы плакаты были яркими, контрастными, чтобы бросались, как говорится, в глаза, я решил использовать только красный и черный цвет. Фон - чисто-белый. Костя к такому решению отнесся с сомнением, но я убедил его. Тематика такая: революция, гражданская война, подъем народного хозяйства и строительство социализма.
- Эскизы готовы! Костя, звони Василию Дмитриевичу. Он, наверное, ждет, не дождется, - сказал я.
Василий Дмитриевич нас пригласил к концу рабочего дня и попросил, чтобы постарались не опаздывать.
– Для просмотра ваших эскизов я приглашу руководство завода, - сказал он по телефону.
И действительно, когда мы вошли в кабинет главного инженера, все были в сборе, сидели вдоль длинного стола. Василий Дмитриевич назвал каждого из них. Здесь были: главный экономист, главный бухгалтер, секретарь партийной организации и секретарь комсомола, ну и, конечно же, заместитель директора по хозяйственной части. С ним-то нам и предстояло иметь дело в ходе изготовления плакатов. Мы с Костей на свободных стульях расставили перед столом эскизы и некоторое время, унимая робость, глядели на присутствующих, от которых зависела дальнейшая судьба эскизов: поедем ли мы с ними в Горсовет. Василий Дмитриевич, похоже, от удивления расширил глаза. Секретарь партийной организации Сергей Степанович торопливо ослабевал Галстук, словно он стал душить. Зам. директора по хозяйственной части, округлив глаза, вынул носовой платок, промокнул лысину. Секретарь комсомольской организации, молоденькая девушка, примостившаяся на крайнем стуле у стола, свела брови и узенькую юбочку потянула на голые коленки.
– Ну, как, Сергей Степанович?- обратился Василий Дмитриевич к партийному руководителю и, не дождавшись ответа, тут же высказал свое мнение,- По-моему, неплохо будут смотреться такие плакаты на нашем здании. Сергей Степанович, кряхтя, поднялся со стула и, кашлянув в кулак, произнес:
- Я не против, идея нравится, а вот эти цвета, черный да красный, напоминают траур. Как посмотрят в Горсовете? Это вопрос.
– Будем надеяться, что эскизы пройдут. Не зря же парни трудились. В разговор включился главный экономист Иван Иванович:
- Интересно знать, на чем и какими красками будут исполнены плакаты?
– С экономической точки зрения – проще некуда,- стал объяснять Костя,- нужно сделать подрамники, натянуть на них белое полотно, а краски, дешевые, гуашь.
- Это как же? – поднялся худенький старичок, похоже, пенсионного возраста, председатель профкома. - Гуашь? А пойдет дождь, и все поплывет! Вы-то намалюете, расчет получите и уедете домой, а нам - моргать.
– Все продумано, мы даем гарантию, что краска будет держаться под дождем,- заверил я.
– Прежде, чем приступать к плакатам, проверим краску на материале у вас под душем,- добавил Костя.
– Хорошо, договорились,- сказал Василий Дмитриевич и обратился к зам директора,- а вы, Анатолий Петрович, обеспечьте художников краской, закажите столяру подрамники и, если на складе нет белого полотна, купите. Время не ждет.
Когда все покинули кабинет, и остался только главный инженер, мы с Костей собрали эскизы. Я, вспомнив первую встречу с Василием Дмитриевичем у таинственного дома с милиционером на крыльце, спросил:
- Что за дом мы рисовали? Почему так подозрительно на нас смотрела стража порядка?
- Мне не все известно, но кое-что я вам поведаю, только пусть это останется между нами. То, что произошло в этом доме в 1918 году, мало кто знает. А немногих свидетелей, оставшихся в живых, охватывает ужас. Дом, который вам понравился, который рисовали, это бывшая усадьба купца Ипатьева. Он был выселен, а в его дом поселили узников: царя Николая второго, его жену Княжну Марию Николаевну, дочерей Анастасию, Татьяну, Ольгу и цесаревича Алексея Николаевича, а так же доктора Боткина и прислугу. В ночь 16 июля их расстреляли, а потом вывезли в лес. Трупы изрубили на части, облили бензином и на больших кострах сожгли. Части тел, которые пощадил огонь костра, были уничтожены серной кислотой. Это ужасное злодеяние было совершено по указанию человека, кому памятник стоит на центральной площади города. А что сейчас находится в доме и, почему его охраняют, мне не известно.
– О дне просмотра эскизов в Горсовете я вам сообщу,- пообещал Василий Дмитриевич, и мы вышли.
Через три дня Василий Дмитриевич позвонил нам в гостиницу:
- Завтра к десяти часам утра подъезжайте с эскизами, поедем на просмотр.
– Что ж, придется с занятий улизнуть,- сказал я Косте.
И вот мы втроем в актовом зале Горсовета. Народу набралось порядочно, но во втором ряду оказались свободные места. Мы сели.
– Хорошо отсюда видна сцена, увидим и эскизы, представляемые предприятиями города, - сказал Василий Дмитриевич.
На сцене за столом – комиссия из пяти человек. Кто такие – нам все равно. В центре сидит представительная, на вид строгая, женщина лет под пятьдесят. На ней темно-синий костюм, ослепительно-белый воротничок блузки. Лицо ее бледноватое. Аккуратная прическа, тронутая сединой. Сквозь стекла очков, она внимательно оглядела зал, взяла в руки список и, обратившись к членам комиссии, сказала:
- Кажется, все в сборе. Начнем.
– Костя, ты готов? – толкнул я его в бок.
– Я, как пионер, «всегда готов!»,- с улыбкой прошептал он.
А Василий Дмитриевич, заметно волнуясь, сказал:
- Эта женщина и есть председатель Горсовета, поэтому ее слово будет решающим.
Я тоже с волнением ждал приглашения на суд наших эскизов. Косте-то что? Не пройдут – мне придется другие разрабатывать.
Друг за другом поднимались на сцену художники и представители больших и малых заводов, фабрик, различных организаций. Не очень хорошо, но все равно со своих мест мы видели представляемые эскизы. Ничего особенного мы не заметили, хотя, почти на всех эскизах выделялось изображение Вождя мирового пролетариата: Ленин за трибуной, Ленин на броневике, Ленин среди рабочих... Как-то скучно, не выражая никакого восторга, члены комиссии во главе председателя, рассматривали представленные работы. О чем-то совещались, делали замечания, советовали, что исправить, чего добавить. Председатель делала пометки в списке и приглашала с эскизами следующих представителей производств. И вот слышим:
- Свердлесмаш, приглашаем на сцену.
Костя тяжело поднялся с сумкой заполненной эскизами, неуклюже, словно медведь, запинаясь за ноги сидящих, прошел к сцене. Все двенадцать картонок-эскизов он расставил в ряд перед комиссией, и сам чуть отошел в сторону.
- Вот это что-то новое! - встала из-за стола женщина-председатель и, подняв очки, подошла ближе к эскизам.
Вытянули шеи и мужчины, члены комиссии, стараясь увидеть, это самое, «новое!».
- Ну, что ж, молодцы! Хоть вы порадовали,- глянула она на Костю и спросила,- а кто автор?
– Да вон он, в зале, главный исполнитель,- сказал, смутившись, Костя и жестом руки заставил меня встать.
– Вы что, работаете на этом заводе?- поинтересовалась она.
– Нет, мы здесь на учебе, проходим курсы промышленной эстетики. Я приехал из Белоруссии, а Нетисов Владимир из Казахстана.
– Оно и видно, ваши эскизы отличаются своеобразным решением,- и, пожелав нам успешной учебы и достойного оформления завода к юбилею Октября, она сделала пометку в списке.
А я с места подсказал:
- Костя, ты объясни по эскизам суть их.
– Что здесь объяснять, итак все понятно,- с этими словами председатель села за стол и пригласила следующего с эскизами.
Костя, раскрасневшийся, вытирая платком вспотевшее лицо, вернулся на свое место. Василий Дмитриевич, довольный просмотром эскизов, пожал нам руки. А после просмотра эскизов праздничного оформления последних двоих представителей мы покинули зал.
Как и обещали, мы провели эксперимент: На небольшой подрамник натянули полотно, выполнили гуашью рисунок, принесли его в душ и подержали под струями воды. Полотно намокло, краска немного потемнела, набухла, но не потекла.
– Хорошо. Приступайте к плакатам,- согласился Василий Дмитриевич.
В двухнедельный срок мы с Костей нарисовали плакаты, получили расчет и больше на заводе не появлялись. «Плакаты,- говорил Василий Дмитриевич,- вывешивать будем перед самым праздником».
Я, имея теперь достаточную сумму на покупку объектива, ринулся в магазин, боясь, как бы кто до меня, его не купил. Но, нет – объектив на месте! Приобрел, а на оставшиеся деньги на базаре купил ковер, чтобы жена видела – не зря ездил на учебу. В магазинах же ковер днем с огнем не найти. Конечно, кто-то по блату покупает, но откуда за такой срок у меня появится блат, да его у меня и в родном поселке нет, поэтому и холодильник по очереди ждем лет пять.
Время учебы подходило к концу. Много было прослушано таких лекций как: «Эстетическая организация промышленного интерьера», «Цвет в производственной среде», «Проектирование современной производственной мебели», «Визуальная информация». Практическая работа мне досталась – разработка проекта эстетической организации интерьера завода Гидромаш. Кроме прослушивания лекций и посещения занятий, выполнялись практические работы. Часто преподаватели организовывали эускурсии на самые большие заводы, известные не только в Советском Союзе, а и за рубежом. Побывали мы на огромном заводе «Уралмаш» - Уральский завод тяжелого машиностроения. Он был построен до Великой Отечественной войны в 1928-1933 годах. Завод выпускает оборудование для металлургической, горнорудной, нефтегазовой отраслей. На заводе «Уралмаш» до войны работал легендарный разведчик Кузнецов Николай Иванович, в совершенстве владевший немецким языком. Выдав себя за немецкого офицера Пауля Зиберта, Николай Иванович, находился в самом логове врагов, уничтожил несколько видных гитлеровцев. В 1944 году Николаю Ивановичу посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Многие, наверное, видели кинофильм про него «Подвиг разведчика», в котором роль Николая Ивановича сыграл Кадочников. Это немногое из истории рассказал нам преподаватель-экскурсовод. Пришлось нам побывать и на заводе «Химмаш». В формовочном цехе завода меня поразило увиденное: неимоверных размеров, раскаленную до красна деталь, похожую на летающую тарелку, извлекли рабочие из зева огромной печи.
Я не удержался от соблазна сфотографировать, и, расстегнув замок-молнию на походной, плоской сумке, нащупал спрятанную «Искру». Но на всякий случай все же спросил у преподавателя:
- Можно щелкнуть?
– Ни в коем случае!- завертел он головой,- спрячь фотоаппарат подальше. Мы на секретном заводе.
Потом, пока эта раскаленная «оказия» все еще в памяти была свежа, я старался изобразить в цвете, на листе ватмана.
Пришла осень. До юбилея – 50-летия Великого Октября оставалось времени мало. Я вернулся из Свердловска и сразу получил неожиданное задание; снова предстояло разрабатывать эскиз сувенира, который, как мне сказал Евгений Петрович, Казахстан будет дарить Украине в день юбилея. Пока я находился на учебе, в коллективе лаборатории эстетики произошли кое-какие изменения. Сергеев Евгений рассчитался и уехал за большими деньгами к северным оленям. Его жена Валя-кнопошка, как говорил чуваш Евгений Петрович, пока работала при фотолаборатории на множительном аппарате ЭРА. Она говорила: «Женя там разбогатеет, тогда и я к нему уеду». Вместо Сергеева руководителем художников был принят учитель черчения и рисования Трубачев Владимир Романович. И еще одним художником пополнилась мастерская. Был принят Киселев Евгений. «Везет на Евгениев, не успел один уехать, появился другой»,- подумал я.
– Почему вы до меня не начали работать над эскизом сувенира?- спросил я у Трубачева.
– Во-первых, нам только на днях об этом сообщили, а во-вторых, решили, что лучше тебя никто не придумает. А когда у тебя эскиз будет готов, и высшее начальство одобрит, мы подключимся, - сказал Владимир Романович.
Мне пришлось поблагодарить за предоставленное доверие и засесть за разработку сувенира. «Оно и лучше,- подумал я,- не нужно писать уйму лозунгов, рисовать плакаты, дышать запахами эмалей, растворителей и разбавителей». Одно плохо - сроки поджимали. А на предприятиях Усть-Каменогорска, Лениногорска, Зыряновска, наверное, во всю, трудятся над эскизами.
– Думай, чтобы сувенир отражал не только производство Иртышского медеплавильного завода, но и всего комбината с рудниками, обогатительными фабриками. К тому же, чтобы каждый хохол, посмотрев на него, понял, что сувенир из Казахстана,- такой совет дал Владимир Романович.
– Тебе легко рассуждать. Да как же все это я втолкну в один маленький сувенир?!- возмутился я.
Сижу день, два, три. Думаю, вспоминаю, какие приходилось делать сувениры до этого. Постепенно, но пока в воображении, стал вырисовываться будущий сувенир. И вот свои мысли с помощью карандаша наношу на бумагу. Ожесточенно тру резинкой и снова чиркаю карандашом. То один, то другой из художников заглядывали на мой стол, интересовались: «Каким он все-таки будет?» А идея такова – на ковре, расписанном казахским орнаментом, будет стоять юрта, которая при нажатии кнопочки, должна раскрыться, словно цветок, из семи лепестков, в центре цветка – корпуса завода, копер рудника. На переднем плане – дата пятьдесят, выложенная из крохотных разноцветных кусочков руды. На каждом прозрачном лепестке цветка-юрты должна быть гравировка этапов становление советской власти в Казахстане.
Готовый эскиз и чертежи сувенира я понес на суд высокого начальства вместе с Трубачевым, как с непосредственным руководителем группы художников. Главные специалисты в во главе с Вылегжаниным Владимиром Васильевичем нас ожидали в кабинете директора комбината.
Вылегжанин Владимир Васильевич - директор Иртышского полиметаллического комбината - был строгим, требовательным, но справедливым, как мы потом убедились с Трубачевым, толковым руководителем большого производства. Для защиты кандидатской Владимиру Васильевичу нужно было сделать чертежи, графики, схемы и диаграммы. Он попросил нас сделать эту работу и как можно быстрее. Мы с Владимиром Романовичем в основном после рабочего дня вечерами чертили, писали. Получив всю эту наглядность для защиты кандидатской, Владимир Васильевич поблагодарил нас и включил нас в список на премиальные. Однако главный экономист Масленников - старичок – «божий одуванчик», ни в какую не стал подписывать ведомость. «Не положено и все»,- говорил он. Мы ему объясняли, что работали в нерабочее время, что по просьбе директора комбината. «Нет и... все».
– Да, что вы ему доказываете, он же до того скупой, что даром боится перднуть,- говорил Евгений Петрович. – Вы позвоните Владимиру Васильевичу.
Позвонили. Владимир Васильевич без разговоров поставил на ведомости двойную подпись, и... мы получили премиальные!
Так вот, я подошел к столу Владимира Васильевича, положил эскиз сувенира и чертежи, по которым предстоит его делать. Владимир Трубачев сел в кресло рядом, готовый выслушать мнение по поводу сувенира. Владимир Васильевич внимательно посмотрел эскиз, перебрал чертежи.
- А будет ли юрта раскрываться, превращаясь в цветок, как вы задумали? – задал он вопрос.
– Заставим,- привстав в кресле, заверил Трубачев.
– Поверим, - с этими словами Владимир Васильевич эскиз с чертежами передал главным специалистам производства, сидящим за большим столом. Они посмотрели, покрутили, повертели, и снова молча передали директору, ожидая, что он скажет, какое примет решение. Почему-то никто из них, кроме начальника смены Омарова Сапара Искаковича, не задал вопроса, не сделал никакого замечания. Сапар Искакович, глядя на меня, сказал:
- А что, если у юрты поставить верблюда?
Все заулыбались, а кто заерзал на стуле, поглядывая на Владимира Васильевича – как он на это отреагирует? Владимир Романович поднялся с кресла и толи в шутку, толи всерьез, стал объяснять:
- Юрта на ковре, как юрта, пока не будет нажата кнопочка, а как только ее нажмем, юрта моментально превратится в цветок в виде лотоса. Верблюд, как вы знаете, колючки ест, не морщится. Что ему этот цветок – один жевок.
- Я, думаю, верблюда допускать к "цветку-лотосу" никак нельзя, - смеясь, сказал Владимир Васильевич. После чего, подавая мне эскиз, добавил: - Идея мне нравится, можете приступать к изготовлению сувенира.
В знак согласия все закивали головами. И мы с Трубачевым вышли.
Во время изготовления сувенира опять же мне пришлось участвовать. Я выгравировал на темно-коричневом винипласте, который заменял ковер, казахский орнамент. После чего, все художники мастерской упросили меня делать гравировку на лепестках цветка-юрты. «Тебе же приходилось писать циферблаты для ручных часов, кому, как не тебе заняться такой мелкой гравировкой»,- убеждали они. Как бы то ни было, а общими усилиями сувенир был почти готов. Оставалось выполнить механизм для раскрытия юрты. Эту заковыристую работу поручили старому мастеру, который тоже находился в штате лаборатории эстетики Петрову Мартемьяну Борисовичу.
– Давай, Мартемьян Борисович, отличись перед уходом на пенсию,- сказал Владимир Романович.
Прошла неделя. Мы все были заняты другой работой. А Мартемьян Борисович все еще бился над тем, чтобы юрта послушно открывалась и закрывалась.
– Как, Мартемьян Борисович, успехи?- поинтересовался я.
– Понимашь, расшипериватса юрта, а обратно – ни в какую!
– Выходит, не сшипериватся, постарайся, к концу недели требуют,- сказал я.
Пришлось мне подключиться на помощь старому мастеру. В общем, механизм довели до ума – стал работать, как часы. Готовый сувенир в управление комбината отнес сам Трубачев.
А вернулся Владимир Романович очень довольным и нам сказал:
- Сувенир приняли на ура! Обещали к юбилею какую-то премию.
Наступила зима с буранами и метелями. Трещали морозы такие, что лишний раз на улицу носа не высунешь.
Зимующие в наших краях птицы, испытывали голод. Пристроил я напротив окна кормушку, насыпал семечек, привязал кусочек сала. Прилетели синицы, воробьи. Повеселели. «Ци-ци-ци!», попискивают синицы, «Жив-жив!»- выговаривают воробьи. Хорошо наблюдатьза ними, сидя у окна, в теплой комнате. Донимает голод и сорок. Нахохлившиеся, они сидят на ветках тополя и выжидают удобного момента стащить с кормушки сало.
Вдруг, под Новый год от Ботвина пришло письмо! В нем он сообщал, что объектива «Таир-3» не удалось найти, а в универмаге на Калининском проспекте появились в продаже фоторужья «Фотоснайпер». Их начал выпускать Красногорский завод. Это тот же «Зенит» с длиннофокусным объективом и с прикладом. Даже есть курок – лови видоискателем птичку, наводи на резкость и жми на курок.
Постоянно испытывая нехватку денег, пришлось уговаривать жену, чтобы взять, деньги скопленные, на покупку холодильника.
– Холодильники еще неизвестно когда поступят в продажу. Отправлю на конкурс фотографии, получу премию, и потом купим холодильник. К тому же он сейчас просто не нужен, морозы свирепствуют. Мясо, масло, колбасу можно на подоконник положить, заморозятся лучше, чем в любом холодильнике. Мороз же и до Иртыша добрался. Все уже и уже становился он. От черной воды, зажатой торосами льда, клубился пар. В воскресный день утром, спрятав под полушубок фотоаппарат, я отправился к реке.
Коротки зимние дни. Десятый час, а солнце, большое красное все еще, купалось в серовато-серых клубах тумана.
На берегу, закутанные в пушистую кухту, словно в белых шубах, стояли вербы и тополя. Здесь же, вмерзшие в лед по самый верх бортов, стояли лодки. Защелкав все двенадцать кадров пленки, я спрятал от стужи «Искру» и, надеясь на хорошие снимки, отправился домой. Отогревая на ходу закоченевшие руки, думал: «Надо будет послать на конкурс что-нибудь из снятого сегодня, пусть посмотрят, какая у нас зима». Вспомнился мне снимок, напечатанный в журнале, Геннадия Копосова «55 градусов ниже нуля»: тундра, на переднем плане мальчишка, закутанный в меха, видны лишь одни раскосые глаза. За его спиной вдали вереница оленей. Он, должно быть, сын якута-оленевода. Ну, что ж, у нас сегодня не -55, а всего – 40 градусов, но все равно собачий холод пробирает до костей. Почему холод собачий, да потому, что пока я шел по улице, на скрип снега, звонкий от моих шагов, ни одна не тявкнула. Какие из них забились в будки, утепленные сугробами снега, какие забрались в сени или греются возле коров и телят в сараях.
Пришел я домой, чтобы быстрее согреться, выпил горячего чаю и сразу забрался в самое темное место, в туалет проявлять фотопленку. С нетерпением, дождавшись вечера, после ужина я на кухонном столе расставил ванночки с проявителем и закрепителем, поставил фотоувеличитель и фонарь красного света. Для промывки снимков раковина находилась рядом. До полночи я колдовал над снимками, стараясь передать трескучий мороз раннего утра.
Утром, особо не надеясь на успех, я выбрал самые удачные снимки, и, запечатав их в большой конверт, пошел на почту, чтобы отправить на конкурс. Шосткинский химкомбинат и журнал Советское фото объявили Всесоюзный конкурс на лучший снимок, полученный с пленки производства этого комбината. А, придя на работу, я не утерпел, похвалился, что фотографии отправил на Всесоюзный конкурс в город Шостку. Мои коллеги по работе, художники, похоже, никогда не держали в руках фотоаппарата и фотографию не считали за искусство, отнеслись к моему сообщению как-то равнодушно.
– А вы знаете, что в России видные фотографы в прошлом были художниками Академии, - начал я их убеждать. – Например, Л. Прахов был учеником Веницианова и выполнял замечательные по тем временам фотопортреты. И. И. Шишкин следил за развитием пейзажной фотографии. В последствии сам занялся фотографией. А по снимкам фотографа Е. Вишнякова И. Шишкин в 1890 году написал картину «Сосна под снегом в лунную ночь». Известный художник и педагог П. П. Чистяков признавал фотографические снимки ценным подспорьем для художников.
Сергеев же, приехавший с Севера навестить жену, зашел к нам в мастерскую и, узнав, что я отважился послать снимки, да не куда-нибудь, а на Всесоюзный конкурс, некоторое время, не моргая, смотрел удивленно на меня сквозь очки. Потом он их снял, потер толстые стекла носовым платком, снова надел и сказал:
- Ну, ты даешь! На этот конкурс со всех концов страны будут посылать снимки и не такие фотографы, как мы.
– С тобой согласен, но вдруг! – сказал я.
Прошел месяц. Ни из редакции журнала «Советское фото», ни из города Шостки – никаких вестей. Читаю литературу по искусству фотографии, листаю рецептурные справочники, просматриваю скопившиеся журналы по фотографии. В книжных магазинах, если что-то появляется по фотографии, покупаю. Попалась мне книжка «Применение светофильтров в натурной съемке», прочитал, просмотрел иллюстрации и сделал вывод, что необходимо приобрести светофильтры. С помощью их можно значительно улучшить пейзажную съемку. Позже в одном из магазинов Усть-Каменогорска попалась книжка М. Заплатина «Съемка пейзажа». Очень полезной оказалась книжка, в которой к каждому, помещенному снимку дается разъяснение. Например, «Зимний этюд». Низкое боковое освещение хорошо выявляет снежный рельеф. Слегка притемненный передний план создает ощущение пространства. По композиции кадр не перегружен деталями. Положение солнца – сзади слева. И еще удалось приобрести хорошую с полезными советами книжку «Ретушь – когда и как» (автор Карл Сюттерлин). «Посылая снимки на конкурсы и на выставки, не обойтись без ретуши»,- такой я сделал вывод. Все еще надеясь получить какой-то ответ, на отосланные снимки, я уже думал: «Куда бы еще послать?» И вдруг из редакции журнала Советское фото пришло письмо с сообщением о присуждении второго места, Диплома 2-й степени и премии 100 рублей! И в нем же просьба - выслать для издания каталога выставки контрольные снимки «Холодное утро», «Морозный вечер», «На старте».
«Ура! Не напрасны мои старания!»- обрадовался я. А вскоре – еще одна радость: от Ботвина из Москвы пришла долгожданная посылка с фоторужьем. Молодец! Хорошо упаковал. Линзы целы. С этого дня я стал себя считать не только фотолюбителем, но еще и фотоохотником. Фотоохота – почти та же охота и поэтому сходил на почту, подписался на журнал «Охота и охотничье хозяйство». В этом журнале, как и в журнале «Советское фото», часто объявляют конкурсы фотоохотников, печатают статьи и заметки по охране природы, помещают на страницах наиболее удачные снимки диких животных. И, хотя я не юный, выписал познавательный детский журнал «Юный натуралист». В нем печатают все, что интересное в мире: рассказы, заметки о природе, редкие кадры фотосъемки.
Постигая мастерство фотохудожника, я старался передать зрителю на своих снимках радость, настроение. Тому мгновению при съемке хотелось дать вторую жизнь. Теперь, имея «Фотоснайпер» я исходил все острова на Иртыше, охотясь на птиц таких, как кулики, трясогузки, овсянки, речные крачки.
Подолгу выслеживал, подкрадывался к осторожнм куликам, большому веретеннику и кроншнепу. Кроншнепа я заметил издали на низком лугу у протоки. Стоял на одной ноге и, как будто, дремал в лучах утреннего солнца. В видоискатель фоторужья его хорошо было видно, снимать на пленку – далековато.
Кроншнеп – кулик крупный, больше вороны. Буровато-серый с темными пестринами. Клюв длинный, загнутый, наподобие серпа, только он им не срезает траву, а глубоко втыкает в илистую почву, отыскивая пищу из насекомых и различных беспозвоночных. Попытался я еще приблизиться, но оказалось, не дремал кулик, поднялся и с криком «ку-у-и-и-и» стал кружить над зеленой лужайкой. По тихим протокам почти бесшумно на резиновой лодке близко подплывал к уткам.
Интересно было наблюдать, как заботливая мать-утка обучает премудростям жизни своих детей, маленьких утят. Они, словно поплавки, крутились возле матери. Проплывая у самого берега вдоль камышей, я увидел ондатру.
Она плыла метрах в двадцати от меня. Не успел направить лодку к ней, а она сама вдруг повернула в мою сторону. Растопорщив мокрые усы, и, глядя маленькими глазками прямо в объектив, она подплывала ко мне. «Любопытная, меня с резиновой лодкой, наверное, приняла за какое-то чудо»,- подумал я. Когда оставалось каких-то метров семь-восемь, в видоискатель фоторужья я не успел заметить на ее морде ни удивления, ни испуга, только блеснули желтоватые зубы в приоткрытом рту. Щелчок от нажатия курка нарушил утреннюю тишину. Ондатры как не бывало – на воде расходились легкие круги. Я даже засомневался: «Осталась ли она на пленке?» Ничего не поделаешь, вода - ее стихия. Ондатра – отличный пловец и ныряльщик. Она снова показалась уже далеко у противоположного берега, осмотрелась и скрылась под водой. Там, должно быть, под водой у нее вход в нору-убежище.
Охотясь на птиц по берегам и островам Иртыша, я не мог пропустить интересных, ярко выделяющихся на водном просторе, речных крачек. Спинная часть их слегка сероватая, зато нижняя – ярко-белая. На голове черная «шапочка». Лапки красные, красный и клюв, только кончик его почему-то черный. «Но черная «шапочка», черный кончик клюва – это нормально»,- можно так предположить. Крылья у крачек длинные, узкие. Летуны крачки отличные. Птицы заметные, красивые, а голос у них – хуже некуда – неприятный, резкий «кииррряя...». На песчано-галечной косе мне встречались их гнезда. В кладке обычно бывает три яйца охристого цвета с черными пятнышками. Стоило мне только появиться у гнезда, как крачки, стараясь прогнать, с криком пикируют, чуть ли не на голову.
Фотоохоту нельзя назвать легким видом съемки. На пути ее много трудностей, препятствий. Но все же она привлекает не только любителей съемки живой природы, а и ученых-биологов, исследователей, прежде всего правдивостью, документальностью. С художником-анималистом в чем-то можно не согласиться, фотография как бы расширяет границы общения с природой.
Меня уже не устраивали близлежащие, места. «Сколько можно бегать здесь за трясогузками да куликами,- говорил себе.- Надо подаваться к лесу, в горы».
ПРОДОЛЖЕНИЕ В ГЛАВЕ ЧЕТВЕРТОЙ.