Белая горячка
Я стучу в дверь, и она сразу же отворяется. Впервые за целый год сегодня здесь меня с нетерпением поджидали. Солнечный день остался за тяжелыми дверьми.
В глаза бросается запущенность, неприбранность квартиры: оборванные в некоторых местах обои, валяющиеся пустые бутылки, обрезки бумаг, рваные газеты. В кухне - раковина, заваленная грязными тарелками, на столе - пепельница , полная окурков, мятая скатерть, засыпанная крошками; ими же усыпан и светлый кафель на полу.
Скрипнули половицы, открылась дверь комнаты, потянуло сыростью. Ее пространство оформлено в абсолютно причудливом стиле, напоминающем, не то декорации из религиозной сказки для детей, не то покои из сказки Шахерезады “1001 ночь”.
Таинственность интерьеру придавали размещенные повсюду статуи Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы, протягивающей руки ладонями кверху, святого Иосифа, обручника Девы Марии, Ангела с распростертым крыльями. Каменные лица, каменные складки одеяний, каменные цветы у ног святых. Ростом и пропорция соответствовали семилетнему ребенку. В полутемном верхнем углу комнаты перед иконой мерцала зажженная лампада, отражая тусклый свет на окружающие предметы. Над постелью - распятие. Плотные шторы на окнах поддерживали особенную атмосферу полумрака даже днем.
Что это? Молельный дом? Или квартира благочестивых дам-католичек - пани Терезы и пани Стефании?
Что-то химерное было в этом интерьере, даже воздух казался нереальным, каким-то концентрированным, наполненным невероятно тяжелым, затхлым запахом, ощутимым кожей и нагонявшим смятение и тревожность. Хотелось поскорее выйти из мрачной квартиры, из атмосферы тоски и уныния, вырваться на свежий воздух. Сила новых ощущений была столь ирреальной, что, казалось, я попала в совершенно иной, призрачный, параллельный мир, откуда теперь не удастся выбраться. Безнадежность и уныние царили повсюду.
Я запаниковала. Озноб прошел по коже, холод прокрался в руки, ноги стали ватными, волосы чуть дыбом не поднялись. Не в силах сдвинуться с места, я беспомощно озиралась в надежде обнаружить хотя бы одно живое человеческое существо. Но вокруг не было ни души, кроме психа-отца. Мой юный ум подсказывал, что звать на помощь бесполезно и помощи ждать неоткуда. Шансы выбраться из этого логова были невелики. Понятно, что решение должна принимать сама и немедленно. Иначе меня охватит чувство беспомощности и отчаяния. В данной ситуации допустить такую возможность подобно смерти. И изменить ничего нельзя. Пересилив страх, я робко прошла в глубь комнаты и села в кресло.
Отец был в ночной пижаме, домашних тапочках, трезв (насколько это возможно). Лицо одутловатое, суровое, насупленное, взгляд исподлобья. В правой руке держал длинные портновские ножницы и периодически вводил их острыми концами в рот, ковыряя в зубах и продолжая с кем-то, невидимым мне, разговаривать. Увидев вошедшую, не удивился, но слегка пообмяк, готовясь что-то спросить. Однако безумный взгляд резко переметнулся в сторону. Весь застыл, как бы в исступленном забытье, уткнувшись потухшими, ледяными глазами в стену. Видно, в голове что-то перемкнуло, удалило из реальности. Может, я застала его врасплох, и он ещё не успел переварить информацию. Был слишком занят своими мыслями. Пальцы его судорожно дрожали, очевидно, от внутренних раздрая и противоречий.
Вжимаясь всем телом в кресло, я неподвижно сидела, ни жива, ни мертва, боясь пошевелиться от страха и жути. В столь непривычной обстановке чувствовать себя естественно не удавалось.
Показывая рукой куда-то вверх, начал рассказывать о случившемся. Буквально в деталях описывал видимых им чертей. Была бы художником, смогла бы досконально нарисовать этих безобразных маленьких чудовищ с крысиными телами, длинными хвостами и щупленькими, остроносыми мордочками уродливых карликов. Их зеленые глазки, время от времени медленно хлопающие веками, горели огоньками, как светлячки в ночи.
Мерзкие существа только и думали, как покрепче досадить несчастному больному. Они пролазили сквозь стену, прыгали со стола на диван, с дивана на шкаф, как бы играя или танцуя свой безумный, омерзительный танец. Отец комментировал все действия бесов, жалуясь на их нашептывания и издевательства. Черти, преследующие несчастного в жутких кошмарах, с писком пролетали над головой, обдавая потоком горячего воздуха, окружали, скакали по голове, шее, ногам, рукам, спине, животу и груди. Больной доставал их двумя пальцами руки из-за шиворота пижамы, а гады хихикали, давились смехом, со злобным оскалом строили рожицы. Их мерзкие ужимки и монструозные прыжки были отвратительны. Залезали в ухо, гнусаво и протяжно вторили: "Убей себя, убей себя!".
Пытаясь наладить контакт, я старалась подыгрывать, вглядываясь и прислушиваясь, поддакивала, как будто вместе с отцом наблюдала происходящее, чтобы не попасть впросак, и чтобы тот не разуверился в правдивости такого поведения. В какой-то момент показала ему на темный угол стены, где якобы загорались и гасли огоньки глаз чудищ. Зрительные и слуховые галлюцинации бедолаги на некоторое время прервались: появилось жгучее желание выпить; потянулся зa пустой бутылкой на столе. Отсутствие алкоголя вызвало агрессивность. Посыпались угрозы спрятавшейся в соседней комнате жене, если та немедленно не достанет спиртное. Ответа не последовало. Подошел к шкафу, открыл дверцу и за книгами обнаружил поллитровую "спасительницу". Взбодрился, отпил из горлышка большой глоток, захлебнулся, закашлялся и не успокоился. Налил в рюмку, пригубил, вроде бы полегчало. Снова устроился в кресле.
Я вышла. Перепуганная, всклокоченная пани Тереза стала рассказывать, что адские галлюцинации продолжаются со вчерашнего дня. Какие резкие крайности в проявлении чувств обнаружились у страдающего тяжелыми запоями, обернувшимися алкогольным психозом! Интеллигентный мужчина превратился в дикого, агрессивного зверя, готового насильничать и убивать. Скандалы, избитая жена, полный бардак и раскардаш в квартире. Безумец бегал за женщиной с топором в руке, и если бы не соседи, спрятавшие несчастную от изверга, то в доме был бы труп. Пережитый ужас от психоза больного вызвал у домашних такое потрясение, что они долгое время не могли справиться с кошмаром. И позвонили мне ...
Он стоял у стены, и, напрягаясь всем телом, всматривался в темный угол комнаты, где находился шифоньер. Губы беззвучно шевелились. Видно было, что ужасно напуган. Резко схватил меня за руку, бледное лицо, искаженное страхом, оказалось рядом. Неожиданный поворот мысли и встревоженный шепот:
- Шаги за шифоньером! Сейчас они снова сюда войдут. Отец все отчетливее слышал приближение нежданных гостей: шаги доносились ближе и ближе.
- О ком ты говоришь? Я ничего не слышу.
- Эти энкаведисты про меня не забыли! Они глумятся надо мной и хотят забрать меня.
Его воображение рисует врывающихся через открытый шифоньер вооруженных до зубов людей:
- Смотри - вот показываются макушки голов, а вот широкие плечи... Это целый взвод в длинных серых шинелях.
Отец буквально в деталях описывает форму служащего НКВД середины 30-х годов прошлого века: и синюю фуражку, окантованную малиновым фетром, и рубаху цвета хаки, и темно-синие бриджи с кантом малинового цвета.
Внезапно больного оглушает взрыв, слышимый только им. Пугается, резко меняется в лице, тело его пульсирует :
- Это на улице взорвалась граната с внешней стороны дома, - старается перекричать сам себя, - окружают гады! Спасаясь от преследования, пытается спрятаться под стол. Взгляд затравлен.
Я не разделяю этих бредовых мыслей, но проникаясь сочувствием к отцовским переживаниям, делаю хорошую мину при плохой игре: стараясь не спугнуть неосторожным словом или укоризненным взглядом, пытаюсь, как могу, успокоить и выдворить его из-под стола. Иначе нельзя. Страсти накаляются. Возбуждение усиливается. Не владея навыками медицинской безопасности, ответы на правильность своего поведения интуитивно нахожу в родном сердце. Испытывая отвращение и даже омерзение, с одной стороны, вместе с тем прочувствую искреннюю жалость к близкому человеку, больному страшной болезнью.
Воспользовавшись тем, что смеркается, включаю верхний свет в надежде переключить его внимание. Выглядывает из-под стола, вскакивает, подходит к статуе Девы Марии и начинает из ее рук тянуть нити. Зовет меня: "Смотри, сколько золотых нитей нам дарит!". Настроение круто меняется. Улыбается и приговаривает: "Спасибо, дорогая, осчастливила!". Левой рукой достает то длинную нить (рука вытягивается), то короткую (рука сгибается в локте), перекладывая воображаемые нити в правую полуоткрытую руку. Мим вышел бы из него великолепный. Так мастерски и виртуозно это проделывается!
Господи, что я пережила! От страха сознание чуть не потеряла. Напряжение не отпускало меня вплоть до приезда врачей и санитаров скорой помощи. Приходилось ежеминутно контролировать свое и моего подопечного психоэмоциональное состояние, сглаживать последствия внешних воздействий, выбирать оптимальные решения в сложной ситуации, в которой оказалась не по своей воле.
Чтобы находиться один на один с психически больным человеком, понадобятся не только смелость и выносливость, но и здоровое чувство самоиронии: отправляясь в ледяной дом, нужно было весьма трезво оценивать свои возможности, где юношеский возраст и аттестат об окончании общеобразовательной школы не прибавляли их обладателю ни мужества, ни терпения.
Здесь существует масса нюансов, которые медиками-специалистами осваиваются долго и терпеливо. Важны не только подготовленность, навык, что естественно у меня отсутствовали, но и умение наладить хороший контакт с больным. Ведь в возбужденном мозгу много импровизаций, а потому и сюжеты бывают замысловатыми и непредсказуемыми. Какими сложными путями изощренное насилие проникает в мозг больного алкогольным делирием? Как происходит кардинальное нарушение сознания? К таким событиям я совершенно не была подготовлена.
Недюжинное испытание мне как дилетанту было гарантировано. Романтики никакой, а экстрима - выше крыши. Случилось по полной вкусить огромную долю адреналина. Помогли спокойное, уравновешенное поведение, выдержка, сосредоточенность, доля женского природного лукавства. Главная задача состояла в том, чтобы не выбиваться из заданной тональности и довести "игру" до конца. Удивительно, но она оказалась мне вполне по плечу. Судьба проверяла на прочность. Все это надо было принять, пережить, не сломаться, а, главное, не озлобиться на судьбу. Не многовато ли для девочки, едва окончившей школу?