ВВОДНОЕ
Жаркая весна 74-го. Аномальное начало мая.
Мне нравилась его манера одеваться. Отлично сидевший зелёный костюм, модный по тем временам, аккуратно завязанный галстук на голубой рубашке – всё это гармонировало с его атлетической, накачанной боевым самбо фигурой, а светлая шкиперская бородка, выгоревшие на солнце жёлтые брови и длинные белокурые волосы делали его загорелое лицо мудрым как у папы Хэма.
Город задыхался от паров бензина и пуха. Асфальт был мягким, женские наряды прозрачными, тела влажными. Однако Эдичка (назову его так в целях самосохранения) почти не потел, объясняя этот феномен тем, что спирт, испаряясь с тела, отнимает избыточное тепло. В институте он был вечным троечником, но цепко отличал прикладные знания от балласта. Увы, во мне спирта не хватало.
Мы шли к городскому парку. Эдик нёс на плече холщовый мешок с пустой сорокалитровой флягой из-под молока. Я шёл следом налегке, только две непочатые бутылки приятно отягощали кожаный портфель.
Широкая скамейка в берёзовой рощице настроила на лирический лад. Я прислонился к дереву и что-то «…одуревши в доску…» приятно завертелось в поэтической голове.
Надо заметить, чем больше Эдик поглощал алкоголя, тем мудрее становилось его лицо. Сначала мохнатые брови горестно сходились на лбу, прорезая скорбную морщину, голова падала на руку, упёртую локтем в колено. Войдя в транс, он, покачиваясь, начинал декламировать в землю одному ему известные и понятные стихи.
Вот и сейчас, в позе известного роденовского шедевра, он невнятно бормотал что-то вроде:
Вновь из кишек годов
выпирает любовь
с унитаза грохочущим воем.
В макрокосме зрачков,
в скрежетанье зубов
ночь шатает в постельном разбое.
Руки жмут ягодицы,
сочно чавкает грудь,
ночь шатает в постельном разбое...
И безликие лица
в половодную муть
выплывают, да дорого ль стоит?
P.S. Не отвечаю за точность перевода.
После второй бутылки он всегда делал стойку на руках. И сейчас пиджак сполз на голову, он снял его поочерёдно с каждой руки. Стоять на руках после второй было его слабостью.
САМОВАР
Нас оставалось четверо за столом. Самых стойких из самых сильных и самых умных из самых красивых. Кто б сомневался. Короче, в этой компании красивых и культурных наш герой повторил коронный номер. Пари есть пари, теперь – на столе. Не пойму, зачем он выбрал подаренный молодожёнам самовар. 95 кг живого веса витые ручки редкого экземпляра держали всего несколько секунд, и рекорд был не засчитан. Посрамлённый Эдик упал на диван, подмяв концертную семиструнную гитару, издавшую в свой последний миг полный отчаяния аккорд.
Стойку упрямый Эдичка всё же повторил. На столе, без самовара.
Я двумя руками пытался удержать голову, однако, не падал. Сквозь пелену сознания я видел как штанины брюк обнажили эдичкины икры, надёжно защищённые от грядущих холодов густой рыжей шестью, подошвы ботинок упёрлись в кремовый потолок, оставив красивый импортный отпечаток. Потом этот чёрт начал отжиматься. При каждом рывке пепел падал в салат с его цигарки, которую он не пожелал вынуть изо рта. Но тогда это никого не удивило. Никто даже не смотрел на цирковое представление, а, тем более, не собирался расплачиваться.
БЕРЁЗКИ
В Удельном парке они были чудесными. Эдичка выбрал одну по только ему известным приметам, долго мял и гладил стройный ствол, внимательно и профессионально изучая флору, потом снял пиджак и не спеша полез наверх. Лицо его отражало целую гамму романтических мыслей, и я невольно залюбовался. Вдруг ствол согнулся и тело Эдички с гортанным криком далёких предков описало захватывающую дугу и мягко приземлилось в траву. Зрелище редкой красоты. Вороньё взмыло вверх с диким карканьем. Впрочем, причина переполоха могла быть другой.
1. Стая ворон в небеса вознеслася
и начала там орать:
внизу под берёзою пара и*лася -
надобно им помешать.
2. Только потуги пустые напрасные
этих презреннейших птиц:
Ванечка в Катю жопасто-грудастую
Ху загрузил до яиц.
3. Катя кряхтит, пердит и рыдает,
согнута вся калачом,
член в десять дюймов под печень толкает,
овод из Кати обед совершает,
соглядатай мастурбец завершает,
чёрный порхан Ваню в жопу кусает –
это им всё нипочём.
4. У Ванечки были железные нервы,
елду мог часами гонять.
Но надо же, эта порхатая стерва
яйца решила склевать.
5. И стая ворон на траву опустилася,
грозно их взявши в кольцо.
Ваня тут кончил – со страху случилося,
в ужасе было лицо.
6. От дикого крика вся стая вспорхнула
и снова давай там орать.
а пара внизу уже отдохнула,
презерватив просушить растянула,
спины и жопы свои отряхнула,
бутылку 0,7 из горла заглотнула,
ждёт, когда снова начать.
7..ждёт
8..ждёт
9..ждёт
10. см п. 1
Бейсиком когда-то я увлекался, и стихи, вот, машинные, извините. Но Бог с ней, с этой парой. Это не интересно. Мы даже не смотрели. «Рождённый пить е*ать не может» - изрёк когда-то наш классик. Потом эту истину переиначили. Ради детей.
Я немного подумал, и снял пиджак. Но кудрявая опустила на шею какому-то недотёпе, и надо ж было ему тут случиться. Он оказался маленьким, но однако злым мужичком. Не успел я моргнуть, как лязгнули зубы, высекая рубиновые искры. Пока я с трудом закрывал распахнувшийся рот, спина и пятки злодейчика уже мелькали среди стволов. С дикими криками охотников за скальпами мы ринулись вдогонку. А тот летел, лихорадочно работая конечностями, и как заяц, петлял меж деревьев. На очередном вираже он, оглянувшись, не вписался в поворот. Лицо бедняги вошло в плотное соприкосновение с могучей развесистой берёзой, листья осыпались. Потом, проходя мимо повреждённой красавицы, я невольно крестился, испытывая чувство глубокой скорби. Из раны несколько дней изливался берёзовый сок, я даже бутылочку подвесил. С годами рана зарубцевалась, но на этом месте вздулся безобразный раковый нарост. Сходите – третья слева перед спуском в болото.
Пролетая над его головой я в смятении понял, что этот великий спринтер никогда не встанет. Но, обернувшись, я с изумлением обнаружил пятки мужественного человека, мелькавшие меж стволов.
- Ну, заяц, - прохрипели мы задыхаясь.
СЛУЧАЙ
Эдик, подобно знаменосцу, гордо шествовал с зажатым в вытянутой руке мешком.
Канавы в парке, заполненные до краёв водой, манили искупаться. Навстречу двигалась компания с гитарами, софитами, киноаппаратурой и яркими дамами всех мастей. Вдруг крайний, встряхнув с плеч редкие жирные патлы (похоже, перезагрузившийся чудак с Ленфильма) больно боднул в бедро своими острыми рёбрами и коленками. Не возьму в толк, зачем он это сделал, видимо, от избытка весенних чувств.
У меня как раз хроническая травма в прыжковой левой. Я взбесился. Я взял мерзавца-хиппи за костлявое плечо и тут же швырнул в канаву. Он скрылся под водой, но когда выплыл, оказалось там мелко – вода едва достигала груди. Правда, плавать можно. Я решил, инцидент исчерпан, но этой скотине было мало. Он лез на нас, грязно ругаясь и размахивая руками. Эдичка решил заступиться за меня. Он поставил свою ношу на землю, поймал забияку за мокрые лацканы, притянул и ласково спросил: ещё будешь трепыхаться, гандолио? Тебя, что, выпороть перед девушками, да и заснять ещё на память?
И он швырнул его в канаву. Было жарко, и я в некоторой степени завидовал ныряльщику. На этот раз он вылез, как водяной, обвешанный тиной и какими-то проводами. На левой груди с трудом читался обрывок газеты с портретом вождя. Я подумал, плавать можно, но не стоит, опасно. Мы искупали волосатика ещё по разу, пока друзья смогли его зафиксировать. Он бился и плакал у них в объятиях, требуя сатисфакции, но тщетно. Компания поспешно уходила.
В самый раз перекурить. В ожидании транспорта мы расположились у ограды. Я достал «Филип-Моррис», Эдичка – карты, с которыми никогда не разлучался. В свободные минуты он любил сам с собой поиграть в преферанс. Взглянув на его лицо, любой понимал, насколько сложна эта игра. Он шевелил губами, производя в уме изощрённые вычисления, страдальчески морщил лоб, и когда, наконец, из спрятанной за спиной колоды вынимал нужную карту, его чело озаряла скупая улыбка. В этом деле он был непревзойдённый мастер. Его знало всё черноморское побережье. Мы закурили. Эдичка тщательно тасовал колоду.
О, изобретатель силовой установки великана МАЗа. Я расцелую твой промасленный лик за то, что предусмотрел помимо шума, превышающего болевой порог, ещё зрительный и обонятельный сигналы в виде шлейфа чёрного едкого дыма. На нас как разъярённый бык неслось колесо от заднего ската этого чудовища. Спортивная реакция не подвела. Я сделал неуловимое движение бедром влево, а Эдичка, жадно затянувшись сигаретой, вправо, и колесо точно прошло между, взрывая ограду, сминая клумбы, сбивая скамейки…
Мы, оглянувшись, придвинулись друг к другу, пальцы подрагивали, спички ломались. Сколько же раз может везти? Потом не повезло, но это - потом.
Однако, было пора.
ЭДИКА ПОБИЛИ
Надо заметить, что драться Эдичка не любил. Однажды он появился в институте в тёмных очках. Когда пустые пивные бутылки не помещались на нашем столике (в 70-х такое ещё водилось), Эдик вяло, с явной неохотой поведал грустную историю.
- Ну, по парку иду, Победы. Тому, южному. Доза как раз, наслаждаюсь природой, птички щебечут, белочки прыгают, девки вокруг... Вдруг кто-то засандалил в правый глаз, как утюгом, – он поднял очки справа, приоткрыв огромный кровоподтёк. – С кем-то спутали, гады, кастетом, наверное, въехали. Поворачиваюсь посмотреть – а мне в левый. Тут я озверел. Рванул первого подвернувшегося за затылок, и коленом в подбородок. Хрустнуло, бескозырка покатилась… Морячок проходил, я его тоже спутал. А те шустряки убежали. Морячка жаль, не знаю, где он теперь – с болью и многократно повторял Эдичка.
Допивая шестнадцатую бутылку, Эдичка вдруг горько заплакал. Он достал носовой платок, снял очки, обнажив глаза, украшенные фиолетовыми ореолами, и стал громко сморкаться, согнувшись над столом, усеянным пустой посудой. Я тоже думал о невинно забитом морячке и, будучи болезненно впечатлительным, собрался заплакать. Но почему-то засмеялся.
ПОРА
Я усадил слегка покачивающегося Эдичку в троллейбус, сел рядом. Раскалённый железный сундук не давал возможности дышать. Тесные сидения липли к телу и больно сковывали ноги. Моя левая стала невыносимо ныть в колене. Мешок с бидоном перегораживал проход. Всё было не так. Эдик не выдержал и вытянул ноги. Кресло впереди с треском подпрыгнуло вместе с пассажиром. Стало свободно, нашлось место и для бидона. Пассажир спереди сверлил нас ненавидящим взглядом, однако молчал. Правильно делал. Пожалел бы шею, а то вон как вывернул.
Вот и Финляндский. Сейчас доведу его до эскалатора, и домой. Я оплатил билет и двинулся к этому чучелу. Оно стояло перед входом на бегущую вниз лестницу. На спине объёмный холщовый мешок, ноги полусогнуты, голова сникла к груди. В ней звучала какая-то музыка, в такт которой его тело, одетое в костюм лондонского денди, совершало ритмичные движения. Бабы на контроле любовались. Сам Дали сделал бы неплохой набросок. Но не успел. Подошёл милиционер.
АРЕСТ
Я ринулся на помощь, но мне сказали – стоять рядом и не трепыхаться. Я исполнил приказ, по опыту зная - будет хуже.
- Что в мешке?
– Бидон.
- Развяжи. Бидон? – саркастически крякнул сержант, - а трубка зачем? - Специалист, бля.
- Дык хулиули, вот затем, - развёл Эдик неверными рукам,показав неприличный жест. Ответить было нечего.
– А ну, пройдёмте! - жёсткие пальцы впились в локти.
В пикете было накурено. Дым и мат стояли столбом.
– Вот самогонщиков пымал, - весело похвастал наш охотник. Постовые вылупились как на инопланетян. Под скамейкой лежал окровавленный труп. Он вдруг ожил, наведя на меня уцелевший от кровоподтёков глаз, и бессильно рухнул обратно.
Мысли работали лихорадочно, но чётко. Дураку Эдичке явно нравилось это приключение, и я на него не надеялся.
Извлекли бидон. Под общее гоготанье, включая эдичкино, обнаружили овёс, а когда достали пустую бутылку из под ркацители, даже труп раздвинул окровавленные губы и, вспугнув во рту своих мух, разинул пасть с единственным наполовину отколотом зубом в жутком хриплом хохоте.
Начался допрос. Эдичка сидел, развалясь на стуле. В свешенной руке дымилась дорогая сигарета. Вообще-то, он первым изрёк, с трудом работая языком:
- Так что вы имеете нам, собственно, сказать?
Конечно, бидон мы нашли, везём солить огурцы, овсом кормили голубей, выпили на двоих только бутылку ркацители, ехали к Эдику из пригорода после пикника. Всё это могло убедить только последнего кретина, но придумать что-то более убедительное мы были не в состоянии.
ЭДИК РАСПОЯСАЛСЯ
Постепенно единство нашей тактики нарушилось. Эдичке надоело сидеть, уже темнело, он стал грозить, обвинять, стучать кулаком по столу, хватать телефонную трубку в попытке куда-то пожаловаться. Я незаметно, но сильно пинал его под столом, однако, не помогало. На него не действовали угрозы ни о сообщении на работу, ни о трёх годах тюрьмы с конфискацией. Напротив, он стал требовать, что б сержант тут же, немедленно сообщил на работу, совал ему в лицо записную книжку с телефоном главного инженера. Я то знал, что главный инженер стал его должником и закадычным другом ещё с того дня, когда Эдичка нёс его тело от пивного ларька домой, а потом поднимал на спине на девятый этаж, поскольку лифты не работали. А тот ещё и обоссался, промочив насквозь дорогой пиджак. И ведь контора-то не из последних. Правда, контингент там особый, не привыкший к «стационару».
Но самое неприятное, он настолько чистосердечно брал всю вину на себя, что вскоре я стал ловить на мне заинтересованные взгляды ментов. Я даже зубами скрежетал, глядя, как дурак Эдичка гулко бъёт себя в грудь и рвёт ворот рубахи, клянясь, что я тут не причём. И требует, мудак, чтоб меня немедленно отпустили.
Наконец, появился некто в чёрном плаще, и я понял – вот он, печальный образ финала. Это был Шерлок Холмс, только без трубки. Чёрная шляпа производила зловещее впечатление. Быстрый взгляд, чёткая речь, и то, как вытянулись су, что это крупная птица. Так и оказалось.
- Товарищ инспектор, вот самогонщиков поймали.
Он задал нам несколько вопросов, затем спросил что-то задержавшего нас сержанта, и зачитал смертный приговор:
- Аппаратура у этого, - вытянул перст в мою сторону, - перевозят к этому по частям, - кивнул головой на развалившегося и улыбающегося Эдичку. – У него и брага. Вызывайте транспорт и живо по обоим адресам. Надо брать с поличным.
Потом взял в ладонь горсть овса, ссыпал, и, иронически хмыкнув, ушёл. Я с некоторым удовлетворением подумал, что хоть с овсом он ошибся. Овёс не заменял сахар, как показалось инспектору. Шерлок не знал, что дрожжи, поднявшиеся на проросшем овсе, придают целевому компоненту особый хлебный привкус. Не зря Эдичка почти месяц ходил в Публичку.
Уж полночь близится, ну а машин всё нет…, тупо билось в голове. Сержант звонил почти непрерывно, куда-то уходил, матерно ругаясь, но тщетно. Машин не было. Я, опустошённый и равнодушный ко всему, тоже развалился на стуле. Мысли отсутствовали. Единственная слабая мысль – догадаются ли они открыть кладовку, где стояло около двадцати бутылок домашнего «виски» крепостью 80 градусов, и она не вызывала эмоций. А я собрал установку по всем правилам химической технологии. Отличник тогда я был. Из лабораторных стекляшек получилась серьёзная ректификационная система с двойной фильтрацией и доочисткой, а кубом был злополучный бидон.И это всё пропади...
Эдичка нечленораздельно напевал: «Любо, братцы любо, любо братцы жить…». В его покоившейся на груди голове не было и следа опасения, что его ванна до краёв заполнена созревшей брагой в ожидании работы. Что сорок килограммов сахара пропали и будут отягчающей уликой.
Пить… Труп вдруг ожил и извергнул содержимое желудка мне под ноги. Его испражнения растеклись по полу. Я убрал ногу и впервые подумал, где буду ночевать.
ОСВОБОЖДАЮТ?
Вошёл какой-то низкорослый в чине старшины и данной ему властью пропищал –
- Чего ты с ыми до сих пор возисши?
- Да машин не дают, все, бля, на пожаре. Мать-их-ё…
- Накидай им писдюлей и гони в шею. Не до них. Давай помогу. – Он стал разминаться, молотя воздух руками и ногами. Сержант посмотрел на нас усталым долгим изучающим взглядом, и вдруг приказал:
-А ну, гвардейцы, писдуляй отсюдова, пока вам писдюлей не написдрячили. Быстро!
Сташина разорчарованно ушёл. Но поднёс таки напоследок к моему носу возбудившийся кулак, – на колени, суко-блять, на колени!- Я отдал честь, доброжелательно, как мог, улыбнувшись.
Я не верил ушам. Какой-то пожар… Всё происшедшее походило на сон, и вот пробуждение. Я ущипнул себя за руку, подавил глубокий вздох, невероятно… отпускают… Господи…
Но мудак Эдичка стал упираться, отдай ему бидон, и всё тут. Милиционер не отдавал, Эдичка завёлся. Оба вцепились в бидон и вырывали друг у друга.
- Сержант, отдай! Я ж за него три бутылки, три! - твердил дурак, выкидывая в лицо комбинацию из трёх пальцев.
Я опять заскрежетал зубами. Скотина! Оставь этот проклятый бидон, - чревовещал я, - я тебе достану лучше, из нержавейки. Но не мог же я это выразить вслух. Да он всё равно бы не поверил. И я молчал. На лбу выступил пот. Я чувствовал, что если мы не уйдём сейчас, немедленно, потом будет поздно. Вот он на пороге уже тот, в шляпе. Ногти впились в ладони, пресс напрягся. Я сконцентрировал на этом болване все свои телепатические возможности. И чудо произошло.
Сержант выломал трубку из крышки, болван протестовал, но я, мягко обняв его, убедил, что это необходимо: ведь нам ехать через весь город. Овёс, смеясь, сержант вернул. Мы оставили только бутылку – 17 коп. Он не знал, что там был 80-градусный спирт моей профессионалной выделки и сейчас он работает внутри.
Эдичка выходил из пикета, держа мешок с бидоном в вытянутой впереди руке. Лицо его было гордым и спокойным. Лицо победителя.
Пахло гарью. Болела голова. Во рту пересохло. Я подумал, что сейчас самое бы время выпить и сказал об этом Эдичке, но тот дипломатично промолчал. «Метро закрыто, в такси не содють».
НОЧЛЕГ
Эдичка предложил зайти к своему приятелю, работавшему неподалёку. Сейчас у него как раз ночное дежурство. Я согласился.
Мы миновали железную калитку, сад с оштукатуренными статуями, и очутились, видимо, в больнице. Эдик ориентировался в темноте, как кошка. Попетляв по территории, мы оказались у одноэтажного кирпичного домика. Его крыльцо украшали две помпезные вазы из проржавевших железных полос. Маленькое оконце было закрашено белым.
Эдичка нажал кнопку звонка, и дверь приоткрылась. Какой-то карлик исподлобья недоверчиво рассматривал нас. Эдик приветствовал его, похлопывая по голове, так как до плеча было не дотянуться, и объяснил, что нам негде ночевать, зато есть выпить.
Тот измерил меня долгим недоверчивым взглядом, затем, посмотрев на Эдичку, на его объёмную ношу и получив кивок, неуклюже уступил дорогу. Меня обдал лёгкий запах плохо просоленной и посему безвременно почившей рыбы. Скудный свет с трудом позволял разглядеть ряд столов, металлическая поверхность которых угрюмо поблескивала. На ближнем я увидел голого спящего человека, скорее всего, мужчину.
- А это кто?
- Усопший, - ответствовал карлик.
- Я и так вижу. Почему голый, без одежды, подушки?- Вдруг дошло.
-Куда ты меня затащил? – недовольно спросил я Эдичку. – Я ведь не любитель острых ощущений, и этот ресторан «Смердящая падаль» не для меня.
Но тот уже вынимал из внутреннего кармана пиджака стеклянную фляжку с коньяком «5 звёздочек». Я немало удивился его железной выдержке. У карлика нашёлся пластмассовый стакан из-под карандашей, которыми он метил пятки своих молчаливых клиентов. Первую Эдичка великодушно доверил мне. Понюхав, я понял, что это не коньяк, а технический спирт, и его надо запивать. В дальнем углу размещалась огромная ванна, откуда наш урод с удивительной живостью принёс воду в сильно помятой крышке от бывшего термоса. Я сделал два хороших глотка из фляжки и запил тёплой водой, вонявшей резиной. Почти мгновенно стало легче.
У карлика оказалось заумное имя, что-то вроде Дездемона или Трапистона, сейчас не помню. Как Эдичка с ним познакомился, я так и не врубился, хоронил кого-то, что ли. Это был хороший парень, а если выпьешь с ним, юмор понимал и не обижался, и после первой был послушен, как пригретая дворняга. Да, мал он был, кривоног, но в его обители мы себя чувствовали как дома.
- Слышь, это, Триперздончик, сгоняй за огненной водой к своим врачам-убийцам, тебе нальют, ты как-никак, там свой, медик, однако. – Медик понятливо осклабил на меня клычки зубов, понимающе подмигнул и, мелко семеня рудиментами, исчез. Я снова спросил Эдичку, как он с ним познакомился, но опять не понял. Эдичка напевал отяжелевшим языком любимую песню.
Расскажу, ребята, случай был такой -
мы пошли в атаку, а танк мой головной.
Любо, братцы любо, любо, братцы жить,
в танковой бригаде не приходится тужить.
Первая болванка попала по броне,
чем-то ошарашила меня по голове.
Любо, братцы любо, любо братцы жить…..
Вторая болванка попала в бензобак,
вылез я из танка, сам не знаю как…
Любо, братцы любо….
Меня вызывают в Особый Отдел –
что ж ты это, сволочь, вместе с танком не сгорел?
Любо, братцы любо…
Я им отвечаю, я им говорю:
в следующей атаке обязательно сгорю.
Любо, братцы любо, любо, братцы жить
В танковой бригаде не при-хо-дит-ся ту-жить!
Папаня Эдички был старшим военпредом Кировского завода по танкам, в чине полковника. Оттуда-то у сынишки эта песенная лирика. Не раз, наверное, распевали дома в день Победы, отщепенцы.
Эдичкина голова склонялась всё ниже. Слёзы капали. Я осмотрелся. Стены, вроде, в изразцах, полы тоже. Да вот только лежаки железные, тут и радикулит схватить можно. Вернувшийся гонец уже разливал желтоватую жидкость в свой карандашный стакан. Чтобы не ходить за водой заглот совершали тут же, потом в ванне запивали из шланга. Дошла моя очередь. Глотнув, я понял, что это неразведённый спирт-сырец. Керосиновое дыхание спёрло, пригнувшись, я ринулся к ванне.
В ней томно плавала, заваливаясь сбоку на бок роскошная особь женского пола. Руки были страстно протянуты ко мне, требуя взаимности. Её великолепные прелести колыхались неподалёку, стыдливо прикрываясь длинными локонами. К счастью, её лица я не видел. Кто пил 96-градусный сырец, поймёт, почему я вырвал из-под спины красавицы потрескавшийся шланг и сделал судорожный глоток тёплой воды, вонявшей резиной. Из глаз покатились слёзы. Качаясь от пережитого, я едва добрался до лежака и рухнул на спину. Тошнило.
Но вскоре стало легко и приятно. Выяснилось, что рядом со мной лежал симпатичный мумиеобразный старичок, местами, словно породистая лошадь, в бурых яблоках. По номерочку на ноге я определил, что он тут ещё с пятницы. Его игриво выставленные, почерневшие от многолетней ходьбы пятки, предлагали пощекотать. Я пощекотал.
Мои-то друзья давно уже храпят, заняв элитные места. А мне тесно. Я заткнул мумиё подмышку и долго бродил меж столов, ища подходящую клиентку. Пусть дед займётся делом и спать не мешает.
Мне снился Медный Всадник в тесном хороводе голых мокрых красавиц. Они тискают мой срам, а я мну их тяжёлые плотные груди. Играла неземная музыка, и я на грани оргазма. Утром протрезвев, я подумал, неужто медики что-то в бухло подмешали, а то вон внизу что творится. И тут вдруг дошло, что карлику для смеха слили экстракт из заспиртованных органов. Цвет-то был как-бы красноватым. От вагины, значит. А иначе с чего бы меня так повело на трах?
НА ВОЛЮ
Утром, выходя из «пред-последнего приюта», мы увидели в небе чёрный дым. Пахло гарью, Жирные листья копоти медленно опускались на наши головы. От прохожих узнали: догорал Металлический завод им. ??? съезда КПСС. Ну, тот, что на набережной.
Вот такая херасима случилась с нами в тот незабываемый день приключений.
Правда, только правда.