(XII век)
Достоверных биографических сведений о великом грузинском поэте Шота (предположительно Ашот) Руставели сохранилось очень мало. Неизвестны даже годы его рождения и смерти. Высказываются обоснованные сомнения, а был ли Шота Руставели вообще.
Главный источник сведений о поэте — пролог его поэмы, посвящённый царице Тамар (ок. 1166 — 1209 или 1213, правила с 1184 года) и её соправителю-мужу Давиду Сослану (? — 1207). Поэма создана не ранее конца 1180-х годов и не позднее 1210-х годов. Можно предположить, что Руставели родился на рубеже 1160-х — 1170-х годов.
Это была эпоха наибольшего усиления грузинского царства и расцвета его культурной жизни. Начатое ещё при Давиде Строителе* дело укрепления и расширения границ и улучшения хозяйственного положения государства продолжалось более столетия и достигло полного своего завершения в царствование царицы Тамар. Перестав быть объектом вторжений главных сил мусульманского мира, оттянутых к берегам Средиземного моря крестовыми походами, Грузия XII века сама перешла в наступление и расширила свои пределы на восток и на юг за счёт соседних стран.
* Давид IV Строитель (1073—1125) — царь Грузии с 1085 года. Впервые объединил разрозненные грузинские княжества в централизованное государство. Причислен к лику святых.
Второй муж царицы Давид Сослан оказался человеком великой инициативы. При совместном царствовании Тамар и Давида Грузия достигла максимального благополучия. Процветало сельское хозяйство, строились дороги и мосты, возводились храмы и крепости, поощрялось искусство. Накопленные в результате победоносных войн богатства вызывали у господствующего класса стремление к благоустройству жизни и к роскоши. В этих условиях и появилась поэма «Витязь в тигровой шкуре» (к этому названию мы привыкли, более точный перевод «Витязь в барсовой шкуре»).
В прологе поэмы два раза говорится о том, что её автор — Руставели (Руствели), что означает «владетель Руставского поместья» или «выходец из Рустави». Местностей с таким названием на Кавказе несколько. В официальной научной литературе родиной Шота называется Рустави близ Месхети и в доказательство этого приводятся слова из текста поэмы: «Вар Винме Месхи Мелексе, Ме Руствелисад Амиса». Сегодня от Рустави сохранилась небольшая развалившаяся крепость.
Однако часть исследователей называют родиной Шота село Рустав что рядом с Цхинвалом. Правда, большинство специалистов это отрицают, так же как отвергаются попытки объявить родиной великого поэта эретский Рустави, расположенный к востоку от Тбилиси. Есть ещё одна, причём вполне обоснованная версия, согласно которой родина поэта вообще не известна, но когда Шота уходил с царской службы, он получил от царицы Тамар поместье Рустависи, незадолго до того конфискованное у заговорщиков князей Орбели, по названию этого поместья поэт и произвёл себе новое прозвание-фамилию.
Утверждается, что у Руставели был родной старший брат — Чахрухадзе, ныне признанный вторым по значению грузинским поэтом времён царицы Тамар. Если согласиться с этой версией, то отцом их был «мохэва»* Чахрух. Шота увлёкся поэзией под влиянием старшего брата, отчего у последнего осталась фамилия отца, а младший брат взял себе фамилию Руставели.
* Мохэва — придворный чин, ведавший военно-оборонительной защитой всех ущелий в государстве и устройством крепостей и замков; это был очень большой пост при царском дворе.
Согласно другой версии, Шота потерял обоих родителей ещё в детстве, и его взял на воспитание престарелый дядюшка.
По косвенным данным, образование будущий поэт получил сначала на родине, в Грузии, в Гелатской или Икалтойской академии, затем продолжил в Греции — в Афинах или на горе Олимп, где в те времена обучались многие грузины. Предполагают, что поэт много путешествовал по свету. Это видно из текста «Витязя…».
Считается, что Руставели несколько десятилетий служил государственным казначеем царицы Тамар (сохранилась его подпись на одном из актов, относящихся к 1190 го-ду).
В старости поэт по указанию царицы Тамар отправился в Палестину, где его и настигла смерть. Руставели принимал участие в восстановлении разрушенного султаном Саладином монастыря Святого Креста в Иерусалиме. Монастырь был основан грузинами ещё в V веке и на протяжении многих веков являлся центром просветительства на Ближнем Востоке. В знак благодарности за восстановление обители сам Шота был изображён на одной из колонн монастыря коленопреклонённым, в красном плаще; рядом надпись на старогрузинском языке «Руставели». Это послужило основанием для утверждения, что великий поэт жил и похоронен под сводами монастыря.
Одна из легенд трактует историю последних лет жизни Руставели по-иному. Согласно ей, безнадёжно влюблённый в свою повелительницу поэт сам уехал в Иерусалим, где обосновался в келье монастыря Святого Креста и через неизвестное время умер в ней, а точнее, однажды утром был найден с перерезанным горлом или даже с отрезанной головой. Было ли следствие, отыскали ли убийцу — об этом история хранит молчание.
Вообще тема убийства Руставели довольно распространена в литературе. Существует даже версия, будто поэта тайно обезглавили по приказу самой царицы Тамар. Причин называют несколько, но наиболее популярная утверждает, что в «Витязе…» понятным для современников эзоповым языком была открыта страшная тайна семьи Багратионов. Мало известная в своё время история такова. У сына Давида Строителя царя Деметре I родились два сына — Давид и Георгий. Давид должен был унаследовать престол, но отец очень любил Георгия и думал, как бы его сделать царём. Давид знал об этом и организовал заговор против отца. В 1155 г. заговорщики принудили Деметре I постричься в монастырь, а царём стал Давид V Багратион. Ровно через полгода он был убит заговорщиками во главе с царевичем Георгием. Однако вернувшийся из монастыря на трон Деметре I раскаялся в своих интригах против старшего сына и признал своим наследником сына убитого и своего внука — царевича Демну (ласковое уменьшительное от Деметре). Сам же Деметре I стал царём-регентом при малолетнем Демне. Через полгода старик умер при весьма странных обстоятельствах, предположительно был отравлен. Высшие сановники Грузии приняли решение временно короновать царём Георгия III, который публично принёс клятву освободить трон, едва Демна достигнет совершеннолетия. Гарантами исполнения этой клятвы были объявлены католикос Николай I (Гулаберисдзе) и князья Орбели. Как только Демну признали взрослым, он женился на дочери князя Иоанэ Орбели, и второй по могуществу род Грузии потребовал от Георгия III вернуть престол их новому родичу. Царь отказался. Тогда в 1177 году его попытались свергнуть. Нападение оказалось неудачным — Георгий спасся. Началась непродолжительная междоусобная война, в которой верх одержал царь. Он немедля приказал истребить весь род Орбели, включая стариков, женщин и младенцев. Царевичу Демне выжгли глаза, отрезали гениталии и бросили в тюрьму. Георгий III умер в 1185 году, и на престол взошла его дочь Тамар. Огромное влияние на девушку имела воспитывавшая её в детстве тётка Русудан. Когда в 1187 году Тамар развелась со своим первым мужем русским князем Георгием (Юрием) и вышла замуж за осетина Давида Сослана, царица Русудан потребовала, чтобы Давид своими руками убил томившегося в подземелье изуродованного, но единственно законного царя Демну. Сослан исполнил её волю: царевич был подвергнут жесточайшим истязаниям, во время которых умер. Раскрытие эзоповым языком именно этой тайны предположительно стало причиной убийства Шота Руставели.
Есть осетинская версия происхождения и жизни Шота Руставели. Грузины её категорически отрицают и считают научно необоснованной. Осетины же утверждают, будто автором поэмы «Витязь в тигровой шкуре» является Давид Сослан. О происхождении самого Сослана по сей день идут ожесточённые споры, в основном со стороны грузинских историков, которые никак не могут согласиться с тем, что супруг самой прославленной владычицы Грузии оказался не царских кровей, поскольку у осетин в те времена царей вообще не было.
Некоторые историки пытаются придумать компромисс. Одни из них утверждают, будто второй муж Тамар воспитывался при дворе царя Георгия III и может считаться членом царствующего дома. Другие доказывают, будто Сослан — сын осетинского царя, который в те времена в Осетии всё же имелся, поскольку страна была крупным научным и культурным центром на Кавказе. Более того, рассказывают, что задолго до рождения Руставели в Осетию перебрались члены дома Багратионов, и от их потомков и произошёл Давид Сослан.
Имени Шота до Руставели в Грузии не было. Это дало основание осетинским исследователям объявить, что оно есть псевдоним, составленный из первых слогов имён супружеской четы Сослан (Шошлан) и Тамар: ШО + ТА = ШОТА. Имя Сослан в Север-ной Осетии и ныне произносится через «Ш». А фамилию Руставели такие же «исследователи» расшифровывают ещё забавнее. Первым супругом царицы был сын Андрея Боголюбского князь Георгий (Юрий), прозванный в Грузии Георгий Руси. Его изгнали из страны, но он пытался вернуть себе престол. Якобы именно в период этой борьбы за корону (борьбы скорее всего не было) и создавалась поэма, а потому фамилия-псевдоним поэта должна расшифровываться следующим образом: «руст» («русебс», то есть «русских») + «велит» («велодебит», то есть «ожидаем»). Вместе получается: «Сослан и Тамар ожидают русских, идущих войной в Грузию, и враг будет наказан». Бесспорно, такая трактовка — чушь собачья, но националисты развлекаются таким бредом вполне серьёзно.
Высказываются также сомнения относительно того, что Шота Руставели был автором поэмы именно в той форме, в какой ею восторгаются читатели в наши дни. Предполагают, будто история была написана либо в прозе, либо в простой стихотворной форме. Затем Сослан поручил придворному поэту Месхи Мелексе переложить произведение возвышенным слогом. Месхи отлично владел пером, изучал философию и знал стихосложение мусульманских стран, где так прекрасно слагали поэмы. Его таланту и обязана Грузия «Витязем в тигровой шкуре».
Давид Сослан умер в Грузии, а прах его покоится в Осетии, в селе Нузал.
Царица Тамар пережила мужа на несколько лет. Накануне кончины она запретила хоронить её во дворе какого-либо монастыря в Грузии. Тамар знала, что когда-нибудь не только мусульмане, но и некоторые грузинские дидебули (вельможи) непременно раскопают и осквернят её могилу. Похоронили царицу тайно, и место погребения по сей день не найдено.
«Витязь в тигровой шкуре» — выдающееся эпическое произведение кавказского средневековья. Дошла поэма до нас только в поздних списках, правда, отдельные строфы встречаются в рукописях XIV—XV веков, два четверостишия есть на стенах монастыря Вани в Южной Грузии. Первый полный список поэмы датируется 1646 года.
Из средневековья идёт и созданное неизвестным автором продолжение поэмы под названием «Оманиани».
Отсутствие древнейших списков «Витязя…», близких ко времени создания поэмы, обычно объясняется тем, что в течение столетий Грузия пережила множество набегов чужеземных завоевателей, во время которых часто гибли и люди, и их имущество. Помимо этого великое творение Руставели преследовалось грузинским духовенством как противное христианскому смирению сочинение светского характера. Длительное время списки произведения целенаправленно разыскивались и сжигались.
В глазах современного ему общества Руставели, очевидно, знаменитостью не был. В противном случае его имя непременно попало бы на страницы исторической хроники тех времён. Слава великого поэта пришла к нему гораздо позже, через столетия после его смерти.
В самом конце XX столетия в монастыре Святого Креста была практически полностью уничтожена уникальная фреска с изображением великого поэта. Надпись и портрет эти были известны грузинским паломникам и путешественникам средневековья, а в 1960 году грузинская научная экспедиция расчистила портрет, закрашенный после того, как монастырь в XVII веке перешёл во владение греческого патриархата.
Монастырские власти конца XX века не только отказались комментировать факт уничтожения уникального исторического памятника, но даже попытались скрыть утрату и, обнаружив гибель фрески, не вызвали полицию. Отныне облик инока Руставели сохранился лишь в архивных видеоматериалах.
Существует пять полных переводов «Витязя в тигровой шкуре» на русский язык. Авторы переводов: К.Д. Бальмонт, П.А. Петренко, Г. Цагарели, Ш. Нунубидзе и Н.А. Заболоцкий.
Четырестрочия вступительные
(из «Витязя в барсовой шкуре»)
Он, что создал свод небесный, он, что властию чудесной
Людям дух дал бестелесный, — этот мир нам дал в удел.
Мы владеем беспредельным, многоразным, в разном цельным.
Каждый царь наш, в лике дельном, лик его средь царских дел.
Бог, создавший мир однажды. От тебя здесь облик каждый.
Дай мне жить любовной жаждой, ей упиться глубоко.
Дай мне, страстным устремленьем, вплоть до смерти жить томленьем,
Бремя сердца, с светлым пеньем, в мир иной снести легко.
Льва, что знает меч блестящий, щит и копий свист летящий,
Ту, чьи волосы — как чащи, чьи уста — рубин, Тамар, —
Этот лес кудрей агатный, и рубин тот ароматный,
Я хвалою многократной вознесу в сияньи чар.
Не вседневными хвалами, я кровавыми слезами,
Как молитвой в светлом храме, восхвалю в стихах ее.
Янтарем пишу я черным, тростником черчу узорным.
Кто к хвалам прильнет повторным, в сердце примет он копье.
В том веление царицы, чтоб воспеть ее ресницы,
Нежность губ, очей зарницы и зубов жемчужный ряд.
Милый облик чернобровой. Наковальнею свинцовой
Камень твердый и суровый руки меткие дробят.
О, теперь слова мне нужны. Да пребудут в связи дружной.
Да звенит напев жемчужный. Встретит помощь Тариэль.
Мысль о нем — в словах заветных, вспоминательно-приветных.
Трех героев звездосветных воспоет моя свирель.
Сядьте вы, что с колыбели тех же судеб волю зрели.
Вот запел я, Руставели, в сердце мне вошло копье.
До сих пор был сказки связной тихий звук однообразный,
А теперь — размер алмазный, песня, слушайте ее.
Тот, кто любит, кто влюбленный, должен быть весь озаренный,
Юный, быстрый, умудренный, должен зорко видеть сон,
Быть победным над врагами, знать, что выразить словами,
Тешить мысль как мотыльками, — если ж нет, не любит он.
О, любить! Любовь есть тайна, свет, что льнет необычайно.
Неразгаданно, бескрайно светит свет того огня.
Не простое лишь хотенье, это — дымно, это — тленье.
Здесь есть тонкость различенья, — услыхав, пойми Меня.
Кто упорен в чувстве жданном, он пребудет постоянным,
Неизменным, необманным, гнет разлуки примет он.
Примет гнев он, если надо, будет грусть ему отрада.
Тот, кто знал лишь сладость взгляда, ласки лишь, — не любит он.
Кто, горя сердечной кровью, льнул с тоскою к изголовью,
Назовет ли он любовью эту легкую игру.
Льнуть к одной, сменять другою, это я зову игрою.
Если ж я люблю душою, — целый мир скорбей беру.
Только в том любовь достойна, что, любя, тревожно, знойно,
Пряча боль, проходит стройно, уходя в безлюдье, в сон,
Лишь с собой забыться смеет, бьется, плачет, пламенеет,
И царей он не робеет, но любви — робеет он.
Связан пламенным законом, как в лесу идя зеленом,
Не предаст нескромным стоном имя милой для стыда.
И, бежа разоблаченья, примет с радостью мученья,
Все для милой, хоть сожженье, в том восторг, а не беда.
Кто тому поверить может, что любимой имя вложит
В пересуды? Он тревожит — и ее, и с ней себя.
Раз ославишь, нет в том славы, лишь дыхание отравы.
Тот, кто сердцем нелукавый, бережет любовь, любя.
Той, чей голос — звон свирели, нить свивая из кудели,
Песнь сложил я, Руставели, умирая от любви.
Мой недуг — неизлечимый. Разве только от любимой
Свет придет неугасимый, — или, Смерть, к себе зови.
Сказку персов, их намеки, влил в грузинские я строки.
Ценный жемчуг был в потоке. Красота глубин тиха.
Но во имя той прекрасной, перед кем я в пытке страстной,
Я жемчужин отсвет ясный сжал оправою стиха.
Взор, увидев свет однажды, преисполнен вечной жажды
С милой быть в минуте каждой. Я безумен. Я погас.
Тело все опять — горенье. Кто поможет? Только пенье.
Троекратное хваленье — той, в которой все — алмаз.
Что судьба нам присудила, нам должно быть это мило.
Неизменно, чтоб ни было, любим мы родимый край.
У работника — работа, у бойца — война забота.
Если ж любишь, так без счета верь любви, и в ней сгорай.
Петь напев четырестрочно, это — мудрость. Знанье — точно.
Кто от бога, — полномочно он поет, перегорев.
В малословьи много скажет. Дух свой с слушателем свяжет.
Мысль всегда певца уважит. В мире властвует напев.
Как легко бежит свободный конь породы благородной,
Как мячом игрок природный попадает метко в цель,
Так поэт в поэме сложной ход направит бестревожный,
Ткани будто невозможной четко выпрядет кудель.
Вдохновенный — в самом трудном светит светом изумрудным,
Грянув словом многогудным, оправдает крепкий стих.
Слово Грузии могуче. Если сердце в ком певуче,
Блеск родится в темной туче, в лете молний вырезных.
Кто когда-то сложит где-то две-три строчки, песня спета,
Все же — пламенем поэта он еще не проблеснул.
Две-три песни,он слагатель, но, когда такой даятель
Мнит, что вправду он создатель, он упрямый только мул.
И потом, кто знает пенье, кто поймет стихотворенье,
Но не ведает пронзенья, сердце жгущих, острых слов,
Тот еще охотник малый, и в ловитвах небывалый,
Он с стрелою запоздалой к крупной дичи не готов.
И еще. Забавных песен в пирный час напев чудесен.
Круг сомкнётся, весел, тесен. Эти песни тешат нас.
Верно спетые при этом. Но лишь тот отмечен светом,
Назовется тот поэтом, долгий кто пропел рассказ.
Знает счет поэт усилью. Песен дар не бросит пылью.
И всему он изобилью быть велит усладой — ей,
Той, кого зовет любовью, перед кем блеснет он новью,
Кто, его владея кровью, петь ему велит звучней.
Только ей — его горенья. Пусть же слышит той хваленья,
В ком нашел я прославленье, в ком удел блестящий мой.
Хоть жестока, как пантера, в ней вся жизнь моя и вера,
Это имя в ток размера я поздней внесу с хвалой.
О любви пою верховной — неземной и безгреховной.
Стих об этом полнословный трудно спеть, бегут слова.
Та Любовь от доли тесной душу мчит в простор небесный.
Свет сверкает в ней безвестный, здесь лишь видимый едва.
Говорить об этом трудно. Даже мудрым многочудна
Та Любовь. И здесь не скудно, — многощедро, — пой и пой.
Все сказать о ней нет власти. Лишь скажу: земные страсти
Подражают ей отчасти, зажигая отблеск свой.
По-арабски кто влюбленный, тот безумный. Точно сонный,
Видит он невоплощенной уводящую мечту.
Тем желанна близость бога. Но пространна та дорога.
Эти прямо, от порога, досягают красоту.
Я дивлюсь, зачем, бесправно, то, что тайна, делать явно.
Мысль людская своенравна. Для чего любовь — стыдить?
Всякий срок здесь — слишком рано. День придет, не тронь тумана.
О, любовь — сплошная рана. Рану — нужно ль бередить?
Если тот, кто любит, плачет, это только то и значит,
Что в себе он жало прячет. Любишь, — знай же тишину.
И среди людей, средь шума, об одной пусть будет дума.
Но красиво, не угрюмо, скрытно, все люби одну.
Перевод К.Д. Бальмонта
СКАЗАНИЕ ПЕРВОЕ
О Ростеване, арабском царе
Жил в Аравии когда-то
Царь от бога, царь счастливый —
Ростеван, бесстрашный воин
И владыка справедливый.
Снисходительный и щедрый,
Окруженный громкой славой,
Он до старости глубокой
Управлял своей державой.
И была у Ростевана
Дочь — царевна Тинатина.
И краса ее сияла,
Безмятежна и невинна.
Словно звезды в ясном небе,
Очи юные сверкали.
Увидав красу такую,
Люди разум свой теряли.
Вот сзывает царь могучий
Мудрых визирей своих.
Величавый и спокойный,
Он усаживает их.
Говорит: «О, как непрочно
Все устроено на свете!
Сядем, други, я нуждаюсь
В вашем дружеском совете.
Вот в саду моем прекрасном
Сохнет роза, увядая,
Но, смотрите, ей на смену
Появляется другая.
Долго жил я в этом мире,
Ныне смерть ко мне стучится, —
Дочь моя пускай отныне
Правит вами как царица».
Но вельможи отвечали:
«Царь, с ущербною луной,
Как бы звезды ни сияли,
Не сравниться ни одной.
Пусть в саду твоем прекрасном
Роза тихо увядает —
Увядающая роза
Слаще всех благоухает.
Но с тобою мы согласны.
Вот тебе решенье наше:
Пусть страной отныне правит
Та, которой нету краше.
И умом и благородством
Отличается девица.
Дети льва равны друг другу,
Будь то львенок или львица».
Во дворце среди придворных
Был красавец Автандил,
Молодой военачальник,
Юный воин, полный сил.
Он давно любил царевну
И теперь был рад всех боле,
Услыхав, что Тинатина
Воцарится на престоле.
Вместе с визирем Согратом
Он воздвиг ей пышный трон,
И толпа арабов знатных
Собралась со всех сторон.
И привел военачальник
Всю арабскую дружину,
Чтоб приветствовать царицу —
Молодую Тинатину.
Вот царевну Тинатину
Усадил на трон отец,
Дал ей в руки царский скипетр,
На главу надел венец.
Трубы грянули, кимвалы
Загремели пред девицей,
Весь народ ей поклонился
И назвал ее царицей.
Плачет, плачет Тинатина,
Из очей струятся слезы,
Рдеют нежные ланиты
И пылают, словно розы.
«О, не плачь! — отец ей шепчет. —
Ты — царица, будь спокойна:
Перед войском и народом
Сокрушаться недостойно.
Как бурьяну, так и розам
Солнце светит круглый год.
Будь и ты таким же солнцем
Для рабов и для господ.
Справедливой будь и щедрой,
Как душа тебе подскажет:
Щедрость славу приумножит
И сердца к тебе привяжет».
Поучениям отцовским
Дочь послушная внимала
И казну из подземелий
Тотчас вынуть приказала.
Принесли в больших кувшинах
Сотни яхонтов, жемчужин,
И коней ее арабских
Вывел конюх из конюшен.
Улыбнулась Тинатина,
Поднялась из-за стола,
Все народу раздарила,
Все богатства раздала,
Славных воинов царица
Наделить велела златом.
Тот, кто был доселе беден,
Из дворца ушел богатым.
Солнце близилось к закату.
День померкнул золотой.
Царь задумался, и долу
Он поникнул головой.
Автандил сказал Сограту:
«Царь, как видно, утомился.
Нужно нам придумать шутку,
Чтобы он развеселился».
Вот встают они, пируя,
Наливают по стакану,
Улыбаются друг другу
И подходят к Ростевану.
Говорит Сограт с улыбкой:
«О владыка, что с тобою?
Почему твой лик прекрасный
Затуманился тоскою?
Ты, наверно, вспоминаешь
О сокровищах своих, —
Дочь твоя, не зная меры,
Раздала народу их.
Лучше было бы, пожалуй,
Не сажать ее на царство,
Чем казну пускать на ветер,
Разоряя государство».
«Смел ты, визирь! — отвечая,
Засмеялся царь-отец. —
Клеветник и тот не скажет,
Что арабский царь — скупец,
Вспоминая о минувшем,
Потому я огорчился,
Что никто науке ратной
От меня не научился.
Слушай, визирь мой отважный,
Слушай, дочка Тинатина:
Все имел я в этом мире,
Только не дал бог мне сына.
Сын сравнялся бы со мною,
А теперь по воле бога
Лишь один военачальник
На меня похож немного».
Слово царское услышав,
Улыбнулся Автандил.
«Ты чему смеешься, витязь?» —
Царь, нахмурившись, спросил.
«Царь, — ответил юный витязь, —
Дай сперва мне обещанье,
Что меня ты не осудишь
За обидное признанье.
Царь, напрасно ты кичишься
Перед целою страной,
Что никто в науке ратной
Не сравняется с тобой.
Мне известна в совершенстве
Вся военная наука.
Если хочешь, будем спорить,
Кто вернее бьет из лука».
Ростеван, смеясь, воскликнул:
«Принимаю вызов смелый!
Пусть устроят состязанье,
А уж там что хочешь делай.
Повинись, пока не поздно,
А не то, побитый мною,
Трое суток ты проходишь
С непокрытой головою».
Снова царь развеселился,
И смеялся, и шутил.
Вместе с ним смеялся визирь
И отважный Автандил.
Увидав царя веселым,
Гости вмиг повеселели,
Снова яства задымились,
Снова кубки зашипели.
И как только на востоке
Разлилось сиянье дня,
Автандил-военачальник
Сел на белого коня.
Золотой чалмой увито
Было снежное чело,
И оружие гремело,
Ударяясь о седло.
Окруженное стрелками,
Перед ним открылось поле.
Меж кустами по оврагам
Звери прыгали на воле.
Вдалеке отряды ловчих
И загонщиков лихих
В трубы звонкие трубили
И навстречу гнали их.
Вот и царь явился тоже
На коне своем арабском,
И охотники склонились
Перед ним в почтенье рабском.
И помощников искусных
Вкруг него скакала рать,
Чтоб считать зверей убитых
Или стрелы подавать.
«Ну, за дело! — царь воскликнул. —
Будем бить легко и верно!»
Две стрелы взвились из луков —
Пали враз козел и серна.
Пыль столбами заклубилась,
Понеслись, как ветер, кони,
И животные помчались
Врассыпную от погони.
Но все чаще били стрелы,
Звери падали во мгле,
Дикий рев стоял на поле,
Кровь струилась по земле.
Два охотника летели
И, стреляя на скаку,
Вдруг коней остановили
На скалистом берегу.
Позади лежало поле,
Впереди — река и лес.
Из зверей кто жив остался,
Тот теперь в лесу исчез.
Царь сказал: «Моя победа!
Эй, рабы, возьмите стрелы». —
«Государь, моя победа!» —
Возразил охотник смелый.
Так, шутя и препираясь,
Над рекой они стояли.
Между тем зверей убитых
Слуги царские считали.
«Ну, рабы, откройте правду, —
Приказал им повелитель, —
Кто из нас на состязанье
Оказался победитель?»
«Государь, — рабы сказали, —
Хоть убей ты нас на месте,
Автандилу ты не ровня,
Это скажем мы без лести:
Много стрел твоих сегодня
В землю воткнуты торчат,
Автандил же полководец
Бил без промаха подряд».
Царь, услышав эти вести,
Обнял славного бойца,
И уныние слетело
С утомленного лица.
Затрубили громко трубы,
И веселая охота
Под деревьями уселась,
Отдыхая от похода.
Перевод Н.А. Заболоцкого