Тютчев и католичество
В 1850 году Тютчев пишет статью под названием «Папство и римский вопрос», где наиболее подробно в своем творчестве касается анализа католической церкви. Русский поэт предпочитает при этом термин «папство», чтобы подчеркнуть как раз недостаточную соборность («католичность») римской церкви. Статья начинается с констатации прямо-таки апокалиптического факта: «Глубокий и непримиримый раскол, веками подтачивающий Запад, должен был в конце концов найти свое высшее выражение и достигнуть самого корня дерева» [1]. Т.е. кризис католичества достиг своего апогея! Так же и в стихах («Encyclica», «Ватиканская годовщина») поэт постоянно говорит о Божьих карах, грозящих католичеству. При этом он, однако, готов отдать католической церкви должное: «Теперь все, еще остающееся на Западе от положительного Христианства, связано либо наглядным, либо более или менее явным сродством c римским Католицизмом, для которого Папство, как оно сложилось за века, является очевидной основой и условием существования .. Одним словом, Папство — вот единственный в своем роде столп, худо-бедно подпирающий на Западе ту часть христианского здания, которая уцелела и устояла после великого разрушения шестнадцатого века и последовавших затем крушений» [там же]. Утверждение ясное: католичество – основа христианского мира на Западе, пусть и испорченная ересью. О протестантизме Тютчев явно более критического мнения: «Протестантизм с его многочисленными разветвлениями едва протянул три века и умирает от немощи во всех странах, где он господствовал до сих пор, кроме разве что Англии; там же, где он еще проявляет какие-то признаки жизни, проявления эти стремятся к воссоединению с Римом. Что касается религиозных доктрин, возникающих вне всякой общности с одним или другим из этих двух вероисповеданий, то они, несомненно, представляют собой лишь частные мнения» [там же].
Т.е. Тютчев прекрасно понимает, что в католичестве есть здоровое христианское начало (пусть и искаженное позднейшими нововведениями) и есть папский централизм, в котором ничего светлого не увидеть. Отсюда и прогнозирование кризиса папства. Впрочем, хотя католичество и в кризисе, но все же не в таком смертельном, как протестантизм, из которого поэт выделил лишь англиканство. Но надо учитывать, что многие религиоведы и богословы не относят англиканство к сфере протестантизма, считая его промежуточным исповеданием между Римом и Реформацией (особенно англиканское понимание церкви). Так что Тютчев оценил как раз то реформационное исповедание, которое наиболее близко католичеству. Остальные исповедания он не упоминает (лютеран, например), но судя по известному стихотворению «Я лютеран люблю богослуженье», он смотрит на их состояние весьма печально, предрекая им едва ли не переход к полному безбожию: «В последний раз вам вера предстоит .. В последний раз вы молитесь теперь» [2]. Под «частными мнениями» поэт, очевидно, имеет в виду те конфессии, которые традиционно именовали «сектами», а ныне называют «неопротестантизмом» (баптизм, меннониты и т.д.). Прошедшие 160 лет со времен этих прогнозов большей частью не подтвердили их. В настоящее время как раз традиционный, литургический протестантизм, более близкий католичеству, находится в глубоком кризисе (благословление гомосексуализма и женского священства, а также множество либеральных тенденций в богословии англикан и лютеран); зато неопротестантизм и сектантство умножают свои ряды – в том числе, и в России.
Что же касается католичества.. Тютчев полагал, что секуляризация Папского государства в Италии под влиянием революционных событий середины 19 века окончательно подорвет институт папства и приведет к победе революции. И здесь прогноз Тютчева не подтвердился. Прошло уже больше полутораста лет, светская власть Папы распространяется ныне только на государство Ватикан, площадь которого менее 1 км2. Тем не менее, духовная власть Папы над более чем 1 млрд. католиков по-прежнему велика. Но нам тут важна не столько истинность прогнозов Тютчева, сколько логика его рассуждений о католичестве. Поэт подчеркивает не просто различия между православием и католичеством, но огромную пропасть между ними: «Догматические различия, отделяющие Рим от православной Церкви, известны всем. С точки зрения человеческого разума эти различия, вполне обосновывая разделение, не объясняют в достаточной степени образовавшейся пропасти — не между двумя Церквами, ибо Вселенская Церковь Одна, но между двумя мирами, между двумя, так сказать, человечествами, пошедшими под двумя разными знаменами» [1]. Итак, православие и католичество – это два разных мира, а не просто два разных исповедания. Эта мысль потом повторялась в русской полемической литературе не раз. Безусловно, религиозные различия формируют разные цивилизации – это было понятно задолго до появления шпенглеровского «Заката Европы».
Но в чем причина расхождения двух миров? Тютчев отвечает так: «Иисус Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего». Следовательно, нужно понять, как Рим, отпав от Единства, счел себя вправе ради собственного интереса, отождествленного им с интересом самого христианства, устроить Царство Христово как царство мира сего» [там же]. Тем самым озвучен широко известный ныне из богословской полемической литературы тезис: понимая Папу не только как первопредстоятеля Церкви, но и как светского владыку, царя царей, для которого Церковь является своего рода священным государством, католичество оторвалось от православия, и от идеи Царства Христова на небесах эволюционировало к идее царства земного, понимаемого как папская монархия, римская теократия. В данном случае поэт уточняет, что православное понимание «царства не от мира сего» отличается от протестантского: «Мы хорошо знаем, как очень трудно, среди западных идей и понятий, придать этому слову его законное значение; всегда будет оставаться соблазн толковать его не в православном, но в протестантском смысле. А между этими двумя смыслами лежит расстояние, отделяющее божественное от человеческого» [там же]. Тут поднята очень важная и до сих пор актуальная тема: восточное и западное христианство говорят на разных языках, и часто, произнося одни и те же слова и выражения, вкладывают в них разный смысл. Так, православные и протестанты нередко критиковали католичество примерно за одно и то же, и порой в похожих выражениях (скажем, католическую теорию заслуг), но при этом делались совершенно разные и даже противоположные выводы.
Здесь Тютчев имеет в виду, что протестанты тоже критиковали папство за секуляризацию церкви, за превращение его в «царство мира сего», однако у них это имело во многом иной смысл, чем в православии. Если католичество представляло собой как бы «церковное государство-монархию» с обилием мистических и сакральных элементов, то протестантизм стремился уничтожить как раз монархическое, мистическое и сакральное в этом государстве, и в результате папской монархии получилась антипапская республика, в которой мистическое и литургическое наследие древней Церкви было в значительной степени отброшено. При этом вместо подчинения Папе, в котором было еще много несекулярного и христианского, было избрано подчинение власти светских государей и князей – в англиканстве, где главой церкви является монарх, это выражено открыто. Т.е. понимание «царства не от мира сего» в православии и протестантизме действительно различаются как божественное и человеческое, как «небо на земле» и «слова о небе на земле», и не случайно неопротестантизм (баптизм и т.п.) так напоминает политическую партию вместо Церкви. Действительно, если православие делает упор на таинства, как сосуды благодатного преображения человека Богом, то протестантизм, особенно в его радикальной форме, отрицает таинства и делает упор на проповедь доктрины, которая от мудрых образцов древней Церкви быстро деградирует до обычной агитации и пропаганды очередной «религиозной партии».
Таким образом, дух секуляризации проявился и в католичестве, и в протестантизме, только в протестантизме он проявился значительно острее. Преемственность, конечно же, налицо. Тютчев видит ее в следующем: «Рим, и правда, поступил не так, как Протестантизм, и не упразднил Церковь как христианское средоточие в угоду человеческому я, но он поглотил ее в римском я. Он не отверг предания, а довольствовался его конфискацией ради собственной выгоды. Однако присвоение себе божественного не является ли его отрицанием? .. Стало быть, современная революционная школа тут не ошиблась. Революция, представляющая собой не что иное, как апофеоз того же самого человеческого я в его целостном и полном развитии, не преминула признать за своих и приветствовать как двух славных учителей не только Лютера, но и Григория VII» [там же]. Иными словами, и в том, и в другом случае произошло искажение Предания Церкви, ее общения с Богом, в угоду человеческой гордыне, - либо в лице непогрешимого Папы, исказившего учение Церкви, либо в лице вождей Реформации, а фактически – каждого протестанта, который может считать себя святым (согласно догмату о «спасении по вере») и трактовать Библию, не взирая на Церковь. В обоих вариантах мы наблюдаем «реформирование» (у католиков) или даже «революцию» (у протестантов) церковного предания. И везде прослеживается определенный антропоцентризм – человек пытается изменить понимание божественного. Поэтому-то Тютчев видит дух революции не только в потрясениях 1848 года, но и Папе Григории VII в 11 веке, и у Лютера в 16 веке. Эти личности – яркое проявление человеческого Я, пытающегося изменить божественные установления.
Правда, великий поэт не упоминает в этой связи, что русское православие синодального периода тоже оказалось под воздействием секулярных тенденций человеческого Я – в лице императора Петра I. Мы имеем в виду упразднение патриаршества русским царем и введение управления церковью частично по лютеранскому образцу – подчинение церкви обер-прокурору Синода, который назначался государством. Пусть вероучение в своей догматической основе не было изменено, но канонический строй церкви, был, безусловно, нарушен. Сегодня часто можно прочесть о том, что, возможно, такое огосударствление Церкви было одной из причин катастрофы 1917 и последующей победы безбожия. Впрочем, надо учитывать, что уничтожение патриаршества в российской церкви в 18 веке не вытекало из внутренней логики православия, а было осуществлено путем насилия извне, со стороны человека, который, таким образом, «прорубал окно в Европу». Как бы там ни было, но можно констатировать факт: 200 лет существования русского православия без патриарха были самым плодотворным с богословской точки зрения периодом в истории православия в нашей стране, но католическая церковь начинала разваливаться, когда в конце 14-начале 15 века появилось несколько параллельных пап и антипап. Т.е. православие без патриарха хотя и «ненормально», но «возможно», а католичество без папы обречено и начинает умирать. Этот «папоцентризм» Тютчев правильно увидел как едва ли не главную идею римской церкви.
Из слишком секулярного характера власти римского первосвященника Тютчев сделал верное логическое умозаключение относительно истории западного христианства: «Среди великого человеческого сообщества она перестала быть обществом верных, свободно соединившихся в духе и истине под Христовым законом. Она стала учреждением, политической силой — Государством в Государстве. По правде сказать, в Средние века Церковь на Западе оставалась лишь римской колонией, устроенной в завоеванной стране. Именно это устройство, прикрепив Церковь к земным интересам, и предопределило ее, так сказать, смертные судьбы. Воплощая божественный элемент в немощном и бренном теле, оно привило ему все болезни и похоти плоти. Из такого устройства по провиденциальной неотвратимости для римской Церкви проистекла необходимость войны, материальной войны, необходимость, равнозначная для церковного установления смертному приговору. В этом устройстве зародилось и столкновение притязаний, вражда интересов, что не могло не привести вскоре к ожесточенной схватке между Священством и Империей — тому поистине нечестивому и святотатственному поединку, который, длясь все Средние века, нанес на Западе смертельный удар самому принципу власти» [там же]. Тем самым поэт хочет сказать, что слишком юридический характер устройства католический церкви, возникший не без влияния языческой Римской империи (не случайно ведь, что папы в средние века присвоили себе титул императоров древнего Рима pontifex maximus – мостостроитель величайший; имелось в виду, что император как бы строит мост от людей к богам; сегодня мы часто слышим, как пап называют «понтификами», но не отдаем себе отчета, что это значит), не мог не породить саморазложение западного христианства, выразившееся в начале в его обмирщении, а затем и в распаде. К началу 16 века распад христианского мира на Западе стал слишком очевиден – наступила Реформация.
Признаем, что поэт достаточно точно осознал логику протестантской реформы и ее последствия: «столько злоупотреблений, насилий, гнусностей, копившихся веками для подкрепления вещественной власти, без чего, как полагал Рим, нельзя было обойтись для сохранения Единства Церкви и что, напротив, как и следовало ожидать, в конечном итоге привело к полному краху столь мнимого Единства. Нельзя же отрицать, что взрыв Реформации шестнадцатого века в своем истоке был лишь реакцией чересчур долго уязвляемого христианского чувства против власти Церкви, от которой во многих отношениях оставалось лишь имя. Но так как издавна Рим старательно вклинился между вселенской Церковью и Западом, то вожди Реформации вместо того, чтобы нести свои жалобы на суд законной и сведущей власти, предпочли взывать к суду личной совести, то есть сделали себя судьями в своем собственном деле. Вот тот подводный камень, о который разбилась реформа шестнадцатого века. Такова — не в обиду ученым мудрецам Запада будет сказано — истинная и единственная причина, из-за которой движение реформы, христианское в своем зарождении, уклонилось с пути и наконец дошло до отрицания авторитета Церкви, а затем и самого принципа всякого авторитета. Через эту брешь, проделанную Протестантизмом, так сказать, бессознательно, и вторглось позднее в западное общество антихристианское начало» [там же]. Тут уже видна формула, которую чуть позже предложит для понимания католичества и протестантизма русский философ и богослов А.С. Хомяков: католичество пыталось сохранить единство ценой свободы, а протестантизм попытался обрести свободу, но при этом пожертвовал единством, породив многочисленные расколы.
Тютчев до Хомякова проследил эту, почти что «гегелевскую логику» - насильственные действия Рима породили противодействия протестантов, и затем, в течение столетий, одна сторона яростно отрицала то, что утверждала другая. Это только способствовало все большему разрушению западного христианского мира. Его единство оказалось непоправимо нарушенным, а попытки протестантов восстановить это единство только углубили раскол, породив сотни и тысячи новых конфессий, каждая из которых мечтает быть как можно более «антиримской». Итак, на вопрос «кто виноват в победе революций?» Тютчев отвечает – виновато папство с его секуляризующим началом; это, по его мнению, «первородный грех» нынешней западной цивилизации, ибо человеческое Я, все более отдаляясь от Церкви, становится антихристианским. И русский поэт видит первую явную победу антихристианства во Французской революции, имея в виду даже не гонения на католическую церковь, которые тогда имели место, а именно новое понимание власти и государства, предложенное этой революцией: «Речь идет, несомненно, о догмате верховной власти народа. А что такое верховная власть народа, как не господство человеческого я, многократно умноженного, то есть опирающегося на силу? Все, что не является этим принципом, не может быть Революцией и будет иметь лишь чисто относительное и случайное значение .. Революция сама позаботилась о том, чтобы не оставить нам ни малейшего сомнения относительно ее истинной природы, так высказав свое отношение к христианству: «Государство как таковое не имеет никакой религии». Вот Символ веры современного Государства и, собственно говоря, та великая новость, которую Революция принесла в мир .. Впервые политическое общество соглашалось на власть Государства, совершенно чуждого всякого стоящего над человеком высшего освящения; Государства, объявившего, что у него нет души, а если и есть, то она совсем не верующая. Ведь всякий знает, что даже в языческой древности, во всем этом мире по ту сторону креста, находившемся под влиянием вселенского предания, искаженного, но не прерванного язычеством, — город, Государство были прежде всего религиозным учреждением» [там же].
Основное направление критики революции понятно: революция приводит к десакрализации власти и государства – теперь это не начала, установленные Богом «сверху», но институты, учрежденные «снизу» людьми. Человек теперь не должен принимать волю власти и государства как божественную, даже принимая во внимание, что люди на вершинах этой власти могут ошибаться.. Здесь мы тоже видим гегелевские «тезис» и «антитезис»: католичество слишком уж сакрализовало власть Папы и Церкви как «церковного государства», которые фактически отождествлялись с Богом; на этот римский тезис уже Реформация ответила антитезисом: Папа, Церковь и государство – это не Бог, это обычные смертные, земные установления, пусть (на тот момент) и с религиозными целями. Французская революция продолжает этот протест против обожествления власти Римом, хотя вожди революции не были атеистами, они даже утвердили культ Верховного Существа, но их антицерковность, антикатолицизм – очевидны. Однако для них очень важно было освободить государство из-под опеки дискредитировавшей себя (как им думалось) сакральной власти. Теперь воля Божия состоит не во «власти сверху» Папы, Церкви в целом, или монарха, но во «власти народа». Получается, что народ – этакий «коллективный бог», на которого с некоего «секулярного неба» должно нисходить озарение, в результате чего народ избирает своих правителей. При этом идеал революции состоит в том, что каждый представитель народа получает равные права – грешник и святой, миротворец и убийца, бессеребренник и вор (Тютчев формулирует. И вот, во время голосования они должны вдруг проявить свою «божественную волю». Невольно приходит мысль о том, что это такая «пародия на Церковь» - там народ Божий, пытаясь жить по Его заповедям, изъявляет свою волю, согласованную с волей Божьей на церковных соборах; здесь же, когда соблюдение заповедей необязательно и даже уравнено в правах с остальными, вместо таинства причастия Богу в Церкви предлагается таинство голосования и опускания бюллетеней в избирательные урны (Тютчев формулирует суть этого «таинства секуляризации»: «лишенная всякого сверхъестественного освящения нравственность достаточна для исполнения судеб человеческого общества» [там же]).
Разумеется, Церковь отделена от государства. И в этом случае можно проследить «тезис» и «антитезис». Изначально этот принцип «отделения» возникает в протестантизме как реакция на католическое «огосударствление» церкви – т.н. «союз престола и алтаря». К этому у радикальных протестантов прибавляется отстаивание принципа «полной свободы совести» - предоставление всем конфессиям равных прав, поскольку протестантских исповеданий много и они теряют ощущение единственности христианской Истины и единственности спасающей Церкви; отныне есть много протестантских «относительных истин», и каждая не должна преобладать над другой – это зародыш будущей многопартийности. В наибольшей степени данный принцип был реализован в США, где никогда не было господствующей церкви. Однако тезис об отделении Церкви от государства, какими бы благородными мотивами он не руководствовался, изначально несет в себе секулярное ядро, о чем и напоминает Тютчев: государство тем самым освобождается от религиозной ноши и предоставлено только мирским целям, оно отныне не должно никак заботиться о спасении своих граждан, а только об их земном благоустроении. Это и есть изъятие из государства «души», о чем напоминает русский поэт. Когда большинство людей христианского мира были религиозны, секулярная и антихристианская сущность этого принципа не была отчетливо видна, но сегодня даже американские протестанты признают, что идея отделения Церкви от государства стала означать в умах многих людей отделение религиозных ценностей от общественной политики. Да, именно так, поскольку общество стало уже постхристианским, и государства Запада ныне все более стремятся отделить религию от общества – отсюда многочисленные антихристианские акции нынешних государств: запреты религиозных символов в общественных местах, защита равноправия тех, кого христианство считает извращенцами, ювенальная юстиция и т.д. Тем не менее, сегодня даже консервативные христиане вынуждены отстаивать принцип отделения церкви от государства, поскольку не желают, чтобы церковь была зависима от антихристианских действий нынешнего секулярного государства. Времена изменились: если в прошлом статус «государственной церкви» имел много плюсов (хотя были и минусы), то теперь минусов в этом статусе стало заметно больше.
Конечно, Тютчев ничего не мог знать об этом, но антихристианскую сущность доктрины секулярного государства он увидел еще 160 лет назад. Каков же выход из этой трагедии секуляризации, по его мнению? Если папству, как считал Тютчев, угрожает уничтожение со стороны сил революции, то как же предотвратить угрозу? В величественных словах поэт выражает надежду на возвращение католичества к православной истине: «И как при виде всего происходящего в присутствии нового устроения злого начала, самого изобретательного и чудовищного из когда-либо виденного людьми, перед лицом этого организованного и всесторонне вооруженного мира зла с его церковью безверия и его мятежным правительством, — как, спрашиваем мы, можно было бы запретить христианам надеяться, что Бог соблаговолит соразмерить силы Своей Церкви с предназначенной ей новой задачей? Что накануне готовящихся битв Он соблаговолит восстановить всю полноту ее сил и Сам в положенный час придет и Своей милосердной рукой уврачует рану, нанесенную ее телу рукой человеческой, — ту открытую рану, которая уже восемьсот лет не перестает кровоточить! Православная Церковь никогда не теряла надежды на такое исцеление. Она ждет его, рассчитывает на него — не только с верой, но и с уверенностью. Как Единому по своему началу и Единому в Вечности не восторжествовать над разъединением во времени? Вопреки многовековому разделению и всем человеческим предубеждениям она всегда признавала, что христианское начало никогда не погибало в римской Церкви и что оно в ней всегда сильнее людских заблуждений и страстей. Поэтому она глубоко убеждена, что христианское начало окажется сильнее всех его врагов. Православная Церковь знает и то, что теперь, как и в продолжение многих веков, судьбы христианства на Западе все еще находятся в руках римской Церкви, и надеется, что в день великого воссоединения та возвратит ей неповрежденным сей священный залог» [там же].
Конечно, исцеление исходит от Бога через Его Церковь – Тютчев как православный верит в это и надеется, но каковы «земные детали» этой надежды на воссоединение католичества с православием? Эти детали Тютчев, и это характерно для православного «петербургского периода», связывает не с православной иерархией русской церкви или святыми своего времени, а с русским императором: «Да будет нам позволено в заключение напомнить один эпизод, связанный с посещением Рима русским Императором в 1846 году. Там, вероятно, еще не забыли всеобщего одушевления, с каким было встречено его появление в храме Святого Петра — появление православного Императора в Риме после многовекового отсутствия! Помнится, может быть, и электрический ток, пробежавший по толпе, когда он стал молиться у гроба Апостолов. Это волнующее чувство было правым и законным. Коленопреклоненный Император стоял там не один — вместе с ним, преклонив колена, пребывала вся Россия. Будем надеяться, что он не напрасно молился перед святыми мощами» [там же]. Впрочем, отметим, что вместе с императором молилась и вся Россия, - и, полагаем, что Тютчев подразумевал это, - вся Церковь, желающая возвращения отпавших западных братьев – и, разумеется, апостолы Петр и Павел, перед мощами которых молился император Николай I. Естественно, это мечта; русский император как преемник византийских императоров, возглавлявших когда-то крупнейшую империю православного мира, выступает здесь как символ свободного, без насильственных «уний», объединения восточной и западной части христианского мира, символом обращения западной церкви к своим неискаженным папством древнехристианским истокам; Россия действительно оказывается «третьим Римом», воплощающим в себе первый и второй Рим; мессианские чаяния русских достигают тут высшей точки – Россия становится объединителем христианского мира на чистых православных началах, она претворяет в жизнь идею всемирной христианской (православной) монархии, - во главе с русским императором? Однако эта мечта так и осталась утопией; русская империя прекратила свое существование, а на ее месте возникла безбожная империя ненавистной Тютчеву Революции; часть европейского христианского мира, правда, объединилась, но не под русским скипетром, а на чисто секулярных началах. В итоге получилась объединенная Европа, стыдящаяся своих христианских корней. Но как и почему мечта Тютчева не оправдалась – это уже «совсем другая история».
Примечания.
1. http://feb-web.ru/feb/tyutchev/texts/pss06/tu3/TU3-158-.htm
2. http://rupoem.ru/tyutchev/all.aspx