В мои молодые году угораздило меня попасть служить на флот, да к тому же на подводную лодку.
Служба, как у любого матроса начинается с учебки. Обучение длилась полгода, из нас готовили гидроакустиков.
Первое, что добивались наши старшины – это из нас, зелёных гражданских лиц сделать людей военных. Чем отличается военный от гражданского человека? Тот, кто служил, сразу ответит на этот вопрос - дисциплиной. Дисциплина, прежде всего, подразумевает точное и в срок выполненное приказание. Вот они нас, так называемых духов, обучали исполнять приказы.
Для этого молодых курсантов, постоянно заставляли выполнять приказы, порой ненужные и нелепые. По много раз мы строились, расходились по приказу, учились подходить строевым шагом к старшему по званию и прочее.
К тому же в нас воспитывали чувство коллективизма. За провинность одного, наказывали весь взвод или роту. Потом с таким сослуживцем разбирались уже его товарищи. Это было правильно, потому, что и в армии и на флоте из-за оплошности одного могли погибнуть многие.
Уже после службы мне в руки попала художественная книга о подготовке морских пехотинцев США. Что оказалось удивительным, сержанты, служившие у них в учебном подразделении, практически поступали аналогично нашим старшинам. Те же приказы, порой бессмысленные, также ответственность каждого перед всем воинским подразделением.
Всё просто: в любой армии мира нужны военнослужащие, умеющие и готовые выполнить приказ командира, даже если это может привести к его гибели.
Служить мне довелось на Балтике, в составе именной отличной подводной лодке «Владимирский комсомолец». Половину экипажа составляли выходцы из Владимирской области, и потому пресловутые неуставные между старослужащими и молодыми матросами стояли не так остро, как в других экипажах. Хотя родом я был не с Владимирской области, но такие отношения распространялись и на иногородних матросов.
Служить в экипаж «Владимирского комсомольца» я попал случайно. Лодка шла на ремонт в Ригу, отцы-командиры решили, что для проведения ремонтных работ сгодится такой неопытный матрос как я, а их гидроакустик пусть послужит в составе действующей ПЛ.
Пробыли мы в ремонте два года, получалось, что до ДМБ мне оставалось всего полгода. Командованием флота планировалось отправить лодку в автономное плавание. И хотя наш призыв уже не шёл в дальний поход, нас отрабатывали со всем экипажем.
Это значило, что за оставшееся время мы часто выходили в море с учебно-боевыми заданиями, стрельбами торпедами, установками мин и прочего, что должен был выполнять экипаж подводной лодки.
Одной из трудностей, которую нам пришлось преодолеть, была морская болезнь, то есть устойчивость моряка к качке в шторм.
Что касается меня, то, особой проблемы у меня с этим не было. Если становилось нехорошо, поднимался на мостик, немного обдувало ветром и становилось легче. Только однажды, в шторм шесть баллов, да и то по своей глупости, мне довелось отведать все «прелести» морской болезни.
На флоте, в море на корабле в 23 часа подают, так называемый вечерний чай. В него входят, для подводников, чай, сахар, варение, две сушёные рыбы и маленькая шоколадка.
На этот чай пришло всего два человека: я и ещё один матрос. Остальным было плоховато, не до еды.
Напившись от души чая с варением, я заступил на вахту, которая у меня была с 00 часов до 4 утра. Вот тут меня коварно и скосила штормовая болтанка.
Подняться на мостик, что бы ветер и свежий воздух согнали с меня накатывающуюся одурь, я не мог. Для этого надо было, что бы мои подчинённые подменили меня на посту. Но они находились в разных отсеках и покинуть вахту, что бы разыскать их было нельзя.
Мне казалось, что голова моя распухла и заняла всё пространство моей рубки. Когда лодка взлетала на волне, потом ухала вниз, при этом безумно раскачиваясь на волнах с боку на бок, было ощущение, что моя огромная голова ударяется о стенки рубки, гидроакустическую станцию, о каждый угол. Эти потрясения вызывали адскую боль во взболтанном мозгу превратившегося в некоторое подобие киселя и колыхавшегося в такт беснующимся волнам за бортом.
Желудок в свою очередь категорически отказался переваривать вечерний чай. И если в голове бушевал шторм, то в животе буйствовали цунами. Желудок то скручивало, то распирало, сжимало и выворачивало наизнанку. Тошнота безжалостно волнами подкатывала к горлу, почувствовав, что сейчас меня вырвет я, метнулся из рубки в офицерский гальюн, благо, что он был рядом.
Немного отдышавшись, вернулся на пост. Мне стало легче, но через несколько минут всё началось снова. И опять пришлось бежать в гальюн.
Так я промучился до 4 часов утра. Когда пришла смена, я заснул прямо в рубке на узком диванчике, просунув ноги и голову под акустическую аппаратуру.
Утром шторм утих, но мой измученный организм был полностью расстроен. Меня всё так же тошнило, и болела голова. Но моё тело знало, что ему было нужно. На тот момент это была главная цель жизни. И я стремился к ней, как утопающий к спасительному берегу, как юный влюблённый к прекрасной девушке, как узник к блаженной свободе.
С трудом перевалив своё тело через переборку четвёртого отсека, я оказался на камбузе и обратился к нашему узбеку коку: «Родной ты мой, дай солёного огурчика!».
Да, именно он, солёный огурчик и был моей желанной целью. Кок, ни слова не говоря протянул мне небольшой, тёмно-зелёный пупырчатый огурец.
О, это было самое вкусное кушанье, которое мне довелось изведать до этого времени. Я жевал его, блаженно закрыв глаза, ощущал каждое его семечко, каждый бугорок на его кожуре. Размалывал зубами его мякоть до почти жидкого состояния и глотал мелкими глотками. И происходило чудо – я оживал!
Если у меня это было всего один раз, парня который был родом из Владимирской области, каждый выход был настоящей мукой. Звали его Сергей Иванов, но мы называли его просто – Ванька. Роста он был среднего, но коренаст и широк в плечах. Круглое лицо его казалось флегматичным и спокойным, но в те редкие моменты, когда он был озлоблен, с ним лучше было не связываться.
Вся беда заключалась в том, что как только лодка отходила от причала, Ванька мгновенно сражала морская болезнь. Он с трудом передвигался, говорил отдельными словами, лицо у него бледнело, как лист бумаги. Был он торпедистом, его боевой пост располагался в первом отсеке, который при шторме качало больше всего.
Как то однажды я обедал, происходило это как раз в первом отсеке. Наколов на вилку котлету, подошёл к лежащему Ваньке. Откусив котлету, обратился к нему: «Ну, что, Ванька, жрать собираешься?». И сразу же пожалел о сказанном.
Измученный Ванька поднял бледное лицо, со звериной ненавистью окинул всю обедавшую братву, и тихо, но вполне чётко ответил: «Погрузимся.., оклемаюсь.., поубиваю всех.., суки!». И его голова безвольно откинулась на подушку.
Мне было искренне жалко его. Каждый раз, когда я оказывался в первом отсеке, участливо спрашивал Ваньку: «Ну, как ты?».
Он, тихонько сидя в каком-нибудь углу, подняв на меня карие, утомлённые глаза отвечал: «Понемногу привыкаю».
Вот так Ванька и нёс службу, не смотря на своё очень плохое самочувствие. Потому только настоящий человек может исполнять свои обязанности вопреки обстоятельствам.
Тогда считалось позором, если ты не был в армии или на флоте, девушки чурались таких парней. Мы служили Родине, мы знали, что Родина этот не Брежнев и не КПСС, а это простые граждане, которых ты защищаешь. Потому мне сейчас противно читать рассуждения, какого-нибудь довольного глупого субъекта, считающего, что армия защищает правительство и олигархов. Хвастливо утверждая, что за взятку избежал службы в армии, он думает, что так и надо. И что из него получится по жизни? Трусливая мерзкая плесень.