Золотое море, черный песок.
Вода неожиданно холодная. И очень соленая. Здесь странно высокие волны даже в полное безветрие. Это дышит океан. Причем понятно, что он лишь затаил дыхание, не шумит, не вдыхает полной грудью. Его мощь и пугает и манит. Дно просматривается на несколько метров вперед и видно как крупные серые рыбы уходят в недоступную уже для взгляда глубину.
Еще раннее утро и солнце ласкает, не обжигая. Целует мокрые зудящие от соли веки и кожу на сгибе у локтя, лодыжки. Мокрый купальник прилипчиво стягивает зацелованное тело.
Из лифта гостиницы, стоящей прямо на пляже выплевываются довольные люди с надувными кругами, пары с детьми, девицы, с крупными украшениями и мужчинами с усталыми красными глазами, неуверенные, толстушки со скобками, рельефные парни в кросовках для бега...
В это время я уже предпочитаю одеваться и потихоньку идти в тень. Слишком много солнца не к чему.
В бок здания гостиницы врезано маленькое дневное кафе. Всю неделю я прихожу сюда и сажусь в тени. Столики выставлены прямо на тротуар, все очень просто. В основном те же лица: любители крепкого кофе и свежего сока.
Бармен очень приятный парень, с загорелыми ногами, улыбчивый. Наверное, ему около сорока. Когда он подгоняет жену с приготовлением заказа, морщинки вокруг его глаз становятся белыми и лучистыми. Пахнет жаренным яйцом, ветчиной и кофе.
Капучино. Он приносит мне его сразу, как только я усаживаюсь. Это - уважение. Это очень приятно, что он просто рад, что я есть сейчас здесь, в его кафе, на этом пляже, на этом острове. У подножья вулкана, о котором я знаю, но куда уже не смогу подняться. Посреди океана, который не смогу переплыть...
А-ах... Это мой вздох. Так чудесно. Пенка на капучино в белоснежной чашке, просыпавшиеся на блюдце и стол крупинки сахара. Маленькая ложечка с лужицей коричневых пузырьков. Как красиво все то, что могут видеть мои глаза.
Губам горячо и сухо. Я провожу по ним языком. М-да. Тут все чудесно.
Браслеты на руке мелодично брякают о чашку и приятно холодят руку.
- Надо же такая сморщенная старуха, - рассуждает белокурая девчушка, сидящая с чашкой какао рядом с родителями.
- Не надо кричать на весь пляж, - мурлычет ей мама и обращается к мужу, - Я вот также мечтаю лет в девяносто приезжать к океану, приходить на берег и с таким же наслаждением, как в последний раз, пить свое кофе. Но видимо делать это буду уже без тебя.
- Это почему это? – он вскидывает на нее светлые пепельные глаза, сдвинув брови и выпуская струйку дыма. Прихлебывает эспрессо.
- Ты же говорил, что склеишься лет в шестьдесят. Что же мне еще тридцать лет без тебя делать? Это много, буду путешествовать...
Мужчина явно обескуражен: - И я с тобой хочу.
- Хорошо, будем ездить вместе. Но тогда пообещай дотянуть хотя бы до девяносто трех...
Они улыбаются друг другу, шутливо морща носы, и держась за руку...
Бармен помогает мне подняться, трогательно подхватывая под локти. Становится жарко. Тяжелее дышать. Я даже сама слышу шелест, который возникает при каждом моем вдохе. Пора отдыхать...
Глава 2.
Гостиничный номер встретил приятной прохладой. В мои восемьдесят шесть это просто спасение. По коже ласково пробежал легкий ветерок. Как интересно настроен кондиционер – все время что-то внутри него движется. Туда-сюда, туда-сюда.
Боже мой. Восемьдесят шесть. Жизнь прошла быстро и незаметно. Кожа обвисла в складки. Пожалуй, на мне нет места, которое не было бы сморщенным. То есть, конечно, такое место имеется, но на него уже никому не интересно смотреть. В общем и целом, похожа я на шарпея. Слава Богу, без такого же едкого псиного запаха.
Хотя, когда я была моложе, мне казалось, что от старых людей идет запах довольно специфический. Лекарств, чистого белья, еще чего-то неуловимого. Сейчас я особенно остро чувствую, как пахнут молодые.
Я могу уловить запах косметики у девушек, едущих со мной в лифте. Заходя в раздвигающуюся и дающую мне место стайку, я безошибочно знаю у кого из них менструация, кто только что вылез из объятий мужчины... Странный эффект старости....
А как пахнут молодые мужчины...
Когда то мне казалось смешным и невозможным обращать внимание на мужчин моложе меня. Возможно, это сказывалось мое строгое православное воспитание. Я родилась уже за пределами России, но французский воздух свободного отношения к любви не становился мне мне родным. Мои родители старились душа в душу. Как два сизо-голубых мон-мартровских голубка. Кажется, что жизненные трудности только укрепили их союз. Не знаю, ссорились ли они когда нибудь по настоящему... Я даже не уверена, что в их нежном, ласковом и действительно голубином отношении к друг другу было место хоть каким-то страстям.... Хотя очеведно, что два раза страсть вспыхивала точно - у меня был еще младший брат....
Так я о запахе молодости... Сейчас, когда я так необыхновенно чутко улавливаю запахи (видимо мне больше уже ничего другого не осталось) я чувствую исходящий от кожи мужчин аромат, рождающий не только волнение и ощущения, но и запускающий перед глазами вереницу образов, похожих на видения. Вот от молодого человека, который пропустил меня в лифт вперед себя и любезно нажал на кнопку этажа, исходил аромат нисчем несравнимого шершавого запаха дубовой коры, смещивающейся с сжигаемой осенней листвой. Аромат такой бывает только в конце осени, когда солнце из последних сил прорывает стремящиеся собраться в тучи облака, и взрывает нежданным лучом золото-бурые обрывки скудного убранства скверов.
Возможно эти странные обонятельные ощущения просто игра моего ума, не желающего признавать неумолимое приближение к конечной цели. Возможно, это мой способ составления внутреннего отчета. Для кого? Все мои ошибки и неудачи, все радости и победы - я пересматирваю, как забытые кадры киноленты, и говорю сама с собой начистоту...
Мне было чуть за сорок, а ему лишь семнадцать. И от его волос и кожи шел аромат осеннего дождливого утра и поздних райских яблок. Наша связь была безумной, порочной, иступленной, кощунственной. Но ничего поделать с ней было не возможно. Просто не было сил...
Еще за месяц до того, как моя приятельница попросила дать ее сыну курс английского языка, я чувствовала себя умудренной опытом женщиной средних лет, матерью семейства, которую любит муж, уважают соседи и булочники. Эта страсть стала пощечиной моему милому миру, в котором я жила и в который верила.
У многих моих подруг подрастали сыновья, но, глядя на этих молодых глупых телят, я даже не думала, что они могли быть сексуальны. И сильно удивлялась, когда кто-то находил их привлекательными.
У нас была небольшая двухэтажная квартира на северном склоне Мон-Мартра. Из коридора второго этажа, можно было подняться на небольшую мансарду с большим круглым солнечным окном. Когда наши дети были младше, они с удовольствием играли здесь. Но они поступили в колледж и стали бывать дома редко, а у меня появилось много свободного времени для уроков и переводов. Поэтому мы решили переоборудовать это пространство под библиотеку и кабинет. Книг у нас в доме всегда было великое множество. Очень скоро они перестали помещаться в специально сделанные под них стелажи и расположились по всей мансарде высокими стопками. Посреди этого пыльного богатства воцарился старинный письменный стол, обтянутый заново зеленым сукном и несколько таких же древних стульев с массивными подлокотниками. Стелажи уходили под самую крышу и иногда, чтобы достать нужное издание, приходилось забираться вверх по шаткой приставной лестнице.
Из-за нее то все и началось... Лестница пошатнулась и я, растеряв туфли и больно разодрав ногу об угол полки, неуклюже полетела вниз. Руки моего ученика оказались неожиданно большими и уверенными. Он подхватил меня, но не сумев сохранить равновесие повалился на пол, потянув меня за собой. Мы на секунду замерли от неуклюжести нашего положениия: он в растегнутой от быстрых движений рубашке, и я сверху, с выбившимися из прически волосами, съехавшей набок юбке, порванных чулках и лопнувшими петлями на блузе.
Мгновение, и он резко перевернул меня, оказавшись сверху, сметая купы книг, перевернув стул и даже каким-то образом сметая со стола письменный прибор, наши тетради и учебные пособия. Целовал он невпопад, не задумываясь, не умело, но так искренне и горячо, что у меня перед глазами запрыгали разноцветные солнечные зайчики... В окошко стучали и качались изо всех сил на ветру, отбрасывая кружевные тени, ветки с райскими яблочками. Мир исчез.....
Он уехал через несколько сумашедших недель и как не странно удачно сдал свой экзамен по английскому языку... Мой неопытный, но пылкий любовник... Больше мы не встречались.
Глава 3.
Я не могу сказать, скучно ли я прожила свою жизнь. Не знаю, скучно ли мне сейчас. Но спешить со смертью мне совсем не хочется.
Странное ощущение осознавать, что почти все уже позади. Встречи с интересными людьми, чудесные поездки, милые мужчины.
Люди провожают меня удивленными взглядами, но в них чаще всего читается: «До такого возраста не живут». Да, да. Каждый взгляд, как пожелание смерти. «Как хорошо Вы выглядите для своих лет». Мои ровестники уже в большинстве своем съедены червями, а имена своих правнуков я уже не помню. Когда мы отдавали за муж младшую дочь, мой муж неожиданно быстро потерял зрение. Так тяжело дался ему тот маленький возрастной рубеж.
А меня недавно приглашали уже на свадьбу к правнучке, и я вместо поездки слегла с сердечной недостаточностью.
Напрасно, они так рано женятся, торопят и свое время и чужое. Как-то даже неприлично стать пра-прабабушкой. А ведь за ними не задержится и такой поворот событий.
Да, жаль, что вместо возвращения домой и встречи со всей семьей, я валяюсь на этом острове. Одинокая и больная.
Здесь вечное лето, а в Париже сейчас ранняя осень. Изредка желтый лист, заигрывая с ветром, стелется под ноги. Все пронзительней звучит труба у уличного музыканта, играющего на маленькой площади под моим окном. Все вкуснее покупать горячие блины и есть их, обжигая пальцы и небо. Все отчетливей в прозрачном воздухе разносятся колокольные звоны с Сакро-Кер и Трините, во время служб и свадеб.
Мы то с моим первым мужем так и не обвенчались. Прожили во грехе. Когда я хоронила его почти сорок лет назад, мне почему то все время думалось только об этом...
Второй мой брак не заставил себя ждать. Новый супруг был существенно меня моложе. И клялся, заглядывая в глаза и топя в нежности, в бесконечной и вечной любви.
Он через год после брака разбился на машине вместе со своей любовницей. Оказалось, он знал ее еще с колледжа. Они втайне периодически встречались. А я ему была вовсе не нужна. Как женщина, не нужна.
Вряд ли он меня не любил. Любил, по своему, только не так, как мне того хотелось бы. Рядом со мной он чувствовал себя как дома, в уюте, тепле, со мной он отдыхал от своих невозможных отношений, от тяжестей беспрестанной борьбы за прибыль, от суеты своих будней и разгула праздников. В какой-то степени я была как этот теплый, затерянный в океане остров, который любому человеку на него приезжающему, кажется необыкновенно родным.
Боже, как я ревновала, как я сходила с ума. Увидев их впервые случайно на бульваре Осман, я была поражена выражением его лица. Оно сияло, как не сияло ни в день нашей первой близости, ни в день нашей свадьбы. Вечный хмурый суровый бугорок, между бровей, в который я так любила его целовать, удивительным образом разошелся. Глаза смеялись, лучились.
Он ничего не видел вокруг себя. Было понятно, что его мир обрамлен сейчас только ее ресницами и облаком волнисых волос. А я стояла за летней перегородкой кафе и чувствовала, как мое сердце сжимает чья-то грубая и жестокая рука.
Когда они скрылись из глаз, свет померк.
Первое, что очнувшись в больничной палате, я увидела, были его глаза бесконечно заботливые, внимательные. Но не такие, я сразу это почувствовала, какими он смотрел на нее.
Как они все эти годы хранили свою любовь и почему не были вместе? Не знаю, не знаю...
Пока я болела, он беспристанно хотел быть мне полезен, был очень добр, приходил каждую свободную минутку, приносил цветы, фрукты. И даже баночку с кофе, строго настрого запрещенного врачами, но от этого еще более желанного. Запретный аромат, который я вдыхала с упоением.
Недоступный и желанный.
Это и о кофе и о нем.
После больницы мне было невыносимо грустно оставаться дома одной. Смотреть на моросящий за окном дождь и представлять, как они пьют наше любимое бордо медок в каком-либо из уличных кафе, как он целует ее волосы и руки, уводит ее в отель, на полдороге к нашему дому от Плас-Пигаль...
Да, я сознаюсь, что я несколько раз следила за ними. Не понимаю, что меня на это толкало. Я хотела понять сама не знаю что. Мне очень сильно хотелось понять... И мне кажется, что когда я все поняла, я и решила...
В общем, я решила, что не стоит жить с этой драмой в душе. Я хотела освободить его от себя, уйти не заметно. После очередной слежки за собственным мужем, я долго копалась с тормозной педалью, что-то там раскачивая, расшатывая, выдирая. Слезы застилали глаза, но я была упорна.
Я решила остаться еще на один вечер и попрощаться, так невзначай, только для себя. Пошла в дом, приготовила поздний легкий ужин, как он любил, достала бордо, зажгла свечи.
Ждала я долго, но время уже не имело для меня никого значения. И когда посреди ночи позвонили, я очнулась из своего забытья, не поняв ни который час, не поняв сразу, что же случилось.
Оказалось он привел свою любовницу к нашему дому и решил взять мою машину, куда-то ее отвезти. То ли от того, что он был пьян, то ли тормоза действительно не сработали, но они влетели под припоздавшую строительную машину. Оба насмерть, хотя мне сказали, что он пытался выкрутить руль и подставить под удар только себя...
Наверное, я бесконечно перед ними виновата. И когда я пересчитываю все свои восемьдесят шесть лет, я каждый раз думаю, что меня именно за этот эпизод жизни будут жарить на сковородке. Я в этом абсолютно убеждена, может быть поэтому и не спешу на последний важный разговор с Господом. Удивительно, но на этом острове, похожем на рай, иногда, очень редко, бывает ветерок, который приносит от кратера вулкана запах серы... Куда мне спешить...
2007 г.