Говорят, что Пушкин всю жизнь оставался шустрым резвым мальчиком, эдаким шалунишкой и скандалистом, повесой и бретёром, вроде его героев Сильвио, Алеко… с неуправляемыми страстями, но когда речь шла о царе и самодержавии сразу же преображался в законопослушного гражданина и яко «тварь дрожащая» взывал к Богу с мольбой остановить «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».
Да у Пушкина есть предостережение угнетателям его народа, но совершенно очевидно, что несмотря на часто цитируемые его слова о русском бунте, Александр Сергеевич любил Емельяна Пугачёва, и как это убедительно доказала своим исследованием Марина Цветаева, именно он и никто иной является главным героем его повести «Капитанская дочка».
Что же касается царя Николая I, то поэт говорил о нём: «Хорош, хорош, а на тридцать лет дураков наготовил!».
«Взгляните на русского крестьянина, - писал Пушкин от имени английского путешественника в статье «Путешествие из Москвы в Петербург», - что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи.
Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню: умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал я между ними то, что соседи наши называют unbadaud (ротозей), никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому.
Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны…Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать».
И там же в сравнении со своим народом Пушкин приводит оценку английского капитализма :
«Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса станут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идёт о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идёт об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона.
В России нет ничего подобного…Кажется, нет в мире несчастнее английского работника – что хуже его жребия? Но посмотрите, что делается у нас при изобретении новой машины, вдруг избавляющей от каторжной работы тысяч пять или десять народу и лишающей их средства к пропитанию?».
Что же касается американской демократии, то уже тогда, в начале XIX столетия в последние полугодие своей кратковременной жизни Пушкин успел дать ей беспощадное определение в статье «Джон Теннер»:
«Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве.
Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принуждённый к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами.
Отношения Штатов к индийским племенам, древним владельцам земли, ныне заселённой европейскими выходцами, подверглись также строгому разбору новых наблюдателей.
Явная несправедливость, ябеда и бесчеловечие Американского Конгресса осуждены с негодованием; так или иначе, чрез меч или огонь, или от рома и ябеды, или средствами более нравственными, но дикость должна исчезнуть при приближении цивилизации. Таков неизбежный закон.
Остатки древних обитателей Америки скоро совершенно истребятся; и пространные степи, необозримые реки, на которых сетьми и стрелами добывали они себе пищу, обратятся в обработанные поля, усеянные деревнями, и в торговые гавани, где задымятся пироскафы и разовьётся флаг американский».
В своём критическом обзоре «Записок» Джона Тернера Пушкин акцентирует внимание на «смиренной простоте повествования», которая «ручается за истину». Как пишет Пушкин:
«Записки» Теннера представляют живую и грустную картину…Американские дикари все вообще звероловы. Цивилизация европейская, вытеснив их из наследственных пустынь, подарила им порох и свинец: тем и ограничилось её благодетельное влияние…
Редко индийцы получают выгоду в торговых своих оборотах: купцы обыкновенно пользуются их простотой и склонностью к крепким напиткам.
Выменяв часть товаров на ром и водку, бедные индийцы отдают и последнее за бесценок: за продолжительным пьянством следует голод и нищета, и несчастные дикари принуждены вскоре опять обратиться к скудной и бедственной своей промышленности…».
«Оставляем читателю судить, какое улучшение в нравах дикарей приносит соприкосновение цивилизации!» - делает решительный вывод редактор и издатель Пушкин из тщательнейшего обзора «Записок» Джона Тернера.
И о французской революции не забыл высказаться наш великий поэт: «Странный народ! Сегодня у них революция, а завтра все столоначальники уже на местах».
Чтобы понять суть мировоззрения Пушкина следует обратиться к его статьям, готовящимся к изданию в редактируемом им журнале «Современник», но не допущенных Главным управлением цензуры и лично министром просвещения педерастом графом Уваровым.
В советское время пушкиноведы посчитали, что Пушкин в этих запрещённых цензурою статьях «представил свои политические убеждения не в подлинном освещении. Статьи, написанные для журнала, находившегося под особенно строгим наблюдением цензуры, не могли отражать искренних взглядов Пушкина…Статьи принадлежат к тому периоду в жизни Пушкина, когда он считал возможным сотрудничество с самодержавием, точно разграничить его искренние утверждения от аргументов, выдвинутых из цензурных соображений, очень трудно».
( «А.Пушкин. Золотой том», М. 1993, прим. Б. Томашевского).
Что же может получиться из этого лицемерного обвинения А.С.Пушкина во лжи со стороны тех, кто на счёт всегда привычного им лганья делает, как и в царские времена, карьеру, покупает должности в «Пушкинском Доме», пишет толстые диссертации?
Зачем нам не доверять великому поэту и полагаться на звания временщиков?
Единственное, что хочется отметить в этой ситуации, что голубые монархисты начала XIX столетия получили в лице советских прогрессистов XX столетия своих союзников и последователей, и на другом основании, но с тем же успехом продолжали травлю великого поэта.
Ну, а сегодня в перестроечном демократическом рае востребованы и те и другие – годится всё, что может бросить хотя бы слабую тень на русского гения, посмевшего тронуть внутренние механизмы европейской и американской цивилизации. Сделаем краткие выписки, что тяжелее премногих томов:
«Что развивается в трагедии? какая цель её? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная…Вот почему Расин и велик, несмотря на узкую форму своей трагедии. Вот почему Шекспир велик, несмотря на неравенство, небрежность, уродливость отделки… Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка, любимой мысли. Свобода.
Между тем как эстетика со времён Канта и Лессинга развита с такою ясностию и обширностию, мы всё ещё остаёмся при понятиях тяжёлого педанта Готшеда; мы всё ещё повторяем, что прекрасное есть подражание изящной природе и что главное достоинство искусства есть польза. Почему же статуи раскрашенные нравятся нам менее чисто мраморных и медных? Почему поэт предпочитает выражать свои мысли стихами? И какая польза в Тициановой Венере и в Аполлоне Бельведерском?»
«Философия немецкая , которая нашла в Москве, может быть, слишком много молодых последователей, кажется, начинает уступать духу более практическому. Тем не менее, влияние её было благотворно: оно спасло нашу молодёжь от холодного скептицизма французской философии и удалила её от упоительных и вредных мечтаний, которые имели столь ужасное влияние на лучший цвет предыдущего поколения»…
«Ничто не может быть противуположнее поэзии, как та философия, которой XVIII век дал своё имя. Она была направлена против господствующей религии, вечного источника поэзии у всех народов, а любимым орудием её была ирония холодная и осторожная и насмешка бешеная и площадная».
«Ни один из французских поэтов не дерзнул быть самобытным, ни один, подобно Мильтону, не отрёкся от современной славы».
«Публика (о которой Шамфор спрашивал так забавно: сколько нужно глупцов, чтобы составить публику?), легкомысленная, невежественная публика была единственною руководительницею и образовательницею писателей.
Когда писатели перестали толпиться по передним вельмож, они, дабы вновь взойти в доверенность, обратились к народу, лаская его любимые мнения или фиглярствуя независимостию и странностями, но с одной целию: выманить себе репутацию , или деньги! В них нет и не было бескорыстной любви к искусству и к изящному. Жалкий народ!»
«Влияние Вольтера было неимоверно…его разрушительный гений со всею свободою излился в цинической поэме, где все высокие чувства, драгоценные человечеству, были принесены в жертву демону смеха и иронии, греческая древность осмеяна, святыня обоих заветов поругана…Истощённая поэзия превращается в мелочные игрушки остроумия. Роман делается скучной проповедью или галереей соблазнительных картин… Наконец Вольтер умирает в Париже, благословляя внука Франклина и приветствуя Новый свет словами , дотоле неслыханными… Смерть Вольтера не останавливает потока. Министры Людовика XVIнисходят в арену с писателями. Бомарше влечёт на сцену, раздевает донага и терзает всё, что ещё почитается неприкосновенным. Старая монархия хохочет и рукоплещет. Общество созрело для великого разрушения».
«Он есть истинный представитель полу-просвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему; слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные, поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему – вот что видим в Радищеве…
Он злится на цензуру; не лучше было бы потолковать о правилах, коими должен руководствоваться законодатель, дабы, с одной стороны, сословие писателей не было притеснено и мысль, священный дар Божий, не была рабой и жертвою бессмысленной и своенравной управы; а с другой – чтоб писатель не употреблял сего божественного орудия к достижению цели низкой и преступной?... Нет убедительности в поношениях, и нет Истины, где нет Любви»
«Очевидно, что аристократия самая мощная, самая опасная – есть аристократия людей, которые на целые поколения, на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки. Что значит аристократия породы и богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно.
Мысль! великое слово! Что же и составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек: в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом… Но мысль уже стала гражданином, уже ответствует за себя, как скоро она родилась и выразилась. Разве речь и рукопись не подлежат закону?... Действие человека мгновенно и одно (isole); действие книги множественно и повсеместно. Законы против злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона; не предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и другое…
Нравственность (как и религия) должна быть уважаема писателями».
Как жаль, что русский народ и по сей день пребывает в неведении о мировоззрении Пушкина. В средней школе до сих пор преподают сочинения ругателей великого поэта - примитивных критиков социального направления, и в точности с тем же успехом, что и по неисповедимым для простецов, но вполне уже понятным причинам делалось и в императорской России до Октябрьской революции.
Остаётся только догадываться, как развивался бы нравственно и религиозно наш окраденный народ, если бы гениальные критические статьи Пушкина были изданы при его жизни, или же хотя бы через десятки лет после их написания!
«Нет убедительности в поношениях, и нет Истины, где нет Любви!» - в этом высказывании Пушкин выступает перед нами как глубочайший религиозный философ и мыслитель. Он указывает связь между земной Истиной и Любовью, скрупулёзно иллюстрируя её критическим разбором сочинений Радищева - демократа с благими намерениями и личностными непомерными амбициями, творившего без опоры на реальные потребности своего казалось бы горячо любимого народа.
В XXIвеке мы имеем возможность оценить в полноте глубину понимания Пушкиным исторических задач жизни своего народа на фоне разрушения великой русской советской державы под воздействием того самого «типографического снаряда» на который гениально указал Пушкин.
И насколько же возрастает для непредубеждённого русского сознания задача понимания величия пушкинской мысли, указавшей опасность национальной деградации России под влиянием атеистического буржуазного Запада ещё в 1836 году. Достойно величайшего удивления, что и сегодня не поняты и не прочитаны в широком национально-патриотическом смысле эти обличительные строки.
Казалось наша церковь православная первая должна бы была обратить самое пристальное внимание на гневные обличения западноевропейской демократии с возвышающих душу позиций бескорыстия и благородства, но можно с уверенностью сказать, что из официально признанных православных богословов никто их не заметил и не понял, и потому не удивляет, что никто из них не мог в свою очередь дать такую беспощадную и вместе с тем убедительную оценку западной бесчеловечной секулярной культуры как Пушкин.
Следовало бы богословам изучить его нравственную и эстетическую концепцию художественного творчества хотя бы для того, чтобы уметь отличать православие от римо-кафолической веры и протестантских толков.
Тогда бы не пришлось бездумно заимствовать у своих оппонентов практически без изменения и должной критики концепцию так называемого «нравственного богословия» и сегодня насквозь пронизанную удушающим православное сознание субъективизмом и индивидуализмом с элементами психологии К. Юнга и волюнтаризмом «богочеловеческой» личности.
Беда Пушкина была в том, что он был более православен, нравственен и религиозен, чем его современники и православно-церковный официоз. Александру Сергеевичу не нужно было причащаться на «обедне», простаивать на молебнах и заниматься прочими «проделками».
С Единым Богом и Ангелами Его и Сыном Его Единородным поэта связывало Слово Праведное Творящее, то самое Слово Небесное, которым причащались исповедующие Имяславие афонские монахи в начале XX столетия. Как известно на первом, восстановившем патриаршество соборе 1917-1918 г.г. вопрос об Имяславии хотя и был поставлен, но так и не получил решения до сей поры, несмотря на то, что величайшие русские богословы и мыслители, такие как Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, А.Ф. Лосев, С.П.Булгаков, митрополиты и епископы, архимандриты и священники, монашествующие и миряне настаивали на принятии сего православного догмата.
Номинализм, индивидуализм и эгоизм,
«ползуче-созерцательный материализм» (А.Ф.Лосев) в понимании и практике приятия «таинств» и поныне торжествует в «нашей» церкви, так и не преодолевший «ересь жидовствующих» до конца.
Более того мы видим сегодня «возрождение» т.н. «демократического христианства» в Московской Патриархии, следующей заветам митрополита Филарета (Дроздова) и Всемирного Библейского Общества, в котором Филарет активно участвовал с масонами князем Голицыным, Тургеневым, английскими пасторами Паттерсоном, Пинкертоном, Линдлем, Госнером и др. авторами Синодального перевода Библии с еврейского на русский язык (минуя церковнославянский перевод по нарочитому настоянию митрополита Филарета).
Демократизация русской православной церкви началась при Александре I и тогда же появилось Библейское Общество, в котором самое активное участие приняли масоны и «голубые». Тогда же возникла идея перевода Библии на русский язык грамотными современными богословами, и естественно пригласили достойных европейцев, не доверяя своим попам и монахам.
Александр Сергеевич был знаком с церковными и политическими интригами вокруг Библейского перевода и вот что пишет в дневнике по этому поводу:
«Филарет сделал донос на Павского, будто бы он лютеранин. – Павский отставлен от великого князя (и от Синодального библейского перевода). Митрополит и синод подтвердили мнение Филарета. Государь сказал , что в делах духовных он не судья; но ласково простился с Павским.
Жаль умного учёного и доброго священника! Павского не любят. Шишков, который набил академию попами, никак не хотел принять Павского в число членов за то, что он, зная еврейский язык, нашёл какую-то нелепость в корнях президента.
Митрополит на место Павского предлагал попа Кочетова, плута и сплетника. Государь не захотел и выбрал другого человека, говорят, очень порядочного. Этот приезжал к митрополиту, а старый лукавец сказал: «Я вас рекомендовал государю». Кого же здесь обманывают?» ( «Дневник», февраль, 1835 г.).
К этому замечанию Пушкина стоит добавить, что священник Павского погоста Герасим блестяще владел церковнославянским, греческим и еврейским языками, обладал недюжинным литературным дарованием и как раз в следствие этих качеств мешал «работе» по осквернению богодухновенных текстов, которая активно проводилась с древнееврейским и современным европейским уклонами.
В заключении мы имеем сегодня широко известный, и не раз подвергавшийся справедливой критике тот самый синодальный перевод, что осквернил библейские смыслы до такой степени, что они стали прямо противоположны православным канонам.
Вот потому и настаивают нынешние попы, типа отца Георгия Кочеткова, на использовании на богослужении русского синодального перевода.
Как видим не так всё просто в «нашем» православии, но проблемы одни и те же; что было во времена Пушкина, то же и сегодня.
К этому пониманию ещё стоит добавить новое изуверное отношение нынешних православных «патриотов» к декабристам.
На том основании, что многие из декабристов входили в масонские ложи (а в масонскую ложу вступил в Кишинёве и Пушкин) делается вывод, что они были агентами западного влияния и стремились к демократическим идеалам, ведущим к разрушению самостоятельности русского народа.
Но дело здесь в том, что как раз наоборот именно декабристы подняли восстание против «просвещённого» режима Александра I и его новых порядков, унижающих нравы и общественную жизнь нашего народа.
«И декабристы и Пушкин неизменно трактуют царя прежде всего как космополита, оторвавшегося от родной почвы, от России и внутренних дел России после Венского конгресса в 1814 году:
…Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!» (цитируется по П.Антокольскому)».
В своём «Дневнике» в записи от 21 мая 1834 г. Пушкин указывает: «В Александре было много детского. Он писал однажды Лагарпу, что, дав свободу и конституцию земле своей, он отречётся от трона и удалится в Америку». Полетика сказал: «Император Николай положительнее, у него есть ложные идеи, как у его брата, но он меньше визионерствует». Кто-то сказал о государе: «В нём много от прапорщика и немного от Петра Великого».
Надо понимать, что русское масонство начала XIX столетия ничего общего не имело, по крайней мере для русских его членов, с нынешним. Истинным Масоном номер Один и с большой буквы был для России император со всем свои западническим окружением.
Против сего разложения как дворянского светского общества, так и характера и нравов русского народа и подняли восстание декабристы. И не дано права нынешним православным монархистам свысока оплёвывать историческую память этих русских мучеников их «скорбный труд и дум высокое стремленье»; их «простил» сам царь Николай I:
«И он явился на коне
Всем объявляя всепрощенье.
И слово он своё сдержал,
Как сохранилось нам в преданьи
Лет сорок сряду всё прощал,
Пока все умерли в изгнанье».
В «Дневнике» в записи от 22 декабря 1834 года Пушкин пишет:
«Пчела» говорит – «Государь император, обошед соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца низко (низко!) поклонился народу». Этого не довольно журналист- дурак продолжает: «Как восхитительно было видеть великого государя, преклоняющего священную главу перед гражданами московскими»…
Говоря о старом дворянстве я сказал: «Мы такие же родовитые дворяне, как император и вы и т.п.». Великий князь был очень любезен и искренен. «Вы истинный член вашей семьи», - сказал я ему: «Все Романовы революционеры и уравнители». – «Спасибо: так ты меня жалуешь в якобинцы! Благодарю, вот репутация которой мне недоставало»…
Что касается до третьего сословия, что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью против аристократии и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе…»
Стало быть Пушкин по своим убеждениям был в большей степени «реакционером» , чем склонившиеся пред ценностями европейского просвещения Романовы, но при этом, в отличие от последних, он настаивал на отмене крепостного права и возвращении русскому народу Естественных родовых прав и свобод!
«Ты просвещением свой разум осветил,
Ты правды чистый лик увидел
И нежно чуждые народы возлюбил,
И мудро свой возненавидел.
Когда безмолвная Варшава поднялась,
И бунтом Польша опьянела,
И смертная борьба……….началась, (меж нами?)
При клике «Польска не згинела!» -
Ты руки потирал от наших неудач,
С лукавым смехом слушал вести,
Когда…………….бежали вскачь, (войска твои?)
И гибло знамя нашей чести.
………..Варшавы бунт……….
…………..в дыме
Поникнул ты главой и горько возрыдал
Как жид о Иерусалиме» (1831 г.)
Нетрудно догадаться, что слова «правды» и «мудро» здесь должны пониматься в переносном смысле, что же касается «просвещения» с «его чистым ликом освещённого разума», то отношение к нему Пушкина общеизвестно:
«Недорого ценил» он «громкие права», «от коих не одна вскружилась голова» (1836).
Оставим сомнения, это изуродованное стихотворение о предательской политике царя Николая I, успешно продолжавшего, по мнению Пушкина, нечестивое дело своего брата Александра I.
Для Пушкина и французская демократия, и российские «попугаи или сороки Низовския, картавящие одну им натверженную еботню», и уравнители императоры Романовы, «нежно возлюбившие чуждые народы и мудро возненавидевшие свой» одним библейским миром мазаны, одинаково «картавят» «умней иного мудреца», «поникнув главой» перед европейскими «общечеловеческими правами и законами» и «горько рыдают, как жид о Иерусалиме» об общеевропейском едином доме.
Обратим внимание на то, что отточия в этом, редко печатающемся стихотворении стоят непонятным образом в местах несложных со стороны стихосложения, но зато важных для понимания того, о чём собственно идёт речь.
А речь идёт о польском восстании и отношении к нему русского царя, поначалу жалевшего иноземцев и потешавшегося над своими солдатами, и в отношении этом Николай I ничем не отличался от своего предшественника Александра I, давшего свободу Польше и Финляндии и лишившего её свой русский народ, по его словам : «сермяжный и подлый».
Называя Романовых «революционерами и уравнителями», А.С.Пушкин самодержавных властителей вполне сознательно и принципиально сближает с французскими демократами и просветителями на том простом основании, что и чуждые своему народу цари и оставившие без прав и свобод «свои» народы демократы под лозунгами «свободы личности и слова» одинаково были далеки от ближних своих и от Рода и земли, на которой они властвовали (Cratos) с помощью идей «просвещения личности» и «Библейского первородства», то есть по-русски – Самодержавия.
Только поверхностному наблюдателю может со стороны показаться, что идеи эти взаимопротиворечивы и противостоят друг другу.
Демократия с её свободами и правами личности и развитием безродного и бесклассового социума во имя пресловутого прогресса с одной стороны и самодержавная монархия с её идеей первородной личности, удерживающей от беззакония безродную и обезличенную толпу, всегда готовую по «естественному» для «всякого» человека зову к противоестественным страстям, которые-де внутренне присущи низменной «падшей» природе человека с другой стороны.
По апостолу Павлу: «Грешный я человек, что хочу не творю, а что не хочу делаю. Страсти меня борят. По беззаконию человека возникает нужда в законе. Делами закона не оправдается никакая плоть, потому не обойтись без Удерживающего от беззакония».
Демократия с самодержавием прекрасно уживаются вместе, и созданы друг для друга. Это поистине две гениальные библейские идеи. Здесь в сочетании демократии с самодержавием присутствует как у К.Маркса базис и надстройка. На троне Самодержец, удерживающий от беззакония непременно и всегда безликую и безответственную в полном смысле слова «демократическую» толпу, где каждая личность просвещена «ненасилием», т.е. не может постоять за себя и подставляет ланиту для удара надсмотрщикам (епископео), почитая это унижение своё вершиной христианской веры.
Романовы сознательно триста с лишним лет служили верно, не на словах, а на деле демократии изнутри (и это самое подлое и циничное), разрушая свою страну и везде где только возможно унижая «свой» «самый непокорный» и «склонный к язычеству» русский народ.
О, это были великие уравнители. Во имя общеевропейского прогресса они душили свободу в первую очередь в своей стране и унижали крестьянина и затаптывали ростки национального самосознания и общинной жизни.
Романовы не построили ни одного народного православного русского храма. Пригласили француза Монферрана в Петербург и немца Тона в Киев и Москву, как в своё время Иван III приглашал Фиораванти и Солари.
Императоры не считались с храмоздательством и иконописью своей страны. Они «как жид, плачущий о Иерусалиме» искали на Западе невест, пренебрегая русским быдлом и боялись «своего» великого народа и лучших представителей его.
И когда последний из Романовых Николай IIотказался от престола он сознательно исполнил волю Запада (сведения об отречении от престола российского императора были опубликованы в Англии до его официального отречения) и уходил от ответственности за содеянное его предками зло против русского народа.
Чтобы ещё раз обратить внимание на то, какую роль играла в служении самодержавию православная церковь, вспомним донос жандармского генерала Бибикова – Бенкендорфу, где Бибиков называет «Гавриилиаду» «бунтовскими стихами» - «опасным и коварным оружием насмешки на святость религии – узды, необходимой для всех народов, и в особенности для русских».
В 1828 году, когда последовал донос на «Гавриилиаду» петербургскому митрополиту, Николай Iучредил особую следственную комиссию для выяснения вопроса об авторстве поэмы. В письме к князю П.А.Вяземскому от второй половины августа 1828 года Пушкин сообщал, что ему угрожает поездка «прямо, прямо на восток», т.е. ссылка в Сибирь.
Чтобы до конца понять отношение Пушкина к современному ему самодержавию и его нововведениям в патриархальную русскую общинную жизнь, приведём выписки из его поэмы «Езерский» (1833) – первоначального варианта поэмы «Медный всадник» и черновика сей, обойдённой вниманием пушкинистов, поэмы и «Романа в письмах» ( зима 1829-1830 г.г.):
« ……………………………..
Но извините: статься может
Читатель , вам я досадил;
Ваш ум дух века просветил,
Вас спесь дворянская не гложет,
И нужды нет вам никакой
До вашей книги родовой…
Кто б ни был ваш родоначальник,
Мстислав, князь Курбский, иль Ермак,
Или Митюшка целовальник,
Вам всё равно – конечно так
Вы презираете отцами,
Их древней славою, правами
Великодушно и умно;
Вы отреклись от них давно,
Прямого просвещенья ради,
Гордясь, как «Общей Пользы» друг
Красою собственных заслуг.
Звездой двоюродного дяди,
Иль приглашением на бал
Туда, где дед ваш не бывал.
………………………………..
Люблю от бабушки московской
Я слушать толки о родне,
Об отдалённой старине.
Могучих предков правнук бедный,
Люблю встречать их имена
В двух-трёх строках Карамзина.
От этой слабости безвредной,
Как ни старался, - видит Бог, -
Отвыкнуть я никак не мог.
…………………………………
Мне жаль, что нашей славы звуки
Уже нам чужды; что спроста
Из бар мы лезем в tiers-etat,
Что нам не впрок пошли науки,
Хоть нищи будут наши внуки,
И что спасибо нам за то
Не скажет, кажется, никто.
…………………………………..
Мне жаль, что тех родов боярских
Бледнеет блеск и никнет дух;
Мне жаль, что нет князей Пожарских,
Что о других пропал и слух,
Что их поносит шут Фиглярин,
Что русский ветреный боярин
Считает грамоты царей
За пыльный сбор календарей,
Мне жаль, что мы руке наёмной,
Дозволя грабить наш доход,
С трудом ярём заботы тёмной
Влачим в столице круглый год,
Что не живём семьёю дружной
В довольстве, в тишине досужной,
Старея близ могил родных
В своих поместьях родовых,
Где в нашем тереме забытом
Растёт пустынная трава;
Что геральдического льва
Демократическим копытом
Теперь лягает и осёл:
Дух века вот куда зашёл.
…………………………….
Мне жаль, что домы наши новы,
Что выставляют стены их
Не льва с мечом, не щит гербовый,
А ряд лишь вывесок цветных,
Что мы в свободе беспечальной
Не знаем жизни феодальной
В своих владеньях родовых,
Среди подручников своих…
……………………………………
Мне жаль, что шайка торгашей
………..дворянство прежних дней
Лягает в плоских эпиграммах…
……………………………………..
«Звание помещика есть та же служба. Заниматься управлением трёх тысяч душ, коих всё благосостояние совершенно зависит от нас, важнее, чем командовать взводом или переписывать дипломатические депеши.
Небрежение, в котором оставляем мы наших крестьян непростительно. Чем более имеем мы над ними прав, тем более имеем и обязанностей в их отношении. Мы оставляем их на произвол плута приказчика, который их притесняет, а нас обкрадывает.
Мы проживаем в долг свои будущие доходы, разоряемся, старость застаёт нас в нужде и в хлопотах. Вот причина быстрого упадка нашего дворянства: дед был богат, сын нуждается, внук идёт по миру. Древние фамилии приходят в ничтожество; новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять.
Состояния сливаются, и ни одна фамилия не знает своих предков. К чему ведёт такой политический материализм? Не знаю, но пора положить ему преграды. Я без прискорбия никогда не мог видеть уничижения наших исторических родов; никто у нас ими не дорожит, начиная с тех, которые им принадлежат.
Да какой гордости воспоминаний ожидать от народа, у которого пишут на памятнике: «Гражданину Минину и князю Пожарскому». Какой князь Пожарский? Что такое гражданин Минин? Был окольничий князь Дмитрий Михайлович Пожарский и мещанин Козьма Минич Сухорук, выборный человек от всего государства. Но отечество забыло даже настоящие имена своих избавителей. Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ!
Аристократия чиновная не заменит аристократии родовой. Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа. Но каковы семейственные воспоминания детей коллежского асессора?».
Как видим из политической картины жизни России, написанной Пушкиным широкими яркими уверенными мазками, наше представление о той «золотой» классической эпохе в истории русской литературы и вообще исторической жизни русского народа сантиментально и ущербно.
Пушкина нам хочется по большей части воспринимать как романтический образ вечно юного поэта с божественной лирой в Летнем саду и конечно с милой девой прелестницей, полного страстей и творческого вдохновенного экстаза.
Многие из нас мечтали, читая в детстве сочинения А.С.Пушкина, оказаться вместе с ним на петербургском блестящем балу или в стенах старинного дворянского особняка в усадьбе среди широких русских полей.
Трудно смириться с горькой правдой, что никогда в России не было чистой спокойной, милой нашему русскому сердцу праведной и благополучной жизни. Что делать! Приходится расставаться с наивным представлением о «классическом» русском прошлом.
Нет, и тогда, также как и сегодня, были те же и поныне не решённые русским человеком проблемы, и тогда в России была чуждая русскому национальному самосознанию, более того, враждебная ему иноземная власть.
На службе сей самодержавной, не считавшейся с волей народа, власти состояла чужая русскому человеку религия, «освящавшая» крепостное право, ни разу и ни по какому поводу не задумавшаяся хотя бы посоветовать царю отменить его.
В тесном союзе с христианской церковью работало масонское Всемирное Библейское Общество, в котором педерастия и гомосексуализм инициировали активную борьбу за политическую власть над лишённым воли обобранным народом.
И сегодня даже стыдно русскому православному человеку задуматься и осознать, что министром просвещения был педераст, состряпавший триаду «Православие, Самодержавие, Народность».
Это насквозь лживое и фальшивое представление о Боге, Вере и государственной власти продолжает своё невидимое разрушительное действие и ныне, унижая Дух Святой и шельмуя действие Его в праведно славящем соборно Бога русском народе, и притом превознося до Небес библейскую идею Первородства, удерживающую «грешный и нечестивый», но главное – непокорный народ от беззакония.
Стыдно сказать, «уваровская триада» заменила нам, ограбленным духовно, униженным беззаконной властью людям, Отца Небесного, Духа Святаго и Сына Единородного, воплотившегося Духом Святым от Матери в Рода праведном, славящем Бога делами Истины на земле Святой Руси.
Триада «Православие, Самодержавие, Народность» сыграла ту же роль в «православии», что и «филиокве» - в католичестве.
В «уваровской триаде» тоже самое попрание благодати Святаго Духа самодержавной властью личности, тоже глумление над Родом и ближними – народом Божиим, тоже самое поставление Лица выше сущности – онтологии бытия, Ипостаси выше Усии.
В плане психологии здесь кроется разрушение последовательности работы сознания, где на первом месте – восприятие, на втором – разумение и лишь на третьем – воля, произволение.
Самодержавие освящается церковью яко Произвол самости, эгоизма, и как основа государственного тотального этатизма всецело подавляет волю подданных (т.е. находящихся под данью – очень точное русское слово).
С помощью голубого министра просвещения в XIXстолетии России окончательно была навязана ложь, лишь только зарождавшаяся в оскудевшей верою Византии. И ежели Рим прямо и без обиняков провозгласил Власть от Первого Лица – Божественной Ипостаси смыслом бытия, то в России, благодаря Уварову случилось нечто ещё более худшее – власть личная преобразилась сначала в государственную, а затем, церковно освятившись, стала претендовать и на духовность и тотальное подавление правды мысли и чувства.
Если протестантизм восстал против вседозволенности Римского Папы, настаивая на пресловутой «свободе личности» и её «демократических правах», имеющих якобы божественное происхождение, то это была борьба за власть и права в поле и дефинициях личной власти и не более того – оттого и ложное понимание Единства мира, «что во зле лежит» ещё более усилилось…у нас же
собственно о Святом Духе, т.е. духовности, что всегда в древние времена отличало православное христианство, благодаря Уварову забыли окончательно, как и о любви к ближнему и Единению в Роде и Единстве Родов бытия.
Нехитрая формула «Послушание паче поста и молитвы» в церковном храме и смирение пред беззаконием самодержавия в миру - вот всё, что было оставлено от веры и Родового закона русскому человеку… Пушкин пишет в своём «Дневнике» в феврале 1835 г.: «Дашков (министр), который был прежде с ним приятель, встретив Жуковского под руку с Уваровым, отвёл его в сторону, говоря : «Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком».