Нелёгким испытанием в жизни Саши оказались Святочные дни того года. Он был совсем молод, загадочен для себя самого и не думал, что так скоро может оказаться между жизнью и смертью среди обычной мирной жизни, в эпоху, когда почти всё подвластно человеческим возможностям. От своих приятелей, интересующихся всё более утехами и развлечениями, он ушёл недалеко, но при этом натуру имел романтическую и нуждающуюся в духовности, что выражалось и в написании любовных стихов и песен, и в искании правды в стенах маленького храма. Подстать своему разностороннему характеру имел Саша и массу увлечений, довольно часто сменяющих друг друга. При этом он совсем не стал тем, кем не могут нарадоваться родители, и доставлял много беспокойств; вот и теперь со скандалом, нещадно для своего здоровья встретив зимние торжества, угораздил в больницу.
Всё, что было связано с белыми халатами и лекарствами вызывало у Саши неприязнь и даже отвращение, а любая, даже самая незначительная попытка хирургического вмешательства рождала у него панический страх, какой чувствует в глазах проголодавшегося удава трясущийся, испуганный кролик.
И как не пытался теперь Саша путём самовнушения привести своё здоровье в привычный порядок, ему так и не удалось избежать ни лекарств, ни вынужденной операции – с халатами и санитарами, с ржавеющей и неприятно скрипящей каталкой, со стоящими в ряд у бесцветной стены плачущими родственниками.
Глубокой ночью его провезли по длинному мрачному коридору, а к вечеру, очнувшись и почувствовав боль и жажду, он принялся шутить, чувствуя себя так сильно опьянённым, как чувствовал себя опьянённым во время многочисленных и бурных попоек, развязывая свою обычную молчаливость, становясь без меры болтливым. Он был так слаб, что его оставили среди каких-то аппаратов, проводов и постоянно присутствовавших рядом сестёр. Он рассказывал им о себе, о своей весёлой жизни, о желании вскоре жениться и обзавестись уймой детей, выпрашивая глоток воды и чего то, что заглушило бы невыносимую боль.
Впервые Саша ощутил себя таким слабым и бессильным, чувствуя волю он, однако не мог ни подняться, ни сдвинуться с места, и рядом с болью и унижающим состоянием ему вспомнилось его счастливое детство, детские друзья, дорогие места и, конечно, родные, самые близкие его сердцу люди. Ему вспомнился летний зеленеющий сад, как среди малины и вишен, в тени раскидистого белого налива он маленьким мальчиком лежал на старой кровати с растянутой и поскрипывавшей сеткой, покрытой белоснежным покрывалом. Как любовался он висящими над ним яблоками, перескакивающими с ветки на ветку воробьями, отводя свою голову от пробивающихся через листву, слепящих глаза солнечных лучей. Как приятно тогда пахло цветами, травой, запахом старой слежавшейся подушки, и было безветренно и спокойно среди полуденного мира, посреди небольшого, но утопающего в цветах и зелени бабушкиного сада. Он вспомнил, как ласково всегда она звала его к столу, и как по-детски легко он пробегал узкой тропинкой к дому, задевая склонившиеся с обеих сторон пионы. Как пахло в сенях сухими досками, глиняным жарким запахом чердака и свежим дымящимся на плите супом, а в доме было ещё прохладно и темно из-за зашторенных маленьких окон, здесь тоже пахло глиной, но ещё свежей, намазанной на редких сколах и трещинах русской в полдома печи.
Вспомнил, как зимними вечерами грелся он на этой печке – жгучей, прогревающей всё до последней косточки, елозя и толкаясь с младшим братом за удобное место. А новогодняя ёлка, праздничный стол, розовые пряники-гитары, весёлые лица родных, возвращение из гостей поздним синеющем вечером – всё было теперь словно вчера и в то же время так недосягаемо и шатко.
Саша вспомнил все свои юношеские раны и ссадины, позавидовал себе и той лёгкости и быстроте, с которой они заживали и забывались. А потом ему стало хуже, он вдруг запел и почувствовал как на удивление окруживших его сестёр, раскинув в стороны руки, он стал медленно подниматься. Потом летая, он увидел докторов, не обращающих уже внимания на его лежащее тело, плачущую мать, потом какие-то развалины, потом темноту.
Без сознания Саша пробыл три дня, а придя в себя, и вновь увидев в дверях лицо матери, он почувствовал холод – веющую из открытой форточки трескучую, объятую солнцем и жизнью крещенскую зиму.
2013 г.