Нас разделяло расстояние равное полету записки.
Чтобы мои каракули на вырванном из тетради листке долетели до Аси, не надо было прилагать особых усилий или изъявлять чудеса меткости. Достаточно было легонько бросить скомканную бумажку, чтобы она приземлилась прямо на ее тетрадь, чтобы ее маленькие пальчики взяли в руки этот комок и аккуратно расправили, чтобы зеленые глаза, в которых всегда играл задорный смех, быстро прочли скачущие по клеточкам строки. В этих строчках не было ничего такого. Никаких признаний в любви, никаких сантиментов. Мы были просто друзьями, а друзьям не признаются в любви.
Мы с Асей дружны с первого класса. Я был нелюдимым мальчиком, который хотел всю жизнь провести в своей комнате, разговаривая с плюшевым мишкой. На линейке, когда маленькая девочка с кучерявыми волосиками звонила в звонок, сидя на плече у гигантского старшеклассника, я расплакался. В семейном альбоме даже есть фото, где среди улыбок детей, готовящихся сделать шаг во взрослую жизнь, виднеется моя заплаканная физиономия. Из-за выражения мировой скорби на моем и без того не особо привлекательном лице, ко мне мало кто подходил из детей. Но я не особо расстраивался, ибо не так уж жаждал общения с ними.
Ася толкнула меня в бок на первой перемене. Я ответил ей тем же. В этот момент мы поняли, что между нами зародилась дружба.
Оказалось, что она сидела на соседней парте. Нас разделяло расстояние равное полету записки.
И с того самого дня, первого дня нашего знакомства, записки, словно маленькие пушечные ядра, летали между нами беспрестанно. Нам столько всего надо было обсудить, что нельзя было терять ни минуты. Каждый день мне казалось, что я уже очень много знаю о своей подруге, но на следующий день оказывалось, что я совсем ее не знаю.
За окном ароматами сирени расцветала весна, а мы сидели в школе. Это был последний год, который мы проведем за этими партами с памятными надписями, нацарапанными циркулем. Мы с Асей перекидывались записками на каждом уроке. Мы осознавали, что скоро все это кончится, записки канут в Лету, как пережитки прошлого, пережитки детства, поэтому мы ловили этот последний шанс узнать друг о друге что-то еще. Зачем нам нужно было так много слов, так много чувств на этих кусочках бумаги, вырванных из тетрадей? Я даже сейчас, по прошествии многих лет, не могу ответить на этот вопрос. Я не могу объяснить самому себе, зачем мне было знать столько мелочей об Асе, но я до сих пор помню каждую из этих мелочей, словно нет в целом мире для меня ничего дороже.
«Закат или рассвет?». Записка именно с таким содержанием упала посреди моей тетради на уроке химии.
Я задумался. Кому-то покажется смешным, задуматься над таким простым вопросом, когда в тетради еще не решена задача по химии, но для меня этот вопрос был на тот момент важнее всех задач мира.
«Закат, потому что он обозначает конец, но в то же время дает надежду на лучшее начало». Я бегло написал этот ответ и бросил записку на парту Аси, невольно залюбовавшись тем, как аккуратно она разравнивает мою записку, словно в ней сокрыта тайна всего человечества. Наверное, для нас это и были именно такие тайны. Записки были священным таинством, ключевой водой в жаркой пустыне, разумом среди сумасшествия и сумасшествием среди разума.
Ася быстро написала свой ответ.
«А если за концом не последует начало?».
Я любил рассматривать ее почерк. Все эти аккуратные буквы, сплетающиеся в такие простые слова, которые, в свою очередь, образуют на белом клочке бумаги волшебные предложения.
«За концом всегда что-то должно последовать».
«А если конец будет окончательным?».
«За ним последует тьма».
« Я боюсь темноты».
Я невольно усмехнулся. Многие люди считают, что признавать свои страхи – позорно, но Ася придерживалась совершенно иного мнения. Она часто говорила, что если признаться в своем страхе, то он исчезнет.
«Но в темноте ведь ничего не будет. Чего же бояться?».
Ася задумалась над ответом. Обычно она отвечала очень быстро, буквы выскальзывали из-под ее ручки, словно белые кролики, спешащие лечь на бумагу и не опоздать ни на секунду. А сейчас она сидела, задумчиво покусывая кончик ручки и глядя на учителя химии, который стоял у доски, объясняя какую-то новую формулу. Спустя несколько минут, Ася медленно оторвалась от созерцания учителя и глянула на бумажку. Брови ее удивленно изогнулись, словно она и не заметила, что не написала ответ. Секунда – и записка приземлилась на мою парту.
«Именно пустоты я и боюсь».
Я не знал, что ответить, поэтому сунул записку в карман джинсов и занялся решением задачи.
Когда мы последний раз сели за парты, то я и не думал, что увижу на ней записку. Она казалась старым-добрым другом из полузабытого прошлого. Смятая в аккуратный комочек, похожая на пушечное ядро армии лилипутов, она пробудила во мне то, что сегодня я должен был похоронить. Детство.
Записка оказалась не такой привычно короткой, как обычно, словно все слова, что были не высказаны ранее, наконец, излились на бумагу.
«Вот теперь и пришла пустота. Она расшаркалась в неуклюжем поклоне и смерила всех своим черным и совершенно пустым взглядом. В руках у нее колокольчик, который звенит все громче и громче. Он звонит по тому времени, что уходит, по тому времени, на смену которому идет пустота. Я уже слышу этот звон, и мороз бежит по моей коже. Прощай».
Я прекрасно понимал все, что хотела сказать этими словами Ася, но в то же время я отказывался признаваться, что понимаю это. У меня не было ручки, чтобы написать ей ответ, но я не думаю, что она ждала его. Она сидела, глядя на доску, на которой аккуратно были выведены поздравления с окончанием школы. Ее золотистые волосы напоминали жидкий свет солнца, а в зеленых глазах все так же искрился задорный смех, правда, на этот раз в нем была небольшая капля печали.
Я запомнил тот день во всех деталях и часто вспоминал его в последние годы. Ася была самой красивой девочкой в классе, по крайней мере, в тот день, я думал именно так. Она была квинтэссенцией печальной, но искренней радости, среди напускного веселья, живым цветком, среди лент серпантина и звуками арфы среди фальшивого звучания старой кассеты…
Много лет нас разделяло расстояние равное полету записки. А я так и не сумел написать в этой записке три главных слова.