Погружаясь в пахнущей мамиными руками постели в сон, Денис понимал, что утром ещё что-то выгорит, что-то определится. Сейчас же он, шальной, беспокойный, только наделает глупостей, если станет сумятить родителей. Окно с полоской уличного света успокаивало, стирало в памяти вопросы уходящего дня. Пока уже в забытьи, уже за закрытыми веками, не явилось зарёй зачинающегося утра...
Кто моделирует, кто строит наши сны? Вот, мальчишка в малом теле и со взрослой душой очнулся на мятой длинной траве, поднялся, огляделся. Поразился белизне окружающего мира, яркой, слепящей. Хрустальному, будто бы разряженному воздуху. Самому себе, очухавшемуся здесь, в неведомом пространстве. Но более всего - тишине! Не глубокой, не умиротворяющей, а напряжённой, будто застывшей перед рождением крика. Тишине на взводе, перед выстрелом.
Он отряхнул с одежды сор и пошёл осторожно туда, где - что-то ему подсказывало - должен был быть город.
Первые волны звука он не услышал, но почувствовал. Тело дрогнуло от слабой пока вибрации, заставило замереть, прислушаться. Он продирался через кусты, узкие сырые канавы - двигался навстречу всё увеличивающемуся, уплотняющемуся звуку. Сквозь тонкие ствольцы показались просветы, он выбрался на дорогу и побежал по ней в ещё невидимую от утреннего тумана даль.
Город раскрылся внезапно, и почему-то в котловине, в яме. Как будто осела земля под ним, и он - громадный - опал разом, как тесто на дно, и застыл там, бессильный, безвольный. Звук здесь разрастался уже во всю необъятную ширь. И, набирая силу, становился угрюмым, безумным, пугающим. Откуда брался он, откуда исходил? Кто рождал этот вопиющий к его слуху гул, всё больше напоминающий вой или мычание? Он закрыл уши, но навязчивый грохот пробивался и сквозь ладони. Нарастал волнами, накатывался, обдавая тошнотворным головокружением. Денис оглянулся на зелёную стену, где хранились тишина и спокойствие, сорвал зелёную почку молоденькой берёзы, откусил кусочек, ощутил на языке кислые весенние соки и начал спускаться вниз.
Сначала он подумал, что это ему видится: вялое копошение урбанистического пространства. Но, спустившись ниже, понял, что странный рельеф местности, эти неестественные выпуклости - есть тонкая кожаная плёнка, под которой копошится живое! Денис пересёк городскую линию, сделал несколько шагов по кожаному тротуару, взглянул под ноги и ужаснулся: прямо под его ботинком зияло лицо курносой рыжей девочки! Она не морщилась от боли, а лишь криво улыбалась, глядя на него неподвижно. За локоть девочка держала такого же маленького мальчишку - тот напряжённо морщил лоб и шевелил губами. Денис отпрянул и обнаружил, что нога его скользит уже по острой груди старика: тот шевелил костистым кадыком, судорожно глотал воздух и пристально смотрел на Дениса. Утробный гул, заполнявший всё вокруг, был стонами, воем, плачем тех, кто оказался в лоне этой безжалостной кожицы! Денис задрожал, оглянулся назад и увидел, что всё до горизонта и вокруг покрыто этим прозрачным пленом.
На одном из склонов пузырящейся массы он заметил чёрную точку. По мере приближения она разрасталась, пока не превратилась в маленького пожилого человечка с длинной тростью. Пристукивая палкой, старичок как будто бы проверял на спелость торчащие из-под кожи, как плоды, человеческие головы. Иногда останавливался, подробно изучал заинтересовавший его объект, поддевал тростью, хмурил лоб, шептал что-то под нос.
В одном месте он, кажется, нашёл то, что искал. Сморщенная мордочка его просияла. Он проворно заковылял обратно и скоро вернулся с помощниками - двумя крепкими мужчинами. Расковыряв острой тростью кожицу в нужном месте, старик отошёл в сторону, мужчины запустили руки в подкожную мякоть, напрягли мускулы и вытянули наружу - сначала голова, нежные плечи, затем длинные ноги - молодую русоволосую деву. Хлюпнула выдохом прореха. Вздохнула тяжело, как рыбина, вытянутая на сушу красавица. Завалилась набок, заморгала часто, закрыла руками грудь. Но, разглядев, кто перед ней, вдруг заулыбалась, открыла грудь, раздвинула бесстыдно ноги, завертелась призывно. Старик смерил презрительным взглядом добычу, отвернулся. Мужчины взяв за волосы молодицу, бездушно поволокли её туда, откуда появились. А старик-паук, казалось, тут же забыв о произошедшем, снова отгородился от мира, устремился глазами под ноги, в подкожное богатство, продолжил свои поиски.
И вот - ещё находка! На этот раз помощников не пришлось звать - они подоспели сами. Не тратя время на возню, вынули, как из материнской утробы, красного сморщенного младенца, разразившегося на белом свету неистовым криком. Подавили судорожное сопротивление чьих-то рук из разорванной жерловины: дали наотмашь палкой по скрюченным пальцам. И уже по дороге обратно, раздосадованные сопротивлением, выцарапали наружу подвернувшегося старика, подняли его легко, как полено, сухого, жильного, бросили тут же, у бьющей мутной водой прорехи, будто в наказание строптивым соплеменникам, оставили двигать судорожно кадыком, умирать, скрылись со своей новорождённой ношей...
Денис стоял ошеломлённый. Он понимал, что стал свидетелем какого-то ужасного, нечеловеческого эксперимента! Оставшийся до сих пор незамеченном на этом холодном, скользком поле, он побежал к старику, склонился над ним. Именно его он увидел в недрах этого города, когда только ступил на эту территорию. Взяв на руки шершавую шею, держа её на весу, он смотрел в полные соли глаза старика, и ему казалось - эта запоздалая помощь, это сиюминутное утешение было способно хоть чем-то облегчить муки несчастного.
Снова послышались знакомые шорохи. Приближалась неистовая троица. Они заметили Дениса. А Денис впервые заметил замешательство в их стане. Он опустил осторожно голову умирающего. Посмотрел вокруг: помощи ждать неоткуда. Сжал тонкие руки в локтях. Усмехнулся всей своей птичьей ощеренности. Поднялся, встал во весь свой вершковый рост. И, заметив очередную заминку в действии противников, сделал им шаг навстречу...
Кто знает, что стало с ним дальше - слух ли пропал, заложило ли уши от ужаса неминуемой гибели, либо весь окружавший его до сих пор мир вдруг замер и превратился в беззвучную точку. Трое продолжали свой поход, но уже как будто на ватных ногах, с восковыми, недвижимыми, бескровными лицами. А он, стоя в повисшей, мёртвой, застывшей, ждущей чего-то тишине, будто наливался, как соком, силой, ростом. И вдруг крик его, до сих пор безмолвного, безропотного, разорвал повисшую тишину. И крик этот, злой, дерзкий, сокрушающий всё на свете, показался страшным ему самому. Но он кричал, кричал, изрыгал из себя вой, каким пугает врага и распаляет себя перед дракой любое живое существо. А трое оборотней - так они изменились в лике - приближались, приближались, неминуемо как погибель или победа. И только один миг отделял его от окончательного столкновения с ними...
- Денис, очнись, тебе что-то приснилось!
Мать осторожно тормошила мычащего сына. Рядом стоял отец.
- Мама, - протянул ничего не понимающий Денис.
За окном было темно.
- Мама! - он схватил её руками за шею.
- Всё хорошо, маленький, всё хорошо. Мы здесь. Тебя пугает предстоящая поездка? Тебе приснилось что-то нехорошее?
Он обнимал её. Глядел на встревоженного отца. Вот они - близкие и такие далёкие, смелые, сильные. А вот он - взрослый, ничтожный, рыдающий. Если он не может позаботиться о себе, если его, повидавшего жизнь мужчину, утешают, как ребёнка, сможет ли он позаботиться о них? Или о ком-то ещё? Если он бегает здесь, как потерявшийся щенок, если мир его не воспринимает всерьёз, имеет ли он право претендовать на что-то большее? На самостоятельность. На поступки!
- Пойду, - прошептала мать, утомлённая тяжёлым днём.
Отец не уходил.
Может, догадывался о чём-то, что-то чувствовал? Он - не узнающий его, Дениса, таким, каков он есть сейчас - взрослым, не увидевший становления своего сына.
- Ты чего? - спросил Денис.
- А ты чего?
Денис не мог раскрыть свои тайны. Ему нечем было поделиться.
- Что тревожит, сынок? - отец смотрел на него своими прозрачными глазами.
- Будущее, папа.
- Что пугает?
- Наша слабость.
- А разве мы идём в будущее беззащитными?
- Будущее бывает разным.
- Оно всегда разное.
- Не всегда можно сдюжить, папа.
- Всегда, сынок. Если захочешь - всегда.