Когда он шагал пыльной деревенской улочкой по направлению к трактиру, женщины, обычно острые на язык, строго шикали на детишек и долго смотрели ему вслед, сокрушенно качая головами. Старики чинно отвечали на его приветствия – Галль никогда не забывал снять шляпу – и грустно усмехались в седые бороды. Просоленные морем рыбаки – а Катриона была именно рыбацкой деревушкой сорока милями южнее портового Милвила, славящегося своим дегтем и публичными домами – лишь досадливо морщились, завидев его сутулую фигуру, бредущую по улице и загребающую серую пыль квадратными носками старых матросских башмаков.
Никто не знал, когда он появился в деревне и откуда пришел. Создавалось впечатление, что он просто был всегда. Впрочем, у деревенского люда было и так немало забот, чтобы еще и присматриваться к безликому бродяге, который за несколько монет брался за любую поденную работу. Красив ли он, стар или молод – никто не обращал на это внимания. Для всех жителей деревни Галль был чужаком. Впрочем, его это, по-видимому, совсем не тяготило.
По воскресеньям, сразу после того, как медный колокол старой церквушки отбивал положенное количество раз, Галль выходил из дверей своей полуразвалившейся хибары и медленно, словно изнемогая под каким-то тяжким грузом, шел в трактир. Там он садился в самый дальний угол, ставил перед собой кружку пива и молча глядел на огонек свечи, чья игра отбрасывала на его печальное и невыразительное лицо причудливые тени.
Трактирщик Меннерс по прозвищу Хомяк не брал с него денег, что крайне удивляло местных завсегдатаев. На все вопросы он только пожимал жирными плечами и возражал, что, дескать, сам Господь велит помогать нищим. Рыбаки только усмехались – уж кто-кто, а Меннерс никогда не поскупится ни одной своей монетой в чужую пользу. Впрочем, Катриона была ни тем местом, где любят совать нос в чужие дела.
Под вечер торговля у Меннерса обычно шла бойко. Да это и не удивительно для поселка, где только одно подобное заведение – тем более что оно сочетало в себе питейную и постоялый двор. В полутемном зале с низким закопченным потолком всегда можно было встретить пару-тройку новых лиц – моряков или заезжих торгашей, часто в компании с местными любителями дармовщинки, которые смеялись над каждой пьяной шуткой и грубовато льстили новым друзьям, а те, в свою очередь, щедро поили и кормили «прилипал», тогда как Меннерс аккуратно, но верно обсчитывал гуляющую компанию.
Однако, как бы ни был заполнен зал, Галль всегда сидел в одиночестве. Вокруг него словно образовывался некий вакуум, не подпускавший никого слишком близко.
Так было и сегодня.
Он одиноко сидел за липким деревянным столом и смотрел на пламя свечи. По его лицу, которое никому не позволяло определить возраст своего обладателя, скользили причудливые тени. Если бы кто-нибудь удосужился внимательно приглядеться к нему - да что там, просто кинуть случайный взгляд! – то он был бы поражен тем, насколько эти тени искажали привычные всем невыразительные черты. Это было лицо святого, грешника, младенца, старика, мрака, света… Одинокого бродяги, до которого никому нет дела…
Громкий хохот вывел его из раздумий. За дальними столами, для удобства сдвинутыми вместе, сидела компания моряков торгового флота. Молодой парень – почти что мальчишка – вскочил со своего места и что-то с жаром доказывал весело хохочущим полупьяным детинам, которые тыкали в него пальцами и громко хлопали друг друга по мощным спинам.
- Да ну его! Врет как сивый мерин! – отчетливо донеслось до Галля.
Парень ударил кулаком по столу, но вместо громового раската послышалось что-то вроде звонкого шлепка, что вызвало новый приступ веселья.
Схватив свою недопитую кружку, паренек решительно отошел от стола. Раскрасневшийся, с горящими от обиды глазами, он огляделся по сторонам, а затем вдруг направился в сторону Галля.
- У вас не занято? – прозвучало это как-то по-детски и совсем не вязалось с его матросским костюмом.
Галль не изменил позы и лишь молча пожал плечами.
Парень сел напротив и протянул руку для приветствия. На тыльной стороне ладони вспухшей кожей резко выделялась свежая татуировка в виде якоря. Галль не пошевелился и лишь молча кивнул в ответ. Смущенный парень отхлебнул из кружки и вдруг заговорил, захлебываясь словами, словно боялся, что его вдруг оборвут, не дав высказать что-то очень важное.
- Джим. Джим Стюард – так меня зовут. Я юнга на «Мелузине». А эти скоты… Они смеются потому, что не хотят понять… Смеются надо мной лишь потому, что я читать и писать умею, – язык парня заплетался. Он был пьян, и Галлю вдруг подумалось, что напился он в первый раз за всю свою недолгую жизнь. Губы Галля тронула грустная улыбка.
- Мой отец… Он священник. Хотел, чтобы я по его пути пошел. Якорь мне в глотку! – ругательство вышло тем более смешно, что было прервано сильной икотой. – Да одно его брюзжание заставляло меня умирать по семь раз за день! Вот я и сбежал из дому…
Джим залпом допил кружку и стукнул ей по столу.
- Эй, хозяин, еще парочку! Вы ведь выпьете со мной? – прозвучало это почти просяще. Галль молча кивнул.
Парень радостно улыбнулся.
- Так вот и стал я юнгой. Но не в этом дело. Они смеются… Смеются! Знаете… - его голос понизился до едва слышного шепота, а улыбка сползла с лица, - я очень плохо сплю. Я боюсь спать.
Галль удивленно вскинул брови.
- Я вижу страшные сны. Сны, которые заставляют вспоминать отца и те бредни, что он нес со своей кафедры. Я вижу Страшный суд, огонь и серу, – по лицу Джима ползли крупные капли пота, а голос дрожал. – Я вижу, как горят города, кипят моря и реки, а с неба капает кровь…
Он испуганно вскинул голову и непонимающе уставился на Меннерса, неслышно подошедшего с деревянным подносом в руках. Тот поставил на стол свежее пиво и так же неслышно удалился после того, как Джим кинул на поднос горсть монет, даже не пересчитав сумму.
Жадно схватив кружку, юнга тут же осушил ее до половины.
- И знаете, мне кажется, что это не просто сны… Мне кажется, что это когда-нибудь будет. Или…или уже было.
Однажды, когда я еще жил в доме отца, – мне было лет одиннадцать – я вдруг проснулся посреди ночи. Не знаю почему, но мне вдруг страшно захотелось выйти из дома и погулять по саду… У нас был прекрасный фруктовый сад, отец им очень гордился. Я неслышно вышел из своей комнаты, прокрался к двери, отодвинул засов и оказался на крыльце. Нашего садика…его попросту не было! Топкое болото с торчащими из него гнилыми пнями – вот что я увидел! И еще развалины на горизонте – дома, высокие как башни, но ни одного целого, одни руины. А луна…она была красной, как кровь… Помню, что я с криком побежал обратно и перебудил весь дом. Отец тогда сильно отделал меня по рукам вишневой розгой. – Джим криво усмехнулся. – Мать говорила, что это был просто дурной сон… Но он так походил на правду.
Воспаленные глаза Джима с мольбой смотрели на Галля.
- Я почти забыл про него. Но теперь…теперь все повторяется. Повторяется все чаще и чаще – почти каждую ночь. Я уже не знаю, где заканчивается сон и начинается явь. Наша «Мелузина» неделю назад прибыла в Милвил, и команду отпустили на берег. Ну, все, понятное дело, разбрелись по кабакам, а меня вахтенный не пустил – заставил дежурить вместо себя. Ночь была лунная… Я стоял на корме и смотрел на гавань – знаете, от лунного света на воде бывает такая дорожка, взял бы да убежал по ней! И тогда…тогда все вдруг изменилось. В лицо мне пахнуло холодом и гнилью, и свет вдруг померк. Я посмотрел на небо… Лучше бы я этого не делал!
Он дрожащей рукой взял кружку, но не отпил ни капли. Казалось, ему просто надо было за что-то держаться, чтобы не упасть и не раствориться в крике ужаса, который так и рвался с его побелевших губ.
- Небо… Его просто не было. Угольно-черные облака, сквозь которые едва пробивался лунный призрак. И снежинки – это в разгар лета! Черные снежинки… Черные, как пепел. А может, это и был пепел.
Джим попытался подняться, но подкашивающиеся ноги не дали ему это сделать.
- Вы мне, конечно, не верите. По глазам вижу, что не верите! – его язык уже заплетался настолько, что отдельные слова было невозможно разобрать. – Но ведь найдется в этом мире кто-то, кто мне поверит! Или кто-то, кто видит то же, что и я. Я буду их искать – и когда-нибудь найду! Мы разберемся, о, мы разберемся, где здесь правда, а где ложь! Будем держаться вместе и помогать друг-другу, будем…
- Зачем же далеко ходить? – тихий глуховатый голос Галля заставил Джима поперхнуться словами. Он вдруг понял, что собеседник все это время молчал и внимательно слушал.
- Ты говорил о правде – хочешь ее знать?
- Д-д-да… - губы не слушались, с трудом выдавливая слова.
- Будет страшно.
- Я согласен.
- Видишь свечу? Смотри прямо на огонь. Смотри и слушай… Слушай…
Короткий надрывный вскрик разорвал покуренный воздух трактира. Несколько перепуганных моряков сгрудились вокруг бьющегося в конвульсиях тела. Раздавались крики - «Доктора!», «Доктора сюда!», а затем короткое и страшное: «Поздно…»
- Сидел один-одинешенек за столиком да пиво пил… Что ж с ним такое приключилось?
- Странный был парень…
- Сердце. У меня тестя вот так же прихватило - и амба.
- Так ведь пацан совсем…
- Все под Богом ходим…
******
Трактир был уже закрыт, но Галль по-прежнему сидел за своим столиком и смотрел на догорающую свечу. Меннерс неслышным призраком появился за его спиной и вежливо кашлянул. Галль поднял на него глаза. В них светились боль и сожаление.
- Жалко парня. Что случилось?
Галль тяжело вздохнул.
- Сердце не выдержало. Я показал ему правду.
- Жестоко.
- Жестоко? Жестоко было начинать эту дурацкую войну. Войну, которая почти уничтожила человечество. А мы… Мы прилетели к вам слишком поздно и уже не успели ничем помочь…
- Да, знаю. И тогда, спасая психику уцелевших, вы подвергли их гипнозу, и они теперь живут в совершенно ином мире. Мире грез.
- Да. Ты ценный помощник, поэтому и все знаешь.
- А что? – Меннерс хитро усмехнулся. – Меня такое положение вполне устраивает.
- А вот его не устраивало. Жалко, конечно… Но он был опасен, начни кричать об этом на каждом углу. Вспышки подавленной памяти – они как пожар. Сегодня один, а завтра сотня. В таком случае лучше потерять одного – простая математика. Ведь вы – вымирающий вид, а я… простой смотритель зоопарка.