Моей милой, которая (не) прочтет. Куда всё делось? Где три раза в день и бессонные ночи? Почему? Почему тогда мы могли, заперевшись в ванной, курить в полной темноте, рисуя огненные сердца и заниматься любовью на стиральной машинке. Не беспокоясь, что окурки плавают в тазике с кипячеными, белыми носками?
Затянутая в шоколадного цвета плащик, ты задирала подбородок выше, чем любая из существующих королев, утверждая своё родство голубой крови спиртом из обычной кружки. Если ты ненавидела, то мухи на подоконнике ходили на цыпочках, если ты любила, то таял гранит.
У тебя не было одного настроения на один день, как и не было дважды произнесeных фраз. Ты, засыпая, врастала в меня, а, просыпаясь, сводила с ума. Капельки детских пластмассовых бус и всё ... всё, что заставляло забыть весь мир в восторге обладания АБСОЛЮТНОЙ КРАСОТОЙ.
Русалки дюжинами, в отчаянии выбрасывались на берег, понимая, что никакая хирургия не поможет им стать такой, как ты. Когда мы, прижавшись к тёплому и лохматому, в водорослях камню, любили друг друга. Ты опускала свою руку в сапфир стремительного альпийского ручья, и он взрывался тысячами искр. Hедотроги, канарские кактусы, как псы, поджав иголки, рвали свои корни в готовности катиться за тобой на верную погибель. На мачте мёртвой и в броне лака "Вазы", взмывал невидимый флаг, и стучали деревянными башмаками души матросов, когда ты ступала на палубу. А бронзовый Андерсен начинал сверкать весь, как блестят его колено и нос.
В придорожной пивнушке Чехии, завсегдатаи втягивали свои пузаны, отчего их щёки падали на липкие от пивной пены столы. А кольца венской автострады выворачивались лентой Мебиуса, пытаясь хоть ненамного задержать тебя, хоть чуть. Камни Stonehenge кружили в хороводе, а вечно Белая лошадь взмывала в облака, когда ты навещала их. Киты заплывали в узкие каналы Венеции, и их никто не замечал, потому что видели только тебя. Мы умели и не жалели тратить деньги, потому как жалеть можно только время, которое уже не вернешь.
Я наблюдал за тобой, когда ты стреляла или когда поила с ладони больного щенка, и думал: не приведи стать твоим врагом, и счастлив тот, кто будет твоим другом.
Я разгонял 220. Дымил резиной на виражах. У тебя белели губы, но ты молчала, только зелёные твои глаза горели в восторге - ещe, ещe! На юг ты летела с цветами. Ревели клаксоны гордых владельцев чёрных волг, когда они видели тебя с напeрстком настоящего кофе там, где женщинам сидеть было не принято. Ученые старушки делали мне замечания, что в музее нельзя так обнимать. Хотя в прошлом это был храм, а экспонаты свидетельствовали, что Бога нет.
Возможно ты летала когда я спал, но кто это мог видеть? Я впервые слышал от женщины то, чего не знал. Ревновал тебя к книгам и принципиально не чистил туфли, гадая, когда ты сделаешь мне замечание. Бывало я возвращался разбитый, не чувствуя ни усмешки, ни сострадания, а только заботливые руки и веру в завтрашний день, исходившую от тебя.
Потом мы сидели на кухне. Я проливал водку на стол, и у нас всегда были друзья. Им нравилось приходить к нам, не когда позовут, а когда мы дома. Часто с любовницами, и у тебя не было яда женской солидарности как у их жен, которые точно не верили в мою безгрешность. Когда меня "корежило", ты звонила друзьям и они забирали меня. Словно в непланово, на трехсуточные загулы. Мы пели грустное и пели похабное. А утром не ссорились, кому идти за пивом, оба зная, что потом, надо обязательно покурить и иметь в руках холодную, потную бутылочку светлого.
Где всё это?
Да и было ли?
Меня нет - нет меня.