В ближайшую субботу была ее очередь кормить зверей.
В первый раз там прошло не все гладко, и она ловила на себе озабоченные взгляды родных, особенно матери. После того, что случилось с ее сестрой три года назад, мать всякий раз нервничала, а уж когда и она вернулась с огромной раной на запястье и пустыми глазами, которые видели то, что видели, перед каждой новой луной она не находила себе места. Увидев, что дочь смотрит на нее, она сразу отводила взгляд или начинала говорить быстро, как все вруны, что стараются побыстрее увести разговор от главного – про новые скатерти, или про скисшее молоко, про соседскую ссору – про то, из чего состоит жизнь женщин между теми моментами, когда они кормят зверей, когда они вырастают достаточно для того, чтобы отправляться кормить зверей.
В пятницу она вымыла длинные волосы свои специальным отваром из трав (собранные и высушенные летом травы впитали запах солнца, утреннего ветра на заднем дворе дома, а затем и горячего утюга, которым гладили чистые тряпичные мешочки, в которые их ссыпали), вымыла, расчесала и вышла покурить на крыльцо. Опять в небе висела эта жирная мясная луна, желтая, как свежее масло от лучшей коровы, и на мгновение ей даже показалось, что она слышит сладкий сливочный запах. Стоял теплый долгий октябрь, но ночью было уже холодно, так холодно, что через несколько минут начинаешь чувствовать свое тело, все свое тело. Она начала медленно заплетать косу, глядя на луну, с тоской и растущим возбуждением думая о том, что завтра в это же время…
Скрипнула дверь, мать вышла на крыльцо и прислонилась к косяку. Так они обе стояли, молча. Где-то за кустами ежевики вспорхнула крупная птица.
- Главное, ты их сразу не подпускай. Всех, – сказала глухо мать. – Пока не разберешься.
Она молча кивнула и поплотнее запахнула на груди большой платок.
- В глаза им тоже не смотри, - сказала мать, как говорила уже не раз, теми же словами, словно слова могут научить хоть чему-то.
Она снова кивнула, не глядя на мать.
- Если вдруг…- мать осеклась, а потом быстро продолжила чуть виновато, словно учила плохому и бесполезному, - ты не уходи далеко, ты возвращайся, я твоя мать, я тебя всегда пойму и приму. И пусть они думают что хотят! Не уходи…туда…
Она обернулась и посмотрела на материнское лицо, красивое тающей красотой (боже мой, ведь с каждой луной в этих чертах все меньше прелести, словно каждый месяц кто-то вытаскивает по одной маленькой косточке, и лицо оседает, оседает, как перестоявшее тесто – подумала она) и сжала губы.
- Пойдем в дом, - сказала мать. – Холодно.
Она заснула, лишь прикоснувшись к подушке, и ей снился летний луг, полный ликующего сияния, теплого пчелиного гула, тяжелого медового запаха, и только где-то там, совсем на краю большого луга ей все мерещились движение каких-то фигур, что вышли из леса, из синего страшного леса. Во сне она отворачивалась, но даже краем глаза улавливала это раздражающее движение у кромки леса.
Утром ее разбудил острый и сытный запах жареного мяса. Звери требовали лучшие куски, лучшие и много. Она знала, что мать, сестры и бабушка встали рано, до зари, чтобы нажарить мяса, которое ей нужно будет нести через поле в большой плетеной корзине.
Прошла младшая сестра, увидела, что она проснулась, села к ней на постель, посмотрела в глаза тревожно, но с легкой завистью:
- Ты не боишься?
- Не очень, - сказала она, - я ведь уже ходила, помнишь? Даже интересно…
Сестра невольно посмотрела на ее запястье – от той страшной раны остался только маленький белый шрам.
- А ты точно вернешься? – спросила сестра.
Она пожала плечами и сказала равнодушным голосом:
- В нашей семье женщины всегда возвращались. Ну почти всегда.
Они помолчали. Заглянула мать и сказала, поправляя передник, что завтрак готов, и она может идти к столу, с мясом они уже закончили, и бабушка сейчас складывает его в корзину. Так, чтобы самые большие и вкусные куски были сверху.
Она села на кровати. Ее сильное тренированное тело проснулось, и она с сожалением подумала, что сегодня нельзя отправиться на долгую утреннюю пробежку – к зверям было принято приходить спокойной, чистой, нарядной и с распущенными волосами.
- А они страшные, звери? – спросила сестра, глядя на ее узкую спину, когда она снимала ночную сорочку.
- Нет, - сказала она, закалывая волосы повыше, чтобы не мешали умываться. – Они не страшные. Они…опасные. И сильные.
- Сильнее тебя?
- Некоторые, - сказала она и нахмурилась.
- И хитрые?
- О нет. Они не хитрые. Но бывают умные, - сказала она, и тут мать снова позвала завтракать.
Когда она вышла из дома, с красиво уложенными волосами, в лучшем своем платье, с тяжелой корзиной, полной мяса и хлеба, мать, сестры и бабушка вышли проводить ее на крыльцо, и соседи перестали на время ссориться, и тоже смотрели, как она идет через поле кормить зверей, высокая, сильная, молодая, легкой легкой походкой, как ходят все амазонки.