Самарканд

Октябрятский значок

Приятно вспомнить всех учителей школы № 45, одноклассников. Жаль осознавать, что кого-то уже нет среди нас. Много интересного вспоминается за время учебы. Например, первая трагедия.

2 «Б» класс, классный руководитель Мария Алексеевна. Утро, первый урок, ничего не предвещало беды. Поднимают меня вместе с моей «звездочкой» (это пять человек-октябрят), объявляют: «За хищение из продленки игры домино в количестве двадцати штук (видимо, особо крупные размеры) лишается октябрятского значка» — и называют две фамилии, мою и еще одного парня.

Схватился я за звездочку, из глаз брызнули слезы, в голове промелькнула вся восьмилетняя жизнь. Вспомнился сломанный соседский велосипед, в поломке которого несправедливо обвинили меня.

Последнюю точку на мне поставила стая птиц в парке.
Я шел домой, волоча за собой обгаженный воронами портфель, на улицу Ленина, 46, с Лениным в сердце, а не на груди.


Полуторка

Одно время во дворе школы стояла полуторка. На каждой перемене, вместо того чтобы покурить, Леша Коробец садился в деревянную кабину и крутил баранку. Вроде, безобидное с виду занятие, да только заглянул туда Казакевич и ахнул: ни одного провода и прибора. Полуторку впоследствии перекатили за забор, а Лешка технологом стал на АвтоВАЗе. С АвтоВАЗом — это я наврал, конечно, но электрооборудование на наших «десятках» точно с полуторки.


Малая земля

Заходит однажды на географию наш классный руководитель Валерий Александрович мрачнее тучи и с порога: «Где этот «книголюб» Леша?». Мы всем классом переглянулись, не понимая о чем речь.

На урок литературы нам задали сочинение по классическому произведению эпохи «Малая земля». Книг в библиотеке школы не хватало, и работать с ними приходилось только в читальном зале.

И вот Лешку ловят с брошюрой за пазухой на выходе из библиотеки. «Всякое крали,— причитала библиотекарша,— «Трех мушкетеров», Беляева, даже «Му-Му» Тургенева, но чтобы книжку стоимостью в три стакана кофе — первый раз».

Насчет кофе она загнула,— ячменный напиток «Колос» хоть и был нашим основным пойлом, но назвать его кофе — выглядело аполитичней, чем заявление о стоимости печатной продукции.

Любой автор гордился бы таким отношением к его детищу, а Леонид Ильич расцеловал бы, а не отчитывал на родительском собрании.


Норма

А сколько историй, связанных с поездками на уборку хлопка! Сами понимаете, собрать норму среднестатистическому ученику практически невозможно. В очередной раз, пробездельничав весь день, начали думать, как выкрутиться.

 Нашли железяку, подсыпали землицы, набросали сверху помятого курака и начали репетировать сдачу на приемке. Я играл роль приемщика, Саня Лагутин — сдатчика белого золота. Объем хлопка в фартуке не соответствовал его весу. Получалось вроде циркового Никулинского номера с бревном: «Весело подняли!».

 При этом Санька скручивало пополам из-за тяжести фартука. Все сопровождалось едкими комментариями остальных хлопкоробов. После пятого дубля, повеселившись вдоволь, пошли сдаваться. Я думал, приемщик с телеги свалится. Ржали все, кроме мирно стоящего рядом ишака.

Медведь

В девятом классе, будучи на хлопке, поселили нас в школе, длинном одноэтажном строении буквой «Г». На двери класса, в котором жили, стояла цифра «шесть». Кто-то подписал «палата». Юмор оценила только математичка Орлова. Рядом с классом под потолком висел плакат «Учиться, учиться ы ыще учиться». Поначалу было смешно, потом привыкли.

После очередной пертурбации, нас объединили с «А» классом. Наставили еще раскладушек и жили так какое-то время. Моим соседом справа стал огромного роста паренек, своей походкой и телосложением напоминающий медведя. Калорий всем не хватало, а ему тем более. Бывало, пропадали харчи, но за руку никого не ловили.

Однажды ночью слышу: возня рядом. Открываю глаза, «медведь» шарит руками под раскладушкой. Посмотрел на меня и вытащил из-под нее две консервные банки — сгущенку и сайру. Все хорошо, только открыть нечем. «Щас»,— сказал «мишка» и достал из сумки пассатижи. Аппетит у меня пропал, да и нехорошо как-то было. Все равно, думаю, не откроет, повернулся на бок и заснул.

Наутро, естественно, никто ничего. Запах сайры, никуда не спрячешь, поэтому начал искать вскрытую банку. Она лежала под раскладушкой.
Так над сайрой мог поиздеваться только советский человек. Банка была смята с одной стороны и разгрызена с другой. Создавалось впечатление, что сайра помогала ему изнутри, не выдержав издевательств. Лишь самая гордая ее часть осталась в замятом отсеке, так и не увидев свет.


Тигр

Много приятных воспоминаний, связанных с Михаилом Данияровичем, преподавателем узбекского языка. По его предмету я имел твердую четверку. Нельзя сказать, что я полиглот. Просто во внутреннем ящике первой парты у окна, за которой я сидел, всегда лежали проверенные контрольные работы предыдущего класса. Не наглел, переписывал только исправленные.

Михаил Даниярович ставил двойки, выгонял с уроков, мы посмеивались над ним, но не злобно. Однажды он разозлился не на шутку. До конца урока осталось минут пятнадцать. Шум сзади, не оборачиваюсь, боковым зрением вижу пролетающий колпачок от ручки. Летел он, как в замедленных кадрах. Завис в мертвой точке над ним и коршуном к лысине.
Тогда я впервые увидел узбекского тигра.


Пожар

Ничто так не пробуждало любви к химии, как пожар в химической лаборатории, расположенной напротив школы. Лаборатория состояла из девяти одноэтажных строений, стоящих друг за другом буквой «П». Входные двери каждого из них выходили в небольшой дворик. Чердак одного из помещений, стена которого граничила с жилым двором, давно обжили местные мальчишки.

После очередного химического эксперимента с марганцовкой, магнием и спичками юные химики не справились с пламенем, и, решили не отнимать «хлеб» у пожарников.

Первыми к месту возгорания прибыли военнослужащие шефской воинской части. Минут через десять подъехали и пожарники. Свидетели огненной стихии рассказывали, что пожарные и солдаты вытаскивали в первую очередь телевизоры и бытовую технику, показывая с каждым разом все большие размеры кинескопов.

За несколько часов пожар потушили. А через неделю разведгруппой, состоящей из прогульщиков школы, распространялись слухи и невероятные истории о находках на пожарище.

Несмотря на охрану сгоревшей лаборатории, ученики школы стаями и косяками откапывали на месте пожара новые пробирки, химреактивы и даже микроскоп.

Дину Васильевну обуял восторг. Такого интереса к ее предмету она не помнила с начала преподавательской деятельности. Но постепенно, с пополнением химстеклотары, восторг сменило разочарование. Она поняла, домой юных химиков с откопанным не пускали, а мусорка была забита.

На пожаре нетронутой осталась только комната, в которой находились опасные химреактивы, но и ее вскрыли.

Вы видели, как стелются ранним утром по зеленой траве пары брома?
Навсегда останется в памяти, если уйти вовремя.


Каменная башка

Сбежав в пятницу с седьмого урока, который вел Ильдар Мунирович, я, Сервер и Тимур, купив пива, пошли к Тимуру — он хвалился копченым сомом. Прошли через сквер, в центральном парке стукнули пару раз по автоматам с газированной водой.

Минуя летний кинотеатр «Ватан», добрались до пересечения улиц Энгельса и Узбекистанской. Здесь на углу, рядом с гастрономом и проживал одноклассник. Зашли в дом и, пройдя сквозь большую комнату, оказались в небольшом и уютном дворике, посреди которого стояла тахта. Периметр двора огораживал невысокий забор, обвитый виноградной лозой.

Быстренько достав из холодильника копченую рыбу и запивая ее пивком, завалились на тахту, обсуждая какие-то школьные проблемы.
Внезапно за забором появились признаки жизни. Глухие и сильные удары по чему-то мягкому сопровождались странными выдохами, более похожими на покрякивания ребенка. Тимур махнул рукой, а нам стало интересно, и мы подошли ближе к забору.

Сквозь щель досок и заросли соседских кустов мы увидели два мешкообразных предмета: один висел на турнике, другой прыгал рядом в длинных красных трусах. На руках у прыгуна были серые боксерские перчатки.

Улыбку вызвало не глупое выражение лица боксера, а тонкий голосок, не соответствующий его комплекции. Услышав смех, тяжеловес повернулся в нашу сторону и постарался сделать, как ему казалось, строгое лицо, что еще сильнее спровоцировало смех.

Тимур нарочито громко позвал нас. Решили не нагнетать обстановку и продолжили поедать сома, потому что пиво уже кончилось. Но хмельное и игривое настроение дало о себе знать. Шкурка от последнего куска рыбины полетела через забор. Со смачным шлепком, истекая жиром, она приклеилась к груше.

Лицом, которое показалось над забором, можно было лечить заикание. Вспомнил его только недавно, посмотрев фильм «Каменная башка».


Пират

Немного было среди школьников запоминающихся личностей. Бывает, увидишь человека только мельком — и в осанке, походке или манере общения чувствуется ум или сила, иногда и то и другое. А бывает, смотришь по пять часов в день на человека, а сказать о нем нечего.

Бесились, на перемене на втором этаже возле туалетов и случайно толкнули кого-то из ребят на проходящего мимо старшеклассника. Одной рукой с разворота, схватив за грудки бедолагу, он пригвоздил его к туалетной двери с таким грохотом, думали, дверь не выдержит. Отпустив потерпевшего, оглядел нас, как подопытных кроликов, и двинулся дальше.

Небольшого роста, коренастый, с ногами монгольского всадника, он шел по коридору вразвалочку, словно по палубе пиратского судна. Только шум бегущей воды в унитазах вернул нас к действительности.

Второй раз я увидел его на местной Красной площади, когда готовились к очередному празднику. Он «метелил» двух пацанов из другой школы, между рядами. В тот день мы гордились нашей школой, как никогда.


Землетрясение

Сколько радости приносило очередное землетрясение: падение цветочных горшков с подоконников, перепуганные лица учителей и неорганизованный план эвакуации! Все это нам казалось развлечением. Ученики с учителями выбегали на улицу и, сгрудившись перед школой, с надеждой думали: «А может, она рухнет?».
Надо отдать должное строителям. Вот кому надо было доверить коммунизм строить!


Богатыри не мы

Это сейчас, по прошествии почти тридцати лет, с трепетом относишься к историческим документам или артефактам. Разве мог ты предположить, что родишься в городе, где построил свою обсерваторию Улугбек. Нашел свое последнее пристанище Тимур. Пройдя огнем и мечом по первым поселениям, давшим жизнь городу, в котором живешь сейчас.

В то время, на уроках истории, мы посмеивались, когда Петр Иванович неожиданно задавал вопрос: «Что такое секс?» — и, после дружного хихиканья, сам же отвечал: «Секс — это пол», что тоже вызывало улыбку. К чему это относилось, мы не понимали.

Когда класс не был готов к уроку, он, направляя указательный палец в нашу сторону, с надрывом произносил: «Богатыри не вы». Те, кто знал продолжение стихотворения, автоматически продолжали его про себя. Но были и такие, кто потом спрашивал: «Какой секс? Какие богатыри?»


Золотые зубы

Мечта каждого самаркандца — родиться с золотыми зубами, а кому не повезло, приходилось посещать местного дантиста.

Первая моя встреча с ним, а точнее с ней произошла при общем школьном осмотре. Нашла какие-то дырки, назначила время. Ради такого случая меня отпустили с биологии. При первом прикосновении бормашинки к зубам, кроме страха и боли, я услышал знакомый звук. Почувствовав вибрацию, вспомнил: так звучал и вибрировал купленный мною новый молоток, обтачиваемый на уроках труда для того, чтобы сдать его как сделанный вручную.

С каждой секундой мне становилось все хуже и хуже. Вспоминалась недавно прочитанная книга о пытках над партизанами. Внезапно наступила тишина. Сфокусировав взгляд, я увидел в руках доктора тонкую иглу для удаления нервов. Все остальное — как в тумане.

Потом, качаясь, проходя по холлу мимо фотографии Суровцева, почему-то подумал: «Даже Борис Николаевич сегодня печальней обычного». Впоследствии мой товарищ Беня объяснил мне, прежде, чем удалять нерв, его надо умертвить мышьяком. Вспомнил Сталина и его врачей-вредителей. Может, они не врачи были, а просто вредители?


Агалык

Часто с одноклассниками выезжали за город. В этот раз отправились в Агалык. Поехали всемером. Сели в Старом городе в полупустой ПАЗик, сложив пожитки на задних сидениях. Четверо из нас занимались единоборствами, поэтому кроме харчей взяли с собой кимоно. Пока ехали смеялись над своими рожами, отражавшимися в никелированных трубах.

За окнами тянулась буденновская дорога. Старики утверждали, по ней шел бороться с басмачами Семен Михайлович Буденный. Однажды, во время ночевки караул его отряда зарезали бандиты. В отместку, красноармейцы вырезали близлежащий кишлак. Не оставив в живых никого, ни взрослых, ни детей. В последствии от домов в кишлаке осталась груда саманных кирпичей.

Конечная остановка, три пионерских лагеря. Один из них «Строитель». В этом лагере отдыхал мой младший брат. Хватило его на четыре дня. Затем сбежал. После пионерского раздолья шли полчаса, места очень живописные: горы, речка небольшая, но очень холодная. Ловля рыбы в таких местах заключалась в быстром засовывании рук под большие глыбы. Рыба пряталась в норах.

Расположились у подножия невысокой горы. Кто-то стал накрывать поляну, раскладывая на покрывале еду, кто-то пошел тренироваться, надев кимоно.
Только присели за дастархан, услышали шум сверху — на нас катился огромный камень.

Через пять секунд картина была не менее живописна. Все, что мы хотели съесть, было раздавлено огромным валуном. Впечатление создавалось такое, будто по одеялу с разложенными на нем продуктами проехал танк.
Посмотрев, откуда прикатился сюрприз, мы оторопели. На нас, словно с трибун амфитеатра «дружелюбно» смотрело человек пятнадцать аборигенов. В глазах местных светилось ожидание праздника. Так смотрят каннибалы на свой ужин. 

Реакция с нашей стороны не заставила себя ждать. Мы, как гладиаторы ринулись наверх. Метров через пять так же внезапно остановились. Наш маневр напоминал проверку на вшивость. Ряды индейцев немного дрогнули, но бугор сидел на корточках, не шелохнувшись. Затянувшуюся паузу оценили бы только во МХАТе, поэтому начали искать консенсус.

Нариман, единственный, кто хорошо говорил по-таджикски, после первых козырей типа: «А этого знаешь? А того?» — перешел к конкретике: «Чо надо?». Бугор  что-то коротко сказал.

Мысль о каннибализме и жертвоприношении стала доминирующей. Посмотрев в направлении взгляда вождя, все понял. Андрюха среди нас выглядел самым прикинутым: джинса, батник, очки-«капли» с зеркальными стеклами в стиле «Танцор диско».

Спой мы «Джимми, Джимми, ача, ача», и нас бы отпустили с миром.
Повезло, юмор в горы завозили вместе с солью, поэтому сошлись на «каплях». Весь обратный путь шли молча, сопровождаемые передовым отрядом апачей.


Сервер

Говорят, Екатерина Вторая в слове «ещё» делала четыре ошибки. Сервер Г. в нашем классе в слове «вариант» делал пять ошибок. Просил перед сдачей проверить его диктант, но, прочитав первое слово «Врянт 1», говорил ему – бесполезно. Он не обижался.

Нельзя не отметить этого парня, пришедшего к нам в седьмом классе. Высокий, крепкий, наглый. Школа немного вздрогнула, но проглотила его. Какие трели он выдавал на уроке музыки, играя на расческе с листком бумаги «Долю воровскую»!

Учительнице в итоге пришлось искать ноты этой песни и слова. По узбекскому языку у него была тройка не потому, что он его не знал, напротив, он знал и узбекский, и таджикский.

В его лексиконе было много таких слов, о которых не догадывался Михаил Даниярович.
Сколько почерпнули от него все те, с кем он общался! Я теперь мог запросто отнять у пионеров в парке мелочь или вынести бутылку ноль семь «Розового столового» за 98 копеек из магазина бесплатно. Стянуть пирожное с лотка в центре — это классика.

Он мог серьезно спросить у аптечного лоточника, стоящего там же в центре, есть ли у него гондоны? Затем купить и засунуть их в автобусе какой-нибудь даме в сумку.

Однажды он давал мастер-класс знакомства с девушкой. В автобусе подошел к кондукторше, сидевшей на своем месте, положил ей руку на выглянувшее из-под юбки колено и начал что-то рассказывать. Она улыбнулась, сверкнув золотыми зубами, но руку не убрала.

Когда у него заканчивались деньги, он обилечивал пассажиров в транспорте. «Заяц-адам» всплакнул, увидев перед собой усатого молодого человека с недетским лицом.

Говорят: «Лучший контролер — это совесть». Неправда, лучший контролер — это Сервер.


Самаркандские пенаты

Однажды, возвращаясь из Томска, на одном из отрезков моего пути Ташкент — Самарканд сел в плацкартный вагон. Специфический запах вагона, перемешанный с запахами тамбура и туалета, как визитная карточка наших железных дорог, присутствовал в каждом поезде Союза.

Попутчиками оказались два студента: девушка и парень. Судя по их воркованию, дело у них шло к свадьбе. Поговорив немного для приличия, легли отдыхать. Простыни, естественно, никто не брал: плохой тон, да их и не предлагали. Примерно в час ночи проснулся от влюбленного храпа соседей. Пришлось перелечь на свободную верхнюю полку дальше в вагоне.

Только заснул, чувствую, будит кто-то. Открываю глаза. Стоят двое: попутчик-узбек и кореец. Оба с напряженными лицами. Кореец спрашивает: «Ну что, спишь?». Хороший вопрос спящему и, главное, вовремя.  Я сам когда-то задавал такие вопросы: «Закурить не найдется?» или «Ты кого на х** послал?». Знал, после них будет удар в ухо или глаз. Удара не последовало. «Гап есть»,— продолжил кореец и, мотнув головой в сторону тамбура, пригласил на разговор.

Достал кроссовки из-под скрученного матраца, который был мне вместо подушки. Попутчик-узбек, нервно суетясь, остался у моей сумки. Ежу понятно, будет шмонать. Я не волновался. Все ценное было на мне.

Зайдя в тамбур, закрыл дверь. Оглядел корейца повнимательней. Старше меня года на четыре, плотного телосложения, смотрит прямо. Что-то меня напрягло в этой ситуации, не похоже было на «гоп-стоп». Либо обознался пацан, либо что-то серьезное.

Начал он издалека: «Выпить хотели, а денег не хватает, добавишь?». Я достал из кармана надорванную треху: «Хватит?». Он посмотрел на нее и с радостным удивлением: «Так это же моя треха!». Лучшего способа, чем ударить его головой, не придумаешь — с руки и ноги было неудобно. Он как чувствовал, сделал шаг назад и полез в карман. Второй открыл дверь, покачал головой: «Ничего». Кореец, немного расслабившись, достал из заднего кармана «ксиву». Изменив тон, сказал: «Братан, извини».

Затем выпивая вместе купленную у проводника бутылку, они рассказали, что на предыдущей станции села бригада «гастролеров» и обчистила поезд. Смели все, что плохо лежало, в том числе куртки у моих попутчиков. Студенты грешным делом подумали на меня. Захмелев, каждый из нас рассказывал о своем. Кореец — как «эти собаки» выгоняли его с четвертого курса юрфака, а я — про то, как мы со Славиком «этих собак» ели.


Тухтахон Рахимовна

Одно время Самарканд, как и всю страну, захватила волна кооперативов. Отец моего соседа по подъезду Рубика участвовал в этом движении, представляя два кооператива. В одном из них вязали сетки-рабицы,
в другом — делали сумки из мешковины с изображением и ручками из бельевой веревки.

Что касается сеток, к ним претензий не было ни у кого. Изображения на сумках оставляли желать лучшего. Чем ближе я узнавал Рубика и его семью, тем больше находил сходство Пугачевой с распущенными волосами и тетушки Ашхен. Двух солистов из группы «АББА» с его двоюродными братьями Араиком и Жориком.

 Когда к ним приехал родственник из Армении, маленького роста и абсолютно лысый, я думал, появятся сумки с портретом Хрущева. Появились железные пуговицы «Мантана» (через «а») с изображением общипанной курицы. Я подколол его однажды, поинтересовавшись: «Курицу вы с Беллы рисовали?».

Иногда он делал добрые дела, и однажды в порыве предложил: «Может, тебя на сумке нарисовать?». Отказавшись от такой рекламы, понимая, что буду одним из солистов «АББА», попросил его изобразить учительницу по узбекскому языку, написавшую на нас докладную директору. Она замещала Михаила Данияровича, болевшего уже две недели.

Описал ее вкратце, да ему, видимо, неважно это было. Как настоящий художник, он выхватывал суть. Недели через две (я уж и забыл) приносит. С простой серой сумки на меня смотрело до боли знакомое лицо, казалось, еще немного — и оно запоет: «А-а-арле-е-екино, Арлекино...»
Снизу большими буквами было подписано: «Тухтахон».


Хишрау

В седьмом классе, весной, родители организовали поездку на водохранилище Хишрау – одно из не многочисленных мест отдыха самаркандцев. Сбор назначили утром у школы. По странному стечению обстоятельств, наш классный – Валерий Александрович заболел. Отменять экскурсию не стали. Один из родителей взял на себя ответственность за наши судьбы.

Прохладное начало дня не предвещало ничего хорошего. Небо заволокло тучами. Сильный ветер, внезапная болезнь учителя, настроение родителей негативно влияли на желание большинства не отступать от намеченной цели. Молодость победила! Нас погрузили в ПАЗик, предоставленный школой и вперед. Занавески в автобусе придавали салону легкий шарм домашнего уюта.

Во время поездки слышалась одна и та же шутка «Передавайте за проезд». Покружив по центру, мы выехали на улицу Шаумяна. Кто-то из ребят, на манер экскурсовода, принялся рассказывать о видах из окна. На мосту через Даргом экскурсовод притих. Черные воды реки, кроме кровавой истории несли в себе тонны песка. Вдали виднелись контуры ГЭС.

Подпорченное погодой настроение было с лихвой восполнено красотой озера. Длиною чуть больше километра, водохранилище, своими очертаниями напоминало полумесяц. На пологом берегу озера находился пляж. Вдоль дороги стояли деревья с плодами в виде сабель. По центру берега расположилась зона отдыха Сам ПЭС (электрические сети), в котором мой отец работал главным инженером. Тахта, нависшая над водой, домик туриста и большой фруктовый сад на лето оккупировалось работниками предприятия. Запись велась за месяц.

Летом у автобусной остановки всегда стояла бочка с пивом, и работал магазин, С другой стороны дороги раскинулись огромные поля и лесопосадка. Над южным берегом водохранилища нависали отвесные стены. Мы называли их на американский лад – каньоны. Иногда с высокого берега ныряли местные пацаны. Посмотреть на прыжок собирался весь пляж. После удачного полета и всплытия раздавались улюлюканье и свист.

Водохранилище было овеяно ореолом таинственности. Легенда гласила, в том месте, где мы остановились, снимался один из эпизодов художественного фильма «Братья по крови» с Гойко Митичем. Тот, в котором из воды выходила обнаженная индианка и, увидев Митича, накрывала себя одеялом. Парень он, конечно, видный, любая застесняется. Но сколько ни смотрел фильм, точно опознать место не мог. Как только в кадре появлялась девушка в чем мать родила, очертания берегов у меня расплывались. В массовке участвовало все местное население, их даже не надо было гримировать.

На каникулах ездили сюда почти каждый день. Отношения с местными были натянутыми, в смысле: либо морду набьют, либо велосипед отнимут, либо то и другое. Однажды умывались после «дружественной» встречи, в протекающем рядом арыке. Увидели мужика в чапане, с бородой и лепешкой. Ну, мы типа пионеры — всем ребятам примеры: «Ассалом алейкум, бабай!». Он отломил лепешку, макнул ее в арык, надкусил и выдал: «Сам ты бабай!». Пришлось поскорее убираться — на всех зубов не напасешься.


Кино в «Самарканде»

Выхода на большой экран индийского фильма «Месть и закон» ждали даже в самых удаленных кишлаках района. Что творилось в самом городе! Билеты отсутствовали даже у спекулянтов. Да что там билеты! Пройти рядом с кинотеатром «Самарканд» было невозможно. Одна толпа счастливчиков ждала на выходе из кинотеатра с немым вопросом на лицах: «Кандай?». «Кверхмандай»,— с немым ответом выходила другая толпа счастливчиков, посмотревших фильм.

Четыре сеанса подряд, прячась в выходном тамбуре кинотеатра «Восток», мы смотрели «Тигры появляются ночью». После фильма задирали ноги перед выходящими зрителями, показывая им, что тигры у нас и днем появляются.

В центре города частенько наблюдалась такая картина: по тротуару шел молодой человек в расклешенных штанах в красно-белую полоску, держа на плече кассетный магнитофон «Весна». Из которого на всю катушку, хрипя, шипя, неслись в народ песни из кинофильмов «Господин 420», «Слоны — мои друзья», «Рам и Шам».

В центре можно было записать песню на гибкую пластинку. Не удержался и записал песню о стервятнике из кинофильма «Золото Маккены». «Только стервятник, старый гриф стервятник... зна-а-ае-ет ...» — сквозь громкий треск, доносилась с нее любимая композиция.

Если после «300 спартанцев» и «Спартака» младшие классы дрались на мечах, то после фильма «Месть и закон» норовили сломать руки и драться без них.
Во время просмотра фильма «Викинги» голос из кинобудки предупреждал присутствующих о том, что в фильме используются национальные крики викингов, и просил не присоединяться к кричащим.

Во время просмотра мирового шедевра создавалось впечатление, что викинги родились в Багишимальском роддоме. Очень их возгласы напоминали наши, и не присоединиться к ним — показать неуважение к братьям.

Не дай Господи, чтобы порвалась пленка во время просмотра,— от свиста и криков киноманов, наслаждающихся киноискусством, из которых «сапожник» было самое ласковое, вороны в парке разлетались.

От души накричавшись, катнув по ступенькам пустую бутылку, покурив несколько раз, погрызя семечек и отрезав кусок от сидушки, мы выходили на улицу, чувствуя себя приобщенными к культурному наследию мирового кино.


Парк

Много разного связано с парком возле школы. Огромные деревья, дававшие приятную прохладу и тень летом, словно говорили: «Плюнь на последние два урока. Иди к нам. У нас хорошо. Скамейки только покрасили». Где-то на подсознательном уровне или по каким-то рефлексам, о которых нам вещали на биологии, возникало желание именно плюнуть, а не харкнуть с четвертого этажа на кого-нибудь из школы. Взять портфель или пакет с тетрадками и туда, где жизнь не ограничивалась интервалом от звонка до звонка.

Парк вобрал в себя первые наши жизненные переживания. Радости побед, горечь унижения, вкус «Чашмы» и плодов грецкого ореха размером с яйца дрозда. Главная аллея, выходившая к кинотеатру «Самарканд», была нашим «Бродвеем». Здесь устраивались разборки, обсуждения школьных проблем, игра в футбол.

На этом асфальте во времена режима Пол Пота мы готовились к смотру, маршируя и разучивая речевки. Не помню точно, кто придумал название режиму, то ли ввиду визуального сходства лидеров, то ли сходства по сути. Когда Валерий Александрович заявил, что мы уронили знамя патриотизма и дисциплины, поднять его вызвался Володя Н. Построив нас в нашем же парке, он сказал нам, как панфиловцам: «Пи*дец вам, товарищи комсомольцы». Грустно и обреченно вздохнув, мы начали петь и шагать только строем.

Каждый из нас по-своему понимал слово «патриотизм», поэтому, дабы исключить случаи дезертирства после уроков, начались облавы. Пригодился опыт ухода от облав молодого Ильича — когда он Наде говорил, что у любовницы, а любовнице, что у Нади, а сам в окно со второго этажа и в библиотеку. Это если последний урок литература или русский, а если алгебра? С четвертого этажа и без парашюта? Костюмов «человека-паука» еще не было...

Через некоторое время, когда мы сдружились с Володей, анализируя причины издевательства над нами, он объяснил это моральными травмами, полученными от наемных работников, трудившихся у них на плантации, и волшебными свойствами лука, вобравшего в себя часть свойств произрастающей до него культуры.

Володина семья арендовала поле под Навои, четыре гектара, где они посадили лук. До аренды на этом поле канатный завод культивировал коноплю. «А я думаю, почему у меня бомжи с поля не уходят? — почесывая затылок, говорил он.— Да еще и пашут как кони. Один раз мешок лука чуть не съели, еле отнял. Витаминов им не хватает. Загадки мне загадывали: «Сорок одежек и все без застежек». Лук-мук — неправильно, капуста-мапуста — неправильно, оказалось — сорок чапанов».

То «поле чудес» до сих пор там. Покупая на самаркандских базарах лук, принюхайтесь; улыбнетесь, берите — это он.


Дискотека

В десятом классе часто устраивали дискотеки. Имелась пара-тройка усилителей, четыре школьные колонки с меня ростом и две цветомузыки, сделанные своими руками. В моду входили схемы на тиристорах. Отец принес с работы дефицитные детали и взяв за основу статью из журнала Радио, я спаял установку. Иногда в первом отделении выступал школьный ВИА с тремя-четырьмя композициями, одна из которых звучала в кинофильме «Джентльмены удачи».

 Слушая ее, в голове всплывали народные слова на эту мелодию: «Доцент, косой и я. И друг Али Баба. Узнали о раскопках … Верблюд был пидарас, харкнул Косому в глаз…» и т.д. Из отечественных групп толпе нравился Зодиак. О слове диск жокей еще не слышали, винилом не пользовались: катушки и кассеты. На сцене зала стоял стол, на котором расположились четыре магнитофона и куча лампочек. Одну цветомузыку тупо переключал один из нас.

Актовый зал наполнялся школьниками всклянь. Вынесенные кресла сваливали в предбаннике. Колонки хрипели, лампочки мигали, учащиеся плясали, только девушка соло-гитариста сидела и смотрела на него, как Венера Милосская на Александроса Антихийского, когда он ей руки обламывал. Алкогольный вопрос каждый решал по-своему.

После очередного танцевального мероприятия, собрав музыкальный инвентарь, я, Игорь и Эдем,  поехали домой. Взяв штурмом полузабитый ЛАЗ на остановке «Баня», рассредоточились на передней площадке. Теплая погода полудня и удовлетворение праздником дали нам мужества справиться с усталостью и теснотой в салоне автобуса.

Я стоял у поручня за водителем, огражденным прозрачным плексигласом. Календарь с японской девушкой в купальнике на миг перенес меня в приятную атмосферу женского общества. Ребята находились в трех метрах от меня.
После  очередной резкой утрамбовки «дров» почувствовал, кто-то трется, пытаясь пробраться к двери.

Отодвинулся, давая пройти небольшого роста мужику с лицом слесаря пятого разряда. Пола моего пиджака распахнулась, и он, вместо того чтобы протиснуться мимо, двумя пальцами полез в мой карман.

Я оторопел от такой наглости. Знал одного «щипача», карманника виртуоза, но здесь видел обратное. Мелькнула странная мысль, сколько он надеялся вытащить у старшеклассника? За ценности я не беспокоился, в кармане у меня лежал мятый рубль. Спокойно спросил у мужика: «Куда лезешь?». Изменив лицо до слесаря второго разряда, он ответил: «В пи*ду». Я подхватил тему: «За грибами?». Он, понизив тон: «Сейчас сойдем, и узнаешь».

Доля секунды, и я понял: наверняка он не один. Оглянулся, и точно, «харя» в полдвери у выхода на меня зырила. Отпустил поручень и без замаха стукнул локтем ему в переносицу. Моментально раскудахтались сердобольные старушки Мол, культурный, в костюме, и дерется. Не понял, почему если в костюме, то культурный?

«Слесарь» тем временем вышел вместе с «харей», и дальше три остановки мы проехали без внезапных попутчиков. Ну, думаю, легко отделался. Вышел на конечной остановке микрорайона, прошел метров семь — и вот они.

До сих пор не понял: знали, где жил, или ехали за автобусом?
Движение на остановке замерло, автобус не отъезжал, и, как назло, ни одного мента. Внезапно появился третий, рябого вида мужичок и начал нас разнимать, хотя между нами происходила только словесная перепалка.

В правой руке у «слесаря» показалась обычная бритва «Нева». Холодный блеск металла кольнул в сердце. Народ на остановке наблюдал за молодым человеком и тремя мужиками с любопытством. Бразильские сериалы в то время показывались только на улице.

На телеэкранах преобладало два канала: московский и местный. Если на первом мы видели стахановцев европейской части Союза, то на втором, эти же работяги с отбойными молотками общались на хлопковом поле уже на узбекском языке. 

Пока следил за правой рукой нападавшего, получил с левой. Стукнул «слесаря» не удачно, только мизинец ушиб. Удивительно, все происходило средь бела дня! Мимо шли тетки с сумками, мужик с арбузом. Дружная семья катила коляску с пополнением.

Вспомнив народную мудрость «каждый умирает в одиночку», воспользовался затишьем и быстрым шагом пошел к своему двору. Бег в Самарканде не приветствовался и находился в ранге западло.

Пока жулики перетирали меж собой, я приблизился к Дому быта. Опомнившись, они рванули за мной рысцой. Зашел за угол — гора с плеч: весь наш бомонд сидел в кругу на корточках на обычном месте. Оглянулся — щипачи исчезли.

Переживал месяц. Вспомнил, Серега Серебряков хвалился маленьким итальянским револьвером, подаренным ему сыном одного таможенника. Выглядела «волына», словно игрушка. Вместо родных патронов, кто-то засунул боеприпас от мелкашки и пальнул. Задир в стволе меня не тревожил. Носил игрушку для понта, себя успокоить, пацанов позлить.


Великий и могучий

Кто мог в Узбекистане преподавать великий и могучий? «Липатов,
у Вас твердая тройка»,— картавя, произносила Абрамова. Откуда ей быть, четверке? Весь ликбез проходили на улице. Бешеный самаркандский акцент, русские, узбекские и таджикские слова вперемешку — язык, на котором мы общались.

Однажды, в восьмом классе, посещая с туристической группой на каникулах Москву, этот язык мне даже помог.

В Домодедово прилетели под вечер. Город встретил нас прохладой улиц и теплым автобусом. Гостиничный комплекс, в который нас определили, находился недалеко от ВДНХ. В назначенное место прибыли часам к полуночи. Расселив самаркандскую группу, состоящую из школьников старших классов, по комнатам в гостинице, старшая группы спустилась к администратору.

Нам с Бахтияром досталась комната на втором этаже. Осмотревшись, пришли к выводу: простенько, но со вкусом. Шкаф, два стула, стол и две красиво застеленные кровати. Завтрашний день, сполна насыщенный экскурсиями требовал хорошего отдыха. Легли спать не поужинав.

В девять утра мы всей группой стояли в очереди к Мавзолею. Не выспавшиеся милиционеры пропускали к основной очереди группы по 20 человек. Толпа перешептывалась «могут не пустить». Жаль, думалось мне. Поездка в Москву у меня ассоциировалась

с тремя вещами: увидеть Ильича, поесть бананов и привезти «докторской» колбасы. Посетить Мавзолей надо было еще и потому, что наш общий знакомый Жорик слезно просил рассказать, какие ботинки надеты на вождя пролетариата. Он зациклился на этом вопросе и у каждого прибывшего из Москвы после бананового вопроса спрашивал о ботинках.

Все отвечали по-разному, самому хотелось узнать какие. Провокационность вопроса поняли, когда зашли в «святая святых» нашей Родины. Предварительно сдав ручную кладь в камеру хранения на Красной площади и накарябав ножом (пока стояли в очереди) на стене здания из красного кирпича «Самарканд-79».
Не было никаких ботинок, вся нижняя часть вождя находилась под черным покрывалом. Жорик проверял, посещал ли действительно кто Москву или нет.

 Бананы на вкус напоминали душистое мыло, «докторская» колбаса понравилась всем. Придя в гостиницу после «тяжелого» дня и пригласив к себе в комнату еще двух ребят из нашей группы, решили отметить долгожданное событие. Джентльменский набор «деньги не на ветер» дополняла колбаса, порезанная крупными кусками и лежавшая горкой на столе. После третьего тоста Руслан, один из приглашенных, хвалясь молодецкой удалью, принялся демонстрировать нам удары руками

и ногами по воображаемому противнику. Его отец работал тренером по каратэ в Самарканде, и Руслик лучше нас владел данными ударами, чем не преминул похвастаться. После того как водка с пивом закончились, Руслан на спор хотел ребром ладони сломать спинку стула в комнате. Посмотрев на плотное дерево, Бахтияр предположил, скорее сломается рука, чем спинка стула.

И тогда я, шутя, предложил ему стукнуть в стену за шкафом, чтобы не было видно последствий удара. Моя шутка удалась. Руслан с Бахтияром, отодвинув шкаф, с криками «кийя» подпрыгивали и принялись бить в стену ногами. Внезапно с обратной стороны стены послышались ответные стуки. Стена дрожала после каждого удара ногой с той и этой стороны. Я улыбнулся, вспомнив популярные тогда пионерские страшилки: «С криком «кийя» и ударом ноги папины яйца стекли в сапоги».

Не знаю, сколько звездочек имел наш отель «Атлантик», но стены в комнате были сделаны из гипсокартона. Падая, Руслан застрявшей босой ногой увеличил отверстие в стене, образовавшееся после его последнего удара. На какое-то мгновение в комнате воцарилась тишина. Из дыры в стене размером с кулак послышалась речь на непонятном нам языке.

После некоторого замешательства, услышав иностранную речь, мы заглянули в эту дыру Европы. Это сейчас я знаю, что двадцатого апреля — день рождения Адольфа Г., а тогда, увидев здоровенного детину в немецкой каске времен второй мировой войны, я аж присел. Судя по акценту, с которым наши соседи через пролом в стене произносили в наш адрес русские слова с матом, перед нами находилсь представители одной из прибалтийских республик.

О неоднозначном отношении прибалтов к русским я знал не понаслышке. Я знал латыша, родителей которого коммунисты сослали в Сибирь. Лет через десять семья перебралась в Самарканд. Честно говоря, и в нашей республике, чем ближе к горам, тем власть меньше всего напоминала советскую. Не зазорно было похвалиться предком, боровшимся с нынешним режимом.

Бахтияр хвастался дедом басмачом, показывал нож с запекшейся кровью комиссара. Я хоть и кивал ему головой, но душой, как и все мы, принадлежал третьему Интернационалу.

Тем временем из дыры в вместе с плевками слышались похотливые пожелания в адрес наших матерей, сестер и братьев. Придя в себя и брызжа слюной, перебивая друг друга, высказали в дыру примерно то же самое, исключив из своих пожеланий братьев.

На следующий день, после знакомства, показывая альбом с фотографиями его родной Риги, Миервалдис сказал,  «вооруженная зондер-команда» приехавшая на празднование дня рождения их вождя, не тронула нас потому, что мы узбеки.


Нутрии      

Не много запомнилось из того, что происходило на уроках географии. У строгой, суховатой географички больше тройки мне не светило.
На этом предмете мы с Нариманом сидели вместе. Четвертная контрольная сразу не задалась: весна давала о себе знать. Да тут еще Леха, сидящий за соседней партой, вечно прокуренный, в общем, все не так.

На доске учительница крупными буквами написала: тема проверочной работы – «Различия между народами севера и юга». Смутно вспоминая прошлые занятия, я задумался. В голове витали совершенно другие проблемы. Нариман, напротив, не мешкая, взялся за дело. Несколько минут он писал что-то без отрыва и поставив жирную точку, выдохнул: «Все».

Взял ради интереса почитать написанное им. Краткий и лаконичный рассказ товарища гласил: на севере люди носят шапки-ушанки, на юге тоже шапки, только ондатровые.

Сразу вспомнил осеннюю ярмарку, проходившую в Самарканде каждый год. Улица Ленина от кинотеатра «Самарканд» до бульвара загромождалась, словно баррикада, огромными деревянными витринами и стеллажами. Горы сельхозпродукции, выращенной на полях области, смотрели на тебя с одной просьбой: купи брат.

Огромных размеров душистые дыни и арбузы впечатляли. По названиям колхозов и совхозов мы изучали историю молодой Узбекской Советской Социалистической Республики: «Карл Маркс», «Большевик», «Октябрь», «Социализм», «Светлый путь к коммунизму», «Коммунизм».

Напротив Дома офицеров в парке, вокруг старой церкви, превращенной в продуктовый магазин, расположились клетки с ондатрами и нутриями. Карта базара не требовалась. По запаху находилось все, что нужно.

Представитель разводконторы грызунов, стоявший рядом, показывая рукой на две клетки с абсолютно одинаковыми нутриями, долго и с упоением рассказывал о чудных животных. Сколько едят, спят и так далее. В конце лекции он спросил: «Вопросы есть?». Какой-то юморист из толпы крикнул: «А сколько из них шапок можно сшить?».

Зверовод был готов к анекдотическому вопросу и, обращая внимание на одну из нутрий, заполнившую собой всю клетку, ответил: «Из этой одну, из той,— показывая на другое животное,— полторы». Видя немой вопрос в наших глазах, он пояснил: «Это самец, у него шкура чуть-чуть длиннее».


«Мать»

На следующий урок литературы нам задали отрывок из произведения М. Горького «Мать». Время пролетело незаметно, и, естественно, большая часть класса его не выучила. Перед уроком договорились, первым поднимет руку тот, кто хоть что-то учил, а там, может, пронесет. Неожиданным сюрпризом для нас оказалась, готовность к уроку Камиля Х.

Один из школьных юмористов учился он, как и большинство из нас, спустя рукава, в смысле — никак. Его слегка полноватая фигура являлась предметом наших шуток. Осенью, на хлопке, бегая по полям и прыгая через водные преграды, оказались перед пятиметровым арыком, заполненным водой. Степан сказал: «Кто не перепрыгнет, тот баба».

С горем пополам перепрыгнули все, остался только он. Предвкушая осенний арычный заплыв своего одноклассника, мы потирали руки. Холодная, мутная вода арыка несла в себе кроме мусора, всю таблицу Менделеева вместе с селитрой. Отойдя на значительное расстояние для разбега, с обреченностью на лице и с криком «Кто сказал, что я баба?» он прыгнул на середину канала.

И вот теперь он единственный из нас, кто готов к уроку. Уставшая преподаватель литературы нехотя обвела класс глазами и, изобразив удивление от единственной поднятой руки, остановилась на Камиле. Лишь только поднявшись и подойдя к доске, он уже вызвал небольшой, но дружный смешок.

 Сделав серьезное лицо, Камиль с выражением произнес: «Отрывок «Мать». Все начали потихоньку давиться со смеху. Думая, что он что-то напутал, выпрямился и продолжил: «Поэма «Мать». Класс засмеялся сильнее.

Преподаватель, не понимая, что происходит, напугала Камиля двойкой. Камиль, допуская, что перепутал поэму с романом сказал: «Горький. Роман...» — и не успел закончить фразу, потому что класс открыто ржал. Училка налилась кровью и в полголоса прошипела: «Кол поставлю». Он, чуть не плача, собрал последние силы и дрожащим голосом выдохнул: «Мать».

Это была даже не истерика. На хохот прибежали учителя из соседних кабинетов.



Гостиница «Интурист»

С какой завистью в начальных классах, бегая у гостиницы «Интурист» после уроков, мы смотрели на беззаботно жующих иностранцев! Те, кто понаглей из нас, поднося руку ко рту, имитируя вытаскивание из него чего-то тянущегося, говорили на ломаном русском проходящим мимо иностранцам: «Жвачка, жвачка».

 Выглядело это примерно как «Чиерт побъери» из фильма «Бриллиантовая рука». Иностранцев поначалу шокировало такое приветствие местного населения, но, поняв, в чем дело, иногда угощали. Ягодный запах и вкус нежной пластинки, тающей во рту,— ощущение незабываемое и ни с чем не сравнимое.

Бумажная обертка жвачки с загадочными буквами еще долго сохраняла запах и была впоследствии предметом гордости и обмена. Ташкентская макаронная фабрика выпустила позже экспериментальную партию отечественной жвачки. Выглядела она как ириска: такой же консистенции и твердости. Самое обидное — бумажная обертка прилипала к нашей жвачке, как к ириске, оставляя кусочек обертки у тебя во рту.

Мы радовались и этому, потому что не были избалованы кулинарными изысками и довольствовались тем, что было на рынке: горячая и вкусная, набитая луком самса, чебуреки с луком и небольшим добавлением мяса домашнего животного, плов и, конечно же, знаменитая самаркандская лепешка. Магазин представляли: синяя курица с длинными и худыми, как у камчатского краба, ногами и зеленоватого цвета продолговатый предмет, называвшийся колбасой.

Там же, у гостиницы «Интурист», я впервые в жизни увидел негра. Об их существовании напоминал плакат в школьной библиотеке, где, взявшись за руки, стояли китаец в соломенной шляпе, европеец, в молдаванском костюме и папахе, и негритенок с оперением вместо трусов, видимо, изображая дружбу. Хотя я бы стеснялся дружбы с полуголым мальчиком.

Подождали, пока негр отойдет на безопасное расстояние, и, громко крикнув ему вслед: «Анжела Дэвис», убежали. У взрослых была каша в голове, что говорить про детей. Вот так, убегая с чувством исполненного долга, мы тоже внесли свой вклад в дружбу народов.


Касым и Диляра

Из трех форм любви: «Ромео и Джульетта», «Зита и Гита», «Рам и Шам» — Касым с Дилярой выбрали первую. Отец Диляры сам решал, как провести вечер молодым. Прочитав в газете анонс культурного отдыха Самарканда, он предложил им один из трех, по его мнению, одинаковых индийских фильма. Пояснив при этом: какая разница, как называется фильм, если в нем играет его любимый актер Радж Капур. Молодые сделали выбор и были удивлены, что, прибыв по адресу, оказались не в кино, а в театре. У входа современного здания театра работал фонтан.

Что может быть прекрасней вечерней прогулки с любимой девушкой рядом с оплотом культурной жизни города — театром имени А. П. Чехова! Прекрасная погода , красиво одетые люди: в ожидании начала спектакля, держась за руки и любуясь небом, усеянным звездами, каждый из молодых мечтал о своем. Касыма тяготили мысли о скором прохождении срочной службы, Девушку, надежды на скорую свадьбу.

Осторожным движением руки Касым вытащил из правого кармана брюк плоскую баночку зеленого цвета, с которой никогда не расставался. По инерции, прочитав надпись на русском языке «Вазелин», вспомнил рассказ приехавшего из Томска Димана, родители которого проживали этажом выше. Сдавая зачет по физкультуре пять километров на лыжах в тридцатиградусный мороз, студенты смазывали им то ли лицо, то ли лыжи, надев при этом целлофановый пакет на яйца и замотав ноги в газету. Слава Аллаху,  Самарканд город тепла и любви, а в баночке находился не вазелин.

Открыв крышечку и набрав ею небольшое количество содержимого баночки, Касым украдкой посмотрел на зачарованную фонтаном Диляру. Ему и родителям нравилась девушка свой простой и опрятностью. Касым понимал, свадьба не за горами. Сделав небольшую горку на ладони, привычным движением забросил ее под язык. Приятное жжение и специфический вкус усилили восприятие действительности.

Он знал, что Диляре не нравится его вредная привычка. Разными способами она отговаривала Касыма от этого занятия, рассказывая даже о составе зелья. Ничего плохого в курином помете и известке Касым не видел. В первом он по уши копался в детстве, а вторым пользовался при строительстве своего дома.
Тем временем к фонтану с разных сторон подошли две группы подростков, в которых выделялись два взрослых парня. Их встреча проходила в нескольких метрах от фонтана, поэтому Касым с Дилярой весь небольшой, красочный диалог слышали хорошо.

Решат и Леха были в темных майках и черных брюках. Их руки, густо покрытые наколками торчали из маек, как плети. Судя по разговору, Решат, отсидев свой срок, «откинулся» раньше.

— Как там? — спросил Решат, подмигнув Лехе.
— Нормально,— ответил Леха.
— Чо п*здишь? — продолжал Решат.
— А х*ли спрашиваешь? — парировал Леха.

Затем, медленно раздевшись, разогнав зевак, нырнули в фонтан. Немного поплавав в бассейне, вылезли и стоя в черных, мокрых трусах, продолжили разговор. Интеллигенция, предвкушая эмоциональную бурю предстоящей постановки, не вмешивалась в монотонные будни местных хулиганов.

Касым инстинктивно понял, нужно уходить. До начала первого акта оставалось пять минут. Незаметно и смачно сплюнув через плечо, оставив после себя небольшую лужицу зеленого цвета, Касым взял Диляру под руку и повел в театр. По дороге он осторожно объяснил девушке, что ее любимых индийских песен не будет, да и «кина», собственно говоря, тоже.


Буревестник

Накануне очередного съезда КПСС, о чем оповещали плакаты и транспаранты, висевшие где надо и не надо, я, Славик и Сервер издевались над продавцами магазина «Мелодия» на Ленинской. Мы интересовались, не поступили ли виниловые пластинки с записями еще не начавшегося съезда? Деловито осмотрев нас и не чувствуя подвоха, продавщицы перебирая пластинки, считали съезды, не поняв в конце, почему на их отрицательный ответ мы хором смеялись.
 
За магазином «Мелодия» расположился большой жилой двор, из которого периодически вечером появлялся мужик с огромным вараном на ошейнике. Прогуливался сам, заодно и крокодила своего показывал. Видел это потому, что проживал рядом на улице Ленина, 46, между парикмахерской и хлебным магазином, и шлялся с утра до ночи по центру. Справа от магазина «Мелодия» – Военторг, далее кафе. Наскребли как-то денег, зашли, купили по беляшу и кофе, встали за покосившийся столик у стены.

Только приступили к трапезе, подошел приличного вида мужик со стаканом, слегка навеселе. Спросив разрешения, он устроился за наш столик.
Проголодавшимся, нам было не до него, поэтому, когда он начал громко, с выражением читать стихи, мы ели как ни в чем не бывало.
 
Народ за соседними столиками, косился на нас подозрительно. Кофе с беляшами к третьему стиху закончились, и заметив это, поэт, дабы задержать благодарных слушателей, принялся декларировать «Евгения Онегина», как сейчас бы сказали, в гоблинском переводе. После первой фразы: «Зал*пой красной солнце встало, Онегин встал, протер еб*ло», продавщица, громко возмущаясь, пригрозила милицией, которая, собственно, и появилась на третьем четверостишье.

Славик М., Сервер и я стояли, открыв рот. Его уводили под перефразированную басню Крылова. Картинно скрестив руки за спиной, обращаясь к милиционерам, как гордый буревестник, произнес: «Козел останется козлом, хоть ты усыпь его звездами».


Геологоразведка

Отдельной темой в школе стояла геологоразведка — небольшой поселок, находившийся недалеко от самаркандского аэропорта. Своей инфраструктурой поселок геофизиков напоминал маленький городок с современными строениями, не похожими на остальные. Выбрав обучение в нашей школе, одной из лучших в городе, администрация поселка организовала бесплатный автобус, возивший учеников на учебу.

Отдаленность очагов культуры или завышенная планка родительской интеллигентности выделяли молодежь этого поселка из основной массы учащихся. Это сейчас мы с долей иронии слушаем песни о косматом геологе, а тогда я стоял и внимал Аркаше Усманову, который хвалился коллекцией природных минералов и рассказывал о поездках в поле.

Прозвище «Заяц» к Старкову Андрею приклеилось после нарисованного им полинявшего животного на уроке рисования. За рисунок преподаватель рисования Леонид (в миру «Леня лысый») поставил ему четверку, но народ не обманешь. Нарисован он был с душой и, похоже, с зеркала. Подрисуй ему очки — и вот тебе фотография на комсомольский билет.

Перед уроком рисования на перемене, преподаватель выстраивал нас вдоль стены перед дверью. Кабинет располагался на первом этаже школы рядом с библиотекой. Все вокруг бесились, бегали по портфелям, а мы стояли, как перед расстрелом.

Игорь Ч. выделялся на фоне геологоразведчиков своей массой, обаянием и остроумием. Иногда на перемене мы слушали его монологи на тему русско-узбекского фольклора. Рассказывал он за двоих: за Карабаса Барабаса и Саксаул-болу (Буратино). Представить его в роли Карабаса — куда ни шло, а в роли Буратино с тоненьким голоском — это надо видеть.

Вечерело, в каморке папы Карло сидел Буратино. В очаге, нарисованном на холсте, потрескивали дрова. Постучали в дверь.
«Тук-тук-тук» (Стучит ногой.)
Буратино: «Ким бу?»
Карабас: «Мен Карабас Барабас, папа Карла кани?» (Грубо.)
Буратино: «Папа Карла бозорга». (Пискляво.)
Карабас: «Мальвина чи?»
Буратино: «Мальвина театрга».
Карабас: «Сен чи? Сен ким?»
Буратино: «Мен Буратино».
Карабас: «Сен Буратино? Мана сенга, мана сенга».
Буратино: «Ой-ой-ой, скотина». (Очень пискляво.)

Его репертуар на днях пополнился еще одной басней «Стрекозешка и муравьяшка» по мотивам одноименной басни Крылова.

Однажды на хлопке девчонки пожаловались учителям на силуэт и шум на дереве возле туалета. Разобраться с данным фактом доверили самому мужественному представителю мужской половины — преподавателю физкультуры Ильдару Мунировичу. Только у него висел на шее свисток. Неслышным шагом Чингачгука в спортивном костюме он подкрался к дереву. Выходящих из туалета препод встречал, прикладывая палец к губам и произнося: «Тс-с-с». Народ шарахался в сторону, думали, допился.

К тому времени силуэт заметил рекогносцировку противника и, меняя позицию, с грохотом упал с дерева. «Какого х*я ты там делал?» — интеллигентно поинтересовался физрук, подходя к лежавшему на земле Игорю. Вытаскивая из задницы застрявшую иголку и пнув огрызок яблока, Игорек ответил: «Плоды собирал». Внимательно оглядев «плодовое» дерево и не найдя на нем ничего, кроме иголок,

Ильдар Мунирович оценивающе посмотрел на сто двадцать килограмм живого веса и вопросов больше не задавал. Нам Игорек рассказывал что-то про звезды и кометы, пролетающие над нашим туалетом. Мы слушали его улыбаясь и, хлопая по плечу, успокаивали: «Звездочет ты наш дорогой».


Каратэ

Очень популярна в Самарканде была литература по изучению восточных единоборств, йоги и камасутры. Объединяли их не только восточные корни и философский смысл, а еще и фактура самого издания. Желтые листки, перепечатанные в сотый раз, картинки, больше похожие на «пляшущих человечков» из Конан-Дойля, и шрифт, принадлежавший одной и той же печатной машинке, наводили на мысль о едином издателе.

Данные книги, желтизной напоминали перепечатки «Самиздата». Ходили слухи, что изданием и распространением печатных сборников занимались глухонемые. Купив однажды за приличные деньги брошюру по каратэ, дойдя до раздела «Удары ногой», мне показалось, что в дружной бригаде издателей затесались слепые.

Перевернув страницу с заголовками «Мае гири» и «Йоко гири», я оторопел. У одного из двух лысых каратистов, внезапно выросли волосы, и стоял он в непривычной для себя позе, называемой в народе «раком». Второй стоял сзади и держал предыдущего за талию, видимо «маегиря» его, потому что далее текст отсутствовал.

С большой надеждой переворачивая следующую страницу под заголовком «Маваше гири», я надеялся, что не придется тратиться на «Камасутру», но был разочарован. Верхней стороной стопы, с жестокостью на лице, наголо обритый каратист наносил удар напарнику в ухо.

Качество черно-белых рисунков нас не устраивало, хотелось посмотреть на этих чудо-драчунов в цвете, узнать о них побольше. Такие фотографии и комментарии к ним печатались в разного рода изданиях, «Вокруг света», например.
Вооружившись режущим инструментом, Эдем, Нариман, Рома и я направились в городскую библиотеку имени Пушкина на бульваре. Удачно пройдя «фейс контроль» на первом этаже, поднялись на второй.

Записались в читальный зал и, взяв толстые подшивки разных журналов, принялись за дело. Заметив нездоровый интерес к литературе у учащихся, не похожих на всех остальных в зале, библиотекарша с подозрительной ухмылкой направилась к нам.

В читальном зале, тяжелым бременем висела тишина, нос щекотало от запаха пыли и старых книг, в углу у стола горой стояли фолианты, за окном голуби царапали подоконник.

Видя в толстой тетке угрозу, Нариман предложил нам вспомнить диалог третьего класса на узбекском языке. «Остальное,— сказал он,— сделаю сам». Женщина застыла, услышав, как русский, кореец и татарин говорили между собой: «Менинг фамилиям Липатов. Отын чи? Сен ким? Менинг фамилиям Маматкулов»,— и так далее. Нариман, чтобы разморозить тетку, попросил у нее «Слесарное дело» за девятый класс на узбекском языке.

Больше мы ее не видели. Она его, наверное, до сих пор ищет.
Вырезая все, что нужно и не нужно, наткнулись на изображение культуристов и вспомнили, что классные фотографии видели в будке по ремонту обуви напротив кинотеатра «Орленок». Бросив все, побежали туда. Впоследствии хотели грабануть старого еврея, обладателя заветных фотографий, мозгов хватило не делать этого. Пропал интерес к культуризму: сколько бы ты ни съел добавок, накачанным, как на картинке, не станешь.

Через некоторое время наши желания заниматься в секции каратэ исполнились. Пошили черные кимоно и ждали первых тренировок. Черные пояса пришлось выбросить и заменить на белые. Тренировки проходили в спортзале сельхозинститута на Багишамале. Перед тренировкой гулял по красивому парку учебного заведения, дышал свежим воздухом знаний, наполнявшим все вокруг.

Однажды, наслаждаясь ароматом чужих знаний, обратил внимание, что пахнут они конским навозом. Под кронами больших деревьев, рядом с клеткой для животных, расположилась группа студентов в белых халатах с преподавателем. В трех метрах от загона стояла часть памятника «Медный всадник».

В отличие от произведения Фальконе, у коня, стоявшего рядом с молодежью, были подняты не две передние ноги, а одна правая задняя. Огромного размера градусник, торчавший из ж*пы животного, как бы говорил о законченности архитектурного ансамбля, заменяя всадника. На ум пришло название композиции: «Бедный взадник». Тем временем лабораторная работа у студентов продолжалась. Мне показалось, что на температуру животного хотели посмотреть не только учащиеся, но и мухи, облепившие градусник.

Возможно, абсолютное незнание ветеринарного дела, или серьезные лица будущих зоотехников заставили меня посмотреть не на комичность ситуации, а на практическое использование ее на селе. К примеру, захотел кузнец подковать кобыле заднюю правую ногу, на ей в ж*пу градусник — и куй на здоровье. Жаль, для меня остался загадкой алгоритм поднятия остальных ног. Ответ, видимо, скрывался в следующей лабораторной работе.


Парк «Озеро»

Если от Крытого рынка идти к остановке «Аптека», в которой покупали индийскую зубную пасту и вонючее мыло «Махарани», мимо кинотеатра «Шарк Юлдузи» и гостиницы, затем к стадиону «Динамо», взору открывалась необычайно живописная и красивая картина. В низине ты видел небольшое озеро, справа от которого располагался частный сектор, слева окруженное красивым парком.

В дальней стороне озера приютилась маленькая, на две-три лодки, лодочная станция. Свежевыкрашенные шлюпки и водный велосипед, медленно покачивались на водной глади. У дороги стояли трибуны для зрителей и вышка для прыжков в воду. Когда-то здесь проводились соревнования по водным видам спорта. Мы застали время застойных явлений, как в самой воде, так и в сооружениях вокруг.

Администрация района писала объявления о запрете купания и ныряния, упоминая о штрафе в размере 5 рублей. Но всякий раз после цифры, неизвестные художники приписывали несколько букв.

Дабы отогнать от опасного места молодежь, распространялись слухи про утонувших здесь пионеров, которые к тому же плохо учились. Оставалось только догадываться, из-за чего они пошли всем отрядом топиться: то ли из-за плохой учебы, то ли из-за того, что пионеры? Может, несмотря на плохую успеваемость, пионеры из них были хорошие, ибо во все времена г*вно в воде не тонуло.

Почитывая самаркандские газеты, наткнулись на заметку местных археологов. Якобы на дне Комсомольского озера, находившегося напротив стадиона «Динамо», кроме кремниевых орудий труда палеолита, были обнаружены кости древней лошади и угли от костра. При сопоставлении этих фактов, все прояснилось — погубила пионеров любознательность. Хотели посмотреть на дикую лошадь, потиравшую копыта возле древнего костра, и не рассчитали свои пионерские силы.

Иногда озеро осушалось, и нашему взору представала картина «Грачи прилетели, а где лошадь?». На дне лежало все кроме нее и пионеров. Слой ила в центре озера, судя по человеческим следам, ведущим к нему, доходил до пояса. По количеству дырявых ведер и тазов озеро могло соперничать даже с Чудским, после неудачного заплыва в нем левонских рыцарей.

Создавалось впечатление, что каждый житель Самарканда бросал в воду на счастье дырявое ведро, видимо, чтобы вернуться за ним. Может, этим и обусловлены постоянные захватнические войны; сидит, к примеру, Александр Македонский и думу думает: «Где ведро мое любимое, в котором мы уху варили?». «Мы его в Самарканде в Комсомольское озеро выбросили»,— говорит ему жена. «Седлать коней!»,— кричит Александр — и в Среднюю Азию.

Огромный железный щит с надписью «Слава труду» лежал на дне рядом с вышкой для прыжков в воду. Устроители осушения, не найдя ничего существенного, сконцентрировались на этом лозунге для того, чтобы еще раз убедиться, слава именно труду, а не чему-то еще.

Все время засухи у них проходило в праздновании труда, потому что никаких работ по очистке не производилось. По настоящему пировали вороны, слетавшиеся со всего Самарканда, здесь они ели, пили, купались. Их было больше, чем в парке возле школы осенним утром; когда ты идешь в школу затемно, чуть ли не на цыпочках, и не дай бог зажечь спичку или пукнуть — обо*рут с ног до головы.

Самое знаменательное в парке «Озеро» — чайки. Летом их крик слышался в проезжающем мимо троллейбусе, жалко, что зимой они исчезали. Все было по-настоящему: и озеро, и чайки, и рыба, за которой они ныряли. Отсутствовали продавцы, орущие на пляже: «Горячий кукуруз, пахлава, бель амур, сушеный вобля». Достаточно было чаек.

Рядом с озером однажды раскинул шатер цирк, приехавший на гастроли из Москвы. Огромное сооружение впечатляло своими размерами и загонами для животных в виде вагончиков. Припоминался слон, привязанный за ногу к большому дереву. Не имел возможности побывать на представлении, думаю, если слона научить в такт под индийскую музыку топать ногами, то акробаты и клоуны в Самарканде остались бы без работы.

Если идти назад к центру по стороне озера, ты натыкался на чебуречную. Такой вкусный мясной лук нигде больше не пробовал. В глубине парка, окруженное кирпичным забором раскинулось стрельбище.

Собирали, как обычно, гильзы вдоль забора, мало показалось. Залезли на невысокую крышу и застыли. Два стрелка целились в нашу сторону. После первого залпа свесили головы и хотели посмотреть на рваные мишени. После окрика и второго выстрела интерес у меня пропал. От удара в лоб я оказался на земле. Со стороны спортсменов послышался дружный смех, с нашей — дружный мат. Осмотрев шишку на лбу и поразмыслив, решили, стреляли сырой картошкой. Как без глаз не остался, никто не понял.

Сбежали как-то после физкультуры с Саньком и пришли в парк «Озеро» искупаться. Весеннее солнце будоражило детские души, теплая погода и девчонки в купальниках обещали интересное время провождение. Настораживало только доброе расположение местных купальщиков, с которыми обычно конфликтовали.

А тут — улыбчивые и счастливые лица. Разделись, прыгнули в зеленую воду и, подбадриваемые похвалой в наш адрес оставшихся на берегу, поплыли вперед. Накупавшись вдоволь и наглотавшись, судя по газетам, разных палочек, вышли на берег и сразу поняли, откуда ветер дул с добрыми лицами. Кто ж надевает новые кеды, идя на старое озеро?

Напротив озера, на стадионе, послышался громкий крик «Гол!» — понятное дело, в новых-то кедах мяч сам в ворота залетает. Идти босиком домой не хотелось, на душе было мерзко и противно. Сделав непринужденный вид, мы пошли по пляжу в целях, прямо сказать, кражи.

Найдя подходящих по комплекции пионеров, Санек, показывая рукой вдаль, принялся рассказывать им, что при Тимуре лодок на лодочной станции было больше. Мне при этом пришлось взять очередной грех на пионерскую душу. Не рассчитали только размер, надо было сначала ступнями помериться, а потом про Тимура и его команду заливать.

С трудом натянув на ноги чужие кеды, отрезав шнурки разбитой бутылкой, покарябав заодно и подошву, пошли к Вечному огню обсушиться на его гранитных плитах. Не прошли мы и ста метров, как услышали вежливый крик сзади: «Слышь, уроды, стоять! Копыта показали».

Изобразив на лицах удивление с непониманием, нервно присвистывая, продемонстрировали «копыта». Издали демонстрация напоминала танец «Барыню», исполнявшийся двумя идиотами, перед тремя другими. Подозрительно оглядев нас, огромного роста братан двух шкетов, переводя взгляд то на нас, то на своих мелких подопечных, сомневался, кого пи*дануть. Сошлись на том, что это наша обувка. Для убедительности пришлось поджать ногти на ногах.


Вертолеты

Поднимаясь вверх, от парка «Озеро» к больнице, ты упирался в тыльную часть огромного плаката, который хорошо просматривался из окна автобуса. Борясь с утренней дремотой, трясясь в разваленном ЛИАЗе, читали на полотнище: «Экономика должна быть экономной. Л. И. Брежнев».

Редко когда удавалось созерцать изречение современного Конфуция сидя. В 21-ом автобусе будничным утром всегда аншлаг. Если прикинешься спящим, всегда разбудит кондуктор или тот, кто больше тебя претендует на сидячий сон. Оглядывая окружающих, нервозно замечаешь про себя: «Я в школу еду,а эти бабуси куда?». Знаешь куда, а трындишь себе под нос.

«Крытый рынок»,— проснувшись, объявляет кондуктор, и половину автобуса как ветром сдуло. Оглядываешься на пожарную часть, расположенную напротив рынка, и ехидно думаешь: «Спят, наверное, вот везет». Нет, боец потягивается в начищенных сапогах, без головного убора и с ремнем, висящим на яйцах. «Проснулись»,— ворчишь себе под нос и усаживаешься на свободное место в салоне. Две следующие остановки пролетают как две секунды.

С ними исчезает и стадион, на котором две недели проходят репетиции к предстоящим праздникам. Вспоминаешь тетку с рупором в руках и композицию Ротару: «Я, ты, он, она — вместе дружная семья», под которую готовились к майским праздникам. Слушая песню, не мог сосредоточиться. Как только Софочка начинала: «Я, ты, он, она», вспоминалось строгое лицо Александра Васильевича, преподавателя по немецкому языку, и на музыку ложились немецкие местоимения: «Ихь, ду, эр, зи, эс, унзер фройндшафт Мерседес».

Поделился своими немецкими мыслями с Нариманом, нас как раз выгнали с немецкого за то, что подписали «немцу» словарик: «На долгую память от узников Бухенвальда». В предыдущий раз удалили с урока за вопрос: «Как будет по-немецки «член КПСС»?». Вспомнил, как однажды «доиче матрозен» замещал на хлопке нашего классного руководителя Валерия Александровича, играл нам вечером на мандолине. Звук у нее жуткий, симбиоз ненастроенной балалайки с дутаром. Мы пошутили с просьбой сыграть нам, а он все всерьез.

Взял мандолину, зашел к нам в комнату, сел посреди на стул, скинув с него предварительно чьи-то шмотки, и запел: «Гори, гори-и-и, моя звезда». Когда разошелся, глаза закатил; жаль угостить не чем было маэстро, спиртное отсутствовало. Нахлебался он с нами и без водки, бегал, прихрамывая по полям, наставляя на путь истинный.

Что касается песни на стадионе, Нариман после слов «Я, ты, он, она ...» говорил «и у него».

Оказалось, что песня, под которую мы разводили руками и ногами, вызывала у нас разные ассоциации. Попытались поинтересоваться, на какие мысли наводила песенка Леху. «На сигареты,— ответил он, и добавил: — Я всегда курить хочу». Кто-то думал, что это поет народная артистка Узбекской ССР Роза Рымбаева. Мы посмеялись и разъяснили, Роза — народная артистка Киргизской ССР, поясняя, у нас так не одеваются. Не обижая никого, сделали ее «народной» Туркменской ССР.

Можно было на рынке сойти, не мозоля глаза стадионом, да в гору с утра не хочется подниматься.

Вернемся к тыльной стороне плаката, стоявшего напротив областной больницы. Свернув на улицу Некрасова, затем метров через двести повернув направо, огибаешь огромный забор воинской части с КПП. За ним стояли вертолеты всех мастей большей частью в нерабочем состоянии. Через щели в заборе наслаждались техникой, которую не так часто увидишь.

К этому пейзажу хорошо подходила фраза Жванецкого: «Паяход, паяход, у нас винт спи*дили». Картина была, как после уехавшего цыганского табора, гостившего на аэродроме. У части вертолетов не было винта, у некоторых отсутствовали шасси с дверями. Вид покалеченной военной техники в нашем сознании порождал мысль: пролезть сквозь заграждение и оторваться по полной, открутив что-либо от винтокрылых машин.

Пусти шантрапу покуражиться на уже поломанных летательных аппаратах, глядишь, к призывному возрасту количество желающих послужить Отечеству во много раз бы увеличилось. Попускав слюни, шли дальше, хотя закравшаяся мысль о мародерстве не давала покоя.С воплощением идеи помогли геологоразведчики. «В-в-в сторон-н-не аэропорта е-е-есть кладбище с-с-самолетов»,— заикаясь и брызжа слюной, рассказывал один из них.

Особого приглашения к такому походу не требовалось, собрались в три секунды. Не доехав до аэропорта с километр, свернули направо, в частный сектор. Смутно вспоминается чайхана и длинный забор с зияющим в нем отверстием. Говорить «дырка» отучил преподаватель по труду, утверждая, грозя обрубками пальцев: «Дырку будете делать, когда женитесь».

Дружной компанией, вчетвером, мы заглянули в отверстие, в которое можно было пролезть только по одному. В мыслях уже мотались километры «венгерки», которая, по нашему мнению, находилась в шасси самолетов, и, гора магния, из-за которого весь сыр-бор. Взяли с собой изобретение социализма — авоську, не в руках же тащить цельнотянутое.

Нашему взору предстала жуткая картина. Огромное поле, без конца и края, с валявшимися на нем «костями» самолетов. Мы стояли, онемев, и смотрели на «поле брани». «Аны», «Илы», «Тушки» — всем нашлось место на мазаре современности. Они, словно покалеченные роботы-трансформеры, грустно смотрели на нас опущенными глазами кабин. Самое дерзкое из них, стоящее в стороне от основной массы «пепелац», напоминало раненого воина, вставшего из-за смертельных ран на колени. С разрезанным брюхом и распростершими объятиями последней молитвы.

Казалось, мы все вошли в «штопор», в затянувшееся «пике», из которого нас мгновенно вывел выстрел. Свиста пули никто не слышал. Виделась пыльная дымка на горизонте от движущегося к нам ярко-красного автомобиля. Машина стремительно приближалась. Страх впоследствии дорисовал картину обстрела, и помог нам вместе пролезть в дыру, потому что в отверстие мы бы не поместились.




Летние эстрады

В центральном парке имени Горького наряду с каруселями, бильярдом, настольным теннисом, огромным количеством кафе и столовых находились летние эстрады.

Первая из них бросалась в глаза сразу за центральными воротами. Слева от нее располагались детские качели-лодочки и маленькие карусели с рулем посередине. Справа — большая карусель и двухэтажное здание, в котором через десяток лет будут проводить дискотеки. За каруселью мы в начальных классах ловили ящериц, хватая за хвосты и наслаждаясь ими, трепыхавшимися без хозяйки.

За летним кинотеатром «Улугбек» на площадке, покрытой песком, свалив в кучу портфели, мы упивались свободой. Рядом из земли торчали высоковольтные столбы, проходя между которыми нас било током. Отец дома объяснял, это шаговое напряжение. Чтобы не убило, надо становиться на одну ногу и таким образом выпрыгивать из опасной зоны. Думаю, своему сыну я бы мозги вправил, а не объяснял, на чем надо прыгать, чтобы остаться живым.

Недалеко от песочницы зияла огромная яма, в которую из «Ошхоны», находившейся вблизи троллейбусной остановкой, выбрасывали кости животных. Яма напоминала кратер вулкана, уничтожившего стаю не известных существ, в котором играли дети и собаки. Стоя по колено в останках, держа в руке обломок челюсти, как костяной топор, мы ощущали себя неандертальцами на кладбище хищных собратьев.

Глаза горели доисторическим огнем. Размеры челюстей иногда ужасали. Я видел баранов, но представить их с такими челюстями не мог. Среди обглоданных костей искали бараньи альчики. Залив в них свинец, играли ими в школе и дома. Пользовалась популярностью кожа с прядями шерсти для лянги.
 
Лянга в нашей школе не прижилась, интеллектуальный уровень заведения исключал доминирование физической силы над мозгами. Зато вне школы в лянгу играли все, наживая себе, как говорили взрослые, грыжу. Подпрыгивая в прихожей подъезда, мы отбивали кирзовыми ботинками люру-пару. Сосед Кахрамон, сидевший у себя в квартире на четвертом этаже мог по топоту копыт определить игрока. В подъездах играли зимой. Летом, каждый куст тебе подъезд.

По вечерам летняя эстрада у центрального входа оживала. Взмах дирижерской палочки и празднично одетый духовой оркестр выдувал «Прощание славянки». Под кронами столетних чинар звучали вальсы, гимны, национальные песни. Зрители аплодировали, кто-то танцевал. Молодого контрабасиста видел после в Доме пионеров, где он играл на электрогитаре в тамошнем ансамбле.

Живая музыка, весенняя прохлада, черный пони, запряженный в тележку, катавший детей от эстрады до аппаратов с газированной водой. Лотки с баллонами углекислоты для надувания шаров, бочки
с морсом и пивом, впоследствии и с безалкогольным солодом заполняли свободное пространство между людьми. Жаль, что к пятому классу все потихонечку уходило в небытие.

Парк обладал тремя летними эстрадами. Одна располагалась напротив столов настольного тенниса, другая — рядом с «чертовым колесом» и озерцом, по которому катались отдыхающие на лодках, взятых напрокат.

Нависшие над водой густые ветви деревьев, насосная станция, небольшой мостик через него, ведущий, как и все дороги в Самарканде к прохладе и еде. Огромное количество лягушек, головастиков, гроздьями развешанная лягушечья икра вдоль берега — тянули нас магнитом к прекрасному месту. Зимой, когда водная гладь озера покрывалась ледяной коркой, мы, побросав портфели на берегу, устраивали хоккейные матчи, используя вместо клюшек гнутые палки. Не оставалось без внимания и фигурное катание. Сервер придумал новый его элемент — тройной чапан.

У озера располагалась действующая танцплощадка, огороженная высоким забором, сделанным из железных прутьев. Однажды, во время танцев пришлось перелезть через забор, не из-за отсутствия денег, для поднятия авторитета. Учился танцам здесь же, у забора, смотря на танцующих и пробуя воспроизводить увиденное дома. Из песенного репертуара выступавших ВИА запомнились «Тополя» и «Венера». Драки, громкая музыка, удаленность общественного туалета доводили жителей близлежащих дворов до бешенства. Иногда их гневные крики заглушали очередную песню, заказанную за рубль.

Недалеко от последней эстрады находились взрослые качели-лодочки. Редко кто из мужчин мог пройти мимо, не остановившись и не посмотрев, как взлетают в воздух вместе с лодочками платья девушек, и что нынче носят модницы под ними.
Детские качели-лодочки находились в десяти метрах от небольшого, человек на двадцать летнего кинотеатра с экраном в виде стены. Знаменит он был не фильмами, их отродясь здесь не показывали, а рисунком на обратной стороне стены-экрана.

Два нежных создания, казалось, смотрели на нас отовсюду: с маленьких ковриков, обрамленных бахромой, висевших у детской кроватки; подушек, лежавших на диванах, с пачки сигарет. Грустно-тоскливый взгляд олененка пробирался к тебе в сердце и спрашивал: «Вы папу не видели?».

Мать-олениха, напротив, смотрела спокойно и вызывающе, как бы говоря: «Много вас тут, самцов рогатых».Так дальше продолжаться не могло, решили самаркандские школьники, и после очередного выпускного подарили олененку отца...

Утро для Зульфии Гафуровны началось как обычно. Она взяла метлу на длинной ручке, ведро и пошла наводить порядок в клумбе у детских качелей. Метров за двадцать до рабочего места ее что-то остановило. Поставив ведро на землю, она огляделась.

Все вроде как всегда, только на ее любимой картине с оленями было что-то не так. Она, по привычке хотела пожалеть олененка, но, посмотрев на него, удивленно отметила, взгляд малыша стал веселым и непринужденным. Дальше, скользя глазами по картине, она медленно села на ведро.

На том месте, которое по задумке художника отличало олениху от оленя, нагло торчал приклеенный слюной сигаретный окурок, превративший мать-олениху в отца-оленя. «Как может изменить маленькая деталь такую большую картину!» — подумала она и, перехватив метлу, захотела вернуть олененку маму, но счастливые глаза малыша остановили ее.

«Что за безобразие?» — услышала она за спиной голос директора парка и ловким движением руки пополнила армию безотцовщины. Несмотря на это, к малышу теперь каждый вечер приходил отец.
Каждое утро, сметая с картины приклеенный сигаретный, Зульфия-апа давала олененку возможность видетьс
я с матерью.


Вечерняя школа № 14

Между остановкой «Мархабо» и следующей, если двигаться от конечной 21 автобуса в центр, находилась узбекская школа № 14. В ней по вечерам обучались многие из тех, с кем я дружил: Хабиб, Эдик, Хайбиш. Частенько наведывались в нее посмотреть на процесс обучения, отдаленно напоминающий фильм «Большая перемена». Вернее, сходство было только в названии заведения – «вечерняя».

Занятия проходили жестко, ученики демонстрировали друг перед другом предел глупости и безграмотности и, бравируя этим, преподавателей не замечали. Считалось нормой во время урока выйти покурить через окно.

Я объяснял товарищам по-дружески, что без таблицы умножения в девятом классе никуда. В основе своей, конечно, понимали, но стадный инстинкт не давал развиваться. Количество и качество знаний порождали соответствующий юмор.
Часов в девять вечера, возвращались из школы вчетвером, впереди девушка. Хайбиш, видимо вспоминая недавно прошедший фильм «Джентльмены удачи», не посоветовавшись ни с кем, громко спросил у нее тоненьким голосом: «Девушка, а девушка, как вас зовут?». Дама, подозрительно оглянувшись, пошла заметно быстрее. Не ожидав такого поворота, реплику из фильма он решил все-таки закончить: «Ну и дура».

Была у него еще шутка. Называлась «Железная рука». Как правило, в конце месяца, после получки, народ, отметивший знаменательное событие, встречался Хайбишу темным вечером между домами. Источником света при этом была только луна, слава Всевышнему, не голубая. «Салам, мужик»,— издалека начинал Хайбиш. «Железную руку видел?» — далее спрашивал он. Видел мужик руку или не видел, в данном случае никого не интересовало. «На, смотри!» — и после хорошо поставленного удара правой экспроприировал у потерпевшего наличность.

Как-то пересеклись с ним, годами двумя раньше, в пионерлагере «Юрий Гагарин» в горах Аман-Кутана. Он тогда уже юморил. Старший отряд разучивал строевую песню «Орленок». Подговорил он, видимо, всех, и на смотре песни после слов: «Орленок, Орленок, взлети выше солнца!» — отряд внезапно замолчал. Только одинокий голос таджикского «Шаляпина» продолжал: «Извени-и-и, братан, бэнзин не хватает». По задумке «поэта», после его слов должен быть дикий смех, но кроме ржания самого автора, голова которого возвышалась над всеми остальными, слышалось  угрюмое сопение шагающих рядом. Судя по фингалам и разбитым губам певцов, репетировали они долго.

В лагере он впервые показал мне новое применение зубной пасты. Как обычно, хотели намазать спящий народ. «Тохта, братан»,— сказал он, отняв у пионера два тюбика зубной пасты «Поморин» и выдавил их в две железные кружки. Подошел к столу с чайником, налил из него в кружки с зубной пастой, размешал и ухмыльнулся: «Щас осядет, и подогреемся». Смотря на вопросительные взгляды, решил нас успокоить: «На спирту, я пробовал». Через пять минут, чокнувшись без тоста, сделав по два больших глотка, мы подогрелись.

Полмесяца меня тошнило при виде не то чтобы зубной пасты, а зубной щетки. Блевать тянуло даже от безобидной и всеми поедаемой зубной пасты «Чебурашка».
Он предлагал еще намазать на хлеб сапожный крем, засушить, соскрести крем и съесть остальное. Здесь я решил не спешить и попросил его поэкспериментировать с «бутербродом» на младших группах.

За суетой жизни в пионерском лагере мы не забывали о красоте окружающей природы. Что может быть лучше чистого горного воздуха, походов в горы, гнезда ласки с детенышами, растущих по склонам гор дубинок, горной речки, кражи флага ночью у кошеваров из соседнего пионерского лагеря «Олег Кошевой», танцев под живую музыку и песни: «Где-то на свете колдунья жила, злая колдунья красива была...», прощального костра, пещер Льва и Ишака, поиска заблудившихся детей перед отбоем?..

Огромная голова Ильхома поражала всех своей яйцевидной формой и крепостью. Ею на спор он вырубал ишака одним ударом. Этих трудолюбивых животных и так мало проходило по нашему району, а после его появления даже «Шара-бара» не приезжал. Не сбылись мои мечты обмена десяти пустых бутылок на золотую фиксу. Цыгана на арбе, кричащего во все горло: «Шара-бара, Маруся», спрашивали: «Золото настоящее?». «Канэчно! — отвечал он. — Чистый рандоль, девятисотый проба».

Беспокойная голова Ильхома не простила ему исчезновения животных и, повышая кругозор, переключилась с живой природы на неживую. Заходя в подъезд и видя торчащий журнал «Наука и жизнь» из вмятого чем-то круглым почтового ящика, жители дома № 125 по улице Икрамова надеялись на то, что хоть чья-то голова в Самарканде тянулась к науке. Со стороны казалось, что в нее могут поместиться все произведения Толстого, вместе с обложками.

Серега учился в строительном техникуме на прораба. Его отец, каждый раз, увидев нас сидящими на корточках в кругу, спрашивал: «Шабите?». «Шабим»,— пожимая плечами, отшучивались мы. Брат его был из серьезных. Знался с «Конго» — небольшого роста иранцем, державшим в страхе весь Панджаб. Решат, отсидевший за разбой три года и вышедший весь в наколках, хвалясь, демонстрировал их при случае. Судя по лицам русалок на его руках, художник на зоне приболел.

Периодически, чтобы подзаработать, ходили пешком вдоль рельсов на консервный завод и железнодорожную станцию за семьдесят рублей разгружать вагон. На консервном заводе кто-то грузил и собирал ящики, кто-то закладывал огурцы в банки. Хайбиш и здесь умудрился заложить огурцы с вырезанным на них ножом словом. До сих пор остается загадкой, что за слово. Он на бумаге-то писал не очень, а тут резьба по огурцам! Не ганч, конечно, но тоже надо постараться.

По вечерам иногда издевались над проезжающими мимо водителями. Выбегали на дорогу так, чтобы водитель мог издалека увидеть, и поджигали скомканный листок бумаги, наблюдая дальше за его действиями. Стояли рядом, поэтому водитель мог при желании остановиться и разобраться с нами. Не заметили однажды надписей на машине, пришлось бежать сломя голову от гаишников.

Везли как-то ночью с луковых плантаций Джизакской области со Славиком и водилой груженный по дополнительные борта ЗИЛок с луком. На посту, после Галляарала, остановили два гаишника, один маленький, толстый, другой — каланча: «Что везем?». «Пустой»,— отвечает водила, протягивая им пятерку. Они помялись и говорят: «Давай еще два рубля, чтоб поровну было». Ехали после и смеялись: как они делят-то поровну?

До сбора лука ехал из Томска домой, и снова история на отрезке Ташкент — Самарканд. Полупустой вагон, где на двадцать шатенов оказалось два блондина — я и откинувшаяся зэчка Тамара. Курить в тамбур мы с Тамарой ходили парой. Она рассказывала мне о трудовых подвигах в колонии, а я вошкался на ней и поддакивал.

Искали потом ее ночью с Володей Тушканчиком пьяные в ж*пу по Согдиане, пугая спящий народ. Не выдал ее никто, и правильно.
С нас толку все равно не было.


Голуби

Голубь на земле — вестник мира, а для многих из нас был кусочком мяса и объектом восхищения. Понять не могли, как такое количество диетического мяса бесхозно бродило по Красной площади? Бывало, не брезговали и воробьями, но это в самый неудачный день. Каждый пионер, как известно, «всегда готов» и
в совершенстве владел навыками стрельбы из рогатки и метанием ножичков. Импровизированный шашлык из диких голубей или воробьев — зрелище не для слабонервных. Однажды отведав маленькую, обугленную, размером с кулак тушку, никогда больше не откажешься.

Игровые голуби в Самарканде — это святое. Занималась ими определенная когорта людей, отличающаяся безграничной любовью к этим существам. Счастье в жизни измерялось у них количеством и качеством питомцев. Разговаривать с ними было бесполезно, их можно было только слушать.

С безумным блеском в глазах Кахрамон показывал, как бьет его двухчубый, рассказывал о бакинцах, бухарских трубачах, о средней величине туловища, плотном оперении, о гладкоголовых с маленькими лохмами. Я сам в то время ходил с лохмами до плеч, и в клешах тридцать пять сантиметров. Он все продолжал рассказывать, как крал голубей, как крали у него...

Когда речь зашла о ногах, широкой и выпуклой груди, удлиненной и слегка изогнутой шее, я сразу представил евреечку, живущую в соседнем доме. Когда мы рубились в нарды и она проходила мимо, игра замирала. Знала, что красивая, шла и резала нас без ножа. Вот где было оперение с хвостом и выпуклой грудью, с шеей. Какая у нее была шея!

Нам, чубатым, со средней длиной клюва и большими лохмами, до нее, казалось, не долететь. Даже согнутый гусак торчащего рядом водяного крана выпрямлялся. Кахрамон продолжал про грубые шершавые небольших размеров веки, окрашенные...
Два дня Кара не появлялся. Поинтересовался о нем у его брата Хабиба, тот ничего не ответил.

Встречаю Кахрамона через неделю. Взгляд потускнел, на шее повязка из бинта с тоненькой кровяной полоской по диаметру шеи.

Есть такая композиция из двух пальцев: указательного и среднего, между которыми зажимается голова голубя и резким движением руки бьется о колено. Часто видел такое действо, но природу явления так и не понял. Такой композицией Рустам — один из его четверых братьев — решил наболевшую семейную проблему.

Новатты, ширхозы, тасманы, руяны, белых было больше всего, горкой лежали возле деревянной голубятни, расположенной за его домом.
У каждого из нас в душе своя братская могила, главное — себя в ней заживо не похоронить.


Шрам

Хорошо запомнился в начальных классах футбол каменными «мячами». Матч, как правило, проходил у продленки, между клумбой и футбольным полем
В силу нашего роста нам удобней было играть маленькими мячами, но физрук инвентарь «зажимал», приходилось играть камнями.

Место основного форварда в нашем классе занимал Сатынбеков Рашид. Обвести камешком и умудриться дать точный пас, не травмируя ногу товарища, не каждый мог. Сбитые в кровь конечности из-за частых падений болели еще и от ударов по «мячу». Сколько причитаний обрушивалось на нас дома из-за разлезшихся сандалий и ботинок — не счесть.

Однажды неудачно продемонстрировал вбрасывание такого «мяча» Стасику П. возле его дома, недалеко от кинотеатра «Орленок». Разбил лобовое стекло УАЗика. Я убежал, а Стасика поймали. Узнав мой адрес, благо недалеко, водитель прилетел к нам домой, да не вовремя. Убегая от преследования оказался на улице Советской у бани.

Мимолетным взглядом, выхватив женский силуэт в запотевшем окне, рванул еще быстрее. Мимо детской комнаты милиции пролетел не дыша. Затем музей с двумя пушками. Растолкав туристов с фотоаппаратами, свернул направо и прямиком на Ленинскую. Пробегая у горкома партии, случайно налетел на черную «Волгу» с номерами 001, испачкал грязной рукой багажник. Получив пинка от владельца авто чуть не сбил сапожника.

Остановился на углу книжного магазина. Запыхавшись, хотел купить водички без сиропа, но, увидев у парикмахерской своего младшего брата, собирающего и докуривающего «бычки», ринулся к нему. Времени на нравоучение у меня не было, поэтому, дав ему подж…пник, сказал, это мое место, мол, вали отсюда.
Не успел отдышаться, чувствую, кольнуло что-то чуть выше левой ягодицы.

Оглядываюсь — этот маленький засранец делает на меня второй замах отверткой. Крики родителей, мои стоны о том, что он мне в вену попал, брюки в крови и тут еще шофер с «предъявой»! «Заткнись,— сказал водила, отодвигая родителей в сторону. Сняв с меня штаны, успокоил: — Не ссы, тухлая вена не задета. Жить будешь».

Шрам сантиметров пять до сих пор белеет. Девчонкам говорил, что в драке резанули. Водиле за разбитое стекло родители заплатили двенадцать рублей.


Музей

В каждом городе есть предметы старины, предназначенные для его символической охраны.
Две огромные пушки из чугунного сплава у Самаркандского краеведческого музея, оберегали город от неприятельского сглаза. Частенько, восседая на них, чувствовали себя флибустьерами, целившимися во вражеский фрегат, роль которого исполняли проезжающие мимо автомобили.

Часть пушки, из которой вылетало ядро, представляло собой пасть льва. Медные бока орудия, словно кожа раненого животного несла не себе отметины былых времен. Что мы только не запихивали в утробу изрыгающих смерть животных! «Седло» и упоры пушки отшлифовались шаловливыми детскими ручками так, что в них можно было увидеть свое отражение.

Ввиду близости музея к дому, частенько с одноклассниками бывали здесь. Красивый музейный сад заряжал положительными эмоциями. Вдоль дорожек, под открытым небом лежали экспонаты, не уместившиеся в залах. Кирпичи, кувшины, чугунный двуглавый орел, висевший когда-то на входных воротах, смотрели теплом нам в спины. Из экспонатов музея запомнилось немного.

Бюст неандертальца и его портрет во весь рост, наводили на мысль о том, что неандерталец, как никто другой имеет право быть увековеченным в памятнике. А что? Надеть на него костюмчик, ботиночки, кепочку и поставить на привокзальной площади. При желании и руку можно направить куда следует.

Второй по значимости экспонат — маленький стеклянный сосуд на первом этаже, в аннотации которого было указано: «Сосуд для удаления мочи ребенка». Мы, часто и долго смотря на него, так и не могли понять, как же это все происходило, куда засовывать и откуда сливать? Не то чтобы мы в то время себе льстили, нет. Детскому пытливому уму было непонятно, а музейные работники только отмахивались.

Дальше в глубине зала находилась землянка дехканина. Вспоминал о ней, помогая на луковой плантации Славику Л. Все было один в один, только у нас рядом с ней стоял столб, к которому привязывались разные животные, в зависимости от меню. Сначала вокруг него на цепи бегал огромный пес, потом из жалости поменяли его на двух маленьких баранов (как будто их не жалко).

 Проснулся однажды от хрюканья свиньи. Где можно было взять ее в кишлаке — ума не приложу! Бомж, работавший с нами, иногда косился на этот столб. Мы его прикалывали, мол, отдохни после обеда, жирок нагуляй.
Далее по первому этажу располагались чучела разных животных, обитающих в нашем крае. Огромные кобры и гюрза в длинных стеклянных колбах, наполненных спиртом, козлы, орлы, бараны, огромного роста медведь стоял будто живой, пугая посетителей.

Часто с Ромкой издевались над тамошними работниками. Цыган-полукровка, которого все звали Яшка-цыган, из-за фильма «Неуловимые мстители», интересовался в музее: «Тетенька, у нас из табора медведь убежал, это не он, случаем? Мишкой звали, и тут написано «Мишка», а?».

На втором этаже яркое воспоминание оставили фотографии женщин с перерезанным горлом и орудие убийств — кривой нож. Советская власть прошлась по Средней Азии, как танк по демонстрации. Напротив фотографий находился отряд манекенов, накрытых паранджами. Во главе девушек стояла дама в красной косынке и кожаной куртке; читать «пургу», которая была написана в аннотации, не хотелось. Для полной убедительности там не хватало только Ильича в тюбетейке.

Зал с оружием был самым посещаемым. Трехлинейки, маузеры, наганы, английский пулемет так и заставляли нас ощупывать качество замков на стеклянных витринах. Ходили слухи, что музей грабили и выносили только оружие. «Понятное дело, что оружие,— усмехались мы,— телка в красной косынке никому не нужна».

В пристройке, справа от двухэтажного здания главного корпуса, расположился зал современных достижений Узбекистана. Казалось, тот отряд со второго этажа, сняв с себя паранджу, переместился вниз, оказавшись Центральным комитетом партии. Только мадам заметно потолстела, и поменяла косынку на пиджак с пятью золотыми звездами.

Выходя из музея, мы снова садились верхом на притягивающие и таящие в себе неистовую силу орудия. Вспомнил об орудиях, будучи в Москве и посещая музей имени Пушкина. Там на входе тоже лежала городская защита от вражеского сглаза. Представляла она из себя пышных размеров медную бабу, испускавшую солнечных зайчиков из того места, по которому женщину обычно хочется нежно похлопать или погладить.

По замыслам устроителей музея, она своим видом заманивала посетителей, как бы говоря: «Потрогай жизнь и иди, наслаждайся вечностью». Надо отдать должное посетителям — задница у нее горела так, что летом к ней можно было подойти только в солнцезащитных очках.


Нарды

Однажды, слушая в комнате институтского общежития по радио футбольный матч, мне пришла в голову интересная мысль: «Почему миллионы любителей популярной игры могут, лежа на диване, прочувствовать удар защитнику по ногам, внезапный пас, обостривший ситуацию перед воротами, и порадоваться забитому голу? А я, стосковавшись по любимой игре, которой почти пять тысяч лет, сделать этого не могу?».

Представил, что из динамика, прокашлявшись, хриплый голос комментатора извинился за внезапное прерывание футбольного матча ввиду срочного сообщения: «Дамы и господа, леди и джентльмены, уртоглар. Впервые в истории мне представилась возможность вести радиорепортаж с матча второй по значимости, после перетягивания каната, игры — длинные на-а-арды. (Свист, аплодисменты.) Белыми сегодня играет Хайбиш — боксер и простой таджикский бача. Черными — Жорик, пацан, которому когда-то рукоплескало ереванское СИЗО. Они терпеть не могут друг друга, поэтому поздороваются как всегда».

Обычно скороговоркой, неправильно произнося армянские слова, Хайбиш говорил: «Баревдзес, ара, вонцесс лявэ, инча асум,— и заканчивал неожиданно, под дружное ликование, вопросом: — Кунем ворот, какой город?». Жорик не оставался в долгу и, коверкая таджикские слова с местными прибаутками, отвечал: «Чту? Нагзми? Ба джо ми? Поворот ми? Багишомол ми? Нассать ми? Насрать ми? — и, махнув рукой, на узбекском заканчивал: — А-а-а, дж*ляб».

Далее бросали зарики, определяя, за кем первый ход. Хайбиш не любил, когда кто-нибудь переворачивал шашки полой стороной вверх, говоря при этом: «Ну чо ты их кверху раком ставишь?». Жорик специально ставил их «кверху раком».
Первый ход за Жориком. Бросает зары. Два — один. Он один из немногих говорил на этот ход: «Ду — бир». Секунду задумавшись, переспрашивал: «Что было?».

 Ему отвечали: «Ду — як или яку — ду». На «шешу — беш» он мог сказать «пеньжю — шешь», именно «жю», на французский манер, вытягивая губы, и «шешь», смягчая и смакуя при этом каждую букву. Затем, отглотнув из трехлитровой банки пива, доставал сигарету и раскуривал ее, глубоко затягивая.

Особым шиком было при «шешу — беш» на первом ходу, не нагибаясь к дому противника, резким движением пальцев метнуть шашку точно в угол. Если она, как бильярдный шар, дрожа в губах у лузы, тихонечко замирала там до следующего хода, все понимали — это не новичок.

Далее из репродуктора полилось, как бальзам на сердце: «Дор — чар, ду — бара, джут — се, шешу — кош, хватит думать, это не шахматы». И снова: «Яку — чор, сею — панч». Иногда, в пылу азарта, стукнув шашкой по доске так, что подлетали все остальные, он произносил вместо «марс»: «Рыба!». Редко кто ему подсказывал, знали, мог ответить: «Керихар себе на голову поставь».

Внимательно смотря на доску, он не пропускал проходивших рядом, без своего замечания. У «сто восьмой» соседки, склочной и неряшливой, жившей в доме напротив, написавшей однажды в протоколе ДТП: «От него осталась лужа крови и лакированные ботинки», он спросил: «Гжоба рафтен?». «Хона ба»,— не подозревая подвоха, отвечала она. «Ахчи, мазар в другой стороне»,— добивал он ее.

Обращая внимание на пробегающую мимо стаю собак, он искал кого-то глазами: «Где Славик? У него тут «хе» бегает, а он шарится вечно не знаю где». Вообще-то праздно слоняющаяся стая собак была не характерна для нашего района, видимо, это залетная стая, прибывшая из вегетарианского района.

Работал Жорик в ГПТУ, возле военкомата. Показывая мне однажды чертеж кровати с ремнями и щетками, с гордостью сказал: «Вот, еб*льный станок придумал». Оценив по достоинству изобретение, подумал, наверняка труды преподает.

Интересная история в его исполнении была про то, как Владимир Ильич открыл полностью глаза всем, кроме китайцев. Чувствовалось, это импровизация, потому что передвигались мы по Крытому рынку бессистемно и подошли к рядам, где продавали рис.

До этого он издевался над продавцами овощей. Что-то ему не понравилось в ответе рисового барона, и он, взяв внаглую щепотку риса, запрокинул голову, насыпал рис на закрытые глаза и начал монолог, говоря при этом сюсюкая с китайским акцентом: «Ми раньце лука не сасали, морковка не сасали, капуста не сасали, а риса сасали, Ленина присла и ... — и, резко выпрямив голову, так что рис снова попал на прилавок, скосив глаза продавцу: — Всем гласа открыла и нам цуть-цуть». Пока мы ржали, он стянул кочан капусты, понятно было, что для прикола.

Все воскресенье, играя на двух досках и меняясь в порядке очереди, бегая с двумя трехлитровыми банками к бочке с пивом у остановки, сливая лишнее тут же за гаражом, мы были счастливы, понимая, прожигаем жизнь впустую.


Жара

Никто не может лучше оценить значение воды, чем человек, умирающий от жажды. Летнее пекло застало меня на конечной остановке микрорайона в автобусе ЛИАЗ. Долго заседая в диспетчерской, водитель не спешил уехать в рейс. Жарища в полупустом и раскаленном автобусе стояла неимоверная. В надежде на ветерок в движении пассажиры нервно поглядывали в окна, ожидая водителя.

Внезапно, словно мираж в пустыне, на задней площадки появился маленького роста старик. Редкая седая борода, потертый чапан, сапоги с загнутыми носами и зимняя шапка из плюшевого медведя, мгновенно повеяли на меня прохладой. С детской беззубо-счастливой улыбкой он вынул из кармана синих военных галифе носовой платок, развернул, достал оттуда пятак и талон для компостера.

 Кондуктор и вся задняя площадка притихли в ожидании дальнейших действий аксакала. Улыбка на лице человека всегда приятно располагает. Отдав пятак кондуктору, он обвел глазами пассажиров и сказал: «Поворот». Получив от нее билет, подошел к компостеру и прокомпостировал талон. По-хозяйски глянув на дырки в талончике, произнес уже для компостера: «Поворот».

До школы я добирался двумя маршрутами: на автобусе № 21 или напрямик пешком через таксомоторный парк, завод «Красный двигатель», «Хамом» и парк Горького. Троллейбусную линию еще не проложили.
Хороша баня вечером, когда на верхних этажах видны женские силуэты. Внутренне освещение более четко вырисовывало очертания женской сущности. Словно два в одном: автобус ждешь, и просто приятно. Угол возле бани оживал. Редко кто из мужчин проходя мимо не улыбался.

Невозможно летом пройти по центру и не выпить газированной воды с сиропом за четыре копейки или за копейку без него. На Ленинской располагалось несколько стационарных и выездных точек по продаже газводы. У каждого из нас была своя, любимая, где, по твоему мнению, меньше разбавляли и больше наливали.

 Казалось, что такого в этой обычной, на первый взгляд, будке или тележке с баллонами углекислоты и огромными кусками льда? Стоишь, бывало, в очереди и наблюдаешь, как профессионально, без лишних движений, моется граненый стакан, упустив «случайно» струйку воды на кого-нибудь из очереди.

С точностью до капли вливается сироп. Как он, тягучий и вязкий, растворяясь, окрашивает всю жидкость в стакане. Внимательно следишь за делениями на колбе с сиропом, мысленно перемножая людей на копейки и превращая в рубли.

Некоторые считали, что продавцы зарабатывали тысячи. Сколько я ни перемножал рубли на стаканы и дни, тысячи получались в копейках. Брали иногда пример с взрослых, говоря: «Сдачи не надо», в особенности копейку. Продавцы реагировали аналогично: «Мне тоже не надо».


Танкисты

Запомнился популярный в то время польский фильм «Четыре танкиста и собака». Собственно говоря, не сам фильм, его перевод на узбекский язык. Ничего необычного в тот день на втором канале не происходило, как всегда, диктор вежливо с интонацией произносил: «Тошкентдан гапирамиз». Далее начиналась очередная серия о танкистах. Перевод с самого начала не задался. Падающий микрофон, отставание с диалогами — это были цветочки. Когда переводчик начал кашлять громче, чем лаял Шарик на фашистов, запахло ягодками.

По сценарию фильма где-то на подступах к Берлину один из танкистов — грузин, приболел. Представление поляков о советских грузинах — это отдельная тема. Ни тебе орлиного профиля, ни кепки-аэродрома под танкистским шлемом, а тут еще и бронхит острый.

Осень, немецкая деревня, ухоженный домик, красивая фрау и польский грузин с замотанным горлом на кровати. Переводчик, видимо, знал систему Станиславского: если у героя бронхит, по сценарию кашель неизбежен. Понимая, что своим кашлем он внесет коррективы в основы фильма, вставая на горло собственной болезни, ждал того момента в кадре, где его кашель совпадет с грузинским, вроде как переводя его на узбекский.

Судя по сдавленному голосу, терпел он из последних сил, и вот, похоже, настал момент. Грузин сморщившись, поднеся руку к горлу, как показалось переводчику, хотел кашлянуть. Сквозь громкий, отхаркивающий кашель переводчика послышались слова грузина: «Прошу прощения, пани». «Один — ноль» — вел грузин.

Хотел поехать в школу ко второму уроку, но понял, такой фильм бывает один раз в жизни, и остался. Мне показалось, грузин начал издеваться над переводчиком, хитро прищурившись, держа руку у горла и постоянно морщась.

 Судя по тому, что иногда звук пропадал, болезнь переводчика прогрессировала быстрее, чем недуг грузина. Продолжая смотреть немое кино, подумал: неплохо было бы включить здесь песню «Четыре татарина и один армян». Количество персонажей то же. Армяне, правда, могли обидеться за сравнение, но их можно было заменить на других, привыкших к гонениям.

Тем временем очередная серия польско-грузинско-русско, теперь уже и узбекского фильма подходила к концу. Грузина пришел проведать Янек с Шариком. Пес, виляя хвостом, старался облизать счастливого больного. О чем они договаривались с хорошенькой пани, можно было только догадываться по похотливой улыбке грузина.

 В последний момент мне показалось, грузин, повернувшись к камере, как будто извиняясь, произнес: «Фильм тугади».


Маленький иранец

Играя однажды в нарды у тридцать третьего дома случайно задел мальчишку лет пяти. Выражение лица маленького иранца запомнилось на всю жизнь. Худое, продолговатое лицо, оттопыренные уши, тонкий, слегка приплюснутый нос, с вывернутыми наружу ноздрями. Казалось, еще чуть-чуть и, из них повалит пар. Карие немигающие глаза смотрели на меня с такой ненавистью, что мурашки пробежав по спине, уперлись в ноги. С такими лицами ираноязычные кочевники-сарматы уничтожали скифов.

Еще одно характерное лицо я увидел, идя с группой одноклассников на хлопковое поле за стадом баранов голов в двадцать. Проходя мимо открытой двери частного дома, изрезанной витиеватым узором, я обратил внимание на мальчика дошкольного возраста, стоявшего в дверном проеме. Наголо бритая голова, выразительные глаза, смотревшие на нас, как на продолжение бараньего стада, и, похоже, считавшие по головам.

Грязно-белого цвета рубашку, застегнутую не на те пуговицы, голое, торчавшее из нее пузо, оторванный карман продолжали видавшие виды брюки, залатанные на коленках и обрезанные чуть выше щиколоток. Главное, что бросилось мне в глаза, новые, блестящие, на три размера больше галоши, надетые на босу ногу, и зеленая сопля в левой ноздре, периодически исчезавшая в голову.

В его глазах растворялась суета, ставя перед нами вопрос: «Куда и зачем мы идем? От того, что пойдем на поле или нет, бараны мы или люди, ничего не изменится. Дверь как стояла с узорами, так и будет стоять еще лет сто. Мальчишка зайдет в дом, поиграет с собакой, съест горсть парварды с лепешкой на обед и будет жить себе дальше. Это как параллельный мир, не зависящий от нас».


Кинолента

Я, как и основная масса мальчишек, улыбался, входя в кабинет физики и видя на стене портрет Ома. В переводе на таджикский язык получалось совсем не то, что было на картине. Глупо, конечно, но из песни слов не выкинешь.

Когда перед просмотром фильма автоматически, со звуком наступающего танка, начинали задвигаться шторы, нам с Нариманом казалось, следом опустится потолок. Стол Валерия Александровича, преподавателя физики и нашего классного руководителя, располагался на возвышении, как трон. На нем находился пульт управления с различными выключателями и лампочками,— все это выглядело как в фильме про Фантомаса.

Все-таки кинопроектор не заменить никакими видео. Сама атмосфера кинозала, создавая уют в темном помещении, сближала нас. На кого-то она действовала усыпляюще, кто-то искоса поглядывал на девчонку, которая нравилась, или переписывался, бросая записки. Здесь можно было рассказать старый несмешной анекдот и посмеяться, в полглаза и в пол-уха следя за происходящим на экране.

В «цитадели» физики кинопроектор органично вписывался в общую физическую атмосферу. Сделан он был на самаркандском заводе КИНАП, о чем вещал медный шильдик. Ходили как-то вокруг этого завода с пацанами.

Забор огромный, сверху колючая проволока, не хватало только вышек и собак. Из увиденного запомнилась серая проходная и валявшийся рядом с ней здоровенный баклажан, на который какой-то юморист натянул презерватив. Как этот натюрморт был связан с заводом, мы только догадывались.

Видимо, уже тогда администрация предприятия боролась нетрадиционными методами с нерадивыми сотрудниками. Может, из-за них пленка на кинопроекторе иногда слетала с катушек, и нам приходилось имитировать свист, подгоняя «сапожника» к быстрому реагированию.

Валерий Александрович снисходительно терпел всех. Нас с Нариманом, вечно смеявшихся. Девчонок, сидевших за нами, и отвечавших на любой вопрос: «Я не готова». Сервера, дублирующего девочек тоненьким голоском: «Я не готова».

Лагутина Санька, пойманного на хлопке в конце рабочего дня с пустым фартуком и совравшего: «У нас там горы курака», а потом, при раскрывшемся вранье, Валерий Александрович, злой, как никогда, спрашивал у него: «Идиотина, где твой курак?».

Когда на хлопке, Валерий Александрович зашел в нашу комнату перед сном для своих нравоучений, нам, чтобы спокойно заснуть, пришлось выпроводить его безобразным образом: естественными звучными последствиями горохового супа, поданного на ужин. Со словами «Ну вы даете!» он ушел. Продолжая куражиться после его ухода, Камиль сжег свои спортивные трико, тужась и поджигая «последствия».

Мне он иногда делал поблажки, зная, что занимаюсь радиолюбительством. Правда, он не ведал, что все радиодетали на электрических схемах, которые я паял, находил на помойке. Разделение труда на улице было четким: кто-то с помойки питался, кто-то радиолы тащил. Наши интересы во дворе не пересекались. Иногда радиодетали приносил отец с работы.

Редко, но приходилось покупать их в магазине рядом с кинотеатром «Шарк Юлдузи».

Однажды в этом магазине я впервые увидел видеомагнитофон. Огромного размера черная коробка, с лифтом для кассеты, чем-то напоминавшая бобинный аудиомагнитофон; стоил он немереных денег.

Валерий Александрович мужик был видный. Хоть и иронизировали в школе над его единственной рубашкой и туфлями, выглядел он всегда на «отлично». Чистенький, опрятненький, выглаженный и выбритый. Рубашка, даже в жару была застегнута до последней пуговицы. Он сводил с ума не только Орлову, курившую с ним в его кабинтете на переменах, но и девчонок из старших классов.


Парковая зона

После восьмого класса, на летних каникулах, дабы я не слонялся без дела, отец оплатил мне трехмесячные курсы радиотелемастеров в местном ДОСААФе. Занятия проходили по вечерам, за исключением субботы, поэтому слоняться меньше я не стал.

Доезжая до остановки «Багишамал», шел мимо дорожного кольца, через улицу Гагарина и спускался в небольшую низину. Парковая зона с красивыми скамейками и детской площадкой, превратившая овраг в прохладный оазис, манила к себе по выходным, разные слои населения. Если учесть, что поливали и убирали чудо-оазис два старых и матерых бывших зэка, то и контингент был соответствующий. Часто вместо лекций слушал их рассказы.

Живописно стояло здание ДОСААФа. Снизу оно казалось небоскребом. Видел открытку с вечерним видом заведения. Неоновые лучи, исходившие из рекламного слогана «Партия КПСС – оплот Мира», установленного на крыше, освещали часть небосвода, приглашая горожан посмотреть на свое ослепительное величие.

Проезжая мимо комплекса не мог оценить по достоинству всю его красоту. Когда впервые встал на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, обалдел, насколько яркая и красочная картина открывалась подо мной.

Весь парк, казалось, умещался на ладони. Аккуратные асфальтовые дорожки, ночные фонари, скамейки, деревья и кусты выглядели сказочными. Орлом, укрывавшим крыльями свое гнездо, возвышалось над игрушечным городком строение добровольного общества.

Когда взгляд остановился на самолете с серебристыми крыльями, забыл, зачем явился. Привыкнув впоследствии к контингенту и пейзажу, первое, что пришло мне в голову,— Экзюпери. Из-за поломки самолета, Антуан произвел вынужденную посадку в моем сказочном городке.

С ним не было ни механика, ни пассажиров. Он решил починить самолет сам. В первый вечер Экзюпери уснул перед самолетом. Вообразите же его удивление, когда на рассвете его разбудил чей-то голос: «Х*ли разлегся?». «А?» — спросил ас. «Х** на»,— ответил голос. «В смысле, чо?» — не понял Антуан.

 «Хр*н через плечо и в ухо, для проверки слуха»,— продолжил голос. Летчик помнил текст «Маленького принца», подумал, что он что-то не расслышал: «Что, барашка нарисовать?» — «Я те, бл*, щас нарисую»,— послышалось в ответ. Пилот вскочил, точно под ним грянул гром, протер глаза и увидел двух старых пида*асов, исколотых с головы до ног. Так появился в ДОСААФе новый преподаватель радиотелеграфной азбуки Морзе.

Если серьезно, то самолет был небольшой, мест на сорок; невозможно было пройти мимо и не залезть в него. Отсутствие отхожих мест сказалось на внутреннем облике воздушного судна. Но кабина была, видимо, святым местом. По крайней мере, неудобным и поэтому не «заминированным».

Судя по вывернутости приборов, каждый входящий старался вынести что-нибудь из салона на память. Охрана летательного аппарата лежала не плечах старых уркаганов, но в их понятиях функциям надсмотра места не находилось. Им было западло, поэтому всем начинающим вандалам загорелся зеленый свет: тащите, что хотите.

Иногда я поднимался в кабинет, и записывал лекции. Прислушиваясь к речи преподавателя, ловил себя на философских мыслях. Один из главных вопросов, который он задавал чаще всего: «Вот электрический ток,— водя указкой по схеме лампового телевизора,— идет отсюда и вот сюда, зачем?».

Действительно, думал я, зачем? Меня, например, на уроки батяня загнал, а его? Кто его гонит туда? У него родителей нет. Развивая эту тему, приходил к мысли о бренности существования и электрического тока. Это потом уже читал о подтверждении теории у Вернадского и Гумилева.
 
Пока, собрав денег на выпускной экзамен, переживал перед его сдачей.
Левее учебного сооружения находился заправочный пункт для поливальных машин города.

Однажды, сидел во дворе своего дома, окруженный делегацией армян, приехавших к Рубику. Слушал рассказ Уткура на узбекском языке о его родном городке в Пайарыкском районе. Периодически я ему поддакивал на русском, и он меня, как и я его, понимал. Армяне смотрели на меня, как завороженные.

Попросили пересказать содержание рассказа. Все, о чем вещал товарищ, сводилось к поливальным машинам. Размеры городов у него измерялись количеством поливалок. В его городе, например, их было всего две. Это был трогательный рассказ человека, лицо которого внушало страх людям, не знавшим его.

За тяжелым, немигающим взглядом, лысой головой и надорванным ухом скрывалась ранимая душа молодого человека. Он даже пересказывал душещипательные истории друзьям нашим четвероногим перед тем, как сделать из них хе.


Молокозавод

Что мы только не делали, чтобы казаться старше, чем есть. Самый простой способ — это открыть холодильник дома и, пока никто не видит, глотнуть из початой отцом бутылки водки. Выпить чуток, для запаха, и на улицу, дышать на всех, с кем здороваешься. Казалось, вот чуть-чуть — и ты взрослый, а там первая ходка, и ты авторитет в сидящем возле твоего дома кругу.

Стараясь ускорить этот процесс, делали наколки. Миша или Вася — понятно. Когда принялись колоть на фалангах имя Абдул, на третьей букве поняли, пальцев всего четыре, а кололи, начиная с указательного. Главные спецы по накалыванию временно отсутствовали, повышая квалификацию где-то на этапе. Замотав швейную иголку ниткой, вроде ограничителя, кололи не вбок под кожу, а вглубь, чуть не до кости. Годами позже, выводили их с рук. Летели в прошлое русалки, кресты, могилы, имена.

За домами № 37 и 33 по улице Икрамова протекал широкий арык, заросший по берегам растительностью так, что казалось, это небольшая речка с неприятным запахом. Арык, по легенде, прорыли в восемнадцатом веке иранцы, большая часть которых попала в Самарканд насильственно. Эти земли в то время были безводной степью. Иранцы в течение трех лет рыли канал, связывающий Даргом с Панджабом.

Отсюда по пяти арыкам вода растекалась далее, помогая выжить человеку. Переходили арык по большой трубе, пересекавшей канал несколько раз. На другой стороне арыка — кишлак. Границей между кишлаком и нашими домами являлось железнодорожное полотно. Из-за кустов велась партизанская борьба с проезжающим по рельсам тепловозом.

После первых разрывов патронов под колесной парой махины машинист тепловоза, остановившись и высказав в «зеленку» все, что думал о нашем районе, бросал в кусты пустую бутылку и уезжал. Чтобы ускорить процесс отъезда поезда, приходилось идти на хитрость и визжать, как резанным, после его «точного» броска «гранатой».

Цепляясь за уходящий состав, доезжали до молокозавода. Там, перелезая через забор, мы воровали пустые молочные бутылки. Проблема возникала только при перебросе стеклотары через забор. Бутылочный череззаборный бой был меньше, чем государственный при перевозке. Перейдя через дорогу, сдавали «стекло» в магазине возле конечной остановки микрорайона.

Там стояли друг за другом продуктовый, хозяйственный и библиотека с книжным магазином, за ними средняя школа № 50. Близость предприятия по розливу молока заставляла продавцов быть внимательными. Бутылка с завода была темно-синего цвета а не белого, как у граждан. Лафа быстро закончилась, рядом с кассиром и огромной коробкой со спичками для сдачи, теперь стоял мент.

На фоне мелочных передряг с бутылками всплыла нашумевшая история «грудастой» женщины с ночной смены. Ее застали купающейся ночью в цистерне с молоком. «Понятно, что вода у нас в районе подается только утром и вечером,— говорил бригадир.— Но люди жалуются на то, что в продукте, разлитом в нашу смену, появляются волосы, совсем не похожие на коровьи».

Работница, плача, объясняла это простой житейской истиной. Мол, замуж хочу, а грудь маленькая. На базаре сказали, в молоке надо купаться, вот и полезла сдуру. Теперь в ночную смену ходили только женатые мужчины. Мало ли чего холостому надо увеличить.

Напротив молокозавода, находился культурный центр нашего микрорайона — театр АПЧХИ, будто чихая, произносили мы театр имени А. П. Чехова. Перед театром располагался фонтан с бассейном. Вокруг фонари, пара скамеек и постоянно дефилирующий по вечерам народ. Судя по названиям спектаклей, репертуар был как на русском, так и на узбекском впечатляющий.

Слышал, что на таджикском тоже ставили постановки. В зрительный зал попал один раз, когда билетерша отлучилась. Забежали толпой, шедшей с вечерней школы и, оторопели. Кресла высокие, бархатом красным обшиты, рублей на сто пятьдесят, одного материала: вокруг чисто, богатенько. Судя по фуражке, длинной шинели и острой бородке, на сцене выступал Железный Феликс. Мне повезло, из всех друзей Дзержинского угадал только я. Если бы в мизансцене участвовал Ильич быть скандалу. В одно мгновение начались бы приколы, громкие выкрики любимого лозунга Хайбиша «Лечиться, лечиться и еще раз лечиться». Выгнали нас потихонечку, без шума.

Беня, высокий худой парень из культурной еврейской семьи, комплексовал на фоне социалистического бескультурья в его адрес. После вечерней разборки в школе № 14 интонацию по отношению к нему многим пришлось изменить.

В школу пришли как обычно к последнему уроку, встретить учеников и пойти восвояси. Оказавшись у дверей школы, не могли не заметить толпу народа на спортплощадке, напряженно стоящую, а не сидящую на корточках. Взрослые пацаны что-то «перетирали» меж собой. Слышался симбиоз двух языков вперемежку с матом, типа: «Ксибьет багом — через Даргом».

Внезапно подъехавшая «классика» заставила весь ждущий народ притихнуть. Из жигулей вышли два невысоких парня. Беня, толкнув меня в бок, сказал, что это его двоюродные братья. Они подошли к группе, встали так, чтобы их нельзя было окружить, и спокойно принялись объяснять что-то на таджикском с небольшим еврейским говором в нос. Их глаза в темноте сверкали молниями.

 Объясняясь с присутствующими, они не дергались, не дрожали голосом. Как две кобры, гипнотизировали и успокаивали толпу. Всякое видел, но чтобы два еврея за десять минут осадили интернациональную «бригаду» в восемь человек — это заслуживало уважения.


Троллейбус

Проезжая недавно мимо стоявшего у обочины троллейбуса, обратил внимание на вышедшую из него агрессивно настроенную толпу и праздно ковырявшегося в носу водителя троллейбуса. Понял, у него произошел обрыв, но рядом, в метре от его линии, проходила другая, по которой тоже мчались троллейбусы. Вспомнил с улыбкой случай в Самарканде.

Не доезжая перекрестка Советской и Фрунзе, недалеко от бани, оборвался один из проводов высоковольтной линии, по которой двигался из центра в сторону микрорайона наш троллейбус. Остановились напротив летнего кинотеатра «Улугбек», до бани не доехали метров сто. Ну все, думаем, приехали, только за проезд заплатили.

Водила вышел в салон, посмотрел по-хозяйски и говорит: «Встали и на улицу». Мы, как послушное стадо, выходим. Он: «Вы восьмером толкаете мою телегу под ж*пу, а ты,— показывая в сторону старика с клюшкой,— стоишь и держишь клюкой своей сзади весь проезжающий народ. Видел, как гаишники палкой машут?».

 Старикан закивал головой и встал с распростертыми руками за троллейбусом, ну прям Хоттабыч. Никто сразу-то и не понял, что этот Архимед замыслил. Мы «телегу» толкаем на встречку, ставя ее поперек дороги.

Он цепляет почти у остановки свои «рога» за провода встречных троллейбусов. Заводит «рогатого» и кричит: «Щас разгонюсь, потом рога скидывайте и держите, пока не доеду до остановки, которая напротив бани». Обрадовал, я думал, до дому бежать будем, держась за грязные веревки, привязанные к его «рогам».

За нами образовалась небольшая пробка, но водители вели себя прилично. Он разгоняется почти по встречке, мы, держась за грязную веревку, рысцой за ним, добегаем до перекрестка и тянем за «рога». Троллейбус по инерции, под горку доехал до остановки, благо метров пятьдесят было, и остановился. Шофер вышел, поблагодарил народ.

«Рога» пристегнул, закинул веревки в форточку салона, чуть не «убив» какую-то тетку, сидевшую у окна. Залез в кабину и деду, который с клюшкой, в матюгальник сказал: «Рахмат, ака-джон, следующий раз палку свою раскрась, как зебру,— и на манер столичного транспорта, что было не принято, продолжил: — Осторожно, двери закрываются! — по-гагарински улыбнулся и, махнув рукой, добавил: — Поехали, в натуре».


Танцы в СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище).

После окончания школы поступил в Томске в ТИАСУР и, проучившись два семестра, на каникулах приехал в Самарканд. Город встретил меня жарой и запахом горелых листьев. За год моего отсутствия ничего не изменилось. Ильич на площади перед вокзалом все также указывал дорогу к моему дому, нищий у ларька с чебуреками просил милостыню, у аппаратов с газводой не было стаканов.

Добравшись до своего жилища, убедился, что нет холодной воды и, решил не тянуть с праздником.  Приняв с соседями на грудь, приятно удивился, что кто-то из парней и девчонок едет на танцы в СВВАКУ. Решил отправиться с ними.
Как каждый солдат мечтал стать генералом, так и каждая девчонка в Самарканде грезила выйти замуж за курсанта СВВАКУ.
 
Курсантам же, дабы получить нормальное распределение после окончания училища, необходимо было к дембелю жениться. Совмещая приятное с полезным, танцы в последние месяцы перед окончанием училища проходили в особенно жаркой атмосфере.

К сожалению, на танцы не попали, нам и без них было хорошо. Поговорив через прутья высокого забора с дежурным, поняли, толков не будет, и Тимура я уже сегодня не увижу.

Кровь с «Чашмой» и водкой не давала успокоиться. Пришлось вспомнить молодость и перелезть через высокую ограду в стороне от КПП. Оказавшись на территории военного училища, наугад вышел к казарме, рядом с которой стояли воины.

Трещали цикады, неподалеку журчала вода, тускло горели фонари: училище готовилось к отбою. Поздоровавшись и поняв мою ситуацию, один из бойцов вызвался помочь. Через пять минут появился виновник вторжения. Обнялись. За год с небольшим товарищ поправился и возмужал. Военная жизнь дисциплинирует и старит. После осмотра армейского быта, мы с Тимуром вышли из казармы и приятно удивились. На выходе меня ожидал наряд с дежурным по училищу.

Хорошо все-таки, когда порядок: встретили, проводили. Всегда мечтал с эскортом пройтись под восторженными взглядами серьезных парней. К тому времени хмель улетучился, оставив меня один на один со своим братом — перегаром. И вот мы с ним вдвоем, ищем в темной камере, обо что зажечь спичку.

Коробок спичек с сигаретами отобрали, но за воротником рубашки у меня всегда находилась пара спичек, вставленная в разрез шва. Пока шарил в темноте рядом с собой, вспомнил иранца Уктама, с которым познакомились перед институтом. Он пришел с дембеля и на следующий день вечером травил байки про армию. Решил проверить рассказы в действии.

Подошел к двери, постучал, чтобы караульный обратил на меня внимание, крикнул: «Дневальный!». Он попался и ответил: «Чо?». «Тащи станок е*альный»,— с чувством облегчения, что не врал иранец, сказал я. После тирады матных слов и небольшой паузы, видимо, обдумывая импровизацию, он добавил: «Щас дежурный придет, он тебя без станка вы*бет».

Служил Уктам в Грузии и, впервые услышав песню, исполняемую ВИА «Ореро», хотел ее нам спеть. Взял у меня гитару. Я ее как от сердца оторвал. В то время только я обладал в нашем дворе двенадцатиструнной гитарой. Сделал ее из шестиструнной: клеил, кохал, лелеял, а он хвать ее из рук, как бутылку.

 Думаю, ладно, пусть лабает. Взял он ее в руки, перевернул грифом в ноги и как начал х*ячить по деке, как по барабану, в такт мелодии со словами: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения...». У меня сердечный приступ. «Вот сука»,— предупредил бы, что играть не умеет.

Тем временем, стараясь зажечь в камере спичку, наткнулся на кусок бутылочного стекла и, когда поднес его к глазам, понял, что порезался. Вот тебе и камера. Шнурки не отобрали, стекло валяется, осталось на «жмурика» в темноте наткнуться. Двери «губы» с шумом распахнулись,

и взору дежурного открылась нелицеприятная картина. «Что с рукой?» — хмуро спросил капитан. Что-то я наблатыканное ответил, но ему было не до шуток. Подвели меня караульные под белы рученьки к выходу из училища, а там УАЗик ментовский. Хотел крикнуть напоследок: «Свободу Луису Корвалану!» — увидел ментов заспанных, подумал, в обезьяннике припомнят, и промолчал.
Везли меня на заднем сидении. Оба сержанты: один за рулем, другой со мной сзади. Ехали молча.

Вспомнил такой же УАЗик горных спасателей, на котором из Самарканда вшестером ехали на Фанские горы. Артур и я устроились за задним сидением там, где в ментовском «бобике» располагаются задержанные.

В районе остановки «Мархабо», за рестораном и театром, в квартире на первом этаже четырехэтажного дома находилась контора горных спасателей. Пришли однажды и попросились в горы. Обстановка в однокомнатной квартире, как после пьянки десяти холостяков. Разное снаряжение на полу вповалку, фотки с горными пейзажами по стенам, лодки надувные, ботинки связками, пустые бутылки — всего не упомнишь.

Совершенно незнакомые люди дали нам рюкзаки, ботинки, еды, поинтересовались для порядка, знают ли родители, и через пару дней в дорогу. Заявление от родителей пришлось, правда, написать.

Выехали рано утром по маршруту Самарканд — Пенджикент — Гусар — Шинг, дальше не помню. Горные вершины Чимтарга, Бодхона, Большая Ганза, Малая Ганза, Маргузорские и Алаудинские озера — это лишь малая толика того, что мы не увидели.

Нас бросили где-то в перевалочном палаточном лагере с рюкзаком тушенки и примусом. Был еще сторож, вечно с бодуна, но он не в счет, несъедобный. На второй день закончились сигареты, бычки вдоль дороги собрали уже до нас. На четвертый день, одичавшие, мы рыскали по дороге: семь километров в одну сторону и семь — в другую. Ни одной машины, не то, что кишлака.

Пару раз самостоятельно поднимались в горы, в пределах видимости лагеря. На вопросы: «Когда придет группа?» или «Где север?» — сторож отвечал одинаково: «Х*й его знает». Нашли горное озеро, ну как не искупаться? Тысячи острых иголок пронзили мое тело. Еще пару секунд — и меня бы ломом пришлось разгибать.

На наш крик от соприкосновения с хрустально чистой и ужасно холодной водой через несколько секунд откликнулось какое-то животное далеко в горах. Долго гадали какое, но, оглядев себя, пришли к выводу: скорее всего козел. Причем весь наш восторг, вылетая из воды, не договариваясь, выразили примерно одними и теми же словами.

Золото не нашли, но обнаружили, как нам показалось, мумие. Пробовали его даже курить — не понравилось, птичий помет, он и в Фанских горах помет. Через пять дней приехал УАЗик и довез нас до кишлака, разрушенного селем, сошедшим недавно с гор. Впервые увидел его последствия: широкую дорогу сквозь кишлак, проложенную как будто асфальтоукладочным катком. Оттуда на перекладных добрались до Самарканда...

Оставив за собой в половине третьего ночи СВВАКУ, мы подъехали к «Повороту». Свернули налево по улице Октябрьской к вокзалу. Метров через восемьсот, вот оно, «луч света» — второе отделение. На бетонном полу, застеленном газетами, лежало три тела: два алкаша и мужик в костюме при галстуке. Рядом с клеткой стоял, как всегда, алюминиевый чайник с водой. Потом, уже сравнивая обезьянники других городов, понял, этот — самый гуманный.


Летний кинотеатр

По наивности думал, что постройка летних кинотеатров — дело рук самаркандских мастеров. Сопоставляя античные амфитеатры с другими зрелищными площадками, понял, это мировая практика всех времен и народов. Видел такой кинотеатр даже в Томске, в городском парке. Часто приходилось сравнивать жизнь в Сибири, и в Узбекистане. Огромная разница не только в национальном колорите, но и в подходе, допустим, к употреблению алкоголя.

Томск — один из первых городов, вошедших в пятерку экспериментальных в антиалкогольной политике Горбачева. Огромные неуправляемые очереди перед винными магазинами, которых, оставили всего пять на весь город. Штурм и взятие «Зимнего» проходили каждое утро. Независимо от наличия спиртного в подсобках и заявлений продавцов, всякий раз с потерями среди мирного населения.

Не видел в Узбекистане ни разу такого скопления доведенных до ручки людей. В любую, самую дикую пору в Самарканде можно было купить как минимум два-три вида вина в любом магазине. Может, с водкой и были напряги, но винный завод имени М. А. Ховренко, протянувший загребущие ручонки Бахуса к школе № 37, работал как часы (Интересно провести исследования о влиянии паров алкоголя завода на школьную успеваемость).

 Войдя в маленький магазинчик при винзаводе, сделал для себя два открытия. Во-первых, Баян-Ширей — это сорт винограда, во-вторых, в отделе отсутствовала «Чашма», хотя на алюминиевой крышке «Родника» красовалось: «Винзавод им. Ховренко». По легенде, если выпить в среду утром из родника и поведать ангелу-покровителю сего Чоршанбе о своих желаниях, он унесет их в священную воду, исполнив по возможности. Тут главное не переборщить и не спиться...

Выпили мы в тот день немного. Собрались прогуляться по центру, может, посидеть в пивнушке рядом с Домом офицеров. Иногда вечером из него доносились музыка и песни приехавших на гастроли ансамблей. С афиш на город, загадочно смотрела группа «Интеграл» с тогда еще никому не известным Барри Алибасовым. Рядом наклеили портрет Юрия Лозы и еще кого-то.

Взяли по кружке пива, плеснули туда водочки, купили три длинных кулечка соленых косточек и наслаждались живой музыкой. Причем на рекламном плакате написали именно «группа», а не ВИА, как обычно. Повеяло заграницей. Как пахло за бугром, никто из нас не знал, новое чувство назвали заграничным предположительно.

Месяцем раньше приезжала «Ялла». Народу на их выступлениях собиралось больше. Периодический показ ансамбля по первому каналу говорил о пике его популярности. Сосед со второго этажа день и ночь крутил «Кизбола ва кизбола», и вроде трезвый, на первый взгляд. Я ему — «Шезгарес». Он мне — юрай-хиповскую «Леди в черном» на узбекском — «Ер ми сан, ха ер ми сан». Я — «Увезу тебя я в тундру». Так и крутили свои «шарманки», пока армяне справа и слева не зал*пятся и стучать не начнут в стенку...

Посмотрев на часы, начали собираться, так как пришли мы в летний кинотеатр «Ватан», взяв билеты на последний сеанс. Выйдя из пивной, свернули в центральные ворота городского парка, мимо газетного киоска и аппаратов с газированной водой.

Частенько бивали эти аппараты, делая набеги на центр. Дружинники с ментами гнались за нами однажды из центра до парка «Озеро». Я даже сандалию потерял, не остановился. Услышав, как со свистом пролетает возле уха моя сандалия, побежал быстрее. Встретились потом на условленном месте, огляделись: слава Аллаху, обошлись без потерь. Можно было выпить водички бесплатно, не разбивая аппарат, но мы не взяли с собой железную линейку, которая засовывалась в щель для сдачи.

Летний кинотеатр располагался между аппаратами с газированной воды и огромным деревом. Столетняя чинара, словно старый друг подставляла свое плечо не платежеспособному товарищу. Смотрели картину с дерева обычно те, у кого не хватало денег на билет. Единственная проблема возникала со звуком, но после фильма можно было поинтересоваться, о чем там шла речь. Просмотр в «лесном» кинозале безмятежно проходил до тех пор, пока не появлялась милиция. И если в ответственный момент ты зазевался, тебя сбивали, как обезьянку с пальмы.

Французский фильм с Луи де Фюнесом в главной роли назывался «Большая прогулка». Оценить мастерство актера и качество постановки после принятого не представлялось возможным. Стараясь не отставать от коллектива, мы наблюдали за реакцией окружающих, и смеялись в тех местах, где и все.
Мне нравился летний кинотеатр тем, что во время сеанса можно было встать и размяться, если засиделся, никому не мешая при этом.

По крайней мере, так мне казалось, потому что никто не возмущался. А кури — сколько хочешь.
Возвращаясь домой путь нам преградила группа велосипедистов. Легкий мандраж заставил нашу группу вести себя более развязано. Давно заметил, как только дело пахло «керосином» пацаны начинали материться и плевать по сторонам каждые пять секунд. Ездоки, видя уверенный шаг плевавшейся ватаги, расчистили внутри своей кодлы тропинку в полтора землекопа.

Вшестером, прикинув х** к носу, не испугались и спокойно подошли. Про себя подумал: «Ни у одного из серьезных хулиганов, из тех, кого я знал, велосипеда не было». Представить себе этих душегубов на «велике» я не мог. Поэтому был спокоен за последствия — максимум синяки. Естественно, спросили закурить. Эдик сказал, не курим — боксеры. Они как-то смякли, и вопросов больше не задавали.

Дошли до дому без происшествий, не считая того, что Бахтияр попросил подождать и зашел в телефонную будку, позвонить домой. Все, конечно же, знали, что телефона у него не было и в помине, отлить пошел, так бы и сказал. Ночь, тепло, и вокруг ни души. Нет, обязательно надо это сделать в телефонной будке! «Конура» начала медленно раскачиваться.

Поначалу, когда устанавливали новые будки, телефонную трубку можно было просто отрезать, но потом провод протянули сквозь железную пружину, и отрезать, а тем более оторвать его было невозможно. Что и доказывал гражданин, находящийся в ней. Успокоившись, он сказал: «Телефон не берут, спят, наверное». Видел как-то у него коллекцию самаркандского джентльмена: телефонные трубки, надписанные куски дерматина с названиями кинотеатров, на одном была надпись «Большой кинотеатр» и дрогнувшей рукой тут же «г. Москва» (вранье), цепочка от унитаза с набалдашником, пивные кружки...

Вспомнил про унитаз, и всплыло в памяти знакомство с Володей и его братом. Сидели в кругу, никого не трогали, я на гитаре играл. Темноту прорезал свет от двух фонарей: один, висевший над подъездом, другой под глазом у Эдика. Приблизились двое: плотному – лет тридцать, худому двадцать пять. Попросили закурить, само собой разумеется, подошли для других целей. Слово за слово, мы, типа, из Ургенча. Вот хотели поинтересоваться, не смогли бы вы спеть песню из кинофильма «Первый троллейбус»?

Всегда, если хочешь в экстремальной ситуации вылезти с минимальными потерями, надо придумывать что-то неожиданное. Вот и они придумали. Я повелся, да и все рот открыли. Ребята по «разводу» были опытные, учили потом уму-разуму. С троллейбусом по жизни прикалывал часто, особенно на караоке.

 «Чо петь будем?» — с наглой рожей спрашивал у меня бармен. «Песню из кинофильма «Первый троллейбус»,— отвечал я вкрадчиво. Народ, что со мной был, добавлял, чтобы он вел себя нормально: «Чо притих или тебе ноты на е*ле нарисовать?».

Да, про унитаз-то и забыл. Володя хипповал по району в брюках клеш и в рубашке, расстегнутой до пупа. Рассказывал, что у себя в городе на плече носил седло от унитаза. «Это может в Америке или в Ургенче хиппи такое прокатит, а здесь не советуем. Попробуй с такой сидушкой у нас по улице пройти, вмиг унитазом станешь»,— добродушно объясняли мы.


Петя

За кинотеатром «Шарк Юлдузи» раскинулась улица Воровского. Проходила она параллельно Ленинской и укладывалась в небольшой отрезок от горкома партии до автобусной остановки. Каменные дома двадцатых годов мирно уживались здесь с дворами, построенными в советское время.

Два фонаря в начале и конце улицы зажигались поочередно: сегодня мерцал один, завтра – другой. Тяжело шумел огромный каштан, ветви которого накрывали крышу углового дома, граничащего с книжным магазином. Дно зацементированного арыка зеленело мхом.

Пустынная улочка оживала, когда двери красного зрительного зала «Шарика» распахивались. Вместе с духотой и табачным дымом оттуда выходили зрители, очарованные сагой о не разделенной индийской любви.
 
Вспоминается прочерченный на земле круг, рядом детвора, шум. Бабушка в платке на лавочке осуждающе качает головой. Тростью пытается отогнать кошку. У меня в руках нож. Ручка из наборного оргстекла: белого, красного, зеленого. Лежит в ладони, словно влитая. Лезвие напоминает форму турецкого палаша.

Рядом с каналом для стока крови арабская вязь. Машу им, метаю в землю, в деревья. Он вонзается, отлетает. Во взглядах товарищей вижу зависть. Бросаю в круг с разных положений руки. Игра называется – « ножички». Прочерчиваю линию, окружность становится все меньше.

 Обнаружил ножи случайно. Наше жилище, словно вигвам на сваях, располагалось в метре над землей. В дом мы поднимались по небольшой лестнице. Крепкие перила, шесть широких ступеней: не много усилий и ты на кухне. Всю нишу под домом занимал подвал. Захламленное ржавыми трубами помещение делилось на двух хозяев: слесаря хлебного магазина и моего отца. В центре стоял верстак с тисками и ящик с инструментом. Дверь в подвал не запиралась.

Однажды после просмотренного фильма о путешественниках и раскопках я прозрел. Перед моими глазами в подвале открылись не грязь и мусор, а сказочные богатства, спрятанные пиратами. Верстак показался мне лодкой, напильник – саблей, влажные, заплесневелые стены – черными волнами с белыми барашками, поглотившими моих собратьев по оружию. Отбиваясь от невидимого соперника, случайно задел «саблей» потолочные бревна.

И вдруг с потолка мне под ноги упал фантастический клинок. Переливаясь всеми цветами радуги, он казался подарком богов, подаренный мне для восстановления справедливости в мире. Если выразиться проще, тесаки подарили отцу зэки, когда он руководил работягами на «химии». Гордился финкой пару часов, пока не попался на глаза взрослым парням. 

Чем привлекала нас эта улица — не знаю, никто из пацанов на ней не проживал, монет в арыке не наблюдалось, метрах в пятидесяти — горком партии с постоянной охраной: на входе сидел мент с автоматом.

Эта улица к концу восьмого класса изменила две юношеские судьбы.
В жизнь школы Петя Р. не вошел,  ворвался. Худой, высокий, с понятиями — его невозмутимое лицо гордо возвышалось над головами остальных.

Свобода, сквозившая в его взгляде, калечила души многих не уверенных в себе парней. Сложно описать реакцию девчонок на его поведение, но то, что он им нравился, знал точно. Что касается преподавателей, они видели в нем временного человека в школе, со слов географички, и в жизни тоже.

Петя стал единственным парнем в классе, который не нуждался ни в чьей поддержке. Его сутулая фигура с сигаретой в руке не давала покоя директрисе. 

Все школьные разборки, футбольные и баскетбольные матчи проходили с его подачи. Он лидировал во всем, кроме учебы. Она не вызывала в нем ни каких чувств, он платил ей тем же. Проживал Петя на стадионе «Динамо». Его двор находился за турникетом левого входа. Однажды мы воспользовались удачным местоположением дома и прошли на автородео без билета.

На улице Воровского (по незнанию в детстве, ставили ударение на другой слог, получалась даже очень неприлично приличная для нас улица) первый раз Пете показали наши «зубы». Нариман, Сервер, Монах и я провожали Петра до остановки.

Это был не поединок. Он меня толкнул, я его, ударов не последовало. Я даже, споткнувшись о желобок для воды, упал. Но в тот момент Петя понял, все изменилось.

Потом мы сидели на летней эстраде, напротив теннисных столов в парке, и много курили. Молча смотрели на огромных гипсовых теток в трусах и майках с обрубленными руками. Скульптуры стояли на постаментах по обе стороны лестницы, ведущей к скамейкам эстрады. Арматурный каркас, торчавший у них вместо рук, не наводил тогда на мысль о «Терминаторах» и «Крюгерах».

Глядя на них, подумал о Венере Милосской. Может, она тоже когда-то с веслом стояла, а у появившихся внезапно варваров как раз «черпало» утонуло, вот они и позаимствовали. Знал скульптор, позарятся на самое ценное, и приклеил намертво. Вот так привезли наши прадеды домой весло с чужими руками, а местные умельцы своих баб к ним долепили. Очень они похожи друг на дружку: все белые, а титьки вечно залапанные грязными руками поклонников.

Думая о завтрашних последствиях, хотели выпить с горя. Сервер даже стакан принес, не лень было до аппаратов с газводой сбегать. Не лезло. На следующий день Петя в школу не пришел и вообще перестал ходить.

Встретил его года через два, вечером у себя во дворе, на Икрамова. Играли возле подъезда в «двадцать одно». Он шел с братом, тоже Петром. Все, кто хулиганил, ну там «дрянь», «мастырки» всякие, рано или поздно появлялись в нашем районе. И он появился. Вырос, похудел.

Подходя к играющим, меня не заметили, и я краем уха ухватил их разговор: «Если будет дергаться, драться не лезь, потом его отх*ячим»,— меня увидели, осеклись. Понял, о ком речь шла. Подошли, поздоровались, типа познакомились снова. Я «банковал» и карты раздал старшему Пете.

В «банке» на скамейке горкой лежали мятые рубли. Сосед со второго этажа курил и следил за шухером. Четыре раза подряд я сдал себе «двадцать одно». Они подозрительно посмотрели на карты, но деньги отдали. Так появился снова Петро в моей жизни. Видел его редко, поэтому, есть он, или нет, меня не волновало.


Джексон остается в России

Одно время, взявшись за ум, бросил пить и курить, пришлось заняться воспитательным процессом и с «товарищами по оружию». «Хорош лекции читать. Давай прием покажу»,— сказал мне Араик и указал, как надо встать. Затем ребром ладони стукнул мне по шее, так, что у меня из глаз вся обсерватория Улугбека вылезла.

Хайбиш за лекции «о вреде курения и алкоголя» шутя называл меня «Красной книжкой». Я обижался, так называли переодетых в гражданку ментов, которые вечером ходили по нашему району и выспрашивали закурить. И если ты зазевался и предложил им вместо сигарет папиросы, то один из них вытаскивал из кармана ксиву красного цвета, а остальные шмонали тебя по полной программе. Глобальных изменений с употреблением алкоголя и «дряни» после моих напутствий не происходило, как говорилось в анекдоте: «Цедили так же, только писанины прибавилось».

Запоем читал литературу, приносимую отцом из библиотеки «Самаркандских электросетей», он работал там главным инженером. Однако в связи с сильным военно-партизанским уклоном книжной продукции объяснить, как жить дальше, товарищам не мог. Ибо основы партизанской жизни в период «безоблачного» счастья все и так знали.

Прочел книгу, оставившую светлый луч в душе. Смутно вспоминая прочитанное, ловишь себя на мысли, бывают в жизни такие события, когда ты помнишь только канву, дающую о прожитом общее представление. Если короче, то не помнишь ни хр*на. История о белом американском боксере-профессионале, по каким-то причинам оставшемся в Туркестане после Первой мировой.

Очень колоритная вещь. Представьте, конница Буденного, и у одного из трезвых всадников рядом с висящей на портупее шашкой болтались привязанные к седлу боксерские перчатки. Юный мозг рисовал свои продолжения, не совпадавшие с книжными, но и авторских хватало. Джексон впоследствии создал школу бокса в Ташкенте и готовил в ней чемпионов. Некоторые из старичков, кто боксировал в Самарканде, гордились знакомством с ним.

После прочтения романа купил боксерские перчатки в «Спорттоварах» на Титова. Огромный светлый магазин, скупо уставленный спортивным инвентарем, бросался в глаза с дороги. Кроме редких посетителей удивили красочные спортивные сани, трех видов. Посмеялись с продавцом на счет местной зимы и он, продолжая шутить, с гордостью показал мне чешские горные лыжи.

Дальше истраченных десяти рублей на перчатки дело не пошло, постучал ими по стене своей комнаты пару дней и повесил на балконе. Забыл о них, пока Жорик после одной истории не напомнил: знаю, мол, чем занимаешься.

История проста, как мир. Намечалась драка на конечной остановке микрорайона с кишлачными. Надо сказать, стычки с местными происходили часто. Поводом мог служить не правильный взгляд, небрежно брошенное слово или погода.

На этот раз кому-то показалось, что на него специально плюнули семечками. Нас всего трое, и меня, как самого младшего, отправили за подмогой. А тут навстречу пацаны знакомые. Не разобрались, что к чему, мол, бросил товарищей в беде. Пришлось отстаивать свою правоту один на один с тем, кто усомнился во мне, несмотря на то, что драка не состоялась.

Посмотреть на шоу собралось человек двадцать. И вот идем мы всей гурьбой к гаражам за домом № 33 по улице Икрамова. Проходим мусорку, бездомные собаки тревожно водят носами. Мужик с балкона бросает сигарету. Мы с Ахматом впереди, толпа сзади. Иду и думаю, что-то он какой-то здоровый: самбист или поел хорошо? Прикинул, времени у меня маловато будет, больно отъелся он на самаркандских лепешках с самсой.

Заходим за гаражи, он разворачивается ко мне лицом. Взгляд спокойный, губы варениками, кулаки наготове. Не стал я зрителей ждать и по челюсти два раза — он и с копыт. Тут народ возмущенный подтянулся: «Нечестно! Давай снова!». Как в кино, ей богу.

Внезапно пострадавший очухался и с новыми силами бросился в бой. Точно — самбист оказался. Кувыркались мы с ним по арыку минут пятнадцать, пока не разняли. Повезло в одном — арык высох, иначе пришлось бы плавать. Пожали друг другу руки, поклялись в любви и дружбе, но заяву в милицию на меня накатали.

Участковый Сыктымбаев — родственник Ахмата не заставил себя долго ждать. Маленький толстый капитан с круглым и красным лицом бегал, как заправский спринтер: фуражку под мышку и за тобой. Догонял, хватал одной рукой сзади за волосы, другой за штаны и тащил в отделение.

В общем, раздули из мухи слона. Протокол, сдал, принял. Стал бояться каждого стука в дверь. Думаешь, менты, открываешь, а там незваный гость из кишлака: «Сухой хлэб есть?» — и смотрит через плечо, как будто у меня мешок с сухарями за спиной на вешалке висит. «Нэт,— и, опередив его с вопросом, добавляю: — У самих два барана. Один в школе, другой перед тобой». Ему пох*й, он свою пластинку снова. Тогда говорю: «Сухой хлэб турма собираю». Понял, мотнул понимающе головой и ушел.

Следственные действия развернули по всем правилам, благо следователь попался русский, помог, да и азарт у истцов иссяк. Азарт — штука серьезная.
Каждый год приезжало автородео на стадион «Динамо». Езда автомобилей на двух колесах, прыжки через препятствия из нескольких машин, огонь, девчонки симпатичные.

По тем менам выглядело сильно. Под звуки ритмичных советских песен каскадер вылезал из движущейся на двух колесах машины, и перепрыгивал на рядом идущую. В конце мероприятия разыгрывался железный «конь» по номерам проходных билетов, а иногда предлагали мешок с ключами от автомобилей. Платишь «рваный», в смысле рубль, и засовываешь руку в мешок. Угадал нужный ключ — твоя тачка. Знали жулики, где лохотронить, азартный в Самарканде народ.

Во все времена толпе хотелось приобрести за полтинник машину, которую в то время доставали по блату, дефицит. Вот и скупали лотерейные билеты возле сберкассы на Ленинской. Там перед входом столик стоял с барышней. Кто подряд брал по номерам, кто придумывал свою тактику.

Напротив сберкассы, рядом с арыком, находились стенд со свежей газетой, где проверяли лотерейные билеты, и тут же коробка под мусор. Мы выгребали из мусорки смятые билетики и перепроверяли на авось, цифры-то арабские: не каждому нравились. На этом и построили свою аферу махинаторы. В стенде подменили газету, приклеив новую «шапку» со свежим числом, затем собирали билетики из мусорной коробки. Милиция не дремала, застеклила и повесила на стенд замок.

Вот так с возрастом менялись пристрастия: от «Детского мира», винных магазинов до музыкального отдела универмага «Поворот». Там продавались электрогитары и сопутствующие им товары: «квакеры»,  усилители, микшеры. Купил за девять рублей звукосниматель для гитары и, подключившись к радиоле, издевался над соседями.

Музыка, в особенности зарубежная, нравилась всем. Катушечными четырехдорожечными магнитофонами «Нота», «Яуза», «Маяк» располагала, как минимум, треть моих друзей. У меня на столе валялась куча бобин с записями: «Пинк Флойд», «Дип Пепл», «Супер Макс», «Смоки», «Крафтверк», «Гилла», «Иглз», «Кисс», «Шокен Блю», «Спейс». Странно, «Битлов» практически не слушали. Под них не пилось и не курилось, разве что целовалось.

На первом этаже в нашем подъезде жили мать с сыном, приехавшие из Владивостока. Естественно, появился приходящий «папа». Работал он следователем и любил песни Высоцкого, так что если запел Владимир Семенович — Артем на улице, а если заиграла «Ялла» — значит, студенты со второго этажа с лекции пришли.

Когда же мне это безобразие надоедало, я включал «Ригонду», подсоединял к ней гитару с микрофоном, и после десяти куплетов песни «Ара ва-а-ай... вай ... вай-вай-вай-вай» на трех аккордах соседи даже в мыслях не подходили к своей «шарманке». Если мысль все же появлялась, то я брался за «Долю воровскую». Тут уж, извините, конечного количества куплетов никто не знал. И где-то на седьмом припеве соседи стучали в стенку в такт песни, и подпевали вместе со мной. Слова, правда, угадать не могли, потому что песня о том, что вижу, то и пою.

Начинал я, как и все: «Вот какая доля воровская, десять лет тюремного режима, и глухие замкнутые двери, ах мама-джан, на полжизни для тебя закроют». Далее про нашу Таню, которая громко плачет, уронила в речку мячик. Скоро на свободу выйдет Хачик, он засунет Тане новый мячик. И продолжал любой книжкой, лежавшей под рукой.

Повезло однажды с Некрасовым, на свою беду оказавшимся рядом. Сразу видно — настоящий поэт. Слова легли на музыку, как Анна Каренина на рельсы: «Однажды в студеную зимнюю, зимнюю пору-у-у. Я из лесу вышел, был сильный, был сильный моро-о-о-оз. Гляжу, поднимается медленно, медленно в гору-у-у, ах мама-джан. Лошадка, тянущая хворосту, хворосту во-о-оз ...». Пацаны слова попросили переписать. Отказал, не дал бросить русскую литературу под армянский паровоз.

Все новые магнитофонные записи покупались у мужичка, жившего за остановкой «Мархабо. Рядом со своим домом он сделал пристройку, где установил четыре вертикальных катушечных магнитофона со стрелочными индикаторами. Все ручки блестели под никель, несколько скоростей, головки он чистил, как и мы: вату на спичку и в тройной одеколон.

На стене висело множество фоток разных групп, большой плакат «Кисс», портрет Сталина с надписью «Сталин» и кошечки (без подписи) в черно-белом стиле и раскрашенные фломастерами под цветное фото. На наш вопрос: «Это зачем?»,— отвечал, пожимая плечами: «Конспирация». У окна стоял небольшой продавленный диванчик, развалившись на котором мы оценивали качество записывающейся музыки. Во время записи он рассказывал о маршруте привезенных бобин: это были десятки городов, от Питера до Владивостока.

Еще одна звукозапись находилась в Доме быта, рядом с кинотеатром «Октябрь», но мужик работал профессиональней. Под впечатлением зарубежной музыки хотели организовать ВИА, записались в Дом культуры на Панджабе. Пару раз посидели на занятиях. Не ожидали, что будем изучать нотную грамоту. Нам казалось все много проще. Взял гитару, включил микрофон и пошла массовка! Плюнули на учебу.

Интересно все-таки, в России из церквей тюрьмы со складами делали, а в Самарканде — из маленькой иранской мечети, сделали Дом культуры. Антисоветчиной попахивало. В мечеть никогда не заходил, поэтому с интересом поглядывал вокруг.

Внутреннее убранство постройки больше напоминало медресе. Небольшой и ухоженный дворик, по периметру которого находились комнаты. Центр двора занимала клумба с розами. Аромат цветов, намоленные стены, арабская вязь по стенам заставляли думать о вечном. В единственно открытом классе, где проходили занятия по сольфеджио, стояли парты старого образца из средней школы и доска с мелом.

На стене висела стенгазета, часть которой занимали три агитационных плаката. На первом девушку в косынке окружило стадо из коров, баранов, гусей, и кроликов с надписью: «Догоним США». Плакат сразу породил между нами спор: они все вместе будут догонять или по отдельности? Второй плакат пришелся по душе. На фоне больших круглых часов стоял парень с подрисованной тюбетейкой, обнимающий двоих детей. Надпись под ними гласила: «Наш рабочий день будет самым коротким в мире».

На третьем сером и унылом плакате женщина Востока, прежде видевшая мир сквозь «тюремную решетку» паранджи, превратилась в полноправного члена общества. Статья под картинами пестрила до боли знакомыми словами: «опиум для народа», «род духовной сивухи, в которой рабы капитала...» что-то там топили, «бессилие дикаря», «бессилие эксплуатируемых классов», просто «бессилие». По нынешним временам, напоминало рекламу «Виагры».

«Паровозом» нашего ВИА стал Ренат — парень, который играл на пианино, сочиняя музыку и слова. Отец его был какой-то «шишкой». В свободное от шишечного времени он занимался разведением канареек и конопли. Объясняя такую связку естественным природным процессом поедания одного другим.
И действительно, лучшей связки в то время я не ощущал. Пьянящие звуки «пьяно», божественное «пит-пиляк» и забитая всклянь папироса так бередили душу и разум, что из окна квартиры, расположенной рядом с пунктом ДНД, была видна Эйфелева башня.


Драка с Артуром

Не помню, что было главным свойством моей души в детстве, запомнилась только физическая составляющая тела.
Из-за чего состоялась одна из первых моих драк в школе, точно сказать не могу, да и нужна ли в том возрасте какая-нибудь причина? Кто-то кому-то чего-то сказал, на ногу наступил, а свою не подставил.
«А то мать умрет»,– говорили.

Вышли мы с Рыжовым Артуром из школы на улицу через центральный вход. Большая перемена, как большая куча-мала. Девчонки играют в классики, прыгают через веревку. Пятиклашки гоняют мяч, поставив вратаря у клумбы. У проезжей части стоят старшеклассники, объясняя что-то таксисту. Рядом с подвальным помещением особо азартные играют в лянгу и бросают альчики.

Вспоминая инцидент, до сих пор не укладывается в голове, что мне не понравилось в товарище, который был выше меня на две головы?

Вокруг нас сразу образовалась смеющаяся толпа учеников. Артур замахивается, а мне и нагибаться не надо. Чуть голову вниз, и кулак пролетает мимо. Далее я подпрыгиваю и кулачком дотягиваюсь ему до челюсти. На этом моменте нас заклинило: он промахивается, я в челюсть.

Судя по смеху окружившего нас народа, прыгающий мальчик пересмешил писающего. После третьего прыжка, устав, я забрался на бетонный приступок. Теперь мы смотрели глаза в глаза. С лацкана его пиджака мне улыбался Владимир Ленин. Солнце, отражаясь от светлых глаз вождя, зажгло октябрятскую звезду алым заревом. Видя занесенную надо мной руку, я привычным движением хотел нырнуть под кулак, но поздно вспомнил, что стою на возвышении. Впервые в жизни мне пришлось слышать одним ухом.

Вспомнил почему-то «Му-му», но жалко стало Герасима. Ухо звенело дня три, мешая сосредоточиться на замечаниях учителей.

Зато не помешало стрелять из развальцованной банки из-под «Дихлофоса». Из флакона удалялось содержимое и делался стакан с маленьким отверстием на дне.  Внутрь бросали кусок карбида. Поплевав на горячий «камень»,  хорошо взбалтывали, зажав рукой оба отверстия. Когда к дырке в дне подносили горящую спичку «пушка» выстреливала: с огнем, дымом и приличной отдачей.

Это потом на уроке химии мы узнали, что газ, дававший сильный хлопок и пламя назывался ацетилен.
Спичечные головки, алюминиевая стружка и марганец составляли три источника октябрятско-пионерского бомбизма.

Делали еще «ракеты», начиненные кусочками линейки из особого, быстро воспламеняющегося пластика. Такой материал использовался при изготовлении кукол (неваляшек) и школьных линеек. Кусочки линейки заворачивали в фольгу от пачки сигарет вместе с целой спичкой. Удаляя спичку, получался полый хвост «ракеты», из которого при нагревании начинал выходить густой дым – первый признак разбегаться в стороны. При качественном изготовлении петарды, она летала не хуже нынешних китайских.


Крыша

Слово «крыша» только в наше время вызывает неприятные ощущения, с которыми приходится сталкиваться практически каждому. В ту безоблачную пору крыша давала нам больше свободы, чем земля.

Три четырехэтажки — № 33, 37 и 39, стоявших по улице Икрамова давали нам такой выброс адреналина, который не мог обеспечить ни один допинг. Дома стояли друг за другом на таком расстоянии, что в одном месте мы их перешагивали, в другом можно было только перепрыгнуть, ощущая небольшой, но все-таки полет тела и мысли. Уже тогда по количеству антенн и запаху из вентиляционных труб четко определялось материальное положение жильцов подъезда.

Эта теория, не действовала на крыше семейного общежития, из вентиляции которого постоянно пахло говном: то ли они его жарили там, то ли варили. Первый подъезд общаги доминировал по части забулдыг и хулиганов среди трех домов.

Играя однажды в карты на крыше общежития, расположившись рядом с общей антенной первого подъезда, нас шокировало появление из-за козырька крыши пацана старше нас. Голова показалась внезапно и попросила закурить. Причем рук у головы не наблюдалось. Создавалось впечатление, что это просто высокий человек, стоявший на земле. Мы пару секунд приходили в себя, затем достали сигарету и протянули голове, наблюдая, чем она ее возьмет.

 Дальше происходило как в фокусе: у головы появились две руки, которыми она ни за что не держалась. Взяв одной конечностью сигарету, любезно протянутую Бахтияром, голова жестом другой попросила прикурить.

Прикурив, поинтересовалась: «На чо играем?». «На деньги»,— ответили мы, показывая на купюры, прижатые камешком. Поднеся сигарету к губам, голова, сощурившись от сигаретного дыма, достала откуда-то снизу мятую треху и со словами «Сдавай» бросила ее в банк.

С легкостью цирковых акробатов, под хрипящую песню «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся ...» за головой, оказавшейся Алексеем, вылезли еще двое: Андрей и какой-то мужик, как выяснилось впоследствии, их племянник.

 Так уж сложилась семейная жизнь подростков, что самый младший из них, Андрей, приходился дядей двум великовозрастным племянникам-оболтусам. Но когда мы услышали фразу их тети, летевшую им вдогонку, все встало на свои места. Самое приличное слово в ней было «на х*й».

Залезть по газовой трубе в форточку любого этажа или спуститься с крыши, и снять сушившуюся рыбу на балконе у какого-нибудь незадачливого рыбака было им не то чтобы плюнуть, а даже чихнуть. Это что касалось высотных акробатических этюдов, земные пируэты им удавались не так ловко.

После первого же украденного ими мотоцикла их сразу замела милиция. Потом, чего-то меж собой не поделив, Леху сбросили с четвертого этажа; живучим оказался. Рассказывал, как его оперировали, показывал Г-образный шрам на все пузо, сильно изменился и перестал расти.

Андрюха, устав от безделья и хулиганства, устроился работать в Дом быта на конечной остановке микрорайона, в студию звукозаписи на третьем этаже. Дом быта находился напротив будущего к/т «Октябрь», на месте которого, прекрасно вписываясь в пейзаж, стояла бочка с пивом. На какое-то время мы получили возможность бесплатно пользоваться услугами звукозаписи. Андрюха вырос в наших глазах, расправил плечи, понял свою незаменимость и первым из нас пошил брезентовые штаны.

Кто ж знал, что брезентовая ткань, из которой шили брюки, несколько отличалась от той, которую использовал Андрюха? Ему казалось, что украденный с неделю назад брезентовый чехол от «Жигулей» будет в самый раз. Но после двух жарких летних дней эксплуатации сшитого изделия походка его сильно изменилась. Ходил он в раскорячку, словно с привязанной к яйцам гирей. Со стороны казалось, что ему только вчера сделали обрезание.

Всему хорошему когда-то приходит конец, как и нашей бесплатной халяве. Однажды утром, придя к своему «детищу», владелец звукозаписи с прискорбием обнаружил отсутствие новых магнитофонных бобин и старой кассы.

Третий этаж в Доме быта отличался плохой аурой. Здесь в парикмахерской Славику молоденький еврей-парикмахер отрезал полмочки от правого уха, причем видели это, только я и парикмахер. Славян сидел как ни в чем не бывало, я же, напротив, выпучив глаза смотрел, что будет делать дальше самаркандский цирюльник. Видимо, ножницы «Давида» были настолько остры, насколько ухо корейского «Голиафа» не восприимчиво к боли.

Славян даже не подозревал о происходящем, хотя сидел и строил мне рожи в огромное зеркало. Парикмахер незаметным движением пальцев приклеил повисшую на кусочке кожи мочку назад к уху, теми же пальцами стер капельку крови и, сняв «слюнявчик» с шеи Славяна, поинтересовался: «Ну как?». «Зае*ись»,— вставая и приглаживая густые и жесткие корейские патлы, ответил Славик.

Все произошло настолько быстро, что я не мог сообразить, что надо делать. Не заметив никаких членовредительств, Славик расплатился, и мы пошли домой. По дороге я все же не удержался и рассказал ему о случившемся. Не ожидал, что познания товарища о жителях Земли Обетованной находились на поверхности, а не внутри его мозга.

Он, размахивая кулаками, с сожалением в голосе и брызжа слюной, кричал: « Х*ли Моисей их в пустыню попер? На Северный полюс – всем скопом». «Словесный понос» длился минуты три, после чего с решимостью набить еврейскую морду он двинулся назад. Само собой разумеется, что парикмахерская к тому времени закрылась.

Высказав все, что он думал о заведении и в частности о парикмахере, Славик, также вслух, начал планировать назавтра, что и куда он засунет обидчику. Заметив, что толпа зевак начала расходиться, пыл оратора ослаб.

Через несколько минут мы уже сидели в кафе, пристроенном между Домом быта и домом «инвалидов», и, с долей иронии вспоминая о происшедшем, пили пиво. Прекрасная погода, оптимистический настрой, любовь к жизни: я до сих пор помню то наслаждение, которое  испытывал, слушая изречения друга.

Пару недель дразнили его «обрезанным», после вспоминали инцидент только с улыбкой. На крыше происходили и приятные события, туда захаживали наши девчонки, Лена и Лиля. Загорали иногда в купальниках, на радость нам и наблюдавшим за нами жителям соседних домов.


Нокдаун

Не всегда чуть высокомерное отношение к ровесникам, из-за того что вращался в старших кругах, сходило мне с рук. Был парнишка у нас во дворе, вечно катавшийся на велосипеде с женской рамой, которого я иногда задевал. То толкну его, то пну, так, ради смеха, очки отнимал, ждал, когда у него терпение лопнет, и дождался. Паренек хоть и очкарик, а выглядел здоровей меня.

Собрались как-то всей толпой в кинотеатр «Восток», и, как назло, он мимо проезжал. Остановил его, попросил велосипед, доехать до остановки. Вцепился он в двухколесную машину, словно клещ в собачью за*ницу. Тянули друг у друга из рук «велик», пока меня не отвлекли. Повернулся и почувствовал удар в челюсть. А он на «лисапед» — и ходу.

Все происходило как в тумане, понял, что в нокдауне, но отказаться от поездки не мог. Предметы вокруг меня стали принимать причудливые формы: дом покосился и напоминал раздавленную коробку, вкопанные в тротуар куски рельсов – зубы. Лица друзей раздуло, в щебетании птиц проскальзывал мат.
 
Какая-то часть головного мозга (тогда мне казалось реальным его наличие) иногда включалась, и я с удивлением обнаруживал себя то в цыганском поселке, между глинобитными мазанками и речкой-вонючкой, где нам выворачивали карманы; то на военных складах, огороженных колючей проволокой, с часовым на вышке; то в блиндажах со старыми противогазами и раздутыми аккумуляторами для радиостанций.

Стая ворон на огромном поле мусора, гнувшиеся доски через мосток: я брел за товарищами, как пойманная дворняга на живодерню.

В последний раз очнулся в кинотеатре «Восток» сидящим на первом ряду, с полными карманами радиоламп вместо денег. Вытащив одну из них и увидев на карболитовом цоколе звезду с номером, перевел взгляд на экран кинозала.

На экране, убегая от погони на старом американском кабриолете, рыжий «американский» мальчик с лицом рязанского беспризорника лихо объезжал натыканные по картофельному полю кактусы. За ним гнались на джипе два «американских» гангстера в ковбойских шляпах. Одного из актеров узнал сразу, он играл Бабу Ягу в старых советских фильмах, а второй — латыш Банионис.

В общем, фильм оказался про Америку, где «даже у ихних лошадей наши морды».
Тяготили только периодическое «тут помню, тут не помню» и лампы в кармане. Мелькнула даже мысль о том, что пентоды используются уже вместо денег. Сунув продавцу сладких кукурузных шаров радиодеталь, понял, что поторопился с выводами.


«Пахтакор»

Это был единственный раз, когда я по желанию, продиктованному сердцем, купил газету. Постоянно используя данное изделие не по назначению, взяв ее в руки впервые для того, чтобы проделать с ней то, что положено, ощутил совершенно другие параметры бумаги.

Хмурое утро шестнадцатого августа назначили со вчерашнего вечера. Самарканд ждал объяснений и подробностей трагедии пятидневной давности. Короткая заметка в «Правде Востока» никого не устраивала, и тучи недовольства советской цензурой сгущались над правящей партией.

За все время правления Советской власти во всех бедах негласно обвиняли две основные ее составляющие. В тот день народ сплотился в своем мнении о национальном единстве, и беда с тревогой стучалась в горкомы и обкомы звонками и письмами трудящихся.

Одиннадцатого августа 1979 года, в 13 часов 35 минут 38 секунд, в небе над Днепродзержинском, при столкновении двух самолетов погибло 178 человек, в том числе 17 членов команды «Пахтакор». Это сегодня можно узнать все подробности тех дней, нажав всего лишь несколько клавиш на компьютере. А тогда мы довольствовались тем, что услышали на базаре, в школе, от друзей, знакомых и родителей.

Держа в руках специальный выпуск в половину газетного разворота, который весил в три раза больше, чем сама газета, я думал, что прогибается он не от тяжести свинца типографского шрифта, а от слез женщин и детей.

С самого раннего детства наше Отечество заставляло каждого из нас не только читать, но и думать между строк. Поэтому, вдумываясь в последние слова о них, ощущал картину финального полета сердцем.

Если с ними действительно случилась хотя бы малая толика того, о чем говорили, не найдется ни единого слова, ни в одном языке мира, которое могло бы как-то оправдать случившееся.


Негритянка

Хлопковые «делишки» оставили в памяти только приятные воспоминания, затем появились «хлопковые дела», на которые мы смотрели сквозь пальцы. Порочная во всех отношениях система пыталась свалить происходящее на кого-то одного.
Вспоминаю неурожайный для хлопка 1980 год, из-за неблагоприятных климатических условий, частых дождей.

Огромные кучи зеленого курака, лежали в коридорах школы, в которой мы жили. Обычно за сбор такого курака приемщики ругали. Чтобы собранный тобой урожай перелетел в телегу, курак в нем приходилось давить ногами и вытаскивать хлопок из кожуры. Под толстой, зеленой «кожей» белели перламутровые полумесяцы из спрессованной хлопковой нити. Если хлопок из спелой коробочки напоминал вату, то из курака — влажную мандариновую дольку.

Большие кучи курака источали пар, происходило горение, и сколько его ни перебирали, пар не исчезал. Даже вечерние танцы под гитару проходили у парящей кучи. Немного скрашивал унылую картину Андрюхин однокассетный магнитофон. Под хриплый голос Криса Нормана мы растворялись в парящей мгле не задумываясь, что день грядущий нам готовит.

Кассетник привез ему отец из Японии, по тем временам, словно из космоса. Выезд за пределы родного края — знаменательное событие, а тут капиталистическая страна! Отмечали у него какой-то праздник. Большой дом с садом, примыкавший к универмагу, прекрасный вид на Регистан, и главное — отсутствие соседей, не считая сторожа универмага. Музыка надрывалась у нас, заглушая светозвукопанораму у трех медресе.

Двумя годами раньше, во время физкультурного праздника «Делай как мы, делай лучше нас», на котором соревновались младшие классы нашей школы, Андрюшу К. как единственного обладателя переносного кассетного магнитофона Казакевич попросил о музыкальном сопровождении Дня физкультурника.

Мероприятие проходило в спортзале школы. По периметру всего зала для болельщиков и родителей поставили низенькие и длинные скамейки. В преддверии праздника школьники пребывали в приподнятом настроении. Украшенные шариками стены спортзала, расклеенные стенгазеты с физкультурными лозунгами, спортивная форма с эмблемами классов делало праздник незабываемым ярким зрелищем.

После вступительных слов директора школы Марии Леонтьевны, и свистка физрука началась эстафета. Окна зала дрожали от шума, гама и писка ребятни. Два воробья, случайно залетевших в зал на уроке физры в конвульсиях бились о стекло. Родители кричали громче детей. В семейном конкурсе один из отцов бросил мячом мимо кольца и попал в преподавателя истории Петра Васильевича.

Специально для праздника Андрюха записал несколько кассет советской эстрады с ритмичной музыкой и одну кассету «медляков» группы «Спейс». Бег в мешках, броски мячей в корзину — все это проходило под задорные песни «Синей птицы» и «Веселых ребят». После первых финишей стало понятно, карапузы «Бэшки» сдают свои позиции.

В то время, да и в это тоже, каждый класс считал себя самым лучшим. Проходили негласные соревнования в учебе, поведении, хулиганстве и т. д. Нам стало обидно за младших подопечных, мы тоже «Бэшки». Во время конкурса на быстроту Андрюха, перевернув кассету, поставил «А» классу мелодию с замедленным ритмом.

Представьте себе быстрый танец под медленную музыку. Темп фаворитов сбился, где-то интуитивно малышня понимала, что произошло что-то неправильное. Кто-то из юмористов крикнул: «Белый танец». Дав Андрюхе подзатыльник со словами «Я те щас дам белый танец» и перевернув кассету, Ильдар Мунирович восстановил справедливость.

Однажды в наш хлопковый «барак» подселили двух парней из класса на год младше. У Алишера, одного из подселенных, был чемоданчик — аккуратный, небольшой, коричневого цвета. Такие чемоданы я видел в фильмах у амнистированных в 1953 году зэках. Унылый осенний сквер, пустые скамейки, кучи опавших листьев и мужик с чемоданом в фуфайке: заправленные в сапоги штаны напоминали военное галифе. 

Открыв однажды чемодан, я был шокирован. На откинутой крышке красовались две огромные фотографии. Голая баба и два японских каратиста в спарринге, бьющие друг друга боковыми ударами в голову. Не могу сказать точно, что меня тронуло больше: отличное качество черно-белых снимков или их содержание. Найти фотографию девушки не составляло труда, а вот изображение каратистов пришлось бы искать, сильно помучившись. Четкие линии кимоно, тени, свет, гневные лица, положение рук и ног указывало о профессиональном подходе спортсменов и фотографов.

Школу каратэ в Самарканде возглавлял высокий, крепкий парень лет двадцати семи с простым узбекским именем — Арнольд. Его команда состояла их нескольких тренеров. Запомнил только двоих: корейца и высокого худого мужика по фамилии Велишаев, имя не помню. Ученик Велишаева тоже с простой узбекской фамилией — Мурабян тренировал нас в спортзале сельхозинститута.

Тема каратэ  доминировала над всеми спортивными секциями города. Любые упоминания о единоборстве, фото, рисунки хранились у меня бережнее старых монет и марок.

Прошел слух, что в Доме офицеров будут проходить показательные выступления бойцов одного из направлений каратэ в Самарканде — «Школы Тигра». Для многих из нас такие словосочетания как «Школа Обезьяны», «Богомола», «Цапли» значили больше, чем средняя школа, со всей ее атрибутикой и родительскими нравоучениями.

Перед выступлением набился полный зал, состоящий сплошь из спортивного и бандитско-милицейского бомонда. Голова кружилась от лиц и фамилий, союзного значения. На первых рядах сидели пиджаки из горкома партии. Не обошлось без казусов. После показательных выступлений — ката спортсмены принялись ломать доски. Чего там душой кривить, фанерные листы у некоторых из каратистов были подпилены и ломались слишком ровно и быстро.

Удивил всех молодой парень, издавший знакомый звук во время спарринга — кумите вместе с криком. По улыбкам рядом сидящих зрителей понял, что он просто бзнул по-каратистски. Может, это был прием такой в самаркандской школе каратэ, но зрелищности он от этого не убавил, а даже наоборот, так и хотелось последовать примеру настоящего каратиста...

Утром на хлопке после подъема под предводительством Степы Б. бегали делать зарядку в яблоневый сад. Обливались холодной водой из арыка, предварительно убрав из него льдины. Вечером, поужинав, курили с пацанами под окнами комнаты, где жили преподаватели. Услышав звон стаканов, затаились. Нехорошо, конечно, подслушивать, но мы не нарочно.

Из задушевной беседы физрука с Никитой до нас доносились некоторые фразы. Услышав одну из них: «Эх, Никита, я пока негритянку не вы*бу, не успокоюсь»,— мы не смогли сдержать смех и побежали сломя голову, наступив в темноте на кем-то поставленную «мину».

Ильдар Мунирович ходил после, высматривал в темноте кого-то, но трудно отыскать в темном переулке негритянку, если ее там нет.
Должность Никиты для меня до сих пор остается загадкой. Во время какого-то торжества в актовом зале школы в тот момент, когда должна была звучать торжественная музыка, произошел обрыв.

Казакевич гневно и громко крикнул: «Никита, музыку!». Так пошло-поехало, как только народ видел Никиту, сразу из толпы кто-нибудь понаглей кричал голосом Виктора Ефимовича: «Никита!» — и уже с другого конца доносилось: «Музыку».

Застал как-то нас Виктор Ефимович за рассказом военного анекдота о регулировщике в Берлине, в том месте, где капитан отчитывает сержанта, говоря: «Иванов, говорить надо не у*бывай, а цурюк». Остановился и объяснил, как правильно произносится слово «цурюк». Он некоторое время жил в Германии. Нам показалось не очень правдоподобным произносить букву «р» картавя, но пришлось поверить на слово бывшему жителю города Берлина.


Баскетбол

«За годы Советской власти в нашей стране создана самая передовая в мире система физического воспитания»,— сказал Олег Саидович, заученную для комиссии районо фразу. С присущей ему саркастической улыбкой бросил в меня несильно баскетбольным мячом, и пошел к себе в бендежку, находившуюся в женской раздевалке.

Любой физрук радовался бы своему кабинету в женской раздевалке, а если там еще и окно поставить, то рад был бы, наверное, втройне. Легкий, бодрый, в синем спортивном костюме, со свистком на шее: он шел по коридору и давал на ходу задания: «Липатов, отвечаешь за мяч», «Гемеджи, не сдашь подтягивания, поставлю в четверти двойку», «Николаенко, опять негра надела?». Елена прекрасная перевелась к нам в восьмом классе из Ташкента. Сформировавшаяся женская фигура и обаяние, удачно выделяли девочку среди женской половины школы. 

Она единственная обладала импортной белой майкой с изображением афроамериканца.
Ничто так не грело душу на физкультуре, как облегающее трико на женской половине класса. Курчавая черная голова находилась примерно на одном уровне с головами половины наших парней. Забыв про расовые предрассудки, каждый из дышащих ей в грудь пытался пошутить в адрес «Максимки»: «Дай, я его обниму», «Можно с нигером пошептаться?», «У-ти, мой кучерявенький»,— и, к сожалению, только Негро знал, при чьих словах сердце ее билось сильнее.

Баскетбол не сравнить по популярности с футболом, но иногда в охотку в баскет играли весь урок. Состояние баскетбольных деревянных щитов, и асфальтовое покрытие площадки делали эту игру менее зрелищной, чем футбол. Часть зрителей, во время игры залезая на щиты, мешала попаданию мяча в корзину. Иногда приходилось бросать мяч не в кольцо, а в какого-нибудь горе-болельщика, в основном в Сервера или Санька.

Если в футболе каждый считал себя мастером, то хорошие игроки
в баскетбол пересчитывались по пальцам. Основа школьной баскетбольной команды состояла из учеников 8 «А» класса. Из нашей вотчины в сборную входил Степа Б. Тренировал учащихся завуч Виктор Ефимович Казакевич. Выглядела команда, на фоне остальных школ Самарканда неплохо, занимая первые места по городу.

 Баскетболисты мечтали о прозрачных пластиковых щитах, как у американской НБА. Заветная мечта спортсмена — разбить щит рукой, во время «засаживания» мяча. Чтобы вдрызг и осколки по площадке. Пластиковые щиты впоследствии, с подачи Казакевича, появились, а вот разбить их никому не удается, и по сей день.

А пока «вставить кола», как выражались спортсмены, допускалось только в покосившийся, местами дырявый щит, закрепленный на толстых металлических трубах...

Раз в четверть мы сдавали кросс вокруг школы, километра полтора или два. Особо ленивых и наглых, иногда выручал троллейбус. Доезжал он до Кооперативного института, поэтому экономия выглядела сомнительно, порезвиться только.

Граждане пугались, когда в троллейбус влетали взмокшие от пота и смеха молодые люди в трико с отвисшими коленками, и, не оплачивая проезд, ждали, когда водила откроет заднюю дверь. Если физрук замечал нас в троллейбусе, то снова на старт, и по улице Коммунистической, до угла детского садика, затем Узбекистанская, Ахунбабаева, выбегали на бульвар и снова на Коммунистическую, отмечались, и по новой...

Сдача зачета по подтягиванию на турнике, канату и прыжкам через «козла» проходила в бурной и веселой обстановке. Построив нас в одну шеренгу, Ильдар Мунирович, стоял перед нами, словно отец перед провинившимися сыновьями.

 Небольшой живот, придающий ему особый шарм, свисток, новенькие кеды, источали особую энергию: наглости, юмора и житейской правды. С ним можно было по-базарить чисто по-пацановски, пошутить ниже пояса, но мог и пнуть по-дружески, если что не понравилось.

Издевался морально над теми, кто не подтягивался ни разу; один из слабаков не выдержал и спросил: «А сами-то сможете?». Ильдар Мунирович, при его небольшом росте, посмотрел сверху вниз на «обидчика» и подошел к длинной скамейке у стены. Положив на нее классный журнал, медленно направился к турнику. Не шелохнувшись, все ждали чего-то сверх естественного.

Плюнув пару раз на ладони, физрук демонстративно поднял руки и, оттолкнувшись от пола, прыгнул к перекладине. Дружный смех прокатился по нашей шеренге: первая попытка не удалась. Кто-то предложил ему поплевать на его ладони для верности. Нисколько не смутившись, повиснув на перекладине, он сделал «уголок» и подтянулся пять раз.

Опустив ноги, подтянулся еще пять раз. Спрыгнув с турника, втянул живот и, походкой «качка» подошел к нам:
— Ну чо, сынки? Учитесь,— отвесил юморной подзатыльник задавшему вопрос, взял журнал и, нарочито громко позвал к снаряду следующего.


Свадьба

Каждое летнее утро, когда нарисованные на стене моей комнаты дельфины купались в солнечных лучах, я просыпался с мыслью «от чего бы и мне не искупаться?». Млекопитающие появились в комнате недавно. Попросив бабушку побелить стены, я рассчитывал украсить комнату морскими пейзажами. Из всех животных у меня натурально получался только конь. Прикинув коня в море, у моря, на дне, остановился на дельфинах. Стены бабушка Ариша побелила на столько плохо, что с стой поры, к лозунгу от «каждого по способностям, каждому по труду», я относился скептически. Уехав впоследствии в Томск, животные, оставшись одни на белом фоне, так и не дождались от меня и литра воды,


В жаркий день до водохранилища Хишрау мы добирались на автобусе № 5.
Одна остановка располагалась на Панджабе, другая — чуть подальше по дороге, за рельсами. Путь от дома до остановки лежал через кишлак, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Увидев издалека непривычную одежду и светлые волосы, группа молодых «воинствующих» колхозников бралась за орудие пролетариата. Побросав друг в друга каменными «снежками», одарив кишлачных волнующим ощущением широты узбекского, таджикского и русского языков, мы оказывались в нужном месте.

Между остановками стоял дом Бахтияра. Его жилище являлось последним до арыка оплотом частного сектора. С трех сторон дом с большим двором окружало три четырехэтажки, четвертая сторона выходила на одну из основных трас.

 У ворот его дома, выходивших на сторону Панджаба, стояла огромная черешня. Часть кроны дерева зависала над двором Бахтияра, а часть — над огородом соседа. Несколько месяцев между ними велась непримиримая война за фруктовое дерево. Ствол дерева иногда обматывался колючей проволокой, но это не отталкивало «левых» сборщиков урожая. Только наше негласное участие в этом конфликте разрешило спор в пользу Бахтияра.

Поначалу, не зная друг друга, крали у них инжир, растущий над забором. Но, познакомившись, нашли много общего, несмотря на разницу в возрасте. Мать этой дружной узбекской семьи частенько, собирая всех на обед или ужин,

сопровождала подсчет своих детей фразой из анекдота: «Бир, икки, уч... саккиз... — увидев незнакомого ребенка, продолжала: — Туккиз,
и ты заходи». Отец, бывший военный летчик, строгий и хороший человек, начинал свою карьеру в самаркандской ШМАС — школе младших авиационных специалистов, расположенной за стадионом «Динамо».

В соседнем доме проживала семья другого узбека — Мирзаолима. Небольшого роста, крепкого телосложения, когда Мирза шел в одной майке по улице, его фигурой любовались не только знакомые. Он работал в паровозном депо мастером ходовой части вагона, точнее, обслуживал вагонные колеса,  эта пара — словно заправская штанга с блинами. Судя по литым мышцам на теле, тягал он штангу давно. Даже неимоверной формы лысая голова не так портила общую картину, как его большие и добрые губы.

Все бы ничего, да только что-то связывало этих мужчин и красивую женщину — жену этого «штангиста». Каким бы некрасивым платком она ни старалась спрятать свою красоту, ничего из этого не выходило; тонкие и правильные черты лица, осанка и манера общения выдавали в ней непростую девушку из кишлака, и ведь не видел ни разу, чтобы она смеялась.

Однажды Бахтияр все-таки рассказал коротенькую, но емкую по содержанию и последствиям историю. «Штангист» и его отец дружили с детства и проживали пятнадцать или двадцать лет назад в десяти километрах от нынешнего места, в кишлаке рядом с тутовыми плантациями. Отслужив срочную службу в ШМАСе, высокий, красивый, в летной форме и коричневой кожаной куртке, отец Бахтияра шел по кишлаку, как по взлетной полосе своего аэродрома.

Редко кто мог отвести от него восхищенный взгляд. Родители всех незамужних девчонок мечтали о таком зятьке. Не было у него дефицита женского внимания, а вот у друга, по известным причинам, был. Решил он помочь другу, от всего сердца, и засватал одну из красавиц кишлака.

Всех тонкостей сватовства и подготовки к свадьбе Бахтияр, конечно же, не знал, и когда открылась подмена жениха — тоже не знал. Может, когда невеста пришла в дом жениха, и он, с легкостью подняв невесту, хотел обнести ее вокруг огня три раза, или во время обряда она увидела его в зеркало, а может, он где-нибудь под сюзане прятался — история умалчивает.

Вероятнее всего, о сговоре знали все, кроме невесты. Когда пришел мулла и увидел, что произошло, кроме слов, положенных ему, он произнес мудрые слова одного древнего шейха, что терпение есть проглатывание горечи без выражения неудовольствия.


Прогулки по Самарканду

Выходя из школы, иду вдоль подстриженной клумбы, которая наблюдала за нами с первого класса и в которую кого только не заталкивали. В пышной шапке зеленых листьев, словно в подушке на короткое время оставался профиль ученика.

Справа остается входная дверь школьного буфета с его щекотавшими нос запахами. Вкус десятикопеечного кекса остался в памяти на всю жизнь, побуждая в сравнении с другой выпечкой отдавать предпочтение детству. Сворачивая направо, вхожу в открытее ворота гороно, где слева от стены спортзала школы нашла последний приют полуторка — с забитыми крест-накрест деревянными дверьми. Вспоминается, как дал здесь Лехе под дых из-за какой-то ерунды, и он согнулся.

После гороно заглядываешь в низкие окна детского сада, заставленными детскими игрушками. Никогда не посещал данное заведение, хотя нашу школу назначили куратором садика, Так же как и воинская часть у школы, взяла шефство над нами.

Вдоль дороги красавцы клены и тополя сбросили листья, стараясь согреть меня скупым осенним солнцем. Сворачиваю к пешеходному переходу. Все мы перебегали его, создавая помехи небольшому потоку машин. Интересно, поставили там светофор?

Оставив позади улицу Коммунистическую, направляюсь к городскому парку по Узбекистанской. Мимо двора с огромными круглыми тюками спрессованной бумаги, по которым, прыгая, мы играли в догонялки. Над тротуаром нависли ветви больших деревьев, утыканные вороньими гнездами. Летом под ними тень и прохлада, осенью – птичий помет.

Слева — госучреждения, справа — припаркованные автомобили, между которыми иногда болтался Леха, высматривающий очередную магнитолу. Людей не много: мальчишка маленький с огромным ранцем за спиной, опустив понуро голову, пинает что-то по дороге. Старик, сидящий на скамейке, провожает меня безучастным взглядом.

Дохожу до угла Узбекского драматического театра и поворачиваю к бульвару. Парадное театра: на афишах «Золотой ключик», детская постановка на узбекском языке.

Посещал театр лишь однажды на Новый год. Маленькая гардеробная, возбуждала мое любопытство и будила фантазию. Фраза «Театр начинается с вешалки», услышанная от отца, казалась мне загадочной. Я смотрел на обычные крючки, прибитые на длинную доску, небрежно развешанную одежду, валявшиеся на полу шапки с варежками и не мог понять, в чем начало? Небольшой уютный зал, на сцене которого стояла елка, хороводы, смех — закончились давкой при раздаче подарков. Сквозняки, гулявшие по углам, дополнили театральную картину заболевшим после праздника горлом.

Первый двор после театра, и ты в гостях у Гули И., Степы Б. и Миши Г., увлеченного горным туризмом и имевшего разряд по этому виду спорта. На груди его пиджака красовался значок туриста. Он часто рассказывал нам о сложностях при прохождении горных маршрутов, специальных узлах, обуви и навыках разжигания костров. После недельных репетиций у нас удачно получилось сжечь соседский сарай с цыплятами.

Не доходя корпусов химфака университета — танцплощадка, чуть вглубь, через мостик кафе и ресторан. Сейчас вижу только пару зевак на скамейках, зато вечером продираясь сквозь разодетую толпу радуешься, что остался с рублем и не получил по сопатке.

Приближаюсь к кинотеатру «Орленок». Четыре раза смотрели с Саньком Л. «Отроки во Вселенной». Фраза «Агапит, ты уже взрослый, у тебя растут волосы» надолго осталась в памяти и применялась где нужно и не нужно. Слова, сказанные инопланетным отцом Агапиту, относились к его лысой голове. Мы, иронизировали по этому поводу, имея в виду подмышки.

Маленький кинозал, вечно набитый шантрапой с «Лимонадки», низкая стоимость билетов, фотографии актеров по стенам, лозунг Ильича «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» и как два пальца об асфальт — найти там на ж…пу приключения. Тесные даже для нас кресла, антисанитария, громкая речь посетителей, заглушающая диалоги из кинофильмов, и документальные фильмы, помогающие нашему народу строить коммунизм, делали «Орленок» доступнее других кинотеатров.

Посмотрев на афиши, двигаюсь параллельно маршруту троллейбуса, назад в центр. Метров через сто городской архив, в который Стас устроился работать после восьмого класса. Поинтересовался у него, сколько стоит сразу после школы стать пенсионером? Услышав ответ, решил: дешевле дожить до пенсии без его помощи. Через дорогу, после галантерейного магазина, его двор. Однажды в данном магазине с Сервером стащили ручные часы.

Молодая грузная тетка нехотя показывала мне товар, понимая, что денег у пионера явно нет. Подождал, когда она отвлеклась, и запустил руку за прилавок. Чувство гордости за совершенный поступок расправило мне плечи. Я рассказывал друзьям о краже, как о чем-то обыденном. У самого же тряслись коленки. Позавидовав моему суровому выражению лица, Сервер вернулся в магазин и сделал дубль. Нехорошо, конечно, но уж больно продавщица выглядела сытой.

Если возле Узбекского драмтеатра свернуть направо, и идти по Ленинской, то по левую руку будет Дом офицеров с афишами, стоящими по обе стороны входной арки, следом кафе, парикмахерская, звукозапись и детские качели. Во время Дня города, в сентябре, здесь устраивали выставку достижений народного хозяйства.

Среди бесчисленных ларьков и деревянных витрин бродила пестрая толпа, сотканная из колхозников и городских.
С прилавков свешивались гирлянды луковиц, сушеных яблок, кукурузы. На земле лежали огромные тыквы, горы арбузов и дынь. Морковь, огурцы, помидоры, редис, гранат, инжир: глаза разбегались под самаркандским солнцем от обилия фруктов. Часть из показанного благоухало да конца выставки, часть не вынесла позора мелочных обид, и подванивало гнилью, ни сколько не смущая посетителей.

Справа виднеется памятник борцам революции — монумент Свободы. Частенько, побросав портфели возле него, отдыхали душой и телом после «тяжкого» труда в школе, не обращая внимания на скульптуры. Понятно, что рабы не мы, мы не рабы, но детки голые со стрючками своими и девушка на самой вершине, закрывающаяся рукой от солнца,— что к чему, никто не знал.

Прочитал о памятнике много позже. По периметру монумента расположились четыре раба: согбенный, пробуждающийся, надеющийся и осознавший свое человеческое великолепие. Купол украшала фея, тянущаяся к свободе.

Чуть ниже осознавших свое великолепие ряд продавцов свежих цветов. Роскошные розы, растущие у предприимчивых граждан в теплицах, бархатные гвоздики, цветы, напоминающие лилии на длинных, тонких стеблях с острыми листьями. Необыкновенные гибриды ромашки с причудливыми формами, торчащими, словно пальцы из пиалы.
 
Слева от них фотоателье, справа — кинотеатр «Самарканд». Спускаюсь к билетным кассам, разграниченным железными брусьями, как в «Шарк Юлдузи». Видимо, вняв лозунгу Ильича, проектировщики билетных касс не надеялись на сознательность граждан и постарались оградить настоящих ценителей кино от прогуливавшихся мимо.

При популярном фильме брусья не помогали, ленинский постулат заменяла теория Дарвина, и билетами владел сильнейший, в крайнем случае, наглейший. Зато в период посредственных фильмов здесь можно было поотжиматься на брусьях, выкидывая ноги вверх и вперед, выделываясь перед небольшим количеством посетителей, стоявших в очереди.

Временами наезжали гастролеры из Москвы. Рубили «капусту» показами необычных картин, «нарезанных» из кусков зарубежных фильмов. В зале сидел человек с микрофоном, на экране кинозала показывали склеенные между собой части запрещенных иностранных фильмов.

Под эгидой «как они там загнивают», типа «Обыкновенный фашизм». Запомнились байкеры на здоровенных американских мотоциклах в немецких касках, убивающие и насилующие местных жителей. Ведущий иногда подливал масла в огонь, говоря: «Посмотрите, как он не по-советски общается со своим отцом». Это он про байкера, которому отец плюнул в лицо, и тот, пальцем собрав слюну, облизал его со словами типа «опа».

Посмотрев такой фильм в забитом до отказа зале, с любовью и нежными чувствами вспоминаешь простые и всем понятные индийские фильмы, так надоевшие тебе. И если там кому-то и плюнули в морду, то ехидно смеяться никто не будет, «На!» в ответ, получи фашист гранату, семерых одним ударом, как мух.

Иногда во время последних сеансов двери обоих выходов кинотеатра «Самарканд» открывали нараспашку. Тетка, охранявшая выход на предмет проникновения «зайцев», садилась на стул, и продолжался сеанс как-то по-семейному. Все, кто хотел, накурились, наговорились и под конец фильма выходили из зала, как одна семья. Если, конечно, кто-то раньше не нарвался, за то, что ноги на нижний ряд поставил, тебе на голову.

Выходишь из душного кинозала в правую дверь и попадаешь в микроклимат парковой зоны. Вечер, прохлада, звезды, молодость, губы, опухшие от поцелуев... Жаль только, фильм односерийный.

После кинотеатра «Самарканд» подходишь к бассейну, окаймленному по периметру торчащими из него трубами фонтана, в ранние времена постоянно наполненного и поэтому окруженного купающейся в нем молодежью. Однажды зимой провалились с Монахом и Сервером в этом бассейне под лед.

Пришли в школу и в вестибюле сушились на батарее. Хотели согреться горячим кофе, да денег не было. Пришлось засылать Сервера в гардероб, пробежаться по карманам. Гардероб находился, напротив, за памятником Б. Н. Суровцеву. И хорошо, что не видел герой за спиной своей безобразий наших.

За бассейном через дорогу, как гриб у дороги стоял киоск «Спортлото». Несколько раз пытался схватить удачу за хвост, поставив шесть крестов. Птица счастья не дремала и поворачивалась ко мне только скользкими местами. Хлебнул газированной воды у махрового еврея и уперся в часовую мастерскую его брата, мельком поглядывая на огромные вывески «Аптека», «Сберкасса» и «Детский мир». С другой стороны стеклянными витринами, заваленными разным хламом на тебя смотрел галантерейный магазин, в котором мы покупали подарки нашим девчонкам на восьмое марта.

Далее один за другим, дыша в затылок, стояли корифеи центра: «Подарки», «Мелодия», Военторг, кафе и ресторан. Швейцар, один из главных звеньев мучительной жизни лошади, умершей от грамма никотина смотрел заискивающе. Такса по городу была едина: болгарские опалы, родопи, стюардессы – полтинник. Все остальное приобреталось в магазинах без проблем.

Небольшой низкий заборчик, не дающий проезда к горкому партии, не мешал стоянке черных «Волг» с номерами 001. К парадному подъезду шишек, машины подъезжали по Советской или Воровского. Они парковались, словно играли в домино: черные, угловатые, с белыми номерами.

Напротив «Детского мира», заманивая пресным запахом советской кухни, располагалась столовая, в которой мы умудрялись съесть сосиски в тесте, стоя с подносами в очереди к кассе. Каким подспорьем оказался данный опыт в освоении современных супермаркетов!

Дальше по ходу движения гастроном, набитый до отказа людьми и товарами. Очереди, казалось, там не заканчивались. Еще бы, это была одна из центральных точек, где покупалось крутое и качественное спиртное.

В книжном магазине «Китоб» засматривался на отдел художественной литературы. К сожалению, все дефицитные издания, лежавшие на прилавке, пестрили узбекскими словами. Выйдя из книжного мира, я окунался в атмосферу цирюльни. Специфический запах лосьонов и одеколона не выветривался целый день.

Между булочной и парикмахерской – Ленина, 46. Мой отчий дом. Жизнь нашего двора не отличалась разнообразием. Очередной фильм о гладиаторах и пиратах вносил некоторое изменение в будни детворы, но дальше битвы на мечах у пацанов, и дочек-матерей у девчонок мы не заходили.

К воротам нашего двора два раза в день подъезжала хлебовозка. Протискиваясь через узкий проход между машиной и цирюльней, я выбирался на Ленинскую. Улица одаривала меня ощущением широты. Стоя в людском потоке, я кожей чувствовал безграничность мира. Когда шкура дубела профессиональным взглядом окидывал вонючий арык на наличие мелочи и бежал по своим делам.

За стеной нашей с братом комнаты располагался хлебный магазин. Закрытая дверь в стене, покрашенная половой краской нагоняла жути. Шуршание и бряцанье за дверью заставляло нас просыпаться раньше обычного и вспоминать родительские страшилки про бабайку.

Стена хлебного граничила с ювелирным. Я много раз мечтал о том, чтобы за границей нашего жилья, сверкая всеми цветами радуги, находились несметные богатства, а не булочки с маком за три копейки. Видел в шкатулке у матери кольцо с простеньким камнем и мечтал  подарить более дорогую вещь. Мечта не сбылась.

Шарк Юлдузи – квинтэссенция сегодняшней экскурсии.
Я не догадывался о том, что чувствует путник ночью в пустыне, находясь между созвездием Южного креста и пустыней. Но я точно знал, если на афише Звезды Востока снова красовались четыре бритых парня, значит «Новобранцы идут на войну» будут показывать вторую неделю.

Смеялся над комедией даже еврей в белом халате, владелец напольных весов и силомера. Стоял он у выхода из Зеленого зала и взвешивал нас до и после картины, рассказывая про истраченные за время просмотра фильма калории. Висевший на шпагате хромированный силомер, играл на солнце, хаотично испуская во все стороны зайчиков.

Если на утренние сеансы десяти копеек на лапу контроллеру хватало чтобы пробраться в зал, то вечером, когда из фойе кинотеатра доносились звуки духового оркестра, тебя не пускали даже за рубль. «Картина, до 16 лет» и баста.

 Округлых форм певица в блестящем платье, подражая Ниночке из «Кавказской пленницы» напевая, извивалась как юла. Нарядно одетые парочки, держась под ручку, дефилировали по кинотеатру, словно по музею.

Увешанные фотокарточками стены, рассказывали о тяжелых буднях советского артиста. Рядом с изображением киногероев нет-нет, да и проскакивал кто-нибудь из первых секретарей обкома партии. Возглавлял актерскую братию, как и полагается человек, шедший ногавно… ногавно… нога в ногу с советским искусством.


Лола

Когда я в блаженном дурманном изнеможении смотрел на женскую задницу, упакованную в джинсы, мне казалось, нет в жизни счастья без этого. В смысле без джинс, не ж…пы. Хотя здесь можно поспорить.

Это было время острого дефицита джинс и джинсовой ткани. Ткань, похожую на джинсовую, конечно же, продавали, и приходилось шить из нее. Но пошитые из такого материала брюки принимали за настоящие джинсы только вечером или ночью.

Мать приехавшего из Ургенча Володи рукодельничала, и Вовчик «хипповал» у нас в расклешенных под сорок сантиметров брюках, пиджачке с закатанными по локоть рукавами и рубашкой воротником поверх пиджака. Всем сразу захотелось таких костюмчиков, и пошли заказы к его матери.

Единственный отрицательный нюанс с раскройкой брюк состоял в том, что она не могла нормально сделать скрытый гульфик, поэтому все мы ходили с открытым замком на самом интересном месте.

Длинные до плеч светлые волосы, цветастая рубашка, расклешенные штаны из джинсовой ткани ташкентской фабрики «Восьмое марта»: такой вид молодого человека по имени Дима однажды заинтересовал красивую девушку Лолу, жившую за драмтеатром. Видимо, не настолько сильно, чтобы далее сосуществовать вместе, поэтому следующая наша встреча произошла через год, на Ташкентском железнодорожном вокзале.

Этот красивый город являлся для меня в течение нескольких лет перевалочной базой из одного мира в другой. Будучи студентом-второкурсником, доехавшим летом во время каникул до Ташкента, восседал на огромном подоконнике у главного входа ж/д вокзала, ожидая своего поезда.

Стройотрядовская форма цвета хаки, с нашивками и расписанной авторучкой спиной куртки, полпачки сигарет и две пустые бутылки из-под пива рядом, я сидел, читая в десятый раз свой проездной железнодорожный билет. «Пустые бутылочки можно забрать?» — отвлек меня от тупого занятия приятный женский голос. Так мы встретились второй раз.

Я смотрел на нее и небо, отраженное в окне казалось мне морем, троллейбус – парусником, голуби – чайками, цыганский табор – заморскими купцами. Надо же как меня заклинило, что цыган с купцами перепутал!

Несколько часов до самого вечера мы общались не отходя друг от друга. Она с матерью тоже ехала в Самарканд, но вечерним поездом. Только после слова «вечерним» до меня начало доходить, что мой поезд дневной. Запыленное окно вокзала обливалось оранжевым закатом. Воздух пьянил тонким ароматом женских духов. Сердце тщетно искало в грудной клетке покоя.

Часы у билетных касс мигали красными точками арабских цифр 20.00.  Мой поезд ушел. Увидев огромные глаза и чувственные губы улыбающейся Лолы, предчувствие подсказало мне: «Может, поезд и ушел, но бронепоезд, стоявший на запасном пути, уже вовсю исходит паром, готовый отъехать с ней хоть куда».

Я потерял ориентацию в пространстве. Контуры некоторых слов растворялись. С трудом вспомнил, что такое деньги. Как порядочный альфонс, занял у нее трояк.
Всю ночь с проводником, которому и отдал мятый казначейский билет, убегали от внезапно нагрянувших ревизоров.

Стук колес, аромат туалетов, распахнутые настежь двери тамбуров, фраза «Он самаркандский» открывала для меня двери проводников всех вагонов. С кем-то пришлось выпить, с кем-то «дряни» пыхнуть и угадать, откуда она. Прилично затянувшись пару раз, я с умным видом выдал наудачу: «Ленинабадская»,— и угадал. Тут началась «битва экстрасенсов», каждый хотел услышать о его папиросе что-нибудь доброе и вечное, но крик забежавшего в купе проводника «Ревизоры!» спас меня от не запланированной диагностики.

Я смотрел в темное окно последнего вагона, за которым стремительно неслись рельсы, шпалы, костыли, словно секунды моей бурлящей жизни. Вот я родился, вот трехколесный велосипед, первая учительница, первый фингал, поцелуй, как же он был сладок! Затем без перехода, без вступительной речи – Томск, с его жгучими морозами, сверкающим снегом и снова сладкий поцелуй: в бездонной ночной тьме дорога казалась ручьем. 

Наутро я очнулся стоящим в тамбуре последнего вагона. Попрощался с проводниками, сплюнул последствия ночевки в моем рту стада баранов вместе с чабаном, махнул рукой на свой багаж, забытый в каком-то вагоне и нетвердой походкой пошел навстречу своей судьбе.


Такси

Сдача зачета по физкультуре проходила на асфальтовой дорожке бульвара имени Горького.
Бульвар отделял новую часть города от старой, являясь основной связывающей эти части артерией. Высокие тополя вальяжно качали кронами. Солнечные пятна бегали по зеленым кустам. В тени деревьев блестела трава, пропитанная утренней росой. За ветку зацепился кусок бумаги с надписью «Окрашено».
 
Рядом с одной из скамеек, стоявших вдоль дорожки, была начерчена жирная, белая черта и обозначен «Старт». Вдали, где такой же линией белел «Финиш», ожидая нашего приближения, с поднятой рукой стояла преподаватель физкультуры Людмила Семеновна. Очертания красивой женщины в спортивном костюме радовало глаз.

Дистанцию шестьдесят метров мальчишки нашего класса пробегали примерно одинаково, иногда, правда, начинали движение не со старта, а заступив несколько метров вперед. Учитель, находившийся далеко от нас, не видел стартового рубежа, и естественно, этим пользовались самые хулиганистые из бегунов. Со «Стартовой» скамейки прекрасно просматривалась остановка общественного транспорта, находящаяся на середине отрезка, от улицы Ахунбабаева до Коммунистической.

Однажды, торопясь куда-то, решил доехать домой на такси с этой остановки. Яркий весенний день не предвещал ничего плохого. Карман оттягивала мелочь, чуть больше рубля. Портфель – две двойки по алгебре. Вспомнив, что за рубль меня довозили от бани до мазара, решил, что одну остановку до Икрамова можно пройти пешком.

ГАЗ 24 с шашечками стоял с открытой передней пассажирской дверью. Из уплотнения лобового стекла, по всему периметру торчали копеечки, сверху стекла висела бахрома. Из-под козырька водителя выглядывал овальный портрет сине-белого цвета, с которого улыбались два профиля: Ленина и Сталина.

Рядом со счетчиком, лежала открытая пачка сигарет «Космос». За рулем сидел узбек, лет тридцати, в кепке «аэродром». Обратил внимание на головной убор потому, что в Самарканде видел всего одного таксиста, сидевшего за рулем в настоящей таксистской фуражке – восьмиклинке.

Советская привычка садиться на пассажирское сидение рядом с водителем при свободном заднем передавалась, видимо, генетически. Казалось, что, сев спереди, ты становишься главнее того, кто тебя везет. Сев рядом с водилой и захлопнув дверь, я сказал, выбрав из памяти фразу, произносимую моими друзьями чаще всего: «Братан, давай в микрорайон?». Пауза секунды три.

 Таксист посмотрел усталыми глазами мимо меня и в тон мне ответил: «А чо ты мне тыкаешь? Я тебе брат? Мы с тобой пили? Может, мы ровесники?». Он сидел спокойно, развалившись на своем сидении, и курил. Дым от сигареты вытянулся не ровным кольцом, затем прильнув к моей рубашке исчез в окне. Такого поворота я не ожидал.

У меня внутри, как в таких случаях говорят, «засосало под ложечкой»,— как перед дракой, когда не знаешь, чем все закончится, но что-то толкает тебя на необдуманные поступки. Где-то в душе я понимал, что в данной ситуации неправ. Он действительно старше, да и с «тыканьем» переборщил, дверью хлопнул, но признавать свои ошибки было нельзя, так учила улица.

Обидно, хотел «порисоваться» перед толпой у остановки, крутой мол, на такси езжу. Что теперь подумают, если я выйду? Эти сомнения, видимо, выступили у меня на лбу. Таксист как-то ухмыльнулся недобро, посмотрел на стоящий сзади народ у остановки, завел с третьего раза двигатель, включил поворотник и со словами «Карбюратор, сука» выехал на проезжую часть.


Улица Фруктовая

Улица Фруктовая, находящаяся в глубине железнодорожного вокзала, была первой улицей, которая приняла меня в свои теплые самаркандские объятия.
Впоследствии, проживая в центре на Ленина и в микрорайоне на Икрамова, где страх на молодежь наводили именно вокзальские пацаны. Тешило самолюбие лишь то, что я тоже родом с вокзала. Иногда по жизни это помогало, и приходилось козырять старой «пропиской», особенно перед пацанами с Хишрау.

Они признавали авторитет только хулиганов, обитающих за железнодорожным вокзалом. Часто прикалывали, когда останавливали нас между своим поселком и водохранилищем, бывало, даже на мосту через Даргом:

— Володьку железного с вокзала знаешь? — одновременно шаря в твоих карманах, спрашивали они.
Поначалу принимали это всерьез. отвечали:
— Конечно знаем, кто ж его не знает.
— Он чо, так и ходит в кепке?

Потом поняли, в чем прикол: они интересовались памятником на привокзальной площади.
Однажды родители повезли меня на улицу Фруктовую, показать, где я родился и как мы жили.

У автобусного кольца продавали манты. Дама в грязном халате смахивала покрасневшей от соуса тряпкой объедки с тарелки и накладывала новую порцию не удосуживаясь помыть посуду.

От гудка паровоза на станции дребезжала ложечка в пустом стакане. У газетного ларька дымилась урна. Бездомный пес лакал из арыка.
Назвать то место, где мы проживали вчетвером, жилищем у меня язык не поворачивался.

Даже слово «кладовка» предполагало некий уют. Этот «фигвам» больше напоминал камеру следственного изолятора, с единственной лишь разницей, что спальных мест хватало на всех. Скворечник, прибитый на крыше создавал впечатление двух этажного ранчо. Спал я в железной детской ванне, но грех жаловаться, жив-здоров, слава Богу.

Общий двор, в котором мы проживали всей семьей, напоминал сотни других дворов Самарканда. Маленький кишлак, деревушка из семи-десяти небольших одноэтажных строений. Чем ближе к центру города, тем больше строения походили на дома.

Сравнивая бытовые условия проживания в других дворах, нашел много общего, несмотря на откровенную убогость построек. Это были даже не «сталинки», «хрущевки» и «брежневки», датировка хибар лежала между «тимуридами» и «ленинцами». Выход там же, где и вход — первое правило любого двора в Самарканде, «дальняк» и мусорные контейнеры в конце «улицы». Рядом с ними всегда стоял согнутый гусак с вентилем, который снабжал поселенцев холодной водой.

Имелись, конечно же, исключения, как у двора, находившегося рядом с «Детским миром» на Ленина. Казалось, что жилье во дворе располагалось вокруг туалета. Запомнилось потому, что пришлось однажды средь бела дня распивать там спиртные напитки. На истерзанной ножами штукатурке красовались картины Айвазовского, без моря и людей. Прочитав аннотации к картинкам, пришлось добавить пару слов от себя. Не смотря на аромат, мух не наблюдалось. Под потолком шумело осиное гнездо.

Бабуси не могли понять, почему вереница молодых людей, стоящая в очереди к туалету, не заканчивалась, и вышедший из него становился опять в «хвост» очереди. Но возмущаться они стали только тогда, когда в кабинку начали заходить по двое.

Родители с гордостью рассказывали о соседской доброжелательности и взаимопомощи, и действительно — нас встречали как старых друзей. Мы вошли в первую открытую дверь. В прихожей на полу лежала дырявая клеенка. На рассохшемся трюмо застыла расческа с пуком волос. Дядя Слава вышел к нам в рваной рубахе и бриджах. Его пропитое лицо излучало преддверие намечавшейся пьянки. В зале, на длинных и тонких ножках, словно жираф без шеи стоял разобранный телевизор.

Комнату наполнял запах канифоли. Кое где клочьями свисали полосатые обои. На кубке в виде мяча раскачивался вымпел. Поздоровавшись, он протянул мне горячий паяльник, и достал из-под стола начатую бутылку «Портвейна». После занюхивания рукава и слов «Хорошо пошла» пайка продолжилась под его чутким руководством..

Впервые услышал женское имя Сталина, ударение на «и», подруги матери, зашедшей на огонек. Они дружно вспоминали о работе преподавателями в ГПТУ и не могли понять, почему учащиеся всегда через чур жизнерадостные и смеющиеся, даже когда их с урока выгоняли. Придя домой и жалуясь отцу на сильную головную боль и головокружение, с его подачи мама сообразила: «Жизнь хороша, когда пыхнешь не спеша».

Навспоминавшись и расцеловав полдвора, мы двинулись в обратный путь. Шли мимо мест «боевой славы» отца. Он раскланивался с каждой подворотней, скамейкой, кустом.

— Здесь Санька подрезали,— говорил отец.— Тут Валюшу грабанули. Вот об этот бордюр я головой ударился. На нем кровь видна, смотри.

Мать, улыбаясь, подтрунивала:
— Вот кому надо спасибо сказать, что у тебя не все мозги вытекли.

Минут через двадцать, дойдя до кольца железнодорожного вокзала, купили чебуреков. Трясясь в ПАЗике, вытирая об себя жирные руки, мы поехали совершенно в другом направлении, нежели указывал стоящий у вокзала Ильич.


Заравшан

Поездку на реку Заравшан всем классом запланировали на майские праздники. Когда идет подготовка к походу и сборы — народу много, как только дело доходит до «драки» — кто куда подевался? В конечном итоге образовался обычный пацановский костяк и три девчонки. Помню только Азизу, ее трудно забыть, нравилась она многим.

Игорек, Аркаша, Равиль — представители поселка геофизиков отказались от поездки в последний момент. Только эскорт из двух велосипедистов — геологоразведчиков Жорика и Старкова Андрея — сопровождал нас до места назначения.

Андрюха однажды пришел в школу перекрашенным в рыжий цвет. Ржавая шевелюра, очки профессора Плейшнера и руки на груди постоянно в заячье-боксерской позе. Хну ему еще год вспоминали. Врал он что-то про вшей, укрепление волос и рыжим ходил месяц.

Кто-то из наших во время движения автобуса, пытался бросить в шоссейников огрызком яблока. Привыкнув к приставаниям в школе, они держали ухо востро и вовремя пригибались.

Из под задних сидений ЛАЗа валил нестерпимый жар. Кондуктор дремал на своем сидении. Городской пейзаж за окном медленно растворялся в потоке поселковой зелени.
До речки добирались около часа.

Метрах в ста от автобусной остановки спустились вниз. Каменистая низина встретила нас шумом воды, уносящей пенные потоки в сторону Бухары и терявшиеся в пустыне. На фоне величия Заравшанского хребта повседневные заботы казались ничтожными.

Красота пейзажа всколыхнула нашу генетическую память. Девушки взялись за добывания огня, мужчины за ловлю мамонта. В связи с быстрым появлением костра, охоту мы переложили на дам. Сами же, перейдя речку вброд, взяв кимоно, пошли тренироваться в тугаи.

Острой необходимости в тренировке не было, мы просто хотели порисоваться перед девчонками. Эдем, Рома, Володя, Нарим и я, устав изображать из себя нинзя в колючих зарослях облепихи, решили вернуться к одноклассникам.
Неожиданно встрепенувшись, Володя, поднял указательный палец: «Слышу собачий лай».

Он кореец, ему, видней, чей лай. Не стали медлить и двинулись рысцой к своим. Выйдя из зарослей и подойдя к речке, обратили внимание на суету в лагере и нездоровый ажиотаж рядом с девочками. В голове пульсировало: «Я не трус, но я боюсь». Кулаки чесались, задница ныла. Горы, косо ползли в сторону.

Вот с таким настроем мы подходили к бурным заравшанским потокам и форсировали их с ходу. «Переправа, переправа, берег левый, берег правый...» — вспомнил стих, заданный накануне, когда оступались и соскальзывали с камня, торчащего из реки. Выйдя на правый берег и оценив обстановку, поняли, драки не будет, но отдохнуть нормально «гости» нам не дадут.

Три парня и темного окраса стаффордширский терьер, лающий
и бестолково бегающий, заполнили собой все пространство. Никаких требований со стороны пришельцев не наблюдалось, они просто расположились рядом с нами. «Отдохнули»,— сказал Володя. В голосе его звучали ноты обреченности.

Почувствовав нездоровый интерес к своему транспорту, Жорик и Андрюха начали собирать свои вещи. Настрой велосипедистов передался всем остальным. Быстро собравшись и наскоро запихав в проезжающий мимо автобус девчонок и часть парней, втроем остались ждать следующий.

Самый наглый из троих «гостей», высокого роста светловолосый паренек, с которым познакомился в пионерском лагере «Юрий Гагарин», ничуточки не изменился. Разговаривал с пренебрежением, но «палку не перегибал».

Володя, чтобы заполнить томящую всех паузу, усиленно заинтересовался псом, играя и поглаживая его. Может, в другой ситуации я бы и пошутили по поводу их дружбы, но сейчас было не до шуток. Собака не до конца поверив в корейскую любовь заливалась громким лаем.

Внезапно со стороны города показалось два велосипедиста. Мы приятно удивились очередным появлением Жоры и Андрюхи. Вот так впятером, на двух велосипедах, без багажников, с одним из нас, бегущим за велосипедом, мы медленно отрывались от незваных «друзей».


«Терра инкогнита»

Передо мной фотография, где мы с братом у фонтана рядом с центральным входом в парк имени Горького. Римским храмом возвышались у входной арки четыре белые колонны. С высоты которых наблюдал за происходящим Вестник Революции. Если приблизиться к барельефу, можно заметить короткое слово, накарябанное на шее писателя.

«Буря! Скоро грянет буря!»,– словно в ответ на оскорбления слышаться слова Алексей Максимовича. И будто вскипело, зашумело невидимое море. Закачались деревья. Как бы ни пытались «цезари» сделать нашу жизнь максимально горькой, посетив парк, ты понимал: все здесь отвечало идее радости и покоя. 

Слева лоток с мороженым, телефонные будки и пешеходный переход, ведущий к галантерейному магазину. Метрах в пяти от его входа всегда стоял выездной аптечный киоск на колесах. Маленький усатый еврей в белом халате, словно психиатр, разговаривал с тобой не реагируя на хамство.

Излюбленный вопрос недоумков, вроде меня: Чем отличаются гондоны за две копейки от десятикопеечных? Ответ, естественно знали все: те, что подороже – проверялись электроникой. Дешевые – надувались на гондонной фабрике людьми.
 
В магазине был огромный парфюмерный отдел, услугами которого восьмого марта пользовались не только ученики нашей школы. Рубашку на школьный выпускной покупал здесь же, брюки шил на заказ в ателье рядом с Крытым рынком. Туфли в «Спорттоварах», не доезжая ж/д вокзала. Дальше галантерейного находился магазин «Подарки».

За нами в кадре фонтан — три блюдца над круглым бассейном. По центру над скалой застыли две чайки, случайно прилетевшие с парка «Озеро» во время засухи и запечатленные архитектором. Бассейн глубиной примерно по пояс тем, кто в нем купается и случайно попал в кадр.

За бассейном возвышается колонный зал с гимнастами или гимнастический с колоннами? Там же в подвале, зал для занятий боксом. В начальных классах три раза в неделю ходил сюда на гимнастику. Синие трусы, белые чешки, девчонки у станка. Где-то внутри маленький Дима понимал, дорога выбрана правильно, но все портила хулиганская генетика.

Однажды, крутя «солнышко» в отсутствие тренера, упал с турника на спину. Белый потолок превратился в точку и поплыл. В глазах вспыхнули искры, словно салют Победы. Позвоночник казался деревянным. Слух и речь пропали, слова пытался прочесть по губам испуганных детей. Странное чувство, вроде тот же человек, а ощущаешь его по-другому.

Потолок сменили не знакомые лица. Я что-то мычал, водил из стороны в сторону руками, но сказать ничего не мог. Ребята рассказывали, был похож на гармониста. В жутком состоянии я пролежал несколько минут. Когда очухался, решил уйти из «большого» спорта в музыканты. Если там и упадешь, то только со сцены.

Двигаясь дальше от спортзала к бане вдоль троллейбусной линии, проходишь мимо ларька с газированной водой. В воздухе витает сладковатый привкус сиропа. Слышится шипение воды под напором углекислотного баллона. Вокруг влажно. Летают осы. Ничего не может отпугнуть тебя от стакана прохладного нектара. На земле всегда валяются ржавые копейки. Поднимать нельзя, не принято.

Рядом, распахнув стеклянные двери, приглашает на перекус «Ошхона». С утра в огромном казане пухнет рис, чтобы к обеду окутать твой мозг божественным ароматом. Рабочий кухни в замызганном белом халате, ломая топором, деревянные ящики не спеша подкладывает доски в костер.

 Возвращаясь со школы, захлебываешься слюной. От безденежья покупаешь яблочный компот, и словно мстя за раздраженное обоняние, крадешь стакан. 
Дальше ощетинившись стальными копьями, ждет своей участи внук Тимура —  летний кинотеатр «Улугбек». У билетных касс никого. Еще не вечер, «Гураган», билеты продаются с 15.00. Сегодня на афишах «Рам и Шам». Два индийских брата увяжут прошлое с настоящим, отчего все пережитое обретет новую ценность. Весело будет всем.

Каждый день проходил мимо кинотеатра и ни разу его не посетил. «Терра инкогнита», словно царство тимуридов лежало белым пятном на карте моей повседневной жизни.

Так же как и дворы, находящиеся между универсамом на Ленинской с одной стороны и Крытым рынком с другой, несмотря на то, что проживал вблизи них. Огромный жилой массив, состоящий из общих дворов, связанных между собой лабиринтами, жил своей жизнью. Во главе одного из углов «городка» стояла средняя школа №30. Если бы там построили еще загс, тюрьму и кладбище оттуда по своей воле никто бы не вышел.


Походка

Он шел слегка волоча левую ногу и наклонив тело чуть вправо. Подойдя ко мне, оттопырив во все стороны пальцы, пацан поинтересовался: «Кандай сам, братан?».

Худые плечи, с которых сползал пиджак большего размера, дырявая нательная майка вместо рубашки, мятые брюки и сандалии на босу ногу, в которых еще Моисей водил хороводы по пустыне — все это являлось атрибутами «битого пацана» в нашем районе. «Битым» в смысле жизни, а не по жизни. Тянущиеся изо рта слова с самаркандско-еврейским прононсом: «Ну, чо-о-о брата-а-ан, как пяточка?» — дополняли этот типаж.

Меж собой устраивали сатирические шаржи на эту тему, но иногда «сатирик» вживался в роль и жил в ней со всеми вытекающими последствиями.

Один из «битых» пацанов — иранец, появлялся у нас в обществе двух блондинок легкого поведения. Не то чтобы я не знал о существовании в древнейшем городе древнейшей профессии, конечно знал. Только опыта в этом направлении не имел. Зачастую приходилось верить на слово старшим товарищам в том или ином скользком вопросе, на который не могли ответить родители.

Коммунистическая партия отвергала эксплуатацию человека человеком, а иранец Ильяз — нет. Для меня казалось дикостью, когда он распоряжался девчонками, как своей собственностью, и мог запросто отдать их на пару дней Решату. Который в своей комнате показывал нам, затаившимся в шкафу, что и как надо делать со «своей собственностью». Что-то непотребное просыпалось в каждом из нас, когда, стараясь унизить и так униженного, думаешь, что поднимаешься над ним, а на самом деле падаешь еще ниже.

С ужасом вспоминаю веселье, когда в пьяном угаре, сидя на балконе у Вовчика, толпой человек в восемь «шутили» над этими фуриями. Нассав в их стакан и долив портвейна, забив папиросу простым табаком, высыпанным из нее же, наслаждались их похвалой в адрес «хорошего» вина и афганской «дряни». И вылетевший в оживленный двор с третьего этажа пустой стакан, из которого они пили, давал еще больший повод к веселью.

На заключительную фазу мероприятия, взяв с собой девчонок
и прихватив зачем-то бутылку с олифой, меня и еще двух младших «братьев» не взяли. Объяснив, что резиновое изделие, проверенное электроникой, только в единственном экземпляре.


УПК

Перед выпуском из школы вся мужская половина нашего класса посещала учебно-производственный комбинат — УПК. Из не большого перечня специальностей, которым обучал комбинат, мы выбрали «ремонт и обслуживание автомобилей».
Находилось учреждение в старой части города, на пересечении улиц Дагбидская и Титова, и представляло собой обычное ГПТУ (Господь Послал Тупых Учиться — модное в то время изречение),

В классах стояли агрегаты автомобиля: двигатель, ходовая часть, электрика. Тыльную сторону комбината украшал аккуратный дворик с отдельным «кабинетом» на три посадочных места, к которому примыкала площадка для вождения автомобиля.

Наш препод Сан Саныч – человек пытавшийся расширить наши сузившиеся извилины, сохранил большую добросовестность в работе, чем все окружающие.
Из-под клетчатой рубашки с засаленным воротником у него выглядывала десантная тельняшка. Простое лицо, седой ежик на голове, взгляд, в котором отражалась советская действительность не оставили нас равнодушными.

Тельник для любого советского мужчины ассоциировался с небом, облаками, Родиной, мужеством и силой. Война в Афгане тогда для нас была не пустой звук. Слышали краем уха о потерях, но воочию столкнулись много позже.

Естественно, никого из нас не интересовала лекция об устройстве автомобиля,
Мы с удовольствием переключались на тему тельняшки и все связанное с ней, тем более что служить Родине из нашего класса предстояло многим. Уже в то время было понятно, по ком плачут кирзовые сапоги,
а кто обойдется и домашними тапочками.

Уроки проходили в приятной для нас атмосфере разговоров, смеха
и хулиганства. Однажды во время лекции катнул по полу какую-то автомобильную железяку, лежавшую рядом. Сквозь редкостную тишину, раздался громкий гул пробуждения, издаваемый катившейся кругляшкой по деревянному полу. Словно после поцелуя принцессы очнулся класс спящих «красавцев».

Проснулись все, улыбался даже сэнсэй, видимо, выкатилась она в тему. Как будто в ответ на это, бывший десантник заслал одного из наших с пустым ведром к уборщице за компрессией. Юмор поняли позже, когда пришедший, бросив ведро в угол, злой, уселся за свой стол. Успокоившись, рассказал, на что она его хотела поменять. Тоже с юмором тетка. А кто виноват, слушай лекции и не будешь, как идиот с пустым ведром по комбинату шнырять.

Саныч рассказывал нам про ножи, приемы самообороны, дедовщину, и только посредством этого мы слушали, в том числе и его лекции по устройству автомобиля. Знал, как и чем завлечь молодежь.

Особенно смущала меня в ту пору дедовщина. Все пацаны, пришедшие из армии, говорили про тяжелую жизнь молодого бойца. Отец же мой рассказывал обратное и не верил, что такое возможно в нашей стране. Поначалу доверился ему, отец все-таки, но, сопоставив факты, понял, в данный момент ее присутствие налицо.

Я даже представить себе не мог, что такое пятьдесят земляков-узбеков, десять таджиков, казахов человек тридцать, восемь дагестанцев, три чеченца, армянин и двадцать пять человек русских в одной казарме. Тогда мне казалось, что в словарь Даля необходимо было внести новое слово «п…зьдецц», обязательно с мягким знаком и двумя «ц». Где мягкий знак смягчал и отождествлял влияние офицерского состава на наши взаимоотношения, а два «ц» удваивало в них жесточайший национальный колорит.

Получалась какая-то антибиблия. В Библии, чтобы разрушить Вавилонскую башню, строителей наделили разными языками, а здесь наоборот — собрали разноязычных «строителей», чтобы что-то «построить». На ум после увиденного пришла цитата из мультфильма «Чебурашка», не про Чебоксары с чебуреками, нет. Хотя и она имела место, а слова маленького, ушастого и пушистого друга Гены: «Строили мы, строили и наконец построили».


«Семнадцать мгновений весны»

Отчетливо вспоминается летний вечер и начало трансляции по телевизору «Семнадцати мгновений весны». Песню, с которой начинался фильм, было слышно на подходе к парикмахерской на Ленина, 46.

Ее ни с чем не спутаешь и не забудешь никогда. Возраст забыл, а мелодию помню, и попытки перевести картину в цвет — это как у первой твоей любви где-то на уровне своего подсознания изменить цвет платья или трусиков. Помнишь запах, упругость и нежность кожи, слова, а вот цветовую гамму как отшибло.

В этот момент Самарканд вымирал. Даже пацанва неохотно выходила на улицу. Может, передавался общий настрой, а может, по блеску родительских глаз чувствовали, что прикасаемся к чему-то более трепетному и интересному, чем чмокание на съездах. Особенно сильно это проявлялось через полчаса после начала фильма и двух бутылок пива, выпитых отцом за это время.

Ощущалось, что терпению его приходит конец, но оторваться от фильма он не мог. И вот удача, как только хрипловатым и берущим за душу голосом Копелян сказал: «Штирлиц шел по коридору»,— отец пулей полетел в конец двора, до сортира, видимо, чувствуя, что демонстрационный показ ковровой дорожки и стен он может с легкостью пропустить и обязательно успеет к тому времени, когда полковник Исаев дойдет до его конца.

Но к счастью для Штирлица и к сожалению для отца, это был коридор не каттакурганской тюрьмы, а всего лишь гестапо. Закончился он быстро, и пропустить физиономию с репликой Мюллера «По какому коридору?» казалось неосмотрительным с его стороны.

До этого показывали коридор роддома, из которого выходила Катя с ребенком. В конечном итоге при слове «коридор» отец поглядывал на входную дверь, повторяя рефлекторно те же действия будущих поколений при слове «реклама».
Сцена встречи нашего разведчика со своей женой в кафе никого не оставила равнодушным.

Задушевная мелодия Таривердиева, блеск глаз супругов, не видевшихся много лет, слезы моей матери, парикмахерская на следующий день и прическа под «евоную жену», анекдоты, появившиеся сразу про черную папку Штирлица и Адольфа на узбекском языке,— все это было данью уважения и любви к мастерам жанра.


Театр оперы

Зеленая аллея, ведущая к ступеням, белизна частых колонн придавали театру величие римского храма. У подножия не хватало только статуи Зевса в лучах заката. Приходилось довольствоваться Ильичом, стоявшим у обкома партии. Тот же Зевс, только большевистский. Завершал композицию бассейн, воды которого, испаряясь, укрепляли стены храма и наши легкие сероводородом.
 
Часто наблюдая за Володькой железным, как называли его пацаны с Хишрау, не мог не заметить: чем ярче светило солнце ему в лицо, тем дольше он смотрел куда-то в сторону. Заинтригованный этим, решил посмотреть, куда ж его манило в жаркий день, он же памятник, и пошел по направлению его взгляда.

Обычный маршрут похода на местную Красную площадь проходил вдоль домов, примыкающих к институту иностранных языков. За деревьями, стоявшими вдоль тротуара, и оперным театром бассейн не просматривался. Знали, конечно, о существовании водоема, но когда что-то глаза не мозолит, то быстро забывается. Поэтому, однажды наткнувшись, сильно удивился.

Цветовую гамму воды в емкости, не смог бы выразить даже Айвазовский. Цвет жижи в бассейне граничил с цветом лужи возле бочки с пивом.

Когда я все-таки решился нырнуть в него и на спор поплавать под водой с открытыми глазами, то сразу вспомнил фразу из анекдота про поручика Ржевского: «Темно, как в ж…пе у кого?». Тем не менее, юных «ихтиандров» такое положение дел не отпугивало. С каждым часом в летний день их становилось все больше и больше. Купались в нем минимум по трое: один принимал ванны, двое других следили за одеждой.

Будущие победители Олимпийских игр по плаванию утверждали, в бассейне можно купаться везде, кроме одного угла. Там, во время ремонта театра утонул ишак. Показывали даже следы животного, ведущие только в одну сторону, к бассейну. Но, судя по тому, что лягушки плавали пока еще вниз животом и никто
в том месте не всплывал, наверное, врали. Да и что этот ишак искал у театра во время ремонта? Постановок не намечалось, старые афиши почитать?
 
Грамотность и тяга к прекрасному никого до хорошего не доводили. Может он перегрелся на солнце, и захотел освежиться, а тут услышал рассказ, кто во время ремонта и сколько стащил стройматериалов. Его и накрыло. А что спасение утопающих в нашей стране дело рук самих утопающих, он, к сожалению, не знал.

Непривычно выглядели купающиеся в одежде. Оказалось, что виновником такого рода омовения оказались волшебные свойства самой воды. Примерно как после сеансов Чумака рассасывались складки на брюках, исчезали пятна на белье. Особенно чистыми выходили из воды во время репетиции балета «Барышня и хулиган». Несмотря на танцевальный уклон, мы отчетливо слышали си бемоль надрывающегося артиста. Да так, что штаны в задницу задувало.


Предприимчивость

Желание выжить среди столпотворения народов и религиозных конфессий, существующих не всегда мирно, дало начало предпринимательской жилки людям, которые здесь проживали. Узбеки, таджики, бухарские евреи, евреи, афганцы, иранцы, татары, немцы, цыгане, русские, знал даже одного латыша (шутили, говоря про его материальное положение: «У него только хр…н да душа».

Обижался, а что обижаться, у некоторых и этого не было). Не то чтобы это были сверхталанты, нет, просто в силу юного возраста ты впитываешь вещи, на которые в следующих этапах жизни просто не обратил бы внимания.

Где-то по направлению к СамГУ, за библиотекой, заметил двух пацанов, стоявших возле тротуара, с огромной глыбой льда. Аккуратно соскребывая с нее ледяную кашицу на картонные тарелки и поливая ее сиропом, они лихо продавали сводящую скулы прохладу в жаркий день копеек по десять за порцию.

Босой мальчишка, согнувшись в три погибели, нес в одной руке полное ведро воды, в другой — кружку, привязанную к ведру. Бегая между машинами на автобусной станции, продавал простую воду, зарабатывая на дневное пропитание и сколиоз на всю жизнь.

Те ларьки, которые мы видели в начале девяностых в России и в которых покупали в любое время суток все, от зубной щетки до геморроя, в Самарканде работали до начала установления здесь Советской власти и в более культурной форме.

В любое время дня и ночи на стыке конечной остановки микрорайона и Панджаба, как минимум в трех точках можно было приобрести семечки, сигареты, насвай в кулечках, курт, вино и просто добрый совет: «Кет на х…й!».

Иногда ночью, стуча в маленькое окошко и протягивая три «кола», говорили: «Якта насвой, иккита «Родопи»,— и, посовещавшись,— хай ладно, и одну бутылку «Чашмы». Болгарские сигареты в то время — это было просто шик. Полтинник и пачка «Родопи», еще полтинник — и кто курит «Опал», у того хр…н упал. В центре ими из-под полы торговали швейцары в ресторане.

«ТУ-134», «Стюардесса» — это как хорошие друзья из детства. К ним иногда присоединялись и плохие, в виде джентльменского набора из папирос «Беломорканал», бумажного рубля и маленького пакетика или свертка. Но это как жизненно необходимый нюанс, без которого не состоялась бы никакая более-менее серьезная беседа.

Жаркий климат, постоянная нехватка питьевой воды заставляли многие века жителей Самарканда знать цену глотку холодной воды в знойный день. Маленький хауз, утонувший в тени огромных деревьев, над которым расположен прямоугольный деревянный помост с поручнями и крышей, стоящими на нем столиками и тахтой, являлся маленьким оазисом в каждом районе города.

Пение канареек, доносящееся из висевших тут же клеток, переносило тебя в сказочную атмосферу дворцовых садов эмира. Но бочка с пивом на входе все время возвращала тебя из сказки в реальную действительность, напоминая, что губит людей не пиво, а пена в полкружки.

И не принято было в Самарканде ждать ее отстоя и брать копеечную сдачу.

И не мог я, купив водки во Владивостоке, выпить ее, заперевшись в своей комнате. Ходил, предлагал одногруппникам.

И смотрели они на меня, как на м…дилу.

И не стыдились пацаны кличек, потому что погоняло было у ослов и верблюдов.
Избить было можно до полусмерти, а вот бросить кусочек хлеба на пол — нельзя.

Мужик с топором выбежал из подъезда в Томске, всех с лавочки сдуло, один я, дебил, сидел и ждал, когда эта сука им замахнется, а потому что нельзя бежать. Как будто какой-то внутренний стержень, заложенный с детства, не дает опуститься.

Катта рахмат тебе, Самарканд.