Орден. Глава четвёртая

Осипов Владимир
Глава 1. http://www.proza.ru/2013/07/05/671
Глава 2. http://www.proza.ru/2013/07/06/597
Глава 3. http://www.proza.ru/2013/07/09/769
Глава 4. Явка с повинной.
            Куда идёт законопослушный советский гражданин после свидания с фальшивым иностранцем? Правильно, прямиком в НКВД. А куда же ещё? Тем более, что дорогу туда я знал прекрасно. Вызывали однажды для душеспасительной беседы. Задавали вопросы: «Вы писатель? А какое у вас образование? А зачем тогда пишите? Кто просил?».
            С тех пор в кабинете ничего не поменялось кроме портретов вождей. Исчезли лики товарищей Троцкого, Бухарина и Зиновьева. Теперь рядом с карточками членов политбюро расположились фотографии из альбома профессора Ломброзо.  На стене, прямо над головой следователя, красовалась «святая троица» —  В.И. Ульянов Ф.Э. Дзержинский, Н.И. Ежов. Особняком висел скромный портретик товарища Сталина. Иосиф Виссарионович равнодушно посасывал трубочку, как бы говоря соратникам: «К этому безобразию — отношения не имею!».
            Хозяин кабинета, майор государственной безопасности Малороссов внимательно выслушал мою историю и неожиданно заинтересовался деятельностью литературного агента Карла Лихтербертовича.
           — Скажите, а этот Карл, он случайно не немец?
           — Он скорее на узбека похож, — вспомнил я ненавистную физиономию. — Вечно голодный, сырые каштаны кушает.
           — Жаль... — опечалился следователь, жалея то ли Карла, то ли каштаны. — Так, говорите, инженера Циолковского собираются убить? Некто Полонская?
           — Уже убили! В гостинице Метрополия, в пятом номере. Пробили ему голову и подвесили на ламповый крюк. Имитация суицида с дырой в башке! Побежимте, посмотрим?
           — Сейчас проверим ваши фантазии, давайте сюда этот орден, мы его по номеру сличим, — обнадёжил Малороссов и с этими словами вышел из кабинета.
           Не было его довольно долго. Не зная чем себя занять, я  хорошенько  наслюнявил карандаш и вывел на портрете Дзержинского надпись: «Дорогому другу — Володе Нирыбину-Нимясову, в знак приятных воспоминаний. Вечно твой, любящий Феликс. Ветка сирени упала на грудь, милый Володя, меня не забудь!».
          Покончив с автографом, я отошёл на два шага, так обычно поступают настоящие художники и, любуясь на дело рук своих, произнёс:
             — Будто вселенная обрушилась на меня! Всё сильнее сжимает свои тиски Антанта. Вот уже и на солнце нашли какие-то пятна. Что это как не саботаж? Что это, как ни контрреволюция? Странные твои дела творятся, Феликс Эдмундович.
             За спиной хлопнула дверь.
            — Каково? — спросил я не оборачиваясь.
            — Нет слов, — сказал Малороссов с уважением. — Как-то раньше не обращал внимания...
           — Да? А ведь он, знал меня лично! — заявил я не без гордости. — Всегда хотел подписать мне на память, да всё никак... то одного в концлагерь отправит, то другого под расстрел.  Важные государственные дела, понимаешь, детей любил. Московских беспризорников в два дня перевёл. Необычайно кипучий, по натуре очень милый, привлекательный человек, с весьма нежной и целомудренной душой. Но отдохнуть умел, подчёркиваю — умел! Работал, как буйвол и отдыхал со страстью. Водки не пил, нет. Бывало, нанюхается кокаину и давай контрреволюцию лик-ви-ди-ро-вать.
           — Ваши заявления, товарищ Владимир...
           — Можно просто — Вова.
           — Ваши заявления, товарищ Вова, относительно инженера довольно странные, — сказал следователь и в его словах я услышал удивление, а не сарказм. — Циолковского в пятом номере гостиницы Метрополия из петли никто не вынимал. Ни самоубийства, ни, тем более, убийства не было! Касательно ордена — да, действительно, номера сходятся. Мы ещё выясним, почему этот инженер распрекрасный своевременно не заявил о пропаже. Кстати, из пятого номера Англитера, двадцать восьмого декабря в двадцать пятом году вытащили из петли поэта Сергея Есенина. Какое мистическое совпадение. Не находите?
            Следователь посмотрел на меня пытливо, как бы спрашивая: «Это, дружок, случайно не ты его пристроил?».
             — Не смогу раскрыть этой тайны, — пожал я плечами.
             — Вот, как мы поступим, — предложил следователь. — Раз вы были лично знакомы (кивок на портрет) и вместе кокаин нюхали, то я — вас, товарищ Вова, мобилизую, именем трудового народа, в беспощадные ряды беспредельного разящего пролетарского гнева — ВЧК-НКВД.
             — Мне кажется, я ещё не очень достоин такой чести. Я даже не комсомолец-доброволец.
             — Но, вы — советский человек?   Краткий курс ВКП(б) читали? — спросил майор.
            — Дважды с карандашиком. Ни словечка не пропустил.
             Малороссов посмотрел на меня с сомнением.
             — Тогда не нужно этих... Раз партия сказала — надо, значит скрипни зубами и только вперёд! А может быть, вы веруете в мифического бога?
             — Да за кого вы меня принимаете! — задохнулся я от такого нелепого предположения. — Твёрдо стою на платформе научного материализма!
             — Видите, товарищ? Ведь — наш человек! Насквозь советский! Рекомендацию в партию я — вам потом напишу.
             — Всё это так неожиданно...
             — Здесь есть пролетарская наука! Тем более (многозначительный взгляд на портрет) с такими знакомствами. Природа наделила пролетариев  замечательными инстинктами, классовым чутьём и пониманием текущего момента! Поначалу я сам путал уголовных преступников с оппортунистами, что, согласитесь, недопустимо, но потом освоился. Помогли конспекты по политическому самообразованию. Поделил всех граждан на три категории и всё стало по местам.
             — Что за категории такие? Мне, как исследователю душ человеческих – дичайше интересно.
             — Первая категория — Сволочи! — объявил майор. — К ним относятся; бродяги, попрошайки, детские врачи, эмигранты, спекулянты, проститутки, актёры, журналисты и священнослужители. Вторая категория — Опасные сволочи. Туда следует записать сутенёров, недобитых офицеров, международных террористов, юристов и стоматологов. Третья категория — Особо опасные сволочи. Это политические деятели, иностранцы, передовая интеллигенция и амнистированные лица.
           — Ах, какая прелесть! — искренне умилился я.
           — Если же деклассированный элемент несёт на себе двойную нагрузку, сиречь, совмещает сразу две категории, например; эмигрант — писатель, или дворник — сутенёр, или амнистированный генерал, то это уже — Исключительно авантажные мерзавцы. А попадаются ещё и такие, кто сочетает сразу три категории!
           — Не может быть? — не поверил я.
           — Да. Но это уже не преступники. Это уже душевнобольные. Мы же не звери — всё понимаем! Мы их сдаём в лабораторию Ганнушкина для медицинских опытов. Хоть какая польза.
           — А если ошибка? Вдруг человек принял революцию, а вы его... Вдруг он не виновен?
           — Не ошибается тот, кто ничего не делает, — отрезал майор. — У нас невиновных нет! Тут глубже надо забирать. Вот, возьмём, к примеру,  красного героя Григория Котовского. До революции кем был?
           — Кем?
           — Обыкновенное мурло бандитское, налётчик с Молдаванки. Сволочь первой категории. Его именем детей пугали. А в Гражданскую — герой! Зачислил всю свою банду полным составом — в Одесскую Че-Ку. Сам — красный командир, френч, на груди алый бантик! И посмотрите, сколько сразу благородства в лице, сколько достоинства в осанке!?
          — Даже  не знаю, — на всякий случай усомнился я в туманном прошлом легендарного товарища Котовского. — Вы такие вещи говорите, про красного героя, хоть уши пальцами затыкай.
         — Вы, товарищ Вова, напрасно сомневаетесь. Если бы, красный герой товарищ Григорий Котовский не погиб в бандитской разборке, мы бы его сегодня распотрошили, как курёнка. Теперь некого стало выводить на чистую воду. Людишки прекратили оказывать сопротивление при переходе к светлому будущему. Сказать почему?
         — Почему?
         — Светлое будущее уже наступило, а вы и не заметили! Столько претерпели, весь золотой запас пропили, всю страну в очко отдолбили, а самое главное событие профукали! — сообщил Малороссов.
            — Извините, я не совсем... того?
            — Великое Благоденствие, за которое мы боролись, настало! Всеобщее счастье уже воцарилось. С чем вас и поздравляю, — гордо объявил начальник. — Неужели не чувствуете? Вы же, кажется, писатель?
            Перебирая в памяти события последних месяцев, я всё больше убеждался — майор прав. Всё лучшее уже построено. Осталось кое-где подмазать, кое-кого подрасстрелять, так, по мелочам. В основном все песни написали, все лозунги из Библии переписали, все монументы, установили, даже танец яблочко сплясали на могиле мирового оппортунизма. Шабаш!!!
            — Хотите сказать, что теперь от каждого будут брать по способностям, а давать по потребностям?
           — Наконец-то до вас дошло!
           — И по радио объявили?
           — Широкие слои населения ещё не оповестили через средства массовой информации, чтобы не передушили друг друга от преждевременной радости.
           — Батюшки, счастье-то, какое! — всплеснул я руками. — Теперь заживём! Столько лет затягивали пояса потуже и ждали... ждали, хоть не себе, хоть нашим детям, а оно вот, оказывается, бери полной мерой. Нужно побежать на улицу, всех обрадовать.
          — Не нужно ни куда бежать. Не создавайте нездоровой атмосферки. Всё прояснится само собой со дня на день. Тогда и по радио объявят. Я взволнован этой новостью не меньше вашего, но никуда не бегу. Сначала следует подготовить население, чтобы оно не обалдело от внезапного счастья.
         — О, как, вы, правы! Правильно, всем знать не обязательно, а то сразу ломануться по лабазам — последние консервы разнесут. Ни одного заепуздика не оставят. У нас народ, конечно, хороший... вообще в целом - люди, правда, говно. Сначала должны отовариться самые достойные. Остальные ещё немножко потерпят. Послушайте, а нельзя ли так устроить, чтобы об этом вообще никто не знал?
            — Так никто же и не знает, — успокоил меня Малороссов. — Ведите себя обыкновенно, кушайте сухари,  как будто ничего не произошло.
            — Смогу ли я теперь...
            — Сможете! Я в вас верю. Не поддавайтесь эйфории. Именно в этот момент мы должны быть бдительны как никогда. Одна рука должна всегда находиться на пульсе общества, другая на его горле.
            — А как же с моим заявлением на убийство инженера? — ляпнул я, вспомнив, цель своего визита.
            — Теперь, после вашего заявления, необходимо срочно сделать визит мадам Полонской. Она в настоящее время служит в кукольном театре. Вы, товарищ Вова, давно в театр ходили? Как насчёт культурной программы на сегодня?
            — С удовольствием! — немедленно согласился я с таким приятным заданием.
            — Вот и отправляйтесь. Познакомьтесь поближе, взгляните на артистку под нужным углом, путём преломления световых лучей на плоскости, с марксистской точки зрения. Захватите с собой орден и, между прочим, покажите Полонской. Интересно будет посмотреть на её реакцию.
            — Но,  инженер Циолковский? Что с ним?
            — Об нём не болейте. Жив – здоров ваш инженер. Циолковским и болгарином мы займёмся теперь очень плотно, — обнадёжил меня майор выпроваживая за дверь.
            — Ну, так я пойду?
            — Конечно, более не задерживаю, — улыбнулся он на прощанье. — Пропуск отметьте у дежурного.
            — А револьвер мне дадут? — крикнул я уже из коридора, прикручивая орден к подкладке.
            — Пулемёт максим тебе дадут... — донеслось из-за двери.
Глава 5. http://www.proza.ru/2013/07/16/478